Текст книги "Механизм Жизни"

За кулисы Огюст пробрался внаглую.

Едва занавес закрылся, не дожидаясь, пока стихнут аплодисменты и публика потянется в буфет, он по лестницам, которых в театре было великое множество, сбежал с галерки в зал. Кинулся к сцене, наскоро оценил глубину оркестровой ямы, вихрем взлетел на огражденье боковой ложи – «Pardon, madame!..» – три шага, прыжок, и молодой человек исчез за складками бархата. Попасть в уборные артистов можно было и по коридорам, обманув бдительность служителя. Примазаться к компании офицеров, желающих засвидетельствовать свое почтение голенастым джинниям, а то и самой наложнице Зобеиде, пока грозный калиф курит трубочку на лестнице…

Шевалье решил рискнуть, выиграв время.

Его появление на сцене никого не удивило. Рабочие, кряхтя и бранясь вполголоса, таскали декорации – второй акт предполагал улицу в Багдаде, где по ночам, как известно, все спокойно. Калиф, оказывается, не ушел курить. Сняв тюрбан, он чесал длинным ногтем лысину – словно записывал суру из Корана. Вокруг аль-Рашида бегал человечек в черном фраке, похожий на грача. Что грач на бегу втолковывал лысому владыке, осталось для Огюста тайной, но выглядел калиф жалко.

Нырнув в кулисы, молодой человек быстро нашел дверь, ведущую к уборным. В первой же гримерке его встретил радостный визг:

– Ой, хорошенький!

– Pardon… excusez-moi…

– Французик! – ликовал кордебалет.

– Славный какой!

– Иди к нам, французик…

Лишь мысль о баронессе спасла Шевалье. Вторая уборная, третья… пухлая Зобеида неглиже грозит ему пальчиком, медля уйти за ширму… визирь пьет из фляжки, крякает от удовольствия… гримируется бас – огромный, голый по пояс…

– И какая охота была бы мне вас обманывать?

– А Шекспир?

– Уверяю вас честью и совестью, что Шекспир – сущая дрянь…

– Брянский? – кричал Огюст, чувствуя, что пропадает в этом вертепе. – Мсье Брянский?

– Здесь он, ваш Брянский…

Кто-то сжалился, указал: да вон же, в конце коридора! Когда лев увидел Огюста, в первую минуту, казалось, Брянский готов был задать стрекача. Господь с ним, со спектаклем! Палач – не калиф, заменят. А давешние, уже потраченные сорок рублей, которые буян-француз вознамерился отобрать силой, – это вам не кот начихал!

Вот, сами видите: за ворот хватают, лишают божьего дыхания…

– Ищу! – захрипел Брянский. – Весь в поисках, душа моя!

– Она здесь!

– Кто?

– Она! Третья ложа!

– Бенуар?[15]15
  Бенуар – ложи по обеим сторонам партера на уровне сцены. Бельэтаж – первый ярус балконов над партером и амфитеатром.


[Закрыть]

– Бельэтаж!

– Третья? Дама рядом с княгиней Гагариной? – в минуты опасности Брянский соображал молниеносно. – Душа моя! Знаю, знаю, хотел известить! Скажу без ложной скромности – моими стараниями… Не случай привел нашу Джульетту в театр! Нет, не случай, а провидение в лице скромного короля сцены!..

– Она должна узнать, что я тоже в театре!

– Разумеется, душа моя! Едва кончится третий акт…

– Немедленно!

– Но как? Водевиль сейчас продолжится!

– Ты сделаешь вот что…

Выслушав требования Шевалье, лев скис.

– Да ты хоть понимаешь, душа моя…

– Убью! – тихо пообещал Огюст.

И лев поверил: этот убьет.

– Шампанского, Степан! – велела в антракте Гагарина.

Бригида ничего не имела против шампанского. На нее вино действовало слабо, а княгиня явно была не промах насчет бокала-другого. Присутствие в зале Шевалье так потрясло баронессу, что весь первый акт Бригида просидела как на иголках. И с опозданием сообразила: ей вовсе незачем подпаивать новую знакомую. Поручение Эминента выполнено, они приглашены к Гагариным.

Можно беседовать о пустяках.

– В субботу, в семь часов, – княгиня словно подслушала ее мысли. – Вы где остановились, милочка? Степан приедет за вами с каретой.

– Большая Миллионная, дом 6.

– Снимаете квартиру?

– Мы сняли весь дом. Он скромный, но очень уютный…

– Ваш покровитель не стеснен в расходах! – Гагарина расхохоталась. Расторопный лакей успел вернуться, и княгиня взяла с подноса бокал «Veuve Clicquot». – Скромный домик на Миллионной! В начале улицы, возле Мраморного дворца! Боюсь, мое шампанское покажется вам дешевой кислятиной. Вы, должно быть, привыкли к напиткам королей…

Улыбнувшись шутке, Бригида тоже взяла бокал. Ей было очень трудно сдерживать себя. Все существо баронессы желало одного: бегом покинуть ложу и броситься искать Огюста. Сейчас она хорошо понимала, что испытывали ее собственные жертвы, исповедуясь перед очаровательной убийцей, ложась в гибельную постель – и позже преследуя свою смерть со страстью влюбленного.

Рядом с молодым французом она чувствовала себя обычной. Такой, как все. И хотела, чтобы это длилось вечно.

Если что и удерживало Бригиду, так это страх перед Эминентом.

– Взгляните, милочка! – Гагарина указала на ложу напротив. – Вот спектакль, какого вам не покажут в других театрах. Знаете, кто это? Дорого бы я дала, чтобы услышать, что же он говорит Натали…

В ложе ссорилась семейная чета. Юная, очень бледная красавица сидела, глядя строго перед собой. Щеки ее пылали, как у чахоточной. Над женщиной стоял смуглый, похожий на эфиопа господин во фраке. Ритмично взмахивая рукой, он выговаривал супруге, раздражен и пылок. Левый мизинец «эфиопа» украшал длинный футляр-наперсток из золота. Казалось, из наперстка вот-вот ударит молния, испепелив дерзкую.

Бригида улыбнулась, стараясь успокоить волнение души.

– Я перескажу вам их разговор, княгиня. У меня очень тонкий слух.

– Это невозможно, милочка! В зале так шумно!

– И все-таки… – она сосредоточилась, отсекая лишние звуки. – Он говорит ей: «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь…» Короче, без нее он был бы несчастлив. «Ma famille augmente, mes occupations me retiennent forcément à Pétersbourg… les dépenses vont leur train, et n’ayant pas cru devoir les restreindre la première année de mon mariage, mes dettes ont augmenté aussi…»[16]16
  Семья моя увеличивается, мои занятия вынуждают меня жить в Петербурге… расходы идут своим чередом, и так как я не считал возможным ограничить их в первый год своей женитьбы, долги также увеличились… (франц.)


[Закрыть] Но он не должен был…

– Что? Что именно?

– Поступать на службу. И, того хуже, опутывать себя денежными обязательствами. Кто-то смотрит на него как на холопа. Я не расслышала, кто именно. Он не хочет быть шутом ни у кого, кроме как у Господа Бога. Дальше что-то о зависимости, которую он налагает на себя из нужды. Это унижает его… Кто этот человек, княгиня?

Гагарина взяла новую понюшку табака.

«Вы просто клад, дорогая моя, – было написано на лице княгини. – Если я о чем-то и мечтала всю жизнь, так это о подруге с таким чутким слухом. Жаль, что мы не познакомились раньше, когда я еще блистала на сцене…»

– Это Пушкин, милочка. Мой давний и страстный поклонник. Я была в расцвете зрелости, он был юн. Поэт, знаете ли, любимец музы… «Одарена талантом, красотою, чувством живым и верным, она не имела соперниц!» Так он писал обо мне тринадцать лет назад. Теперь я – старуха, а он женат. Я забыта публикой, он – мишень для язвительных насмешек. Любой рогоносец смешон, а рогоносец, лишенный возможности отомстить, – смешон вдвойне.

– Если он знает о своих рогах, – Бригида вгляделась в бледную супругу «эфиопа», немую как могила, – у него всегда есть достойный ответ оскорбителю. Или в России запрещены дуэли?

– Запрещены. Еще при Петре Великом. Ослушников велено карать смертью.

– Значит?

– Ничего это не значит, дорогая моя. Запрет никто не соблюдает. Стреляются, как везде. А смертную казнь победителю легко заменяют Кавказом или Сибирью. Либо вовсе откладывают наказание на неопределенный срок. Здесь иные запреты… Наши российские дуэли – рабы «Табели о рангах». К примеру, мой муж – действительный тайный советник. Значит, губернский секретарь, коллежский асессор или статский советник, захоти они стреляться с Иваном Алексеевичем, могут лишь скрежетать зубами от бессилия. Низший разряд лишен права вызвать к барьеру высший. А если обидчик так высок, что выше его только Господь… Вы догадываетесь, о чем я?

Бригида кивнула.

– У бедняги Пушкина было единственное средство уберечь жену. Но в мае Натали родила девочку, оправилась после родов и теперь беззащитна. Пока она ходила в тягости, государь не раз выговаривал Пушкину при всех. Дескать, он рассчитывал, что Натали будет блистать на балах, а не сидеть взаперти! Как это – брюхата?! Зря, что ли, государь заплатил долги поэта? Дал допуск в архивы? Пожаловал камер-юнкером?[17]17
  Придворное звание камер-юнкера соответствовало чину статского советника (V класс), что подчеркивало расположение государя к Пушкину, на тот момент всего лишь титулярному советнику (IX класс). Это звание, пожалованное императором, обещало быструю карьеру. По военной табели фактически капитану дали бригадирскую должность (выше полковника, ниже генерала-майора).


[Закрыть] У нас говорят, милочка: долг платежом красен…

– Теперь я понимаю, княгиня…

– Что?

– Чьим шутом он не хочет быть.

– Все понимают, дорогая моя. И он сам прекрасно понимает. Да уж коли выпала судьба ходить в шутах… Я это знаю лучше многих. С младых ногтей на сцене…

Бригида ждала, что Гагарина помянет и свое «холопское» происхождение. Нет, на это откровенности княгини не хватило.

Ревнивец-поэт тем временем угомонился. Золотой мизинец прекратил блистать, пылкость речей угасла. Болезненный румянец исчез со щек красавицы, не сказавшей по сей час ни слова. В ложе супруги были наедине; точно так же, как и княгиня Гагарина с баронессой Вальдек-Эрмоли, если не считать лакея Степана.

По обычаю, заведенному Николаем I, дамы высшего света сидели в ложах одни, без мужчин. Их спутники занимали первые ряды кресел в партере. Но для супружеских пар, по понятным причинам, делались исключения. Если муж желал изъявить жене свои претензии – лучше театра места было не найти.

В оркестровой яме заиграли вступление ко второму акту. Занавес открылся, явив взорам багдадскую улицу. Повелитель правоверных – он был в маске – пел комические куплеты, обращаясь к молчаливому палачу. По замыслу постановщика, это усиливало юмор ситуации. Когда калиф замолчал, палач внезапно вышел на авансцену.

Оркестр умолк. Похоже, выступление палача не подразумевало музыкального сопровождения. Калиф замер в недоумении. Он протянул руку, словно намереваясь силой вернуть наглеца на место, но опомнился и не стал ничего предпринимать.

 
– И я хочу сказать дозволенные речи:
Любовию кипя, влюбленный жаждет встречи…
 

Дребезжащий тенорок палача вызвал смешки в зале. Одна Бригида не смеялась. Она была убеждена, что палач смотрит прямо на нее – не отрываясь, гримасничая, как если бы хотел сказать что-то, понятное лишь им двоим.

 
– И наш дружок-француз в осьмнадцатом ряду
Охвачен страстью весь, пылает как в бреду,
И если не узрит предмета воздыханий,
То, жизнь прервав свою, утопится в лохани…
 

Смех усилился. Машинально Бригида глянула в сторону райка. Привстав с места, ей махал рукой Огюст Шевалье. Кто-то сзади дернул его за одежду, призывая сесть. Не желая затевать скандал, молодой человек послушался, но взора от ложи с баронессой не отрывал. Губы его шевелились.

«После спектакля, – скорее почувствовала, чем прочла Бригида. – Мы должны… встретиться…»

На сцену выскочила толпа придворных в ярких одеждах. На руках они несли спящего башмачника, которому по пробуждении намеревались втолковать, что калиф – это он и никто иной. О своих намерениях придворные громким хором уведомляли весь Багдад. Палач убрался в кулисы, внимание зала сосредоточилось на пляске вокруг башмачника.

– Это ваш покровитель, милочка? На галерке? Не думаю, что ему по карману аренда особняка на Миллионной…

Улыбаясь, княгиня Гагарина указывала табакеркой на француза.

– Обычное дело, милочка. Нас, актеров, часто просят сослужить почтовую службу. Со сцены можно многое сказать, если знать как. Червонец, и вот уже в монолог вплетается лишний стих. Кто у нас сегодня в палачах? Яшенька Брянский? Ну, этот прохвост за алтын целую арию состряпает. Ишь ты, дружок-француз в осьмнадцатом ряду… Признайтесь, солгали насчет покровителя?

Княгиня пребывала в наилучшем расположении духа.

– Отчего же солгала? – Бригида с трудом вернула себе самообладание. – В субботу и увидите, кто покровительствует бедной вдове. Уверена, он вас не разочарует. Ни вас, ни вашего благородного супруга. А этот хорошенький мальчик… Нравится? Да, мне тоже. Он тайно приехал за мной из Парижа. Бывают такие минуты, когда хочется безумствовать. Отдаться чувству, не отягощенному расчетом. Вы понимаете меня?

– Преотлично, голубушка! Один дарит средства, другой – любовь. Моя сестра Нимфодора избегала вторых, отдавая предпочтение первым. Говорила, что сердце должно подчиняться голосу рассудка. И что? Ее граф так и не женился на ней. А для любви, скажу честно, Нимфа уже старовата. Давайте выпьем за истинность чувств. Степан, еще шампанского!

«Один дарит средства, другой – любовь, – словно эхом, отдалось в душе баронессы. – Один – средства к жизни. Другой…»

Наверное, Бригида слишком сильно сжала бокал. Хрупкое стекло треснуло, брызнуло осколками. Вино пролилось частью на пол, частью на платье. Заохал, заволновался лакей, готов бежать, куда прикажут: за врачом, капельдинером, извозчиком, за флаконом с нюхательными солями…

Осколки пощадили пальцы Бригиды. Но острый край ножки бокала вспорол ладонь. Густая, одинокая капля крови сползла на запястье – и, не дождавшись своих сестер, потеряв надежду превратиться в багровый ручеек, засохла. Понимая, что делать этого не следует, и не зная иного выхода, баронесса Вальдек-Эрмоли медленно, очень медленно раскрыла ладонь – так, чтобы видела княгиня.

И изумилась, потому что Гагарина осталась равнодушной.

– Вы понравитесь моему мужу, милочка, – приветливо сказала бывшая актриса. Она без особого интереса изучала светло-розовую, быстро бледнеющую полоску – то, во что превратился опасный порез. – У вас много общего. На нем тоже все заживает, извините за вульгарность, как на собаке. Иван Алексеевич говорит: это у него с войны. Цыганка заговорила: от пули, от стали. У вас тоже цыганка?

– Нет, – Бригида порадовалась, что голос ее звучит обыденно. – У меня доктор. Иоганн Генрих Юнг-Штиллинг, вестфалец. Я лечилась у него в детстве.

– Не дадите адресок? У меня ужасная мигрень…

– Увы, княгиня. Это был чудесный врач. Не сомневаюсь, он легко бы справился с вашей мигренью. Скажу больше, вы бы почувствовали себя совершенно другим человеком. Но, к сожалению, мой доктор давно умер.

– Жаль, – вздохнула Гагарина. – А наши все шарлатаны. Берут деньги и кормят обещаниями. Не находите, милочка, что эта Зобеида безбожно фальшивит? Я бы гнала ее со сцены взашей…

Сцена седьмая
Запачкать легче, чем очистить

– Сами видите, Андерс Христианович! Получить ксилоидин – не фокус. Ваш дражайший братец, умница из редких, переслал самые подробные инструкции. Что и как делать надобно; а главное – чего ни в коем разе делать не надобно, во избежание преждевременного взрыва! Но вот беда: для сколько-нибудь длительного хранения ксилоидин непригоден. Полюбуйтесь: сей образец получен вчера…

Гамулецкий, облаченный в халат из бязи, выкрашенной синькой, вприпрыжку, как мальчишка, подскочил к приземистому шкафу со множеством ящичков. Что-то мурлыча себе под нос, он принялся выставлять на лабораторный стол склянки с грязно-белым содержимым. Энергия этого человека поражала. «Мафусаил, право слово! – невольно подумал датчанин. – После него хоть потоп…»[18]18
  Мафусаил, дед Ноя, прожил почти тысячу лет. Умер он перед самым потопом, начало которого Вышней волей было отсрочено на неделю – ради траура по патриарху. «После нас хоть потоп» (франц. «Apres nous le deluge») – сказано маркизой де Помпадур в утешение Людовику XV, проигравшему битву при Росбахе.


[Закрыть]

– …сей – три дня назад. А этому красавцу уже неделя…

Подвал, в котором они трудились, тянулся под всем домом Керстена на Почтамтской улице, где квартировал Гамулецкий. Большую часть подвала занимала механическая мастерская. Под химическую лабораторию фокусник отвел едва ли четверть помещения. Остальное пространство, отгороженное от лаборатории шкафами, занимали верстаки с разложенными на них деталями и заготовками, тиски и тисочки, станки сверлильные и шлифовальные с ножным приводом – и прочая машинерия.

Металл таинственно поблескивал из сумрака.

– Извольте сравнить!

Эрстед склонился над склянками. Каждая была аккуратно подписана: название вещества, дата и время получения. Не всякий химик датского Королевского общества мог похвалиться такой скрупулезностью! В первой хранился рассыпчатый порошок, чуть желтоватый, как цейлонский жемчуг. Порошок во второй склянке имел серый оттенок и выглядел комковатым. В третьей же лежала грязная «размазня».

Более всего она напоминала манную кашу, плохо сваренную на воде.

– Похоже, ксилоидин притягивает влагу из воздуха, – пожал плечами датчанин. – Свойство известное…

– И называется оно гигроскопичностью! Как же, знаем-с. Но что с этим прикажете делать, голубь вы мой? Ведь влага нейтрализует все горюче-взрывчатые свойства вещества. Позвольте крошечную демонстрацию. Малюсенькую, считай, детскую…

Разумеется, без «крошечной демонстрации» Гамулецкий, штукарь до мозга костей, обойтись никак не мог. На дальнем конце стола, водружен на чугунную треногу, лежал плоский кусок мрамора с отбитым краем. Судя по поверхности камня, изъязвленной кислотами и местами закопченной, «демонстрации» на нем производились с завидной регулярностью. Высыпав на мрамор чуточку порошка из первой склянки, Гамулецкий запалил от ближайшей свечи длинную лучину.

– Осторожно, Антон Маркович!

– Не извольте беспокоиться, милостивый государь мой! – Глазки старика задорно блеснули. – Не впервой!

Яркая вспышка озарила лабораторию. Порошок сгорел с легким хлопком, энергичнее, нежели горела бы аналогичная порция пороха. Зато дыма образовалось гораздо меньше.

– А вот так горит трехдневный…

Комковатый порошок злобно зашипел, стреляя искрами, и наконец вспыхнул. Эффект не шел ни в какое сравнение с начальной пробой. «Размазня» же гореть отказалась наотрез.

– Что скажете? В моем подвале сухо, образцы хранились в закрытых склянках. И тем не менее…

– Скажу, что в таком виде ксилоидин непригоден ни в качестве горной взрывчатки, ни для вашего иллюзиона. Возможно, причина повышенной гигроскопичности – в содержащихся примесях. Тут я вижу два пути решения проблемы. Первый: получить как можно более чистый препарат. И второй: напротив, значительно увеличить количество примесей. Фактически создать новый состав на основе ксилоидина.

– И какой из этих способов, по-вашему, более прост?

– Запачкать всегда легче, чем очистить, – датчанин усмехнулся. – Дайте-ка подумать…

Он прошелся по лаборатории. От движения воздуха пламя свечей заколебалось. По стенам метнулись тени – словно из небытия, желая помочь опытам, явилась целая свора призраков с дипломами. Когда Эрстед, задумавшись, сунулся в мастерскую, с высокого табурета орлом взлетел расторопный Никита, ожидая распоряжений. Но Гамулецкий из-за спины гостя махнул слуге рукой:

«Ничего не надо, сиди и жди!»

Сразу же фокусник замер вновь, сделавшись тише мыши. Недавняя шумная оживленность сгинула без следа. Ученый варяг пытается решить проблему? Отлично-с! Не будем мешать.

Быстрым шагом вернувшись к лабораторному столу, Эрстед ухватил склянку с наиболее сухим порошком. Поднес к глазам, сощурился, вглядываясь.

– У вас не найдется увеличительного стекла?

Гамулецкий звонко щелкнул пальцами. Менее чем через минуту Никита с поклоном вручил гостю тяжелую лупу – на длинной ручке, в черепаховой оправе. Датчанин высыпал щепоть порошка на чистое стекло, придвинул жирандоль – большой фигурный подсвечник – и погрузился в изучение.

– Структура волокнистая, – пробормотал он спустя некоторое время, от рассеянности перейдя на немецкий, – как и следовало ожидать. В этом одна из причин. Поры, пустоты, рыхлость… повышенное сродство к влаге… Ха! Есть идея!

– Да? – встрепенулся Гамулецкий.

– Если мои предположения верны, то, заполнив пустоты между волокнами, мы значительно уменьшим гигроскопичность ксилоидина. А если удастся получить однородную твердую массу… Только и сам наполнитель должен быть весьма горюч. Ну-ка, где тут у вас органические растворители?

Работа закипела. Гамулецкий со скоростью мартышки, ворующей орехи, выставлял на стол бутыли с растворителями. Как истинный иллюзионист, он извлекал их не пойми откуда – из карманов, что ли? Никита расставлял кюветы и клал возле каждой по фарфоровому шпателю. Эрстед придирчиво изучал этикетки. Большинство банок было подписано на двух языках: по-русски и на латыни.

Не то что в лаборатории Лю Шэня, припомнил он. Там даже иероглифы не везде имелись. Восточная мудрость – дело хорошее, но европейский аккуратизм нам привычнее. Отобрав четыре растворителя – ацетон, двууглеродистый водород,[19]19
  Двууглеродистым водородом тогда назывался бензол (С₆Н₆). Поначалу формула бензола была неверно определена как С₂Н. Термин введен М. Фарадеем, учеником Х. Эрстеда-старшего, доложившим об открытии нового вещества Лондонскому Королевскому обществу летом 1825 года. В российском учебнике 1831 года «Свойства началъ химическихъ, и некоторыхъ соединенiй ихъ» это соединение называется елеотворным (маслообразующим) газом.


[Закрыть] винный спирт и эфир, – Эрстед принялся рассыпать по кюветам сухой ксилоидин.

Услужливый Никита сунулся было с подсвечником – глазки! глазки поберегите, сударь! – но наткнулся на бешеный взгляд датчанина и шарахнулся прочь, едва не опалив себе бороду.

– Куда с открытым огнем?! – зарычал на слугу Андерс, превратившись из душки-ученого в разъяренного полковника Вали-Напролом. – Смерти нашей хочешь?!

– Никак нет-с, вашбродь! – бедняга аж взопрел. – И в мыслях не имел!..

– Запомните, любезный, – остыв, датчанин похлопал слугу по плечу. – С огнем к этим жидкостям лучше не соваться. Если их пары вспыхнут – выскочить не успеем!

Он обернулся к Гамулецкому.

– Сразу видно, Антон Маркович, что вы занимались больше механикой и физикой, нежели дурно пахнущей матушкой-химией. Как мастерская ваш подвал неплох. Но как химическая лаборатория… Ваше счастье, что на воздух не взлетели, вместе с домом. На будущее я бы рекомендовал подыскать более приспособленное помещение… Ладно, продолжим.

Поначалу Эрстед хотел ограничиться четырьмя составами на основе чистых растворителей. Но, сделав смотр ряду кювет, выставленных старательным Никитой, – точь-в-точь корабли на параде! – он вдруг усмехнулся. Давно мы как следует не экспериментировали!

– А ну-ка, дружок, принеси мне еще канифоли и воску. И ружейного пороху. Только смотри не подожги! – он погрозил Никите пальцем. – Вас, Антон Маркович, не затруднит записывать составы, которые я стану диктовать? Буду признателен. Да, и передавайте мне бумажки с записями…

Выставив перед собой шесть мерных стаканчиков, он глянул пару на просвет: хорошо ли вымыты?

– Итак, записывайте: кювета номер один. Ксилоидин – две мерки, ацетон – полторы жидкие унции. Кювета номер два: ксилоидин – две мерки, спирт винный – полторы унции. Кювета номер три…

Четверть часа, и от воздуха в подвале осталось одно название. От гремучей смеси паров слезились глаза, першило в горле и кружилась голова. Гамулецкий от греха подальше перебрался в мастерскую, где при свете жирандоля писал на верстаке под громкую диктовку варяга. Отчаянно чихающий Никита, прикрывая лицо платком, бегал от хозяина к мучителю с готовыми записками, которые Эрстед подкладывал под кюветы, дабы не запутаться в составах. Одному лишь полковнику Вали-Напролом, казалось, все было нипочем. Раскрасневшись более от научного азарта, нежели от эфира с ацетоном, он продолжал наполнять кюветы и орудовать шпателями, перемешивая содержимое.

Работать приходилось в полутьме, считай, на ощупь, опасаясь придвинуть подсвечник ближе. Он и так изрядно рисковал, но остановиться не мог и не желал.

– Двадцатая кювета! Три мерки ксилоидина, полторы унции ацетона, пол-унции эфира, унция спирта, три мерки пороху и две щепотки канифоли. Ф-фух, это последняя! Записали? Давайте сюда, и пойдемте-ка на улицу! Пусть сохнет…