Текст книги "Земля Бранникова"

Ничего подобного не было в других европейских странах, подмятых под себя Наполеоном. Дисциплинированные жители центральной Европы проявляли недовольство, искали способы избавиться от узурпатора, но делали это как-то уж очень деликатно, не военным путем.

Доносил об этом, в частности, князь Куракин, сидевший в Париже российским посланником, в своих секретных письмах в столицу Так что в комиссии знали: в тылах у Наполеона не все уж так благополучно. Империя держится на французских штыках и может развалиться в любую минуту.

Многое в этой дипломатии должно было быть тайным, невидимым Наполеону и его разведке. Заодно посольства России в Европе должны были быть усилены дополнительными кадрами дипломатов. Для этого в дипломатические одежды предполагалось переодеть специально отобранных кадровых военных, считай, разведчиков, которым вменялось в обязанность бдительно следить за приготовлениями к войне в стране пребывания. Немного их нужно было, пожалуй, с десяток, но роль им предстояло сыграть весьма значительную.

Спору нет, усилил свою разведывательную деятельность и Наполеон. Ему это было сделать даже проще, чем россиянам. С давних пор в России в дворянских семьях проживало множество французов. Лакеи, дворецкие, гувернеры. Считалось хорошим тоном держать в доме гувернера-француза. Чтобы получить информацию, им даже делать ничего особенного не приходилось. Достаточно было прислушиваться к разговорам в гостиных и за столом.

В большинстве своем именно эта публика и сделалась основным источником военно-политической информации для противника. Оно и понятно, ну как не помочь своему отечеству? Удивляло только, что никто в России даже и не попытался остановить их. Почему же им дали действовать так безнаказанно? Да потому, что их деятельность входила в план Барклая-де-Толли по активной дезинформации противника. Не сведущие в военном деле люди не могли отличить досужие разговоры о войне от действительно полезных сведений.

Наполеоновские аналитики только диву давались, пытаясь определить численность русских войск, их вооружение и дислокацию по сообщениям своих информаторов. Одни и те же полки одновременно находились в самых разных местах. Или они перемещались между ними с невообразимой скоростью. Одна только информация о новой пушке с коническим дулом, сплющенным в вертикальном направлении, чего стоила. Секретные чертежи этой пушки были вывезены во Францию в самом конце 1811 года. В соответствии с документацией и по свидетельствам очевидцев, русских или французских, не известно, новая пушка, стреляя картечью, на расстоянии 800 метров давала разлет пуль триста метров. То есть могла проделать брешь в наступающей шеренге солдат человек в 200. А ведь в то время именно так, шеренгами, и шли в наступление. Команда «ложись» тогда еще не была военной.

Наполеоновские стратеги уже всерьез задумывались о переработке тактики наступательного боя с учетом появления нового оружия, но времени на это уже не было. Решили, что русские вряд ли успеют быстро понаделать много новых пушек. А с несколькими и так справимся.

На самом деле такая пушка, действительно секретная, была сделана и испытана, но надежд не оправдала. Испытания показали, что эффект разлета картечи, получаемый за счет конической формы ствола, можно достичь более простым способом, за счет уменьшения его длины. Смысла в этом особого нет, так как одновременно уменьшается прицельная дальность стрельбы. Проект закрыли, а документы с пометкой «секретно» положили в арсенал средств дезинформации, вместе со многими другими, не менее «важными».

К сожалению, рассчитывать на достижение серьезного эффекта в дезинформации только за счет некомпетентности информаторов и путем выискивания курьезов не приходилось. Нужно было придумать и разыграть гораздо более тонкие и сложные комбинации. И они были придуманы, а некоторые из них и мастерски разыграны.

* * *

Задумав обширный план действий, Барклай-де-Толли относительно легко решил вопросы формирования «Особенной канцелярии». Сделал он это в 1810 году собственным приказом. Императорский же указ о ней вышел только в 1812 году. Набрал он в нее людей многоопытных и в ратных делах, и в политике. Немного совсем, человек шесть, но люди эти были ему хорошо известны, да и государь о них был наслышан. А вот набрать новых людей, чтобы отправить их в российские посольства в Европе, оказалось трудновато. Нужны были образованные, светские, знающие языки молодые люди. Знатность происхождения здесь тоже играла свою роль. Чтобы быть вхожим, скажем, в парижские гостиные, нужно было иметь такой же базовый капитал, как и в Петербурге.

Образованная, знатного происхождения молодежь в то время была только в армии, и Барклай-де-Толли лично занялся поиском подходящих молодых офицеров. Первым ему тогда подвернулся граф Чернышев. В нем воплощалась буквально вся совокупность требований к кандидату в разведчики: образован, обаятелен, артистичен, приобрел, а точнее сказать, нагулял достаточный опыт светской жизни, к тому же смел, да и склонности к авантюрам очевидны.

Чернышева Барклай-де-Толли посоветовал Александру I отправить в Париж, к Наполеону, как своего личного представителя, а заодно и курьера. Теперь надо было найти напарника Чернышеву, человека, способного подстраховать при необходимости или толково выполнить любое его поручение.

Поиски напарника Чернышеву затянулись, и лишь вчера, подписывая документ о производстве Андрея Славского в корнеты его величества лейб-гвардии гусарского полка, Барклай-де-Толли вспомнил его отца Ивана Николаевича, с которым был знаком. С ним в равных чинах он был в битве под Аустерлицем. А уж потом их пути разошлись. На то воля Божья. Ясно, что отец постарался дать единственному сыну хорошее образование. И со знатностью здесь все в порядке, семейство княжеского рода. Сам Барклай-де-Толли не мог похвастаться высоким происхождением, но относился к этому спокойно, ущербности собственной от этого не ощущал. Впрочем, если бы что-либо подобное он испытывал, то не стал бы никогда военным министром.

Утром следующего дня Барклай-де-Толли отправился наносить визит своему старому боевому товарищу, отставному полковнику Славскому. По петербургским понятиям время для визитов начиналось после полудня и заканчивалось около полуночи. Приехать в гости утром, значило нарушить этикет, что допускалось только при острой необходимости.

Около десяти часов утра пароконный экипаж министра въехал во двор усадьбы полковника Славского и остановился перед высоким мраморным крыльцом. Казак спрыгнул с запяток кареты и постучал в дверь. Лакей, изумленно посмотрев на экипаж и выслушав казака, пошел докладывать барину.

Ждать, однако, пришлось недолго. Давно уже не выезжая в свет, Иван Николаевич вставал рано и, хотя гостей не ожидал, одевался дома прилично. Так что уже через минуту гость и хозяин сидели за столом в полумраке гостиной.

– Что-нибудь с сыном? – сразу, у самого входа встревожено спросил Иван Николаевич. Узнав же, что с сыном все в порядке, он успокоился, стал приветлив, любезен и гостеприимен. Вскоре в гостиную внесли множество напитков и закусок, которых хватило бы десятка на два голодных ртов. Но, ни гость, ни хозяин к ним даже не притронулись. Они громко и азартно говорили о Наполеоне, предстоящей войне и военной хитрости.

Через час гость покинул гостеприимный дом в добром расположении духа, а хозяин, проведя не один час за письменным столом, стал собираться в дорогу. Одно из писем было вручено Федьке с наказом с рассветом верхом выехать в Павловское. Письмо вручить командиру эскадрона, где служил сын. Потом отыскать отрока, и на словах сказать ему, что на следующий день, утром тот должен прибыть в дом своего командира для беседы с отцом.

Следующим утром Иван Николаевич, неспешно позавтракав, оделся в полковничий мундир и, с трудом спустившись с высокого крыльца своего дома, с помощью Степки взобрался в карету. Просторная, запряженная тройкой, карета сначала подкатила к боковому крыльцу Зимнего дворца, где располагалась приемная военного министра. Спустившийся с крыльца адъютант принял из рук Ивана Николаевича некий рапорт, в котором он просил Государя императора предоставить сыну двухлетний отпуск из армии для продолжения образования в одном из самых известных в Европе университетов, в Сорбонне.

Далее, карета покатилась в Павловское, где был расквартирован гусарский полк, в котором служил новоиспеченный корнет Андрей Славский. С трудом пристроив на подушках больную ногу, память об Аустерлице, Иван Николаевич приготовился к долгому пути. Чтобы скоротать время, он снова, уже в который раз, перебирал события далекого прошлого. Битва под Аустерлицем осталась в его памяти не только в связи с ногой. Будучи военным и сыном военного, он хорошо понимал, что рано или поздно будет убит или тяжело ранен. Кому-то из наполеоновских генералов приписывают слова, что если гусар в тридцать лет еще живой, это плохой гусар. В 1805 году Ивану Николаевичу было уже сильно за тридцать, но считать себя плохим гусаром он не мог. Начав службу, как и его отец, в пятнадцать лет, он за два с лишним десятилетия прошел нелегкий путь от рядового гусара до полковника. Принял участие почти во всех войнах, что вела Россия в этот период. Четыре раза был ранен, но каждый раз возвращался в строй.

Пятое ранение поставило точку в его военной карьере. Но Аустерлиц запомнился ему не только личной трагедией. Что-то было в той кампании изначально неверное, что должно было привести сильный российский экспедиционный корпус к поражению. Нерешительность командования, предательство союзников по антинаполеоновской коалиции. Впрочем, не стоит преувеличивать значение этой неудачи. Великая страна потерпела поражение в одном отдельно взятом сражении. Ну, и что? Судьба страны в этом сражении не решалась. Погибло несколько тысяч человек, еще столько же искалечено. Жаль ребят, но что поделаешь, это издержки их профессии!

Теперь на носу новая война. Враг тот же. Почти все бывшие союзники теперь в лагере Наполеона. Сила на Россию навалится огромная. Бороться с ней придется одним. А если мы ее победим, то у нас снова появятся союзники, причем те же, что были с нами и раньше, во время Аустерлица, скажем. Других в Европе просто нет. И поведут они себя в будущем так же, как и раньше. Будут вступать в союзы. То с Россией против кого-нибудь, то между собой против нее.

Далее мысли Ивана Николаевича приняли несколько иное направление. Задумался он о том, почему все международные договоры о вечной дружбе так быстро нарушаются. Кто в этом виноват? И пришел к простому и верному выводу: все подобные договоры лишь маскируют неспособность сторон в данный момент продолжить войну. Никакой настоящей дружбы между государствами нет и быть не может. И Россия ни на каких союзников рассчитывать не должна, а полагаться ей следует только на мощь своих вооруженных сил. Мощь эту необходимо привести в соответствие с ее огромной территорией, а это значит, что численность населения страны должна была бы быть много больше, чем сейчас. Он начал считать исходя из показателей плотности населения в Европе. Получалось, что только до Урала в России должно было бы жить не менее 200 миллионов человек. Цифра его испугала. Он начал было пересчитывать заново, но тут карета остановилась. В окошко Иван Николаевич увидел домик, где жил командир эскадрона лейб-гвардии гусарского полка, из которого он сам давным-давно уходил в свой последний поход.

Степан спрыгнул с высоких козел кареты, подставил к дверце дополнительную ступеньку и принял в свои могучие руки грузное тело барина.

Старый и новый командиры эскадрона встретились тепло. Правда, тема предстоящего разговора молодому командиру представлялась смутно. Письмо, что вручил ему днем посыльный, говорило, что отец хочет обсудить с ним дальнейшую службу сына. О чем речь? Парень хороший, только что подписан указ о его производстве в офицерский чин. Самый тяжелый этап службы завершен. Чего еще желать?

Гостя с почетом проводили в просторный гостевой флигель. Там же при входе в комнату барина поместили и Степана, чтобы всегда при нем находился. Ужинать сели уже при свечах. Выпили по чарке, как водится по русскому обычаю, и повели неспешный разговор об армии, государстве российском, предстоящей войне. Вот тут Иван Николаевич и заговорил о сыне. Сказал о вчерашнем визите Барклая-де-Толли и своем прошении на высочайшее имя, поданном сегодня утром.

Что мог возразить на это молодой командир эскадрона? Все уже было решено без него высоким начальством. Мог только согласиться, что начальству виднее, как распорядиться будущим юного корнета. На этом деловая часть ужина завершилась, и собеседники продолжили дружеский разговор о превратностях человеческого бытия. Разошлись за полночь.

* * *

С рассветом того же дня Федька верхом отправился в Павловское. К тому времени, когда его барин еще только садился в карету, чтобы начать свой путь туда же, он уже преодолел половину пути. К полудню он уже въезжал в расположение эскадрона. Место было ему знакомое. Сам не один год прослужил здесь. Многие солдаты и офицеры эскадрона еще помнили старого солдата. Они и проводили Федьку к своему командиру.

Федька, вытянувшись перед командиром, как в старые времена, доложился по всей форме, вручил письмо и представиться не забыл:

– Отставной гусар лейб-гвардии его величества рядовой Федор Конев!

Редко, ох как редко приходилось Федьке вспоминать свою фамилию. До поступления в армию у него ее и не было вовсе. Военный писарь, ставя Федьку на довольствие, спросил у него,

– А фамилия-то у тебя есть, малый?

– Конев, – неожиданно для самого себя вдруг ответил Федька. Так его и записали.

Командир вскрыл письмо, прочел, удивленно повел бровями, и спросил:

– А ты уже Андрея Славского предупредил о приезде отца?

– Никак нет! – сей же час поеду его искать.

– Ну, что же, передай корнету, что по случаю приезда отца я освобождаю его от несения службы до завтрашнего вечера.

– Премного благодарен! – как положено, ответил Федька, и, лихо исполнив поворот «кругом», вскочил на коня, отправляясь искать Андрея.

Поиски оказались недолгими. На просторной лужайке корнет обучал новобранцев стрельбе из пистолета на скаку. Премудрость, надо сказать, немалая. Для того чтобы попасть в цель, здесь не просто надо уметь стрелять из этого вида оружия. Надо еще и очень точно выбрать момент для выстрела, когда на краткий миг все четыре копыта коня отрываются от земли. Тогда ничто не мешает стрелку правильно прицелиться.

Обучение корнет вел, как и полагается настоящему командиру, личным примером. Федька подъехал к лужайке как раз вовремя: Андрей на скаку всадил пулю в самую середину мишени. Скакавшие вслед за ним рядовые гусары тоже сделали по выстрелу, но никто из них даже не попал в мишень. Видимо, наука еще только начиналась.

Для Федьки удачный выстрел Андрея был как бальзам на душу. Он сам уже почти десять лет тому назад начинал учить мальчика стрелять. Способный был мальчишка, ничего не скажешь. Казаки давным-давно переняли этот прием стрельбы у татар. Стреляли тогда из луков, но разницы особой здесь нет. Из чего ни стреляй, а момент надо правильно выбрать, когда на скаку все четыре копыта коня окажутся в воздухе. На стремена при этом надо надежно опереться, вот тогда выстрел и получится. Ну, да стремена теперь железные, с ними легко, а вот с кожаными еще как намучаешься, пока приспособишься.

Сделав круг, цепочка гусар во главе с корнетом поскакала в сторону Федьки. Андрей издали узнал его, остановил коня, подозвал к себе унтер-офицера и, приказав ему продолжить учения, поехал навстречу.

– Что-то с отцом! – подумал он сперва, но глядя на улыбающееся лицо Федьки, понял, что дело не в отце. И все же, что-то важное должно было произойти дома, чтобы Федька появился здесь в самое что ни на есть неурочное время. Обычно отец посылал к нему Степку. Тот приезжал в первых числах каждого месяца, привозил с собой что-нибудь из продуктов, разгружался в доме, где жил Андрей, а потом терпеливо ждал возвращения молодого барина, передавал ему письмо от отца и так же терпеливо, иногда день-другой, ждал, когда тот соизволит написать ответное письмо. Возвращаться без ответа ему было не велено.

В своих посланиях отец был краток. Несколько слов о своем здоровье. Всегда примерно одно и то же: мол, чувствую себя хорошо, хожу помаленьку. Подробнее отец писал о хозяйственных делах, доходах от имений, проблемах с управляющими. Этим он, видимо, пытался приучить сына к повседневным заботам. Иногда отец описывал сыну свое видение международных проблем. Здесь отец слов не экономил и был в своих оценках почти всегда прав. Некоторые такие письма Андрей зачитывал своим товарищам.

Еще более скупым на слова был сам Андрей. Писать о здоровье ему было нечего. Ясно, что здоров. Хозяйством он не занимался, как, впрочем, и анализом международного положения. Не писать же отцу о том, на каких балах он побывал, с кем танцевал, с кем из друзей кутил?

Федька не прояснил обстановку. Да, отец здоров. Более того, едет сейчас сюда. Однако сыну встречу назначил не на сегодня, а на завтрашнее утро. Вчера отца посетил какой-то важный генерал. Видно по серьезному делу. Приехал рано поутру. Говорил с Иваном Николаевичем с час. Вот, пожалуй, и все, что Федька мог ему сообщить. Еще он добавил, что командир с сегодняшнего дня и до завтрашнего вечера освобождает корнета от несения службы, чтобы тот мог получше приготовиться к встрече с отцом.

– Что за генерал посетил вчера отца? О чем говорил с ним? Почему отец, который после ранения почти никогда не выезжает из дома, вдруг, помчался сюда, к нему? – все эти мысли стрелой пролетели в мозгу Андрея, и наложились еще на одну, к делу не относящуюся, но очень важную. Дело в том, что на завтрашнее утро он уже отпросился у своего командира, так как был приглашен на утреннее чаепитие в имение графини Чарской.

– Знаю, знаю графиню, – с улыбкой сказал вчера командир, – знаю и то, что племянницы у нее гостят, ох и хороши! Мой вам совет, корнет, поезжайте к девицам в коляске, а не верхом.

– Почему? – недоуменно спросил Андрей, чувствуя, что отчего-то краснеет.

– Да, чтобы дамы не отвлекались от разговора с вами на веера, коими им придется отгонять разящий от вас запах конского пота. Желаю успеха! – закончил командир, пришпоривая коня.

Приезд в гости к графине Чарской ее племянниц этой весной произвел фурор среди офицеров эскадрона. Пару недель назад все они были приглашены на бал по случаю именин графини. Около сотни гостей заполнили летний павильон, выстроенный в имении специально для проведения балов. Большинство гостей составляли местные дворяне со своими женами и дочерьми, свояченицами, племянницами и другими домочадцами относительно молодого возраста. Но кое-кто приехал и из Петербурга. Среди них были и две племянницы графини – Елена и Аделаида. Обе они совсем недавно прибыли из Парижа в сопровождении своей гувернантки, мадемуазель Лагарт.

Все трое стали несомненными королевами бала, можно сказать, каждая в своем классе. Елена, ей едва минуло шестнадцать, олицетворяла собой юность. Ее стройная фигурка, свежесть во взгляде, трогательная улыбка, высокий и звонкий голос, казалось, призывали мужскую половину общества к отеческой снисходительности.

Ее старшая сестра, Аделаида, напротив, привлекала к себе как спелый плод. Она была чуть крупнее Елены, но талия ее была пугающе тонка, а бюст внушителен. Пела она грудным голосом, и весь ее вид как бы говорил мужчинам, что здесь не место и не время для легкомыслия.

Достойное место на этом балу заняла и мадемуазель Лагарт. Собой она олицетворяла зрелую красоту. Ее стройная фигура в иноземного покроя платье привлекала к себе внимание. Те же, кто начинал разговор с ней, уже не могли оторваться от мимики ее лица, хрипловатого голоса и какой-то совсем не российской логики речи. О возрасте ее судить было трудно, да и некому, разве что старушкам с моноклями, сидящим группками в креслах у стены зала.

С самого начала бала Андрей не сводил глаз с Елены. Дважды ему довелось танцевать с ней, перекинуться несколькими словами. Она покорила его своим обаянием, заслонила собой весь мыслимый горизонт.

Когда настало время расходиться, графиня Чарская стала раздавать офицерам конверты с приглашениями на чаепития. Андрею тогда досталось приглашение посетить имение через две недели. Бесконечно долгий срок. И вот, завтра срок истекает, долгожданный день настает, а он не может воспользоваться своим счастьем. Правда, завтра все равно что-то должно произойти.

Ожидание для Андрея всегда было самым тяжким испытанием. Зная за собой такой грех, он каждый раз придумывал для себя какое-нибудь дело. Такое, чтобы выматывало за день из него все силы, а потом спать без сновидений, как только голова коснется подушки. И так изо дня в день, пока срок ожидания не кончится. Именно так он и жил последние две недели. Как же теперь употребить оставшиеся часы ожидания?

Решение пришло моментально: ехать в имение графини прямо сейчас, предупредить, что по делам службы не сможет завтра явиться к чаю. А там, глядишь, может и с Еленой повидаться удастся.

Через пару часов он уже подъезжал к большому и тщательно ухоженному имению графини, славившейся в округе своим хлебосольством. Барский дом со служебными постройками и садом стоял на возвышении и был огорожен невысоким забором. Уже издали Андрей приметил в саду беседку.

– Не в ней ли милая Елена читает книгу до обеда, – подумал Андрей и направил коня прямо к забору. Получилось почти что в рифму. Хотя по правде, во время танца, на вопрос о том, как она проводит время у тетушки, девушка сказала ему совсем другое. В первой половине дня она вместе с сестрой хлопочет по хозяйству и вышивает, а после обеда идет в беседку и читает французские романы. Время сейчас было послеобеденное.

Недолго думая, Андрей привязал коня к молоденькой березке и, перемахнув через забор, очутился в зарослях сада. До беседки было метров пятьдесят. Пробираясь через кустарник в просветах между ветвями, Андрей увидел сначала шляпку, а потом и тонкий профиль той, к кому он стремился всей душой. В то же время на дорожке, ведущей к беседке, послышались шаги. Андрей замер. О том, что в саду может оказаться кто-то, кроме сестер, их гувернантки и самой графини, он как-то не подумал.

По дорожке к беседке шел офицер. В этом Андрей не сомневался. Шаг был четкий, под ногами поскрипывал песок, позванивали шпоры. Выходить теперь из укрытия было смешно и глупо.

– Так вот как мы читаем романы! – чуть ли не со злостью подумал он про себя и, стараясь не шуметь, направился обратно к забору. И тут прямо перед ним вдруг оказалась мадемуазель Лагарт.

– Сейчас закричит! – подумал он, но мадемуазель и не думала кричать. Она поднесла пальчик одной руки к улыбающимся губам, а другой рукой театральным жестом указала корнету путь к забору. За те недолгие десятки секунд, пока Андрей шел от забора к беседке и обратно, в нем вскипало и исчезало множество чувств: восхищения при виде любимой, возмущения от нежданного появления конкурента, неловкости и страха быть обнаруженным. Теперь, с появлением на сцене мадемуазель Лагарт, на смену всему этому пришло ощущение водевиля. Мимо нее он прошел, весело улыбаясь, и чуть ли ни строевым шагом. Снова перемахнул через забор, вскочил в седло и с легким сердцем пустился в обратный путь.

* * *

Утром Андрей предстал перед отцом, поклонился ему, поцеловал руку, подумав про себя:

– Постарел-то как, – не виделись с полгода.

Как бы в ответ, старик произнес:

– Совсем уж ты взрослым стал Андрюша! Ну, что же. Поздравляю тебя с офицерским чином!

Не вставая с кресла, он постучал в пол своей тяжелой суковатой палкой. Вошел Степка:

– Чего изволите, барин?

– Принеси сундук с амуницией! – Степка на несколько минут скрылся и вернулся с походным сундуком.

– Открывай! – велел Иван Николаевич.

Степка открыл сундук и начал вынимать оттуда и класть на стол воинскую амуницию: шлем, кирасу, налокотники и наколенники. Потом вынул и с особым почтением подал барину саблю в ножнах. Предметы все эти были старинные, переходящие в роду из поколения в поколение. Не вещи, а реликвии. Андрей ощутил торжественность момента. Встав на одно колено, он принял из рук отца обнаженную саблю и поцеловал ее.

Потом уже совсем не торжественно из сундука были извлечены новенький офицерский плащ, мундир, сапоги и множество других предметов, которые полагается иметь при себе настоящему гусару.

Покончив с этим, Иван Николаевич отослал Степку, а сыну приказал сесть рядом в кресло.

– В самое ближайшее время тебе предстоит сменить образ жизни, – начал он. – По повелению Государя императора и военного министра тебе придется сменить офицерский мундир на штатское платье и отправиться в Париж, в Сорбонну, изучать римское право.

– Отец! – не удержался Андрей. – Какой из меня студент, я же солдат!

Старик не стал томить юношу и сразу сказал:

– Ты и останешься солдатом. Но воевать будешь на другом фронте. Учеба – это только прикрытие. Ты будешь разведчиком. Пойми! В бою ты можешь убить такого же, как ты сам, солдата. Другого, третьего. Но четвертый или десятый все равно убьет тебя. Разведчик может спасти тысячи своих солдат и погубить тысячи солдат противника. Почувствуй разницу! – Иван Николаевич перевел дух. Если бы кто-то в свое время сделал бы ему самому подобное предложение, он бы возражал точно так, как его сын.

Потом отец еще долго пересказывал сыну то, что поведал ему в разговоре Барклай-де-Толли. Разъяснял ему свое видение международной обстановки. Говорил о неизбежности войны с Наполеоном. Пожалуй, решающим аргументом для Андрея стало то, что против почти шестисоттысячной армии супостата Россия сможет выставить никак не более двухсот пятидесяти тысяч.

– Надо найти множество способов обессилить противника, сделать так, чтобы каждый час, каждый день его пребывания на нашей земле был бы ему в тягость. Чтобы его планы рушились ежечасно.

Андрей понял, что его судьба уже решена в высших сферах и даже начал проникаться важностью своей будущей миссии.

Во время беседы отца и сына в дверь не раз заглядывали, звали обедать, но каждый раз Иван Николаевич жестом отвергал приглашения. В очередной раз в приоткрывшуюся дверь всунулась голова Степки:

– Ваше превосходительство, курьер из Петербурга, от военного министра!

– Проси! – коротко ответил старик.

Вошел унтер-офицер. Он вручил корнету предписание от военного министра. В предписании говорилось: «С получением сего корнету Славскому надлежит немедля прибыть в мое личное распоряжение». И подпись: Барклай-де-Толли.

Обратным путем Иван Николаевич думал о том же. Вернулся к тем двум сотням миллионов, которые должны были бы проживать на территории России до Урала только. Испуг от этой цифры у него, правду сказать, был притворный. К ней он приходил уже далеко не впервой из очень простых соображений. Примерно столько народа сейчас живет в Европе. А площадь России до Урала больше Европы. На сколько? Он точно не знал. Да, в Европе климат в целом получше. Ну и что с того? Почему же живет здесь раз в пять меньше народа?

На самом деле, ответ и на этот вопрос был ему известен. Дело совсем не в климате, не в плодородности земель. Дело в самом населении, в крестьянах, коих в стране подавляющее большинство, темных и забитых. Живут скудно, впроголодь. Рожают много, но без толку. Младенцы мрут, а тем, кому посчастливится стать взрослыми, тоже помирают до сроку. Вот и не растет численность населения.

Чтобы обиходить страну такой площади, как Россия, на европейский манер, хочешь не хочешь, надо, чтобы народу хватало. Тогда и армия в России будет такая, что никто сюда и сунуться не посмеет. И товаров всяких производиться будет много. Торговля разовьется.

Но темен народ. Землю обработать как следует не умеет. Собирает зерна чуть больше, чем в землю семян бросил. Луга тучные, а скот – одни ребра торчат. Леса да камня в стране сколько хочешь, а живут в курных избах, развалюхах с земляными полами с очагом в середине вместо печи. И спят мужики всю зиму. Как мужская работа осенью кончается, так и заваливаются, кто на печь, кто на лавку. У кого что есть. Ремеслами не занимаются. К весне обессиливают так, что еле-еле на свет божий выползают. Бабы одни по дому крутятся. Детей накормить, скотину, да и мужиков заодно. Срамота одна.

За что напасть такая?! Бедность, она от чего, от глупости? Или наоборот, глупость от бедности происходит? Надо этот порочный круг где-то разорвать. Надо, чтобы крестьянин хотел жить хорошо. Тогда и младенцев помирать меньше станет, а взрослые доживать до старости будут. Вот и численность населения вырастет.

Лень всенародную Иван Николаевич объяснял просто, как и отец его, жизненными обстоятельствами, что ли. Мол, по обе стороны границы, что разделяет лес и степь, два народа жили: оседлый и кочевой. Оседлые племена селились по берегам рек, строили деревеньки, выжигали леса и на очищенных таким путем местах устраивали пашни. Площади пашни, чтобы прокормиться, нужны были большие. Оттого народу в деревеньках было немного.

Ремесленники, те, кто шкуры выделывали, упряжь мастерили, гончары, что горшки да посуду из глины делали, и разный прочий мастеровой люд в городках селился, торговал с деревней.

А в степях кочевники другой жизнью жили. Скот на одном месте траву быстро съедает. Надо его на новое место перегонять, и самим за ним двигаться приходится. Так что народ сформировался мобильный. Все время на конях, всегда в движении. Ну, а где бедному кочевнику горшок или миску, или железку какую-нибудь взять, если своих ремесленников нет? Проще простого. Напал на деревеньку или на городишко какой, вот и обзавелся всем необходимым. Заодно увел в полон детей маленьких и девушек. Из них новые кочевники вырастут. А что с остальными делать? Деревенька сожжена, запасы растащены, есть им нечего. Конечно же, вырезать, чтобы не мучились. Этакое милосердие средневековое.

Сперва набеги кочевников на оседлых были разовыми, казались случайными. Но численность обоих народов постепенно росла. Набеги участились, особенно после Чингисхана, окончательно сформировавшего жизненный уклад кочевников. Именно он создал жесткую управленческую вертикаль. Жестокую, но справедливую. Создал могучую империю.

После этого набеги кочевников стали носить системный характер. Противостоять им с оружием в руках на этом этапе было невозможно, и оседлый народ на долгие столетия стал данником более сильного соседа. Начал копить силы, пробуя их в многочисленных стычках и сражениях, создавать свою империю, способную победить врага.