Текст книги "Смерть по-соседски"

Генрих Мамоев
Смерть по-соседски

© Мамоев Г.В., 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

Если Бога нет, значит, все дозволено?..

Ф. Достоевский

Часть первая

… Что-то оглушительно звенело, тревожно врываясь в безопасную гавань сна. Скатившись с дивана, я потряс головой, словно это могло как-то заглушить громкую трель – звонок продолжал долбить своими молоточками, но их противное дребезжание окончательно привело меня в чувство. Я был дома, и звонили в дверь. Обозлившись на собственный испуг, с трудом шевеля разбитыми губами, я раздраженно спросил, обращаясь, черт его знает, к кому именно я обращался:

– У кого там горит?!

Горело у ментов. В смысле, у милиции. То есть полиции. Точнее, у нее-то как раз ничего не горело. Полицейских вызвали соседи по причине смерти другого нашего соседа.

Я открыл дверь, как был, в трусах. Стоявший ближе полицейский хмуро оглядел меня сверху вниз. Потом поднял все тот же нахмуренный взгляд и, уставившись мне прямо в глаза, проговорил:

– Что у вас с лицом? – И не дожидаясь ответа на свой вопрос, тут же спросил: – Ваша фамилия Антипов?

Я не знал, на какой из вопросов отвечать, но согласно кивнул – никогда не нужно сразу лезть на рожон.

– Валентин Исаакович?

Внезапно захотелось зарядить в эту неподвижную физиономию, но, надеюсь, потомки, если они будут, поймут, что меня остановило. Выждав четверть Станиславского, я ответил вопросом:

– А что случилось-то?

Полицейский, теперь я разглядел его лычки – это был сержант, – слегка придвинулся и чуть изменившимся тоном сказал:

– Вы бы оделись.

Я захлопнул дверь. Ну все, началось! Я знал, что рано или поздно это случится и придется отвечать на всякие вопросы, типа: «Когда вы видели вашего соседа в последний раз? Он что-нибудь говорил вам?», и все в таком духе. А что я скажу? Что в последний раз видел его уже мертвым?! Или что он мертв уже три дня?! А откуда я об этом знаю? Никто, вишь, не знает, а я!.. И все, хана! Я же почти не умею врать! Нет, иногда вру, конечно, но верят мне почему-то не всегда. Скажем 50 на 50. Или 40 на 60?

Увидев себя в зеркале, я внутренне содрогнулся – сегодня было не лучше вчерашнего. Попрыскав водой в опухшее до безобразия лицо, я отчетливо вспомнил события трех прошедших суток и, наверное, впервые с начала всей этой кошмарной истории вдруг почувствовал… спокойствие. Это было какое-то новое, редко присущее мне чувство покоя и равновесия. Я будто вернулся из мира, где мои действия оценивались совершенно иначе, чем здесь, из мира, где каждый шаг грозил гибелью. Даже если он был единственным…

Все началось три дня назад, точнее, это случилось в среду ночью. Я не спал, просто лежал на своем продавленном диване и думал. О чем? Да ни о чем. Или обо всем, как посмотреть. О том, что с работы уволился – начальница, мымра, привязалась: что, говорит, вы все время на работу опаздываете, Валентин Исаакович? Или Антипов, опять вчера за воротник заливали? Дура! Какой нормальный мужик водку за воротник заливает? Закладывает надо говорить, закладывает! Еще я думал о том, что нет денег, и взять их неоткуда. Строго говоря, был человек, который по идее не отказал бы, но к нему я обращаться не стал бы ни за какие коврижки. Умирать буду с голода или там от цинги, все равно не попрошу, и тому есть веские причины. Думал, что в остатке сплошные минусы: денег нет, с работы уволили, за квартиру заплатить нечем, и вдобавок меня кинула Кэт. Катька меня кинула!

Ну, это как раз, не самое страшное. С Катей или с Кэт, как она любила себя называть при знакомстве, я стал смертельно уставать в последнее время. Ее постоянные капризы по самым невообразимым причинам могли расшевелить даже зверски уставшего верблюда! А разговоры о киноактерах, прическах, одеждах, макияже и прочие издевательства над моими нервами могли продолжаться бесконечно. До тех пор пока она, возбудившись от таких разговоров, не набрасывалась на меня. А дальше все было как обычно – как в первый раз, как в двадцатый. Я подозревал, что она и слушать не захочет о других возможностях заниматься любовью, кроме как страстного целования и быстрого трах-трах, но однажды все же решился. Она внимательно выслушала меня, потом завела разговор о Мэле Гибсоне и через полчаса вновь, как всегда, скакала на мне, издавая при этом одни и те же звуки. Я запомнил их очередность и как-то шутки ради подыграл ей, издавая те же звуки, но чуть-чуть раньше нее.

И ничего! Она ничего не поняла! Кончив как обычно со свистящим – «Есть!», Кэт упала на бок, а я пошел за водой. Она всегда пила воду после секса. Ее запоздалое: «Воды!» догнало меня уже на кухне. На той самой кухне, где моя девушка бывала лишь когда я звал ее откушать чем бог послал. Все остальное время эта часть квартиры была в полном моем распоряжении.

Да, мы часто ссорились. Обзывали друг друга разными словами, но вновь начинался безумно интересный разговор о Питте или Брэде, и я ловил себя на мысли, что день сурка когда-нибудь закончится, я смогу жить дальше, совершенно не интересуясь в который раз женился Брюс Уиллис и кого там родила Мадонна. Наконец этот день настал. Это была среда, четырнадцатое сентября. Она позвонила с моего мобильного и сообщила, что айфон и мотоцикл оставляет себе, поскольку прожила со мной три месяца и считает это минимальным возмещением причиненного ей ущерба. Мне же остается моя собственная, доставшаяся от отца-эмигранта машина, и я еще должен быть ей благодарен за доброту.

Я подумал тогда, что больше брать у меня, в общем-то, и нечего – разбитый «жигуленок» пятый год ржавел во дворе, в котором заезжие бомжи давно свили любовное гнездышко. Еще я подумал, что она стерва. Без злобы, просто констатировал факт. Попросила утром телефон и мотоцикл, сказала, что ей нужно, а потом позвонила и сообщила, что я лох. Сначала я даже не знал, что ей ответить, но потом в двух-трех словах лаконично высказал все, что думаю. Правда, уже после того как она отключилась. Я долго и обстоятельно перечислял самому себе, какой я идиот и болван, но это занятие быстро надоело, и я лег на диван. Мне хотелось дать ей время одуматься и самой пригнать назад мою спортивную «Хонду» и вернуть смартфон, без которого я был как без рук и даже определил для себя время: до девяти часов вечера.

Девять прошло, потом где-то сказали: «Московское время 22 часа», и я понял, что обманут. В самых лучших своих чувствах обманут и кинут. В одиннадцать я решил действовать.

Есть у меня знакомый в автоинспекции, не друг, но неплохой по-своему парень. Пару раз оштрафовав меня за превышение, он дал мне визитку и странным голосом произнес:

– Это наш клуб. Мотоциклистов. Если хочешь, приходи – там никто не штрафует.

Только потом я догадался, что странность в голосе была вызвана смущением, а смутился он, потому что со второго раза все же узнал меня и, преодолевая внезапную робость, спросил:

– Вы же тот самый… Антипов?

Это сладкое, с едва заметной горчинкой «тот самый», и заставило меня взглянуть на него по-другому. Оказывается, чемпионы 90-х по мотокроссу еще не забыты, народ помнит и знает своих героев. Не помню, что тогда ответил, но в мотоклуб на Дмитровском шоссе я приезжал пару раз. Все красиво, но мне не понравилось. Что-то очень напоминающее «Дикий Запад», так я охарактеризовал этот клуб маменькиных сыночков, приезжающих на дорогущих «Бентли» и «Астон Мартинах» с джипом сопровождения и установленном на нем таком же безумно дорогом «Кавасаки». На худой конец можно было и на последнем «БМВ» прокатиться, с сумасшедшей подвеской, не боящейся никаких препятствий (кроме московских колодцев, разумеется). На мою «Хонду» юнцы смотрели как на раритет далекого прошлого, а ведь я за нее почти все премиальные истратил еще три года назад! Целых семь тысяч зелененьких!

Короче говоря, в клуб я ходить перестал, но с Мишей, так звали инспектора, который, к слову, тоже оказался не лыком шит и его «Ямаха» выглядела не самым допотопным динозавром, отношения поддерживал. Он и сам участвовал в гонках по улицам Москвы и приглашал меня, когда ставки были от 50 000 долларов и выше. Ему-то я и собирался позвонить и проконсультироваться, что делать в такой ситуации.

Но среда, четырнадцатое сентября, не знаю, есть ли такой фильм, был не мой день. Миши не оказалось ни на работе, ни дома, даже мобильный его отвечал женским голосом, сообщая об отсутствии и недоступности. Я повторил попытки через десять минут, потом через пять, но результат был тот же. Ругнувшись, я в раздражении бросил трубку. Немного постоял над телефоном, вспомнил об одном человеке, который мог дать дельный совет, но не любил, когда ему звонят по пустякам. Дернулся искать сотовый, но мобильник был у Кэт! С мотоциклом! Который был практически единственным средством для поддержки штанов! Ну, Катя, едрена вошь!

Я чуть не взвыл! Помню, что отшвырнул от себя идиотского плюшевого мишку, которого любила тискать моя подружка, называя его разными именами. Ну, там, я кричу ей с кухни, мол, кушать подано, а она своему волосатому: «Ну что, Жанчик, пойдем кушать?»

Жанчик! Надо думать, что в тот момент она представляла, что несет на руках Жан-Клода Ван Дамма. Хорошо, не Куценко или, не дай боже, Поренченкова, хотя по мне никакой разницы.

Делать было нечего. На домашний телефон мне почти никогда не звонили, телевизор не работал, который уж год исполняя функцию небольшого столика. Магнитолы не было, потому что я не покупал музыкальных центров, считая, что музыки достаточно и в айфоне, а с компьютерами и вовсе был на «вы», хотя не раз пытался освоить этот мудреный продукт современности.

От злости хотелось что-нибудь пожевать, и я прошел к холодильнику, но продуктов там было не больше чем вчера. То есть во вторник. То есть ничего. На нижней полке морозильника лежало что-то окаменевшее и замотанное в полиэтиленовый пакет, но есть вдруг расхотелось, и я с силой захлопнул дверцу, на что старый холодильник мгновенно отреагировал угрожающим рычанием. Не хватало, чтобы еще и он сломался, хотя если задуматься, какая разница – все равно морозить нечего.

Такой вот был день, и вечер оказался ничуть не хуже. Я без мотоцикла, телефона, денег, еды и сигарет! Вот что было самым ужасным. Поскреб для верности в прохудившихся еще прошлым летом карманах, но ничего, кроме оборванных бумажек и тканевых катышков не нашел, а ведь на эту куртку я имел надежды. Может, завалилась какая-нибудь монетка в дырочку и лежит себе там, думает, когда это Валя меня найдет?

Ненавижу свое имя! Валя! Сразу ведь и не поймешь, мужик или баба? Пардон, женщина. Ну, вот что стоило родителям назвать меня как-нибудь по-другому?! Например, Иосиф. Хорошее библейское имя, а при отчестве Исаакович, так и вовсе персонаж самой популярной книги. Или на худой конец Иваном. Иван Исаакович! Не звучит – гремит! Такой русский еврей. Хотя, если честно, евреем я себя никогда не чувствовал. Да и какой я еврей, если только по отцу такой? Мама была русской, я носил ее фамилию, и отец мой еще до моего рождения изменил свою «юношью» на мамину. Я подозреваю, что он и имя хотел сменить, но что-то, наверное, помешало.

Потом, когда стало возможным свалить на историческую родину, мои предки все же сменили фамилию на более подходящую в жаркой (во всех смыслах) местности, более известной, как Святая земля, ставшей им новой родиной. Я бывал там пару раз, но мне не понравилось. Очень жарко. В смысле погоды, конечно. Ни в каких боевых действиях я не участвовал, из взрывающихся кафе также не выбегал, но не мое это…

Никакой мелочи в карманах я не нашел да и откуда ей было взяться? В голове зрела смутная мысль, могущая спасти от голодной смерти, и я вновь подошел к телефону. Но тот зазвонил раньше, чем я успел прикоснуться к нему. Неприятности могли продолжиться, и я, как фаталист, склонен был думать, что черная полоса сегодня еще не закончится. Но это был сосед, Виктор Николаевич Осипов. Было странно, что он звонил мне, да еще в такое время, но мысль о сигаретах подстегнула мою вежливость, и я ответил:

– Слушаю вас, Виктор Николаевич.

– Валька, – он всегда называл меня так, с самого детства, – ты не мог бы зайти ко мне?

Его голос отчего-то дрожал. Или мне так показалось?

– Что-то случилось? – Я спросил не из вежливости – у соседа должны были быть серьезные причины, если он вдруг решился позвонить мне ночью.

– Пока нет, но это важно. Пожалуйста, зайди ко мне, – он замялся на мгновение, – один.

Я понял. Он терпеть не мог Кэт, и, когда мы встречались с ним в лифте и вынуждены были ехать вместе, он всегда отворачивался от нее и молчал. Дело в том, что однажды они крепко поругались. Он сделал ей замечание по поводу мусора, который она оставляла на полу, неаккуратно выбрасывая отходы в мусоропровод. Но она, истинная «арийка», возмутилась, что какой-то старик смеет ей что-то выговаривать, обозвала его старым ослом и почему-то пижоном. После того Виктор Николаевич перестал со мной здороваться, предпочитая дождаться другого лифта, нежели ехать с нами. Потому-то я и был удивлен его звонком, хотя ничуть не удивился просьбе прийти одному.

Я подошел к зеркалу, посмотрел на исхудавшее от треволнений лицо и вышел из квартиры. В тапочках. До его двери было несколько метров, которые я одолел за пару секунд, но дверь так резко открылась навстречу, что я чуть не врезался в нее всем телом.

На пороге стоял хозяин квартиры, одетый по всем канонам воинского устава. Я забыл сказать, что Виктор Николаевич был полковником в отставке. Кажется, пограничных или каких-то еще секретных войск, но, даже будучи на пенсии, он всегда одевался очень строго, хотя и в гражданскую, как сам ее называл, одежду. Сейчас же он был при полном параде, даже ордена висели, где им положено. В общем, настоящий полковник.

Он как-то по-детски поманил меня рукой, призывая двигаться чуть быстрее. Я вошел в квартиру, дверь тихо защелкнулась, и он, наклонившись ко мне, громким шепотом произнес:

– У нас мало времени, поэтому ничему не удивляйся, просто выслушай меня.

Увидев мои вскинутые брови, и не давая мне вставить ни слова, он продолжил:

– Не перебивай, а выводы сделаешь потом. Если они понадобятся.

Последняя фраза вышла слегка таинственной и немного грустной. Я выдержал половину Станиславского, на большее меня не хватило, и спросил, глядя ему прямо в глаза:

– Что случилось-то?

Он посмотрел на меня странным взглядом, в котором можно было прочитать и сомнение, и сожаление, и, наконец, решимость, после чего порывисто схватил меня за руку и потащил в комнату, другой рукой делая знаки, призывающие к молчанию. Я не сопротивлялся, так на меня подействовала вся необычность ситуации.

Честно говоря, я ожидал увидеть в комнате намыленную веревку или какие-то другие причиндалы для суицида, или, на совсем уж худой конец, чей-то труп, таким взволнованным показался мне сосед, но, к счастью, ничего такого в комнате не было. Обычный или, скажем, не обычный для меня порядок царил во всем. Даже стулья стояли ровной шеренгой, как взвод вымуштрованных солдат. Все вокруг блестело и сияло, словно бляхи у тех же солдат, и ни малейшего милого сердцу моему пятнышка пыли или упаси бог, соринки. Просто стерильнейшая в мире комната!

Николаевич жестом усадил меня в кресло, на которое я опустился, боясь, что ровно лежащая на нем ткань обязательно сомнется, и Виктор Николаевич разволнуется от этого еще больше. Увидев мою неуверенность, он слегка надавил на мое плечо, и я был вынужден упасть в кресло, отметив, что оказался прав. Покрывало, лежавшее вдоль мягкой части спинки и сиденья, примялось. Не угадал в другом – мой строгий сосед не обратил на это ровно никакого внимания, что уже было необычно. Он схватил ближний к нему стул и, поставив его передо мной, уселся на него и начал.

Лучше бы он не начинал. Нет, от этого бы уже ничего не изменилось. Лучше бы он вообще мне не звонил. Но это произошло, а повернуть время вспять, насколько мне известно, еще никому не удавалось.

– Валька, – он всегда меня так называл. Кажется, я это уже говорил? – Я знаю, что ты человек серьезный и знаешь меня уже давно.

Насчет собственной серьезности я не был уверен, но во втором он был прав. Я действительно знаю его давно. С детства. Своего, разумеется. Я кивнул, стараясь угадать, какую из гэбэшных тайн мне предстоит услышать, но он сказал совсем другое.

– Я хорошо знал твоих родителей, – он сделал коротенькую паузу, – твой батя, пока не уехал, и я были, можно сказать, друзьями.

Я помнил, что они иногда выпивали вместе, на что мама всегда говорила… Впрочем, неважно, что она говорила. Женщины всегда недовольны, когда их мужья пьют, даже если они это делают в соседней квартире.

– Меня сегодня убьют. – Его слова казались бредом сумасшедшего, внезапно начавшего говорить четко и внятно. – Возможно, что убьют.

Убьют, возможно, – я не понимал, о чем он говорит, но до меня вдруг дошло, что он имел в виду, когда напомнил о сроке нашего знакомства. Он хотел сказать, что я знаю, что он не сумасшедший, а разумный и серьезный человек. Я не сомневался в этом и поспешил заверить:

– Конечно, я знаю вас. И папа… – В голову пришла неожиданная мысль, что в его взгляде мелькает какая-то тайна, которую он не хочет озвучивать. – Но вы уверены? Насчет того, что вас хотят… убить? Может, вы ошибаетесь?

Он снова посмотрел на меня, затем перевел взгляд на мои нервные руки и сказал:

– Я никогда не говорю попусту. И я не догадываюсь о том, что может произойти, а точно ЗНАЮ ЭТО!

Последние слова были произнесены тем же негромким ровным голосом, но почему-то показалось, что прозвучали они громко. Я ощутил нервный озноб вдоль позвоночника и подумал, что такого адреналина не испытывал уже несколько лет. С последней и окончательной травмы, поставившей крест на моем занятии спортом.

– Виктор Николаевич… – начал было я, но он перебил меня.

– Послушай, у нас мало времени. Я должен сказать тебе нечто очень важное, а ты уж сам решай, стоит оно того, чтобы ввязываться или нет.

Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд. Я подумал, что сейчас сосед хлопнет в ладоши и рассмеется, а из-за штор выедет оператор с огромной камерой на подставке, подбежит симпатичная девушка и, улыбаясь, скажет:

– Улыбайтесь, вас снимала «Скрытая камера».

Оператор не выехал, девушка не улыбнулась, а Виктор Николаевич смотрел на меня строго, правой рукой что-то доставая из кармана пиджака.

Я молчал, наблюдая за его действиями. Он протянул кулак и разжал его прямо перед моим носом – на ладони лежал ключ. Маленький такой ключик. То ли от большого чемодана, то ли от какого-то ящика. Я непонимающе посмотрел на него.

– Здесь все: деньги, которыми ты можешь воспользоваться по своему усмотрению и кое-что еще, из-за чего… – он замялся, оценивающе глядя на меня, словно до сих пор не был уверен в правильности своего решения. – Если тебе не удастся сделать то, о чем я попрошу, тогда воспользуйся ключом. Но об этом потом. Сначала дело.

Я чувствовал себя Алисой в Зазеркалье.

– Что за дело, Виктор Николаевич? И потом, если вас должны убить, не лучше ли перейти ко мне и там спокойно все обсудить? – Мне почему-то казалось, что «манечка» преследования, вдруг обнаружившаяся в спокойном доселе человеке, может утихнуть в незнакомой обстановке, и добавил:

– Железная дверь, замки иностранные. А если что, мы полицию вызовем, я вот только что звонил знакомому инспектору… – Помялся, вспомнив, что Миша так и не ответил на мои звонки, и продолжил: – Можно набрать ему, а он подскажет, что делать.

Я сам обалдел от своей тирады, но Николаевич, похоже, тоже что-то такое услышал в ней и вроде какая-то надежда мелькнула в его глазах. Мелькнула и погасла. Он опустил голову и сказал:

– Нет, я не могу. Я дал слово, и от этого зависит судьба и жизнь моей бывшей семьи.

Я засомневался, что бодрствую. Захотелось ущипнуть себя, но сделать это незаметно не удалось бы, поэтому оставил эту затею.

– У нас не принято трогать семьи агентов, тем более бывшие, но сейчас не тот случай. Эти люди пойдут на все, чтобы добраться до диска.

Та-ак, до диска, значит! Никогда не говори никогда! Так кажется, назывался один фильм из Бондианы? Черт! Беседы с Катей не прошли даром. Мысль, невзирая на всю серьезность происходящего, вновь скользнула к Кэт. Вот же, понимаешь! Катается, небось, на моем мотоцикле с каким-нибудь плейбоем. И еще снимает на мой телефон, как он раздевается! Она и меня снимала, хоть мне это и не нравилось. А когда я хотел запечатлеть ее в душе, поднялся такой крик, что успокоить ее оказалось весьма затруднительным делом. Кэт вообще была истеричной особой…

– Я должен отдать им одну вещь, и тогда, возможно, меня не тронут. Но я слишком глубоко копнул и боюсь, шансов нет, – голос Виктора Николаевича звучал словно издалека.

Я вернулся из личных переживаний и вновь прислушался к безумным речам полковника секретных войск. Он протягивал мне мобильник, который я взял из его рук, с некоторым удивлением разглядывая незнакомую мне модель.

– Ты уйдешь сейчас к себе и не выйдешь оттуда до утра, пока люди не пойдут на работу. Выйдешь с кем-нибудь из подъезда, по сторонам не оглядывайся. Иди к остановке, не привлекая внимания. Сядешь в маршрутку, а еще лучше в автобус, потом метро, потом сделаешь несколько пересадок и выйдешь на станции Третьяковской. Возьми этот телефон, он не совсем обычный, но ты парень неглупый, разберешься. По нему тебе позвонит… – он замялся на мгновение, – один человек и скажет, что делать дальше. Инструкции нужно…

Я перебил его:

– Виктор Николаевич, объясните, что происходит? Почему я должен куда-то ехать, и что это за игры такие?

Он вдруг замер, к чему-то напряженно прислушиваясь. Не говоря ни слова, сосед повернул голову к двери и сделал мне знак рукой. Я поднялся с кресла, стараясь не издавать ни малейшего звука. В голове настойчиво вертелась фраза о «скрытой камере», но сердце билось так быстро, что в наступившей тишине его удары грохотом раздавались в мозгу. Полковник тоже встал со стула и сделал то, что я никогда не забуду: он протянул мне руку, в которой лежал ключ, а потом поставил на место стул, ровно в шеренгу, сапожок к сапожку, чтоб мне не жить! И только после этого указал в сторону шкафа, одна дверца которого была, как ни странно, приоткрыта. Я вопросительно посмотрел на него. Моя вспотевшая ладонь стискивала маленький кусочек металла, словно пытаясь проникнуть в его тайну.

– Лезь. – Он даже не прошептал. Это была какая-то особенная манера передачи слов на расстоянии, безвибрационная, если можно так сказать, но я все понял. Как если бы он проорал в самое ухо. И, чувствуя, как начинает краснеть мое лицо, отвернулся и быстро прошел к шкафу. Возле большого, просто исполинского сооружения я остановился и посмотрел на полковника. Мое лицо уже пылало. От стыда.

Он покачал головой и показал рукой:

– Следующий.

Это был даже не шкаф, а допотопный сервант, с разделенными полками, между которыми было примерно по тридцать сантиметров расстояния. Как я мог там спрятаться, было совершенно непонятно.

– Открой, – шепнул полковник тем же манером, только в этот раз я даже не видел его губ. Я открыл дверцу и увидел то, что ожидал – полки, хрусталь, чашки, ложки. Где-то негромко раздался звук медленно проворачиваемого ключа. Сосед на секунду обернулся к двери. Потом, словно решившись, вынул откуда-то огромный пистолет – такие я только в кино и видел – и, наставив его в сторону двери, тем же способом сказал последнюю фразу в жизни:

– Полку на себя.

Я схватил первую попавшую мне под руку полку и рванул ее, с ужасом предвидя, что весь хрусталь сейчас полетит на пол, ложки лавиной посыпятся на меня, но ничего не произошло. Где-то в шкафу что-то тихо щелкнуло и все полки, строго по ранжиру поехали мне навстречу. Хрусталь, бывший некогда мерилом состоятельности советских граждан, служил у полковника другим целям и, похоже, что был безжалостно приклеен к полкам, что впрочем, даже удобно.

Полки отъехали в сторону, и передо мной оказалась неглубокая ниша в стене, в которой я, однако, смог поместиться. Что и сделал. Едва я успел втиснуться и нажать на призывно алевшую красным кнопку, как сервант захлопнулся, словно крокодилья пасть, и я оказался в его «чреве». Но здесь, в отличие от комнаты, из которой доносились глухие отрывистые звуки, было безопасно. Прислушавшись, я понял, что это за звуки. Сердце мое уже не билось. Не то чтобы так учащенно, как минуту назад, а вообще не билось. Я влип в шпионскую историю, стою тут, понимаешь, полусогнувшись в каком-то невообразимом капкане, из которого даже не знаю, как выбраться, а снаружи кто-то методично стреляет.

Последний хлопок прозвучал через полминуты после почти целой очереди, что позволило мне сделать вывод о контрольном выстреле. В голову. Кино напичкано сюжетами, где непременно присутствует сцена контрольного выстрела. Оказалось, в жизни такое тоже бывает. В смысле, в моей жизни. Сердце по-прежнему не билось, словно затаившись до лучших времен. Снаружи ничего не доносилось, но я был готов просидеть в этом мешке хоть сто лет, лишь бы меня не нашли. В противном случае даже жизнь с Кэт показалась бы раем небесным.

Воспоминания о бывшей подружке не оставляли даже здесь, за хлипкой перегородкой от убийц, которые прибьют меня и много не возьмут. Я никогда не отличался особой храбростью, а на мотоспорт пошел, скорее, из принципа, что тоже могу чего-то добиться без родительской опеки. Добился. Три перелома правой и два левой. Отбитые почки и все чаще одолевающая ломота в пояснице. Надо бы сходить к врачу…

Черт! К какому врачу?! Мне вдруг показалось, что я на мгновение уснул, и страх вновь облил меня адреналином. Незабываемо!

Я старался прислушиваться и, чтобы хоть как-то занять себя, попробовал начать считать, примерно раз в секунду. Я прикинул, что если досчитаю до 3600, то пройдет около часа, а столько убийцы вряд ли задержатся на месте преступления, если уже не ушли.

…Руки онемели последними. Сначала закололо в ногах, и они стали наливаться холодом, потом вновь напомнила о визите к врачу забарахлившая поясница, и сейчас вот руки. Единственное, что не тревожило, это поступавший откуда-то воздух, хотя трудно было понять, как вентилируется этот мешок. Внутри было совершенно темно, и даже ярко-красная надпись слева от меня сливалась с общим черным фоном, который уже начинал давить на меня.

Онемевшие члены призывали к действию, и я решился. Убедившись, что красная кнопка оказалась одноразовой, я стал шарить руками по стенам каменного мешка, стараясь при этом не издавать шума. Сначала пошарил по голой стене справа и ничего, кроме маленькой дырки там не обнаружил. Дырка как дырка, не функциональная. Левой я постарался тщательней обследовать стену слева, но и там не оказалось ничего, что могло послужить рычагом или кнопкой, чтобы открыть дверцу секретного серванта. Тогда я перешел на переднюю стенку, сделанную вроде как из фанеры. И оказалось, что ларчик открывался проще не придумать. Надо было всего лишь толкнуть глухую стенку, точнее дверцу, что закрывала выход в мир, и она поехала с тем же характерным щелчком. Я приготовился прыгнуть на любого, кто окажется на пути. Не знаю, кого я ожидал увидеть, но одеревеневшие мышцы вдруг наполнились непонятно откуда взявшейся силой, и я толкнул дверцу. Сил оказалось немного, дверца двигалась невозмутимо ровно, лишь в самом начале слегка качнувшись, словно негодуя на мое хамское поведение.

Я вывалился из серванта и обреченно посмотрел туда, где в последний раз полковник стоял с пистолетом в руках, и вновь увидел его. Только он уже не стоял, а лежал. Пистолет был так же зажат в правой руке, а левая была откинута назад, указывая прямо на меня. А дальше все как в кино. Вокруг головы растекалась лужа медленно подсыхающей крови. Лица не было видно, но то, что это Виктор Николаевич, лично у меня сомнений не было никаких. Его парадный китель, волосы, ордена. Лица, правда, не было вообще, словно в него стреляли из гаубицы, но мне почему-то не страшно было на него смотреть.

Я стоял над трупом человека, которого знал всю жизнь, с самого детства. Не сказать, чтобы любил его, но и плохого про него язык бы не повернулся. Наша недавняя размолвка – так это спасибо моей фурии, она в очередной раз показала мне, глупцу, кто она такая, а я… Так, стоп! Даже сейчас я не мог выбросить ее из головы! Слегка потряс головой и вспомнил про телефон, который дал перед смертью сосед. Мобильник был тяжелым, словно сделан из чистого металла, экран закрывала титановая пластина с углублением, в которое я машинально воткнул большой палец. В уголке телефона что-то неярко вспыхнуло, и пластина отъехала, открывая небольшой дисплей, на котором не было привычных иконок. Времени разбираться с непонятной штукой не было, и, прикрыв дверцу недавней тюрьмы, я двинулся к двери – пора было уходить. И чем быстрее, тем лучше.

Пробежав мимо неподвижно лежавшего полковника, я выскочил из квартиры и захлопнул за собой дверь. Получилось громко, но на мое счастье, никого из соседей на площадке не было. Впрочем, за глазками, может, и стояли. С них станется.

Я быстро подошел к своей двери, но с ключами вышло хуже. Я никак не мог вставить английский ключ в его же английскую скважину. Рука дрожала, совершая несвойственные ей движения. Пришлось задержать дыхание, вспомнить, в очередной раз, старину Станиславского и, о чудо, дверка открылась. Я буквально влетел в квартиру и, щелкнув все тем же английским замком, почувствовал себя в некоторой безопасности.

Этим чувством я наслаждался ровно секунду, потому что именно через такой промежуток времени я вспомнил про ключ и полез в карман, куда убрал его, когда шарил по стенам убежища. Сейчас ключ лежал на моей ладони как ни в чем не бывало, посверкивая металлическими гранями. Я перевернул его. На другой стороне было написано «К‐32». И все. В другой руке лежал странный смартфон, а мысли мои разбегались, как напуганные дустом тараканы. Да, у меня есть ключ, но я не знаю, где находится та скважинка, под которую он изготовлен, а все, что я могу констатировать, так это два, нет три факта. Первое, полковник убит, второе, у меня есть странный телефон и ключ неизвестно от чего, и третье, что было самым неприятным, – я влип!

Мое второе «я», запуганное и затюканное, негромко пробурчало, что нужно поскорее все забыть и тогда, возможно, беда обойдет стороной, но в голове щелкнуло почти как в том серванте и, оглядев ключ со всех сторон, я снова убрал его в карман.

Волнение то накатывало, то отступало, а во рту было сухо как в Каракумах и горячо, как в… словом, я налил себе полный стакан водопроводной и залпом осушил его, даже не почувствовав вкуса. Повторив процедуру, я почувствовал, что мой желудок отяжелел, но жажда не проходила, и я налил в третий раз. Любимый хлористый вкус наконец пробился, и я ощутил себя дома. Теперь можно было сделать то, о чем подумал еще в прихожей.