Текст книги "Вика"

Я рассказала, как меня выбрала кошка Катя; как она научила меня говорить с ней без слов; как я поняла, что могу говорить не только с ней, но и с собаками, когда на Катю бросилась его Ирма, а меня защитил Юлин ньюф Мишка. И что я не была уверена, что смогу разговаривать со всеми собаками, и поняла, что смогу, только сегодня, когда пошла его искать. И очень боялась, что его Ирма меня не захочет послушаться, ведь рядом он, Сенька, её хозяин, а она обязана слушаться только его.

Сенька слушал и почти не дышал от изумления. Рот у него открывался, он его захлопывал, а рот открывался опять. Когда я кончила рассказывать, то попросила, чтобы он дал клятву никому-никому, никогда-никогда не рассказывать об этой моей тайне, потому что мне тогда будет плохо. Об этом меня предупредила Катя. А я ей верю. А ему я всё рассказала, чтобы он понял, что это правда, и поверил мне. И ещё потому, что я ему верю как благородному человеку.

Сенька глотнул, часто закивал и сказал хриплым голосом:

– Клянусь! Пусть я умру на месте, если кому-нибудь открою твою тайну! А ты всё-таки немножечко колдунья.

Потом спросил:

– А с людьми ты можешь так разговаривать, ну, картинками, без слов?

Я сказала, что не знаю, ещё не пробовала.

Он ещё подумал и опять спросил:

– А читать мысли у других людей можешь?

Я сказала, что не пробовала и не хочу.

А он вдруг предложил:

– А давай попробуй? О чём я сейчас думаю?

Вот тут я испугалась и пожалела, что всё ему рассказала. И объяснила, что очень устаю от мысленных разговоров и сегодня уже ничего больше узнать не смогу, а о чём он думает и так ясно: о том, что мама волнуется и не лучше ли вернуться домой.

Тут он в первый раз улыбнулся и сказал:

– А как же бабка?

Я ответила, что бабка, наверное, тоже переживает и уже раскаялась. Всё-таки он, Сенька, её родной внук.

Сенька сразу повеселел, сказал, что я точно самая лучшая девочка в Москве, и начал собираться. Ирма сразу всё поняла, вскочила и подбежала к дверце. Мы высунулись из-под фазаньего вольера, огляделись – народу никого, – вылезли и пошли окольными путями, чтобы подойти к дому сзади, где никто не ходит.

* * *

Мы шли по дорожке вдоль оврага, а там были железные поручни, чтобы не свалиться вниз. На одном из них сидела ворона. Она не улетала, хотя мы шли прямо к ней и с нами была собака. Сидеть вороне было неудобно. Лапы скользили по железу, она всё время взмахивала крыльями, чтобы не перевернуться вниз головой, а когда мы подошли совсем близко, вдруг стала каркать, глядя прямо на нас.

Мы остановились. Сенька подтянул Ирму поближе к ноге и спросил:

– Чего это она?

Я тоже удивилась: обычно вороны опасаются людей, а эта какая-то бесстрашная. А ворона всё каркала, будто просила о чём-то, и смотрела на меня. И я вдруг увидела в своей голове дерево и что-то чёрное, трепыхающееся внизу, и поняла, что это тоже ворона и что она попала в беду.

Я так охнула, что Сенька испугался. А я огляделась, увидела почти рядом это дерево и быстро сказала Сеньке, что нужно идти спасать кого-то из вороньих родственников. Может быть, даже сына или дочку.

Сенька аж застыл на месте и пробормотал:

– Ты и с птицами можешь разговаривать?

Я побежала к дереву. Ворона сразу замолкла и полетела за мной, а за вороной побежали Сенька с Ирмой.

Мы сразу увидели под деревом ворону, которая запуталась лапами в какой-то сетке, а сама сетка торчала из кучи строительного мусора. Ворона билась и хлопала крыльями, но ничего не могла поделать. Увидев нас, она закаркала и стала биться ещё сильнее, но наша ворона что-то крикнула ей, и она затихла и не билась даже тогда, когда я осторожно высвобождала её лапы. Наконец я освободила её.

Она взлетела на ветку и замерла: наверное, приходила в себя после страха и усталости. А наша ворона слетела с ветки, сделала круг над нами и несколько раз каркнула, но совсем другим голосом: тогда она будто умоляла, а сейчас благодарила. Я это ясно поняла и сказала об этом Сеньке, и ещё сказала, что вороны очень умные, ну, как четырёхлетний человеческий ребёнок, я это слышала по телику.

Сенька помотал головой и сказал, что теперь абсолютно верит, что я могу разговаривать со зверями. И что я, конечно, колдунья, но добрая. Добрая фея, как в сказках. Мы с ним поглядели друг на друга и побежали домой.

На нас никто не обращал внимания. Ну, идут двое школьников из школы. А почему собака с ними? Наверное, это учёная собака, она провожает хозяина до школы и сидит у школы, ждёт, чтобы проводить его домой. С таким охранником никто не страшен.

Мы не встретили никаких знакомых и уже подошли к Сенькиному подъезду, как вдруг услышали отчаянный крик:

– Сеня! Живой! Где ты был! Я чуть не умерла!

Я оглянулась и увидела Сенькину маму: плащ расстёгнут, волосы растрепались, она бежала к нему, а по щекам катились слёзы.

А сверху неслось:

– Ах ты, мерзавец! А это что за девчонка с тобой?! Это она тебя подучила?!

Я подняла глаза и увидела на балконе здоровенную бабку – такую, что сразу поняла Сенькины слова: с ней можно не бояться никаких воров-грабителей.

Я только успела крикнуть Сеньке: «Позвони мне» и поскорее помчалась домой, чтобы не попасть под их отношения. И нужно было успеть всё рассказать Кате, и ногу натереть, чтобы она стала красная и горячая, а то мама скоро уже должна прийти домой на обеденный перерыв.

Дома я быстро-быстро рассказала Кате обо всех моих приключениях.

Катя ткнулась в меня пушистой головой, и я поняла, что она одобряет мои поступки. Даже с вороной, хотя ворон она не любит.

Потом я натёрла ногу папиным жёстким полотенцем, пока она не стала красная и горячая, и тут пришла мама. Сначала она удивилась, когда увидела меня, потом забеспокоилась, осмотрела ногу, подвигала ступню туда-сюда, а я на всякий случай пискнула два раза, будто мне чуть-чуть больно.

Мама намазала ногу какой-то мазью, и я поскорее сказала, что мне стало легче, но не переставала прихрамывать, чтобы мама не догадалась о моём вранье. И мы сели обедать.

За обедом я сказала маме, что, когда сидела в парке, ко мне подошёл Сенька из пятого подъезда со своей Ирмой, что он ушёл из дома, потому что его приезжая бабка заявила, что с Ирмой жить не станет. А я его уговорила вернуться, и он проводил меня до лифта. Мама сказала, что я молодец и поступила правильно.

Когда мама ушла обратно на работу, я стала ждать Сенькиного звонка. Я даже волновалась: вдруг его всё равно заставят выгнать Ирму и ему придётся снова убегать из дома?

Сенька скоро позвонил и сразу закричал в трубку, что мама оставила Ирму дома, а бабке сказала, что сын ей дороже. А если бабке не нравится, как мы живём в нашей семье, то она может уехать обратно в свой Углич. Тогда бабка стала охать и хвататься за сердце, а мама сказала, что сейчас вызовет ей скорую помощь. А Сенька поскорее убежал в ванную, и, что там было дальше, он не знает. Сейчас бабка сидит в своей комнате, и он, Сенька, спокойно смотрит футбол по телику. А Ирма может ходить по всей квартире и лежать на диване, а не сидеть взаперти в Сенькиной комнате. А скорой помощи так и не было, наверное, бабка раздумала притворяться.

Потом он спросил, поверила ли мама, что я растянула ногу, и написала ли записку училке. Я порадовалась, что он об этом не забыл, и сказала, что всё в порядке и записка уже лежит у меня в дневнике.

* * *

На следующий день после школы мы с Сенькой вместе шли домой, а за нами тащился Васька. Он сверлил нас злыми глазами и всё время что-то бормотал. Я прислушалась и услышала что-то вроде: «Нашла себе жениха, тоже мне невеста, кошка драная!»

Я ужасно возмутилась: ну ладно, пусть кошка, но почему драная? И совсем я не драная! И никакой Сенька мне не жених, а друг. А Васька дурак! Мне очень захотелось тут же дать ему в глаз, но тогда пришлось бы пересказать Сеньке, о чём он бормочет, а этого мне не хотелось. Ну-у, не хотелось… Стыдно. А потом я подумала: почему я Ваську услышала, а Сенька – нет? Неужели я услышала Васькины мысли, а не бормотание?! А вдруг я смогу слушать мысли всех людей, которые будут мне встречаться?! И детей, и взрослых! Это же ужас!

У меня сразу испортилось настроение, и я замолчала. Сенька шёл и рассказывал, как отец учил его плавать и как он боялся утонуть, а потом вдруг поплыл, и как это было здорово. Возле дома он вдруг заметил, что я молчу, и забеспокоился, почему я ему не отвечаю. Пришлось соврать, что у меня разболелась голова. И тут я услышала, что он в этот момент переживает и думает: а вдруг мне скучно слушать про его плавание? Я сначала обрадовалась, а потом опять огорчилась. Не хотела я так узнавать его мысли. Как будто я за ним подглядываю, а он этого не знает. Подглядывать, подслушивать нехорошо. И я поняла, что мне нужно срочно посоветоваться с Катей.

Катя, как всегда, встретила меня у дверей. Откуда она знает, что вот в этом лифте еду именно я? Может, слышит мои мысли издалека? Интересно, а я могу Ваську или Сеньку услышать издалека? Я направила мысли на Ваську, пока раздевалась, но ничего не услышала. Потом подумала, что я и Катю издалека не слышу, и это хорошо. Сейчас спрошу, слышит ли она меня дома в другой комнате или когда я на улице, в школе. И вдруг в голове услышала ответ, что может слышать, только если я во дворе, а дальше уже не может. А если не захочет, то может не слышать моих мыслей даже рядом.

И вообще ничьих мыслей. Надо только научиться отключаться, это несложно. И она меня научит.

Ой, как хорошо, что у меня есть такой друг, как Катя.

Мы поели. Я рассказала Кате, как услышала Васькины мысли, как испугалась и решила спросить у неё совета. Катя села напротив меня на мой стол, где я делала уроки, и стала смотреть мне в глаза, а я смотрела на неё и постепенно понимала, что нужно делать.

Нужно в уме представить, что ты отгородилась загородкой от всех. Или от всех, кроме того, кого хочешь услышать. И эта загородка непроницаемая. А когда захочешь услышать мысли кого-нибудь, нужно будет на него посмотреть и подумать, что хочешь его услышать.

Так мы с Катей поговорили, а потом вместе заснули на диване, потому что устали. А потом я проснулась и села делать уроки, а Катя продолжала спать дальше.

* * *

Как-то я возвращалась домой через парк, увидела Юлю из нашего дома со своим ньюфом Мишкой и опять удивилась – какой же он большой. Прямо неудобно называть его Мишкой. Он Михаил или даже Михаил Михайлович. Юля была очень расстроена: ходила, что-то искала на земле, ворошила ногой листья и сердито разговаривала с Михаилом, а он гавкал и тянул её к дому. Я подошла поближе и услышала, как она ему говорит:

– Мишка, отстань. Лучше помоги… Надо обязательно найти ключи, всё равно домой без них не попадёшь. Если не найдём, придётся менять замки… Ужас!

Михаил увидел меня, выпустил из пасти Юлин рукав, подбежал ко мне и уставился на меня. И я вдруг услышала, вернее, увидела серую дверь и ключи, которые торчали из замочной скважины.

Всё ясно: Юля забыла их вытащить!

Я очень обрадовалась, что смогу помочь Юле: она хорошая, и Михаил у неё замечательный, но тут же подумала: а как же ей сказать, что про ключи я узнала от её пса? Ведь говорила мне Катя…

А если не сказать, то она будет их искать и мучиться…

А вдруг ключи увидит вор и утащит всё из квартиры, пока она тут в парке ищет их? Надо сказать…

А если она всем расскажет, что мне про ключи сказал пёс? Нет, нельзя говорить…

А если из-за того, что я не скажу, случится беда? И Кати, как назло, рядом нет, совета не спросишь…

А может, пойти к Юле, взять ключи и принести их ей? Но я не знаю номера её квартиры. Правда, подъезд знаю, серую дверь с ключами найду…

А если, пока я буду бегать, Юля уйдёт из парка к какой-нибудь подруге ждать у неё, пока не придут с работы родители? И Михаил держит меня за рукав и просит сказать…

И тут до меня дошло, как сказать, где ключи, но не сказать, как я это узнала.

– Юля, а может быть, ты забыла вытащить их из замка?

– Что ты такое говоришь… – начала было Юля, но вдруг выпрямилась, посмотрела на меня, на своего Мишку и сказала: – То-то он тянул меня домой! Бежим!

Она взяла меня за руку, и мы побежали к дому. А Мишка радостно скакал впереди.

Ключи торчали в замке, в квартире ничего не пропало. Юля сказала, что я её спасла, и она обязана хотя бы напоить меня чаем с вареньем и очень вкусным тортом «Наполеон», который замечательно печёт её мама.

Я хотела отказаться, потому что от тортов толстеют, но не смогла, потому что очень люблю пирожные «Наполеон», а тут целый торт!

Мы пили чай, разговаривали и ели торт. Мишка тоже получил кусок, хотя и ему нельзя толстеть. Когда он доел торт и облизался, то сел рядом со мной и положил свою тяжёлую голову мне на колени, а я его гладила.

Юля посмотрела на нас, задумалась и сказала:

– Смотри, как он тебя полюбил. Он вообще-то и со своими не очень ласков. Даже со мной сдержан. Строгий пёс. Чем ты ему так понравилась? Видно, что-то есть в тебе, что привлекает зверей. И кошка твоя от тебя не отходит, и дворняжки к тебе сбегаются. И глупая Ирма, когда бросилась на твою кошку, зубами щёлкала, но не укусила. И Мишка мой кинулся тебя защищать, хотя я и слова ему сказать не успела. А когда я ключи искала, он к тебе подошёл и так смотрел, будто что-то тебе хотел внушить. Никогда за ним такого не замечала. Говорят, есть люди, которые чувствуют, чего хочет зверь. Мне Вовка, мой одноклассник, ты его знаешь, рассказывал про художника, который поселился рядом с волками, и они приняли его в стаю. И он понимал мысленные приказы от вожака: где стоять и что делать во время охоты. Ты случайно не такая же?

Мне даже жарко стало, и руки задрожали. Я изо всех сил замотала головой и сунулась носом в чашку, чтобы не видно было, как я покраснела. А когда остыла, сказала Юле, что большое ей спасибо, торт был очень-очень вкусный, но мне пора домой делать уроки.

Юля проводила меня до дверей, поцеловала на прощание и шепнула на ухо, что мы никому ничего никогда про ключи и вообще ни про что не скажем и это будет нашей тайной.

Я её тоже обняла и ушла. Юля очень хорошая и умная.

* * *

Всё-таки я немножко боялась, что Юля расскажет кому-нибудь о моей тайне и ко мне станут приставать с расспросами и какими-нибудь просьбами. Но ничего такого не произошло, значит, Юля сдержала слово. Мы иногда встречались во дворе или на улице, она радовалась мне, а я ей. Если с ней был Михаил, то он подходил ко мне и передавал, что тоже рад меня видеть. Я обнимала его, а он лизал меня в лицо.

* * *

Однажды мы с мамой откуда-то возвращались, и во дворе нашего дома я вдруг услышала крик в моей голове. Я сразу поняла, что это Юлин Мишка, и тут же увидела его глазами искры из-за электроплиты на кухне и разгорающийся на стене огонь.

Я сразу закричала:

– Мама, пожар! В Юлиной квартире!

Мама побледнела, растерялась, схватилась за меня:

– Что с тобой, Викуля? Какой пожар? Какая Юля? Нет никакого пожара!

Но я кричала, что есть, и нужно вызвать пожарных, что горит квартира вон в том подъезде, пятый этаж, серая дверь.

Наконец мама дрожащим голосом сказала:

– Да, да, сейчас вызову, только не кричи, пожалуйста.

Она набрала номер и крикнула в трубку, что, возможно, горит квартира, продиктовала адрес и добавила, что будет ждать пожарную машину у подъезда.

Машина приехала очень быстро. Пожарные выскочили, побежали наверх, а мы стояли и ждали внизу.

Их главный строго спросил маму:

– Откуда вы знаете про пожар? Ведь нет никаких признаков задымления или огня…

Тут ему позвонили по его специальному телефону и что-то сообщили. Он покрутил головой и изумлённо сказал:

– Ну и ну! Действительно пожар. В кухне уже начал гореть кухонный стол. Ещё немного, и заполыхала бы вся квартира, а дома-то никого. Одна только большущая собака. Если бы не вы, квартира бы вся выгорела, а собака наверняка погибла. Спасибо вам. Как вы учуяли – ума не приложу. Может быть, сами и подожгли?

Тут мама на него так глянула, что он сразу забормотал:

– Да что вы, что вы, женщина, шучу! Да и не могли вы поджечь. Там короткое замыкание в кабеле, который ведёт к электроплите…

Тут спустились пожарные, а с ними выскочил Мишка и бросился ко мне. Мы с ним обнялись, а потом он всю меня облизал.

Вокруг собралось много народу, потому что жильцы стали выбегать из своих квартир, когда во двор въехала пожарная машина, а потом ещё одна. Все спрашивали у пожарных, что случилось. Те их успокаивали: говорили, что ничего серьёзного не произошло, потому что их вовремя вызвала вон та дама с девочкой, а как она узнала, что начинается пожар, они не знают. А одна женщина, которая как раз проходила мимо нас с мамой, всем сообщила, что про пожар первой закричала её дочка, то есть я.

Пожарные собрались уезжать, а главный пожарный сказал маме:

– Большое вам спасибо. Идите домой спокойно. Соседи позвонили хозяйке квартиры и вызвали её. И собаку они к себе возьмут до её прихода.

Но Мишка привалился ко мне, и я поняла, что он не хочет от меня уходить. Я попросила маму взять его к нам, пока за ним не придёт Юля. Мама поглядела на меня и промолчала.

Когда мы вошли в нашу квартиру, Катя сразу взлетела на шкаф. Мишка огляделся, обнюхал всё, лёг в угол и закрыл глаза. Я понимала, что он настрадался, налила ему тёплого молока, но он к нему не притронулся.

Катя сначала смотрела на него со шкафа, потом спустилась и уселась рядом. Мишка открыл глаза, лизнул её и снова закрыл. Катя отошла от него, прыгнула ко мне на колени, и я ей всё-всё мысленно рассказала. И Катя ткнулась в меня своей пушистой головой. Это означало, что она одобряет мои поступки.

Мама всё это время говорила по телефону с бабушкой, а когда закончила, подсела ко мне на диван и спросила:

– Может быть, расскажешь, как ты узнала про пожар? Я давно вижу, что вы с Катей понимаете друг друга с полувзгляда, а тут ещё этот малознакомый пёс! Не мог же он телепатически передать, что в квартире пожар! А если мог, то почему именно тебе? Неужели из-за Кати у тебя развились такие способности? Ох, чувствовала я, не надо было брать её в дом… Ну, отвечай!

– Мама, я не знаю! Я вдруг услышала, что Мишка кричит, почувствовала, что ему очень страшно, и увидела огонь за плитой. Это ведь Юлин пёс. Помнишь, как он прогнал глупую Ирму, когда она на меня запрыгивала? Я поняла, что, если мы его не спасём, он погибнет и весь дом может сгореть… И не веди меня ни к каким врачам, пожалуйста. Они начнут меня лечить, и я, может быть, совсем свихнусь! Вот! Ой!

– Что-о?! – Мама вскочила на ноги, посмотрела на меня страшными глазами и вдруг обхватила меня и заплакала, да так, что слёзы закапали мне на голову. И я тоже заревела.

Катя сразу прибежала и уставилась на маму. Тогда мама быстро успокоилась, вытерла глаза и сказала:

– Ну вот, дожила. Кошка учит меня, как поступать с моей собственной дочерью. И самое неприятное, что она, скорее всего, права. Но папе я ведь должна всё рассказать, ты же и его ребёнок… Да, кстати, а мои и папины мысли ты тоже можешь читать?

– Нет, мамочка! – закричала я. – Только звериные. И Катя научила меня отгораживаться…

У мамы упали руки, и я почувствовала, что она вот-вот опять заплачет. Но тут в дверь позвонили. Это оказались Юля и её одноклассник, громадный Вова. Юля была бледная, а Вова держал её за руку и молчал.

Мишка сразу вскочил, бросился к ней и стал скулить, тоненько, как щенок, а Юля уткнулась лицом ему в шею. А потом обняла меня и тихо-тихо спросила:

– Ты?

А я ей так же тихо ответила в самое ухо:

– Мишка кричал, и я услышала.

Мама предложила им чаю, спросила, не нужна ли помощь, может быть, дать с собой еды и питья, ведь плита у них не работает, но Юля ответила, что не надо, что папа с мамой уже дома. Вова сказал, что сам принесёт всё, что потребуется, и они с благодарностями ушли.

А Мишка обернулся и попрощался со мной.

По телику говорили, что у собак ум как у пятилетнего ребёнка, но у Мишки – почти как у меня, а мне девять лет. А вот у Сенькиной Ирмы – как у трёхлетнего ребёнка.

Тут-то я маме всё-всё рассказала: как ньюф Мишка обещал, что мы с Катей можем больше не бояться Ирму; как я искала Сеньку и расспрашивала белок и дворняжек; как сеттер Якс услышал меня и привёл к нужному месту. Про ворону рассказала, и как Юля искала ключи, а Мишка подсказал мне, где она их забыла. Но про то, что я услышала Васькины мысли, я не сказала. Может быть, я услышала их не умом, а ушами… А если даже умом, так у Васьки мысли совсем простые: можно догадаться без всякой, как её, телепатии.

* * *

Вечером, когда я легла спать, мама увела папу в их комнату, и они стали там тихо разговаривать. Наверняка обо мне. Мне ужасно захотелось подслушать их мысли, но было страшно: а вдруг они почувствуют? Но очень хотелось! Тогда я встала, подкралась к двери и стала подслушивать их слова. Это почему-то не было страшно.

Они говорили тихо, но папа вдруг засмеялся и громко сказал:

– Да ты что?! Действительно умеет?!

Мама что-то ему тихо ответила, и папа опять сказал громко:

– Перестань. Абсолютно нормальная девочка. Ты до сегодняшнего дня замечала в ней какие-то отклонения?

Снова мамин тихий ответ и снова папа:

– Незачем, само пройдёт, когда подрастёт и появятся другие интересы. А не пройдёт, научится управлять этим своим даром… Сумеет… Ни к каким врачам водить её не будем, незачем нагружать ребёнка.

А потом ещё:

– Вот об этом даже не думай, вот что действительно может стать тяжёлой травмой! Катя для неё как сестра, да и для нас она член семьи. И никому об этом её даре, сама понимаешь… Ну, ладно, давай собираться ко сну. Завтра у меня тяжёлый день.

Я поскорее кинулась в постель, укрылась, закрыла глаза и замерла, потому что знала: сейчас папа, как обычно перед сном, зайдёт посмотреть на меня. Катя свернулась клубочком у меня в ногах и тоже притворилась спящей.

Папа вошёл в мою комнату, постоял надо мной и вдруг сказал:

– А ведь не спишь, притворщица!

Я от неожиданности открыла глаза, а папа засмеялся и спросил:

– Подслушивала?

Делать было нечего, и я закивала. Папа сел на кровать, обнял меня и сказал:

– Только не злоупотребляй своим даром. Ты ведь обычная девочка, такой и оставайся, а то и вправду тебе будет трудно. И никому об этом не рассказывай, а то тебя украдут, оденут клоуном, накрасят щёки и нос и станут показывать в цирке… Ну-ну, шучу, шучу… Мы с мамой тоже будем молчать, как партизаны.

Я обняла папу и сказала, что очень его люблю. И сразу крепко уснула.

* * *

Мы с Сенькой часто звонили друг другу по телефону, разговаривали, а если попадалась трудная задача, он помогал мне её решить. В школу и из школы мы тоже шли вместе. А Васька почти всегда тащился за нами и шипел в голове что-то неприятное про меня и Сеньку, но я его уже не слушала. Кажется, у меня понемногу получалось отгораживаться от чужих мыслей.

Однажды Сенька даже хотел побить Ваську, чтобы он ходил сам по себе, но я заступилась, сказала, что если он такой дурак, то пусть ходит, пока самому не надоест. Сенька злился, но терпел.

Он рассказывал, что отец всё ещё в командировке, а бабка по-прежнему ругается, кричит и требует прогнать Ирму… В общем, кошмар. Даже домой идти не хочется.

Наконец отец вернулся, поговорил отдельно с мамой, потом с бабкой, а с Сенькой ещё не говорил. Поэтому Сенька волнуется, но терпит, потому что он мужчина, а мужчина должен быть сдержанным. И просит пока его ни о чём не расспрашивать. Конечно, я с уважением отнеслась к его просьбе.

А через два дня Сенька вызвал меня во двор и сказал, что дома случился скандал. Бабка заявила, что с собакой она жить не станет. И если отцу какая-то собака дороже здоровья родной матери, то она, его мать, уйдёт в дом престарелых и будет жить там, раз родной сын выгоняет её из своего дома. Тогда отец сказал, что, если отдать собаку, для Сеньки это будет душевная травма. А бабка закричала, что внук ещё сопляк и ничего с ним не случится, если собаку выгонят. К тому же он дружит с дрянной соседской девчонкой, которая будто бы разговаривает с собаками и кошками и всему плохому его подучивает. А если собаку не выгонят, то она, бабка, обязательно умрёт от сыновней неблагодарности.

Тут Сенька не выдержал и завопил не своим голосом, что он с Ирмой убежит в Петербург, к другой своей бабушке, маминой маме. Она его точно примет. Он на всякий случай у неё уже спросил об этом.

Папа очень рассердился и закричал, что отдаст Сеньку в суворовское училище – там его научат уважать старших и подчиняться приказу.

Тут вмешалась мама и сказала, что в таком случае и она уедет к своей маме вместе с Сенькой. И папа растерялся, потому что знал: мама так и сделает, как сказала.

Сеньке стало так страшно, как никогда в жизни. Он убежал к себе в комнату, где уже сидела и тряслась от страха Ирма.

– Неужели Ирма поняла, что решается наша с ней судьба?! Спроси у неё при случае, – попросил Сенька и жалобно добавил: – Я вообще теперь не знаю, что мне делать.

Тут и я растерялась. Сеньке надо было что-то посоветовать, но я ничего не могла придумать, потому что у меня мало жизненного опыта. Ведь у меня совсем не такая бабушка. И никто никогда не обзывал меня дрянной девчонкой. Ладно, в ближайшее время Сенькин папа Ирму точно не выгонит, а там посмотрим.

Через день Сенька опять вызвал меня во двор и уже издали закричал:

– Бабка в больнице! Она при папе устроила сердечный приступ, а папа вызвал врачей из госпиталя, поговорил с ними шёпотом в коридоре, и они её увезли и положили на обследование.

А потом подошёл поближе и сказал уже тихо, что у него с папой был разговор. И папа сказал, что Ирма остаётся, и потом спросил:

– Что это за девочка, про которую говорила бабка?

– И я ему сказал, что ты не дрянная, а самая лучшая девочка на свете. Ты меня нашла в тайном месте, когда я сбежал с Ирмой из дома, и уговорила вернуться! Вот! А бабка сама дрянная, если так обзывается, не зная человека! Тогда папа спросил, как ты меня нашла в тайном месте. Я сказал, что тебя привёл пёс Якс, который знал Ирму. Тогда папа спросил, правда ли, что тебя любят собаки, и я сказал, что да, правда, потому что ты их понимаешь. И ещё придумал, что ты хочешь стать звериным врачом. А папа сказал, что такие врачи очень добрые люди и ты, наверное, хорошая девочка. Ничего, что я о тебе так придумал?

Я сказала, что про звериного врача он очень хорошо придумал. Наверное, я действительно стану звериным врачом, когда вырасту. Я смогу сразу узнать, что у зверя болит, что он ел, ну и всё такое. А Сенька сказал, что, когда мы поженимся, у нас в доме будет много разных зверей. А я покраснела и сказала, что посмотрим.

* * *

Однажды, когда я возвращалась из школы одна, без Сеньки, меня догнал Васька и молча пошёл рядом. Я тоже молчала – о чём мне с ним таким говорить?!

А он вдруг спросил:

– Это правда, что ты с собаками можешь разговаривать? Правда? Скажи! Я никому не разболтаю.

Я от неожиданности чуть не задохнулась. Откуда этот гад узнал про мой дар? Он же от своей подлости всем раззвонит! В школе начнут спрашивать: «Правда, разговариваешь? А как? Гав-гав? Докажи! Вон дворняжка Шайка возле школы бегает, поговори с ней. А как они тебе отвечают?»

Что же мне теперь делать? Сказать ему, что это правда? Ни за что! А если разболтает и ко мне станут приставать, буду отвечать, что это враньё, что Васька всё нарочно выдумал и гадости всякие мне делает, потому что я его уже несколько раз побила и рядом с ним даже стоять не хочу. Может, и поверят, но всё равно станут дразнить и смеяться. Прозвище какое-нибудь придумают – «собачий переводчик», например. Ужас! Что делать?! Даже Зоя, наша классная, может спросить про это прямо на уроке, с неё станется. Она меня после того диктанта не любит.

Я подышала и спокойно спросила:

– Сам придумал или кто-то научил? Научили, наверное. Сам бы до такого ты не додумался, мозгов не хватит. А ну говори, кто научил?

Васька покраснел, глотнул, но стерпел и выдал:

– Наша соседка, Марья Павловна. Она нам рассказала, как ты кричала, что у Юльки в квартире огонь и что её Мишка может сгореть. Как ты про пожар могла узнать и что дома пёс один? И она видела тебя в парке, как ты на скамейке сидишь и с собаками разговариваешь. Вот. А я, если ты не станешь со мной дружить, буду всем говорить, что тоже видел, как ты разговаривала с Ирмой, с ньюфом Мишкой и другими собаками. И что ты не-нор-маль-на-я! И что ты, когда вырастешь, будешь ночами превращаться в волчиху, а утром обратно в человека. Я видел очень страшный фильм про такую девушку – «Оборотень» называется. И от тебя все станут разбегаться.

Мне от злости даже холодно стало:

– Вот и хорошо! Я как стану волчихой, тебя закусаю. А пока скажу Сеньке, как ты меня назвал. Он тебе покажет, кто в кого превращается! Сам станешь бегать, как собака, на четвереньках и гавкать! Вали от меня, пока я сама тебя не отколотила!

Васька высунул язык, заорал: «Волчиха, волчиха!» – и побежал от меня. Я кинулась за ним и почти догнала, уже замахнулась рюкзаком, чтобы его треснуть, но тут непонятно откуда появилась Зоя Викторовна – тоже, наверное, шла домой, – вытаращила глаза и закричала:

– Ярославцева! Это что такое? Прекрати сейчас же! Ты почему его преследуешь?

Я затормозила, сказала, что он сам виноват, и побежала скорей домой.

* * *

Дома меня встретила Катя и сразу же мысленно спросила, что случилось. Я бросила рюкзак на диван и, как была в куртке и шапке, уселась за стол. Тогда Катя прыгнула на стол, и я ей всё пересказала. И спросила, что делать.

Катя подумала и предложила попробовать подружиться с Васькой. На это я ответила, что ни за что с ним дружить не стану, хотя бы он грозил заявить, что я террористка и хочу взорвать школу. Тогда Катя посоветовала не обращать на Васькину клевету внимания и смеяться над ним. Все поговорят, поговорят и перестанут, а Васька опять окажется в дураках.

Тогда я спросила про оборотней: правда ли, что есть такие люди, которые могут превращаться в собак и волков, и наоборот. Катя сказала, что среди её знакомых зверей кто-то об этом слышал, но бывает ли такое на самом деле, она не знает. Лесные звери про это должны знать лучше, но Катя ни с кем из лесных не знакома.

Тогда я спросила, а могут ли об этом знать вороны, они ведь летают и встречают многих зверей из разных мест. Дело в том, что я иногда встречаю ту ворону, которой я помогла освободить её сына, и мы здороваемся. Я даже назвала её Фросей, и ей это имя понравилось. Но Катя сказала – вряд ли, потому что городские вороны хотя и умные, но всё же ограниченные создания и путешествуют от своих мест обитания недалеко. Возможно, у них есть связи с лесными воронами, но про это Катя ничего не знает.

И я решила расспросить об этом папу. Он физик, он всё должен знать.