Текст книги "Путь Меча"

А еще через три месяца указал Чинкуэда острием на четыре стороны света и сказал: «Много земель – одна Шулма. Много племен – один народ. Много людей – один вождь. Кто не согласен – умрет».

Было это незадолго до похищения топора Шуана. И чуть дольше оставалось до дерзкого побега девяти Придатков и одиннадцати Блистающих.

Топор Шуан тоже был среди них.

Он остался в Кулхане. Зыбучка засосала.

…Детский Учитель все еще тихо шелестел, сообщая разные малозначащие подробности, молчал Обломок – слишком долго для его характера, – спали мирным сном остальные гости и Гердан-хозяин (интересно, а почему я считаю себя тоже чем-то вроде хозяина, хоть и сам в гостях?), крупные кабирские звезды заглядывали в окно…

Короче, я уже не слушал Детского Учителя, а думал о своем. Вернее, о чужом – о невероятной Шулме, о Но-дачи и о том, что мне его не жалко.

Абсолютно.

Я и сам стоял вплотную к той черте, которую Но перешел волею неумолимых обстоятельств. Я – тут, пока еще тут; он – там, уже там… но нас разделяло не более одной длины клинка. Хороший выпад судьбы – и мы будем рядом.

А моя личная судьба носила имя. Но-дачи. Бежавший из Шулмы.

Нет, ненависть ушла и пока не появлялась, но и жалости не возникало. Скорее уж мне стоит задуматься, что никаких Тусклых я, как ни буду стараться, не найду. Миф рассыпался на глазах, теряя плоть и реальность, – ужасом Кабира, Дурбана, Хаффы оказалась кучка Блистающих из Шулмы, с того конца света.

Бороться с легендой мне было бы страшнее.

Постой, Единорог… ты все-таки собираешься бороться?

Ладно. Отложим до утра.

– …и он сказал, – пробился сквозь мои раздумья шелест Детского Учителя, – что настанет день, когда Джамухе Восьмирукому станет мала Шулма. И тогда Шулма придет в Кабир. Ты слушаешь, Единорог?

– Да-да, – торопливо звякнул я. – Конечно… Шулма придет в Кабир. И что дальше?

– А дальше, – не выдержал Обломок, – по его словам, мы все станем заложниками собственного воспитания. Пока мы будем пытаться Беседовать и возмущаться грубостью незваных со-Беседников – Придатки Кабирского эмирата умоются кровью. И вскоре Кабир станет Шулмой. Ясно?!

– Ясно.

Мне действительно было ясно. Да, на месте Но-дачи и его спутников я тоже в первую очередь явился бы к Верховному Наставнику из Круга Опекающих, чье слово весомо в среде Детских Учителей.

– Шулма, если она есть, придет в Кабир не завтра, – медленно продолжал я. – И не послезавтра. Значит, у Кабира есть время. Значит, за это время Детские Учителя эмирата могут успеть многое. Взрослого Придатка очень трудно переучить заново, а вот Придатка-подростка… или лучше Придатка-ребенка… Исподволь, осторожно внедрить в податливое сознание мысль о возможности умышленной порчи друг друга, вовремя подтолкнуть неокрепшую руку, чуть-чуть изменить навыки, когда надо – промахнуться, когда надо – попасть… И когда (если!) Шулма придет в Кабир – ее встретят новые Придатки, чье умение убивать, помноженное на мастерство Блистающих… Бедная Шулма! Да, на месте Но я предложил бы то же самое.

– Ты угадал, Высший Дан Гьен, – со странной дрожью в голосе подтвердил Детский Учитель. – Но-дачи предложил именно этот выход.

– Ну и?..

– И я отказался. Я не знаю, придет ли Шулма в Кабир, но если бы Детские Учителя эмирата согласились на предложение Но-дачи – с этого дня, с этой минуты Шулма уже была бы в Кабире. А Дзю сказал…

– А я сказал, – резко перебил Наставника Обломок, – что за Шулмой не надо далеко ходить, потому что она уже в Кабире! Что Но и его приятели – это и есть Шулма! И если Блистающий способен помыслить о том, чтобы научить детей-Придатков убивать, – он… он должен был навсегда остаться в Кулхане! Добровольно!

Меня поразила горячность шута. Предложение Но-дачи затронуло, вне всяких сомнений, какие-то сугубо личные чувства Обломка – вот только какие?

И опять же – сколько ему лет?

– Договаривай, Наставник, – тоном ниже буркнул Дзюттэ. – Все, не лезу больше…

– Чего уж там договаривать, – отозвался Детский Учитель. – Ушли они. Надо быть полными болванами, чтоб не понять – не дадим мы с Дзю юных Придатков портить. И сами не будем, и другим закажем. А они, беглецы из Шулмы, не глупее нас были. Маленький Шото – тот чуть не с середины разговора зверем на меня косился, а братья-Саи в дверях задержались и говорят: «Видишь, Но, мы же тебя предупреждали… Чистенькие они все тут, а мы теперь грязненькие – не станут нас в Кабире слушать. Придет Шулма, научит чистеньких пачкаться – да поздно будет. Станут пьяные шулмусы Блистающими владеть, а сами Блистающие Придатками станут. Нет уж, не дадим мы чистеньким вот так, от чистоты душевной, подохнуть! Наша грязь дешевле да проще – сами, сами обучитесь, чему надо… хотите или не хотите». Не понял я сперва, о чем это Саи, а как первое убийство в Хаффе свершилось, так сообразил – только поздно.

– Почему поздно? – спросил я.

– Ты уже почти научился убивать, – тихо ответил Детский Учитель. – Маскин Седьмой из Харзы – учится. Это только из числа тех, кого я знаю. И о ком я знаю. Кто следующий? Шешез? Лунный Кван? Гвениль? А я именно его подозревал в содействии Саям и Но-дачи! Волчья Метла? Кто?! Может быть – я?!.

– Или Обломок, – не подумав, предположил я.

Дзюттэ промолчал – что само по себе было удивительно, – но промолчал он так, что вот мне-то и стало не по себе. Было в его молчании что-то общее с молчанием Фархада иль-Рахша, грозящим прорваться бешеным звоном: «Во имя клинков Мунира зову руку аль-Мутанабби!»

Ну почему, почему я даже после всего случившегося так ужасающе легкомыслен? Говорю, не подумав; лезу, куда не следует; смеюсь, когда стоит быть серьезным, и наоборот…

Впервые я подумал, что, с точки зрения многих кабирцев, я могу оказаться в чем-то похожим на Дзюттэ Обломка. Вот она какая, личина шута…

– А почему ты не рассказал обо всем Шешезу? – поинтересовался я, адресуя этот вопрос Детскому Учителю. – Рассказал бы, и Шешез наверняка принял бы какие-то меры…

– А он и принял, – горько усмехнулся маленький ятаган. – Просто поверить в Шулму и угрозу Но-дачи для Шешеза было ничуть не легче, чем поверить, например, в тех же Тусклых. Вот он и поверил… во все сразу. Поговорил с тобой о Тусклых, провел опрос о целесообразности турнира, поручил нам приглядывать за происходящим, доверил харзийцу Маскину Седьмому поиск Тусклых или хоть кого-нибудь; прислушался к предложению Дзю изготовить для твоего Придатка новую руку… Опять же не лез куда не надо. Каких еще мер ты ждал от Шешеза фарр-ла-Кабир, Единорог?

– Ну… других, – промямлил я.

– Других… Для других мер нужно уметь то, чему нас учат беглецы из Шулмы! Вот так-то…

Слабый шорох – и в дверном проеме возник силуэт Придатка. Я узнал его – теперь мне все легче было различать и Придатков, и те мелкие детали, которые обнаруживали смену их настроения. В дверях стоял Друдл. Придаток Обломка и Детского Учителя.

Нет, кроме Чэна, я никого больше из них не мог пока называть иначе, как Придатками. Ну и ладно… не все сразу.

– Заболтались мы совсем, – как ни в чем не бывало заявил Дзюттэ. – А спать по-прежнему не хочется. Пошли, Наставник, прогуляемся по холодку, остынем… Спи, Единорог, и не сердись, что разбудил. Чувствуешь, какой я вежливый стал? А все твое облагораживающее влияние…

Придаток Друдл неслышно приблизился, Дзюттэ и Детский Учитель устроились у него за поясом – и через мгновение я был единственным бодрствующим в комнате.

А спустя некоторое время я задремал.

И увидел сон.

Я висел в черной бархатной бесконечности, сверкая обнаженным клинком. Ледяная мгла слабо мерцала многочисленными искорками, и я догадывался, что каждый дрожащий огонек – это Блистающий, невероятно удаленный от меня и оттого такой же одинокий и беззащитный перед молчащим и равнодушным мраком.

Слабый звон донесся до меня откуда-то снизу – если здесь были верх и низ. Я вгляделся – и увидел крохотный зеленоватый шарик. Как тогда, на улице Сом-Рукха, когда сколотый с гарды убитого Шамшера бронзовый шарик откатился к глиняному дувалу…

Едва эта мысль посетила меня – я ощутил собственный вес и гигантской молнией понесся навстречу растущему шарику, пронзая пустоту, рассекая облака, расплескивая плоть земную и с каждым мгновением становясь все тяжелее.

Потом некоторое время не было ничего.

Совсем ничего.

…До половины уйдя в рыхлый холм, огромным крестом возвышался я над сумрачной равниной, и тучи неслись по мглистому небу, цепляясь за мою рукоять.

А по равнине двигалась странная процессия.

Блистающие и Придатки.

И как только кто-то из них проходил мимо моего холма – я слышал Имена, незнакомые мне, еле различимые в раскатах хриплого грома.

Придаток Артур Пендрагон и Блистающий меч Эскалибур; Придаток Тетра, король фоморов, и Блистающий меч Орна; одноглазый Придаток Один и копье Хунгнир; божественный Придаток Луг, искусный в ремеслах, и копье Ассал; чернокожий лев Антара Абу-ль-Фаварис и меч аз-Зами; Сусаноо-но-Микото, неистовый бог-Придаток ветра и морских стихий, и его Блистающий меч Десять дланей…

Они шли и шли, и я уже не понимал, кто из них Блистающий, а кто – Придаток; они шли, и гремел гром, и этому не было, не могло быть конца.

Этому не было даже начала.

Зигфрид и его меч Грам; Фрейр и меч Хундингсбана; Тор и боевой молот Мьелльнир; Келтхайр, сын Утидира, и копье Луйн; Роланд и его меч Дюрандаль; Магомет, пророк Божий, и его мечи – Джуль Факар, что значит «Пронзатель», Медхам, что значит «Острый», аль-Баттар, или «Рассекающий», Хатей, или «Смертоносный», и еще два копья – аль-Монсари и аль-Монсави…

И я проснулся, когда гром превратился в голос – усталый, хриплый, слегка севший, словно после долгого крика.

– Будь проклят день, когда оружию стали давать имена! – сказал тот голос.

Проснувшись, я не помнил почти ничего, кроме голоса и его последних слов.

– Приснится же такое… – еле слышно лязгнул я, и в этот миг железная рука коснулась моей рукояти. Рядом стоял Чэн, мотая отяжелевшей спросонья головой и часто-часто моргая.

– Приснится же такое… – прошептал Чэн, становясь Чэном-Мной, и я еще раз увидел глазами его памяти равнину, процессию; и услышал голос.

Чэну снился тот же сон. Только запомнил он больше.

– Так, гулять… гулять… – бормотал Чэн-Я, укрепляя ножны на поясе и пробираясь к двери. – На свежий воздух, в холодок…

Я-Чэн даже не сразу заметил, что почти дословно цитирую Обломка, а когда заметил – мы уже находились на улице и с удовольствием впитывали ночную прохладу.

Некоторое время мы прогуливались возле главного входа, думая каждый о своем. Я говорю – «мы», потому что в первую же секунду взаимопроникновения стало понятно – Придаток Друдл рассказал Чэну почти то же самое, что Детский Учитель поведал мне, и нам с Чэном совершенно необязательно обмениваться узнанным для полноты картины.

Так что мы отошли друг от друга на шаг – этот шаг был невидим никому, кроме нас, – и вспоминали подробности ночного разговора.

Каждый сам по себе – и в то же время вместе. Оказывается, «мы» ничуть не хуже, чем «я» или даже «Я-Чэн»…

Неподалеку начинался чей-то сад, совершенно не огороженный, и там оглушительно стрекотали цикады, заставляя вибрировать воздух. Я подумал, что в моей воле бросить все и завтра же покинуть Кабир. Эмират велик, да и дружественных земель немало – и везде меня примут с радостью. Обзаведусь новыми друзьями, ничем не буду интересоваться, никого не буду разыскивать, никому не стану мстить, начну Беседовать вполсилы, чтоб не привлекать лишнего внимания, а по ночам буду отводить душу с Заррахидом…

И никаких тебе забот – ни личных, ни государственных! Уйдут видения горящего Кабира, оборвет свой бег гнедой жеребец, и аль-Мутанабби, первый Придаток на кабирском престоле, снова станет всего лишь именем на одной из пластин латной перчатки. И все вокруг будут думать, что там, в перчатке, есть живая рука – ну а что им останется думать?!

Ночь пахла персиками и рейханом, я счастливо улыбался и перемигивался со звездами, прекрасно понимая, что никуда я не уеду и, в конце концов, все в этой жизни будет идти своим путем – хочу я этого или не хочу.

Своим путем.

Путем Меча.

Только теперь до меня дошел смысл старинной поговорки: «Не мы идем по пути, но Путь проходит через нас». Ведь если так – можем ли мы уклониться, отказаться, свернуть?

Вот я и свернул – за угол, обходя Кобланов дом.

Через пару минут я и Чэн оказались на той самой глухой улочке, которую не раз обозревали во время нашего невольного заточения. Ага, вот на этом самом месте находился Гвениль, когда я из зарешеченного окошка кричал ему, чтобы он срочно сообщил Шешезу о пленении несчастного Единорога; а потом Гвен удалился в переулок…

– А ведь мы предупреждали тебя, Наставник, – донеслось из переулка. – Упрямец ты, однако… был.

Это, наверное, Обломок опять что-то втолковывает Детскому Учителю.

Чуть ли не впервые реакция Чэна оказалась быстрее моей. Я еще только понимал, что резкий скрипучий голос никак не может принадлежать Обломку, а Чэн уже метнулся к угловому забору и, прикрываясь его тенью, мигом оказался у поворота.

И тут как по заказу некая одинокая и взбалмошная тучка решила немного поерзать по небу – и клинок лунного света наискось полоснул по Кабиру, высвечивая ближнюю к нам часть переулка.

И то, что происходило там.

…Прижавшись спиной к задней глухой стене чужого дома, стоял Придаток Друдл, держа руку на эфесе Детского Учителя. Рядом с Наставником огибала кушак Друдла гарда-лепесток Обломка. И я еще некстати подумал, что плотный и приземистый Друдл сейчас напоминает тростниковую жабу, ждущую очередного комара.

Все мое проклятое легкомыслие… не о том думаю, не о том!..

Напротив переминались с ноги на ногу двое Придатков. Первого из них я узнал бы и в полной темноте, даже несмотря на троицу кинжалов-трезубцев за его поясом. Усы-гарда кинжалов по форме изгиба ужасно напоминала одностороннюю гарду Обломка, хотя в остроте тонких, хищно блестевших лезвий сомневаться не приходилось.

Братья-Саи, приемные дети Шулмы, и их обманчиво нескладный, угловатый Придаток в темной, заправленной в холщовые штаны рубахе с широкими развевающимися рукавами.

Я слегка задержал взгляд на Саях, с врожденным умением Блистающего оценивая их внешний вид – семь граней клинка, цельнокованного вместе с двурогой изогнутой крестовиной, рукоять плотно обкручена грубой веревочной спиралью и завершается простой круглой головкой.

Ни украшений, ни излишеств… ни ножен. Простота во всем. И баланс, должно быть, отличный…

Раньше я подумал бы, что Саи попросту вышли из небогатого рода, – но это раньше.

…Второй Придаток был невысок и гибок, вроде моего Чэна, и в нем угадывалась кошачья грация и ловкость, которыми он, пожалуй, с успехом мог бы восполнять недостаток веса или силы. Ножны, висевшие за его плечом, пустовали, а обнаженный Блистающий в правой руке и впрямь напоминал сильно уменьшенного Но-дачи.

«Шото, – догадался я. – Маленький Шото. А где же остальные? Хотя… если Но-дачи уехал в Мэйлань, то и остальные скорей всего разъехались по разным городам, чтобы терроризировать эмират одновременно в нескольких местах. А эти – остались. Шешез говорил, что в Кабире в последнее время тихо… странно! Эти остались – и тихо?!»

– Но велел нам тебя не трогать, Наставник, – тягуче пропел Шото, и «Но» получилось у него, как «Ноо». – Впрочем, он уехал, а мы непослушные, знаешь ли… Можно, мы тебя потрогаем, Наставник? Можно, я – я сам! – тебя слегка потрогаю? Ты щекотки не боишься?..

К Обломку Шото не обращался, подчеркнуто игнорируя шута.

Братья-Саи хихикнули и отвели своего Придатка шагов на десять назад.

– Это моя Беседа, Дзю, – тихо и властно сказал Детский Учитель. – Моя. Не вмешивайся.

Он произнес это таким тоном, одновременно покидая ножны, что даже я, как невидимый соглядатай, почувствовал – это ЕГО Беседа.

Во всяком случае – пока.

Шото коротко присвистнул и кинулся вперед.

Они сошлись почти вплотную – ни я, ни тем более Гвениль никогда не смогли бы долго работать на такой дистанции, – и даже мне было сложно успевать делить Беседу на отдельные фразы и оценивать смысл каждой.

Впрочем, «сложно» не значит «невозможно». И если бы я был не снаружи Беседы, а внутри ее, то это происходило бы гораздо проще.

На первый взгляд Шото и Детский Учитель Беседовали очень похоже, в основном полагаясь на короткие рубящие удары почти без замаха и ни разу не ударяя дважды на одном и том же уровне. Только маленький ятаган бил гораздо сильнее за счет центра тяжести, смещенного ближе к концу клинка (как у любого Блистающего из рода Ятаганов), а Шото с его серединным балансом на два пальца от плоскости квадратной гарды не был столь подвержен инерции удара.

Отчего и тратил значительно меньше сил на возвращение после промаха.

Фраза. Еще одна. Две фразы подряд, разрыв дистанции и пауза. Вопрос. Ответ. Вопрос…

Постепенно я поймал нужный ритм, и следить за Беседой стало легче.

Вот тогда-то я и увидел главное.

Суть Беседы в глухом переулке спящего Кабира крылась не в том, что Придаток Шото держал своего Блистающего двумя руками, а Друдл – одной, и впрямь став похожим на скачущую жабу с мелькающим языком-ятаганом (взгляните на жабу с точки зрения комара, и вы поймете, что я хочу сказать!). И не в том, что более легкий Шото не мог принять на себя всю мощь рубящего ятагана, и его Придатку чаще приходилось уворачиваться, тогда как Друдл упрямо лез вперед и Детский Учитель всякий раз оказывался на пути визжащего Шото, заставляя того искать все новые лазейки в обороне Наставника.

Нет, не это превратило Чэна в каменную статую, не это заставило меня внутренне слиться с чужой Беседой, стараясь не пропустить ни одного движения.

Просто сейчас в переулке Беседовали не Детский Учитель семьи Абу-Салим и прошедший Шулму убийца-Шото. Это была Беседа непосредственно Кабира и Шулмы. Беседа прошлого и настоящего, извечный спор мудрого Мунира и гордого Масуда.

И Путь Меча был достаточно широк, чтобы вместить в себя и первое, и второе. Ручей, некогда разделенный молнией надвое, вновь слился воедино – и струя враждовала со струей.

Я видел, как Наставник изо всех сил борется сам с собой, пытаясь сломать воздвигнутую десятилетиями преграду Мастерства Контроля, помноженную на навыки именно Детского Учителя! Уже трижды он мог пробить брешь в защите Шото, и пробивал, и в последний момент судорожно отдергивался или проходил впритирку к Придатку Шото – в лучшем случае рассекая одежду.

Зато сам Шото не ограничивал себя ничем, работая исключительно на поражение, – и при таком положении дел он обязательно рано или поздно достанет тело Друдла!

Рано или поздно.

И останавливаться он не будет.

Шото не Беседовал. Он дрался. А Детский Учитель… он хотел драться. Он страстно хотел этого – всей душой, всем существом! – но его душа в последнюю, самую важную секунду говорила: «Нет!»

«Фархада бы на его место!» – еле успел подумать я, и тут случилось непредвиденное.

То, на что никак не мог решиться Наставник, сумел сделать Придаток Друдл!

Когда маленький ятаган, чуть не плача от злости на себя самого, в очередной раз отдернулся от незащищенного бедра Придатка Шото, не разрубив даже полы халата, – Придаток Друдл с нечленораздельным криком вдруг прыгнул вперед, едва не опрокинув Придатка Шото, и изо всех сил ударил того коленом в низ живота.

Это было грубо и грязно, это противоречило всем канонам и основам Беседы, вместе взятым, и это было как нельзя кстати. Разумеется, кстати отнюдь не для Придатка Шото, взвывшего от боли и согнувшегося пополам.

И вот что удивительно – если от мастерства Наставника я испытывал немалое удовольствие, то поступок Друдла просто привел меня в восторг. Правда, несколько животный восторг…

Отчего мне тут же стало неловко.

Детский Учитель просвистел возле открытой для атаки головы Придатка Шото, смахнув прядь волос и так и не сумев заставить себя повторить удар Фархада, расколовший череп взбесившегося чауша, – и один свист наложился на другой.

Зрители не выдержали, становясь участниками.

Сай Первый на две трети вошел под правую ключицу Друдла. Шут охнул, пальцы его разжались, и Детский Учитель звякнул о булыжник мостовой.

Угловатый Придаток братьев-Саев стоял на прежнем месте, но в руке его уже покачивался рукоятью вверх Сай Второй, готовый в броске последовать за братом.

– Я ж тебе сто раз твердил, Шото, – проскрипел Сай Первый, пока халат Друдла вокруг него набухал, пропитываясь кровью, – не лезь в герои, не нарывайся без нужды. А тебе все забава… Ну что я Но сказал бы, если бы этот придурок твоего Придатка попортил бы?! Ладно, заканчивай…

– С-скотина! – злобно прошипел Шото и…

…Время – очень странная штука. Чэну понадобилось всего пять прыжков, чтобы оказаться в гуще событий, и за эти считанные мгновения успело произойти многое, о чем гораздо дольше рассказывать, чем оно заняло времени на самом деле.

Видимо, время бывает настоящее и ненастоящее. Прошлое, будущее – это для философов. А для Блистающих – только настоящее и ненастоящее.

Это было настоящее время.

…Первый прыжок. Шото, еще не замечая меня и Чэна, двумя косыми взмахами перечеркивает раненого Друдла, и тот грузно падает на колени, зажимая левой ладонью рассеченный живот. Шото взлетает вверх, его Придаток делает шаг вперед – сейчас, сейчас его нога опустится…

…Второй прыжок. В Чэна летит заметивший нас Сай Второй, летит быстро и умело, ничуть не хуже метательных ножей из Фумэна, но он гораздо больше медной монетки «гитрифи», так что я без особого труда подхватываю его на кончик клинка, гашу разгон и, не обращая внимания на ругательства беспомощного Сая, кружу в воздухе и отшвыриваю к стене. Нога Придатка Шото с силой опускается на валяющегося Детского Учителя, и маленький ятаган с треском ломается у самой рукояти.

Неровные края излома тускло блестят в лунном свете, и Детский Учитель молчит, как всегда… Нет, теперь уже – навсегда. «Наставник!» – истошно воет Дзюттэ, а сверху уже рушится хохочущий Шото…

…Третий прыжок. Друдл, стоя на коленях, отнимает левую руку от живота – и в ней тут же оказывается Обломок, прильнувший всем своим толстым и тупым клинком к предплечью Друдла. Два шута на миг становятся одним целым, и я вижу, как Шото с маху налетает на Дзюттэ и с визгом бессилия отскакивает, едва не сломавшись. Еще один удар – и Дзюттэ внезапно проскальзывает в момент соприкосновения, намертво заклинив Шото между своим четырехгранным клинком и лепестком гарды. Резкий поворот – и…

…Четвертый прыжок. Звон, предсмертный вопль Шото – и его обломки ложатся рядом с мертвым Детским Учителем. Друдл хрипит, Дзюттэ валится на мостовую, откатываясь в сторону, и следом падает сам Друдл. Навзничь. Вонзившийся в его тело Сай Первый упирается рукоятью в камень, и вес Друдла в долю секунды ломает пополам тонкий клинок кинжала. Обвитая веревкой рукоять выскальзывает из-под недвижного шута – и все, что осталось от Сая, лежит теперь вплотную к куску лезвия Шото и рукояти Детского Учителя. Кучка мертвого металла, мертвого, мертвого, мертвого, мертвого…

…Пятый прыжок. «Ты же не станешь убивать безоружного! – кричит Придаток Шото, отступая назад и стараясь не встречаться взглядом с Чэном-Мной. – Ты не сможешь…» Глаза его останавливаются на железной руке Чэна, в которой зажат я, и запоздалый страх отражается в них – чтобы остаться там навсегда. «Ты не сможешь…» – почти беззвучно шевелятся его губы, я вижу это глазами Чэна, я слышу это ушами Чэна, и запретная черта совсем близко, но еще ближе иссеченный Друдл, и убитый Детский Учитель, и обломки тех, кому лучше было бы вовсе не рождаться…

– Ты не сможешь…

– Да? – спрашиваю я, нащупывая острием сердце Придатка Шото и выскальзывая обратно, прежде чем оно перестало биться.

– Да? Ты действительно так считаешь?

Это была легкая смерть.

Он такой не заслуживал.

Чэн перебрасывает меня в левую руку, и несколько горячих капель срываются с моего клинка. Придаток с последним Саем уже успел приблизиться к нам, и Сай Третий стремительно кидается в лицо Чэну. Я не двигаюсь. Я уже выполнил свое новое предназначение, и теперь очередь Чэна собственным телом ощутить, что это значит – оборвать чужую жизнь.

И Чэн закрывает лицо правой рукой. Металл звенит о металл, сжимаются пальцы латной перчатки, хватая вскрикнувший Сай, – и Чэн, словно сухую ветку, ломает узкий граненый клинок. После чего кольчужный кулак с зажатым в нем куском Сая бьет угловатого Придатка в висок.

Слышен тупой хруст и звук падения тела.

Чэн долго и безучастно смотрит перед собой, а потом с размаху швыряет останки Сая Третьего на труп его Придатка.

– Будьте вы прокляты! – кричит Чэн, непонятно кого имея в виду: братьев-Саев, Шото, Но-дачи, их Придатков, судьбу, Шулму…

Или всех стразу.

Я оглядываюсь вокруг.

«Шулма пришла в Кабир, – думаю я. – Клянусь Муниром и Масудом, Тусклыми и Блистающими, клянусь рукой аль-Мутанабби…»

Я – это Шулма.