Текст книги "Дон Карлос. Том 1"

XIII. Лжепринц

Посмотрим теперь, что же произошло накануне ночью в монастыре Святой Марии и каким образом дон Карлос избежал опасности быть взятым в плен.

В то время как патер Амброзио вел принца и карлистского генерала Веласко в потайную комнату подземелья, где граф Кортецилла встречался с доном Карлосом, патер Бонифацио по приказанию великого инквизитора сошел на монастырский двор.

Он был в страшном волнении и негодовании. Губы его дрожали, колени подгибались, он бледностью напоминал мертвеца.

Три дежурных монаха, доложившие великому инквизитору о требовании офицеров впустить их в монастырь, сошли вниз и с братом-привратником отперли ворота. На монастырский двор вошли два высоких военных начальника. К ним быстро подошел Бонифацио.

– Что здесь такое? – спросил он дрожащим голосом. – Кто эти люди?

– Позвольте представиться вам, святой отец, – отвечал один из офицеров, – этот благородный дон – бригадир Жиль-и-Германос, а меня зовут Мануэль Павиа де Албукерке! С кем имею честь говорить?

– Я патер Бонифацио и прошу объяснить, что значит это вторжение? – спросил монах, указывая на солдат, стоявших за воротами.

– Мы имеем приказание искать в вашем монастыре одно высокое лицо, которое, по нашим сведениям, должно быть здесь, – вежливо, но твердо отвечал Мануэль. – Будьте добры, святой отец, проводите нас.

– И кто же это?

– Дон Карлос Бурбонский! Но я бы просил вас оставить вопросы: тот, кого мы ищем, может за это время скрыться.

– Неслыханное насилие! – вскричал, вспыхнув гневом, Бонифацио. – Есть у вас письменное приказание?

– Непременно, святой отец, мы имеем полномочия от маршала Серрано.

– Какое самоуправство! Какое оскорбление святого места! Подобного полномочия для нас недостаточно.

– А для нас вполне, святой отец, – сказал Мануэль и прибавил, обращаясь к своему спутнику: – Велите занять ворота!

Жиль повернулся к солдатам и улыбнулся, увидев застывших в молчаливом ужасе монахов. Он отправился за патером и своим другом.

– Будьте добры, – вежливо попросил Мануэль взбешенного Бонифацио, – проводите нас в монастырь и велите дать несколько свечей, мы исполняем данное нам приказание. Пойдем, Жиль.

Все трое отправились через мрачный портал по переходам монастыря.

Патер вынужден был приказать дежурному брату принести железный подсвечник с двумя толстыми восковыми свечами. Мануэль, взяв его, начал осматривать каждую келью. Маленькие комнатки братьев шли одна за другой, в каждую вела высокая деревянная дверь без замка, только с железными ручками.

Мануэль стучался и входил. Некоторые монахи были уже в постели. Он вместе с Германосом тщательно осмотрел каждый уголок, а затем велел вести себя на верхний этаж монастыря. Жиль расставил солдат в коридорах. Осмотрели весь верхний этаж – но и там не нашли никаких следов того, кого искали. Вернувшись вниз, обыскали кладовые, кухню и даже винные погреба, но все было напрасно.

– Видите, сеньоры, – сказал, холодно и насмешливо улыбаясь, патер Бонифацио, – ваши подозрения не имеют никакого основания.

Мануэль пожал плечами.

– Солдат должен исполнять все, что бы ни приказало ему начальство, – сказал он, – ведь и в вашей общине, благочестивый брат, послушание и дисциплина играют важную роль.

– Ну, а теперь в аббатство! – решил Жиль, обращаясь к своему другу.

Он не заметил, как сверкнул на него глазами нахмурившийся патер.

– В этой части здания мы ничего не нашли, благочестивый брат, – сказал Мануэль, не выпуская из рук подсвечника. – Прошу вас проводить нас в аббатство!

– Туда я не имею права вести вас, аббатство недоступно светским людям.

– Так дайте нам в проводники кого-нибудь, кто имеет право туда входить.

– Да, одним словом, мы идем, и дело с концом! – решил Жиль со свойственной ему невозмутимостью и полным отсутствием всякого неудовольствия.

Патер Бонифацио едва мог скрыть досаду.

– Вы хотите употребить силу, сеньоры? – спросил ин.

– Мы надеемся, благочестивый брат, что вы признаете и уважите долг, который велит нам осмотреть каждый уголок. Не бойтесь, однако, мы никого не потревожим: мы уважаем вашу церковь и все, связанное с религией. Но аббатство составляет часть монастырского здания, а значит, мы должны осмотреть и его. Прошу вас указать дорогу, благочестивый брат, – прибавил он, вежливым жестом приглашая патера идти вперед.

– Какое неслыханное посягательство на святое право нашей общины! Я должен доложить о вашем требовании почтенному патеру Доминго.

– Только, пожалуйста, поторопитесь, прошу вас, благочестивый брат, – отвечал Мануэль, в то время как Бонифацио широкими шагами направился к аббатству.

Оба офицера медленно шли за ним по коридору с колоннами.

– Боюсь, как бы полученное нами сообщение не оказалось мистификацией, – сказал Мануэль, понижая голос.

– А между тем, – заметил Жиль, – по всему видно, что оно написано человеком, посвященным в тайны монастыря, и почерк монашеский. Но постой, что это?

Он наклонился и поднял что-то белое.

– Ого, да это чудная находка!

– Перчатка!

– Да, перчатка, – тихо сказал Жиль, – белая замшевая перчатка, какие носят кавалерийские офицеры. Но мы с тобой своих перчаток не теряли, а монахи не носят даже сапог.

– Он здесь! Рассеялись мои последние сомнения, – сказал Мануэль. – Мы должны обыскать все.

– Принц неосторожен! Перчатка выдала его, – посмеивался Жиль.

– Есть на ней какой-нибудь вензель?

– Ничего нет.

В эту минуту тяжелая дверь аббатства отворилась.

– Патер Бонифацио нашел нам проводника, – шепнул Мануэль.

На пороге показался сам великий инквизитор Доминго, вышедший вместе с Бонифацио навстречу донам.

– Простите, достойнейший отец, – сказал, поклонившись, Мануэль с той вежливостью и любезностью, которые так нравились в нем всем, – простите, что тревожим вас, но этого требует необходимость!

– Как только почтенный брат сказал мне, что желают обыскать аббатство, – отвечал старый Доминго, – я спросил себя, не слишком ли далеко зашли требования чуждой нам власти. Я удаляюсь отсюда в монастырь, пока доны будут исполнять свою обязанность.

– Благодарим почтенного отца за позволение, мы воспользуемся им со всей возможной деликатностью, ровно настолько, насколько этого требует данное нам приказание.

Великий инквизитор склонил голову в ответ на их поклоны и ушел в монастырь.

Бонифацио, поднявшись по широкой лестнице, отворил тяжелую дверь и ввел офицеров в здание старинной архитектуры, где всюду витал легкий запах ладана. Высокий сводчатый коридор, в который они вошли, слабо освещенный светом восковых свечей, напоминал коридоры древних замков.

Кроме дверей в стенах было много ниш. Пол был сделан из плит, в глубине несколько толстых колонн поддерживали галерею, на которую вела широкая лестница. Патер Бонифацио ввел офицеров в нижний этаж здания,

одна половина которого занята была комнатами, принадлежавшими великому инквизитору. Приемные отличались чрезвычайной простотой и полным отсутствием всяких украшений, но зато остальные комнаты, в которых собственно и жил патер Доминго, были убраны с царским великолепием: ковры, кресла, картины – все было роскошно. В библиотеке хранились драгоценные и редкие книги; в спальне и в рабочем кабинете не было недостатка в безделушках, составляющих принадлежность богатой и прихотливой жизни. Обыскав все, хотя и со всей возможной деликатностью, но тем не менее оставаясь верными своим обязанностям, Мануэль и Жиль перешли на вторую половину этажа, где находились комнаты Амброзио и Бонифацио. И здесь было то же великолепие, но патер объяснил с улыбкой, что это только для виду, сами же они не пользуются тут ничем.

Затем он повел офицеров наверх, и тут в нем проявилось некоторое беспокойство.

Мануэль велел отворять каждую дверь, таким образом он видел и комнату, в которой вновь поступающие монахи давали свои обеты, и ту, где обсуждали провинившихся братьев, и, наконец, большие комнаты пыток, куда мы со временем введем читателя.

Но нигде не было следов принца. Они видели и круглую комнату, и все остальные прилежащие к ней части здания.

К Бонифацио между тем вернулось спокойствие, он шел теперь с легкой улыбкой торжества. Мануэль заметил это и заключил, что, вероятно, они уже миновали потайную комнату, где мог быть спрятан принц, или просто прошли мимо него, не заметив.

– Вот вы видели теперь и аббатство, – сказал патер, – но тоже ничего не нашли. Неужели вы все еще не удовлетворены, сеньоры?

– Не совсем, благочестивый брат, – отвечал Мануэль, – у вас должны быть еще секретные комнаты.

Бонифацио замялся и этим выдал себя зорко наблюдавшему за ним Мануэлю. Теперь последний был уверен, что не ошибался в своих предположениях.

– Прошу вас провести нас туда, – прибавил он.

– Секретные комнаты? Где же они, по-вашему? Вы, кажется, знаете больше, чем мы сами, – резко сказал патер.

– Том ваш показывает, что я прав, – отвечал Мануэль. – Вы раздражены и не хотите этого показать. Но прошу не задерживать нас!

– Не понимаю, сеньоры, из чего вы сделали подобное заключение?

– Без проволочек, старинушка, – сказал со своим обычным добродушием Жиль, похлопав монаха по плечу, – без проволочек! Мы ведь знаем, что принц здесь, ведите же нас дальше.

– Вы знаете? – с бешенством сказал патер, смерив взглядом бесцеремонного бригадира.

– Ну конечно! Посмотрите-ка, – прибавил он, подмигнув, – знакомо вам это?

– Перчатка.

– Да, всего лишь замшевая перчатка, какие носят кавалеристы! А угадаете ли, где мы нашли ее? В галерее с колоннами, которая ведет прямо сюда. Ну-ка, что вы на это скажете?

Бонифацио быстро собрался с мыслями.

– Что за странные вещи вы говорите, сеньор! – сказал он, отворачиваясь. – Я не знаю, откуда взялась эта перчатка и какое отношение она имеет к нашему разговору!

– Я вам это объясню, благочестивый брат, – сказал Мануэль. – Перчатка доказывает, что владелец ее здесь, в монастыре.

– Позвольте, – прервал его патер, – неужели вы думаете, что здесь ходят только монахи? К нам, бывает, приезжают знатные господа, офицеры и дамы.

– Славно придумано, благочестивый брат, – со смехом сказал Жиль, – а мы думаем, что эта перчатка принадлежит дону Карлосу. Что вы на это скажете?

– Однако прошу вас провести нас в секретные комнаты, – решительно объявил наконец Мануэль, начавший уже терять терпение, – и, пожалуйста, поскорее! Если вы еще будете медлить, так мы сами найдем дорогу!

Патер Бонифацио, видимо, колебался.

– Мне неизвестны такие комнаты, – сказал он, – и если вы настаиваете на своем предположении, я вынужден предоставить вам самим отыскивать их!

– Мне помнится, что в комнатах нижнего этажа я видел потайную дверь, надо отыскать ее, Мануэль!

Эти слова заставили монаха побледнеть.

– Опять идти вниз? – пробормотал он.

– Всего на одну минуту, – успокоил его Мануэль.

Монах повиновался неохотно, как бы что-то обдумывая. Офицеры напали на верный след, и дон Карлос будет в их руках, если они войдут в секретные комнаты.

Нерешительность патера утвердила Мануэля и Жиля в их догадках.

Они спустились по лестнице.

Беспокойство и страх Бонифацио нарастали с каждой минутой, он лихорадочно обдумывал, что же ему теперь предпринять.

Между тем офицеры нашли секретную дверь и открыли ее.

– Посмотри-ка, старинушка, – посмеивался Жиль, – тут как будто винтовая лестница?

– А, вы об этих комнатах говорили, сеньоры? Да, здесь есть комнаты, в которых хранятся акты.

– Так, так, – сказал Мануэль, – мы сейчас увидим.

– Я пойду вперед, – сказал патер и нарочито громко добавил: – Пожалуйте, сеньоры, осмотрите и здесь!

– Ты замечаешь, – шепнул Жиль, – он предостерегает его!

– Монастырь оцеплен солдатами, ему невозможно уйти от нас, – отвечал Мануэль, входя в коридор, куда, как мы знаем, выходило несколько дверей.

– Отворяйте же, благочестивый брат, – прибавил он. Патер Бонифацио открывал одну дверь за другой.

В первой комнате действительно хранились важные документы монастыря, во второй, несмотря на поздний час ночи, сидел брат-казначей, сводя счета, третья была пуста. Здесь или недалеко отсюда должен был находиться тот, кого искали, потому что патер громко сказал:

– Остается еще одна, последняя комната, сеньоры, и вы можете осмотреть ее, если вам угодно!

Решительная минута наступила. Бонифацио открыл дверь, и Мануэль увидел при слабом свете восковых свечей мужскую фигуру в шляпе с широкими полями и плаще, какие обычно носил дон Карлос.

– Это он, клянусь душой, он! – шепнул Жиль. Передав подсвечник товарищу, Мануэль вошел в комнату.

Человек в плаще гордо и недовольно обернулся к нему.

– Простите, принц, – с поклоном сказал Мануэль, – я имею приказание арестовать вас.

– Кто дал вам это приказание?

– Маршал Серрано, именем короля!

– Я готов идти за вами.

– Вашу шпагу, принц!

– Как вы смеете! Довольно того, что я иду за вами. Мануэль и Жиль пошли с арестованным, а Бонифацио остался позади.

Войдя во двор, Мануэль велел подать трех лошадей, и все втроем они отправились к замку. Солдаты последовали за ними, не заботясь больше о монастыре. В замке уже распространилась весть об аресте и о последствиях, которые он может иметь, как вдруг, при более ярком освещении, все увидели, что арестованный – генерал Веласко, чрезвычайно походивший на принца не только костюмом, но и лицом и осанкой. Веласко пожертвовал собою, чтобы дать уйти дону Карлосу, который через несколько минут после того, как солдаты удалились с пленником, покинул монастырь, отправившись в отдаленную гостиницу Сан-Педро.

XIV. В парке Кортециллы

Позади дворца графа Кортециллы был разбит превосходный парк.

Широкие аллеи, усыпанные песком и вьющиеся между зелеными лужайками, вели под таинственные своды густой зелени, в которой после заката солнца загорались светлячки, к окруженному деревьями пруду, в котором плескались лебеди, и к тенистым ротондам, каменные скамейки которых манили отдохнуть.

Иногда среди зелени виднелись белые фигуры статуй, роскошные цветы в куртинах посреди лужаек привлекали взоры, миндальные и апельсинные деревья в полном цвету наполняли воздух чудесным ароматом. Высокие кактусы со своими великолепными пунцовыми цветами, карликовые пальмы, алоэ и розовые кусты украшали аллею, ведущую во дворец.

Чудесный прохладный летний вечер опустился над парком графа Кортециллы. Из портала дворца показалась строгая фигура патера Антонио рядом с прелестной, грациозной фигурой Инес.

Они вышли прогуляться по парку. На лице молодой графини лежала тень грусти и страдания, глаза уже не сияли прежним блеском незамутненного счастья. В душе девушки, видимо, поселилось горе.

Она шла с Антонио между цветущими деревьями и кустами, а потом повернула к тенистым сводам зелени.

– Пойдемте сюда, патер Антонио, – тихо сказала графиня, – здесь, под сенью каштанов, нас никто не услышит. Мне надо поговорить с вами, открыть вам свое сердце. Вы друг и советник бедной Инес! Вы один можете знать все и дать мне совет.

– Благодарю вас за доверие, донья Инес, – отвечал Антонио своим мягким голосом. – Я оправдаю его.

– Ни с кем, кроме вас, патер Антонио, я не могу быть откровенна. К вам же меня влечет сильнее, чем когда-нибудь, потому что в душе моей теперь страдание игоре. Какой-то внутренний голос говорит мне, что у вас я встречу тепло и сочувствие!

– И этот голос не обманывает вас, донья Инес!

– Сколько раз вы спасали меня от беды; как дитя, как сестру, на руках вынесли с края пропасти, сами подвергаясь опасности. Никогда я не слышала от вас недоброго слова, никогда не видела ничего, кроме любви и доброты. Мое сердце полно благодарности, – прибавила она с чувством, подавая ему руку, – и я чувствую потребность высказать вам, как глубоко люблю и уважаю вас!

Неожиданные слова графини, видимо, сильно взволновали Антонио. Пламя, давно уже тлевшее в его сердце, вспыхнуло теперь. Буря бушевала в его тяжело дышавшей груди.

– Вы еще никогда не говорили так со мной, донья Инес, – отвечал он тихим, дрожащим голосом.

– Я чувствую потребность высказать то, что у меня на сердце, патер Антонио, – отвечала Инес, не замечавшая или не обращавшая внимания, что рука спутника дрожит в ее руке. – Вы всегда говорили, что нужно быть откровенной, и до сих пор я ничего не скрывала от моего отца, а теперь боюсь сказать ему о том, что v меня на душе! Но вам – не боюсь, патер Антонио, и это может служить доказательством моей к вам привязанности.

– Права вашего высокого отца гораздо больше моих.

– А между тем я не могу признаться ему в том, в чем признаюсь вам, патер Антонио! Не браните меня, выслушайте, что я скажу.

В эту минуту граф Кортецилла тоже вышел в парк, светлая фигура его дочери еще мгновение видна была между стволами каштанов, и он отметил ее, но потом она исчезла в сумраке вечера, и он пошел другой дорогой к зеленой роще недалеко от пруда.

– Ваши слова взволновали меня, – бурно заговорил Антонио, – если бы вы могли чувствовать, видеть, донья Инес, что происходит в моей душе.

Он вдруг замолчал и тихонько выпустил руку молодой графини, как будто вспомнив, что не должен терять самообладание.

– Расскажите мне все откровенно, – с обычным спокойствием прибавил он, – надеюсь, что смогу дать вам отеческий совет.

– Скажите – братский, патер Антонио, это лучше, ближе. Вы не должны любить, вам запрещают это ваши обеты, но братская любовь не запрещена вам, и ей вы можете отдаться всем сердцем, принося другим много счастья!

– Никогда еще вы так не говорили, донья Инес! – повторил Антонио.

– Потому что за последние недели в душе я сделалась на целый год старше, патер Антонио! Есть испытания в жизни, разом открывающие и глаза, и сердце, так что начинаешь иначе смотреть на мир и глубже видеть вещи. Патер Антонио, братское чувство дозволено вам, обратите же его на вашу ученицу, на вашу благодарную Инес, которая так нуждается в братской привязанности.

– Какие это чудесные слова, донья Инес!

– Они – только отражение вашего влияния, ваших уроков, вашего примера, патер Антонио. Вы как-то сказали, что человек должен учиться отказывать себе, и сказали это в тяжелые для меня минуты. Вы научились отказывать себе – научусь и я! Но это так трудно! Часто мне кажется даже, что я не выдержу, если меня не поддержит твердая рука. Выслушайте все, что у меня на сердце, – прибавила Инес, подходя к прекрасной, высокой ротонде, посреди которой бил фонтан, далеко разбрасывая водяную пыль. – Сядем здесь, сегодня такой свежий, чудесный вечер. Я буду говорить с вами как на исповеди.

Они сели на скамейку, за которой возвышалась густая стена зелени.

– Вы знаете, патер Антонио, что отец помолвил меня с принцем Карлосом Бурбонским, чтобы я потом могла стать королевой. Как искренне я отказывалась от этой чести, но отец сказал мне, что уже дал слово принцу! Мое сердце не принадлежало этому человеку! Я признаюсь вам, патер Антонио, что люблю благородного дона Мануэля де Албукерке и вечно буду любить его! Но вы говорили, что люди должны учиться отказывать себе, и я решилась отказаться от любимого человека, сказать ему все откровенно и проститься с ним. Во время маскарада, о котором я вам рассказывала, ко мне подошло таинственное домино, предсказало готовящийся мне удар и послало в маленький домик на улице Толедо. Эта маска была моим добрым гением! Теперь я понимаю, что ей было все известно.

Патер Антонио, видимо, встревожился при этих словах.

– И вы пошли? – спросил он.

– Простите, я скрыла это от вас! Да, я пошла и в крошечной комнатке на чердаке увидела столько нужды и горя, что плакала над ними. У постели умирающей старушки стояла на коленях бедная молодая девушка с ребенком на руках. После смерти матери я старалась утешить ее, и она рассказала мне, что вынесла много горя. Амаранту обольстил человек, которого она любила, но не знала его имени, он увлек ее ласковыми словами; а потом бросил с ребенком в совершенной нищете.

– Негодяй! – прошептал Антонио.

– Два дня тому назад я решилась проститься с доном Мануэлем де Албукерке навсегда, не желая навлекать на себя упрека в том, что принимала ухаживания двоих, из которых с одним меня связывала воля отца, а с другим – безмерная любовь. Я обещала Мануэлю свидание, и если я поступила плохо, то жестоко поплатилась за это, но мне кажется, что так должно было случиться, что это была воля Божья. Мы договорились встретиться у леса, недалеко от гостиницы Сан-Педро, и я взяла с собой Амаранту.

Мы увиделись, простились, как вдруг между нами бросился какой-то человек с обнаженной шпагой! Это был дон Карлос!

– Дон Карлос!.. – повторил Антонио. – И Амаранта?

– Она узнала в нем того, кто обманул и бросил ее. Но тут появился дон Альфонс и хитростью нанес Мануэлю удар шпагой, сбив его с ног. Он и теперь еще страдает от своей раны. Дон Карлос и Альфонс ускакали, Амаранта клятвенно подтвердила мне, что дон Карлос – ее обольститель и отец ее ребенка, теперь, патер Антонио…

– Теперь ты хочешь спросить патера, что тебе делать? – раздался рядом строгий голос. Молодая графиня с ужасом вскочила, Антонио тоже поднялся.

Возле них стоял граф Кортецилла, слышавший весь разговор.

– Отец! – прошептала, бледнея, Инес.

– Ответ ты услышишь от меня, – серьезно и твердо сказал граф, – и он будет неизменен, Инес, ты знаешь меня!

– О отец! – вскричала графиня, сложив руки и падая перед ним на колени.

Граф удержал ее.

– Без сцен, дитя мое, – сказал он. – Нам приличествует говорить спокойно и сдерживать минутные волнения.

– Как ты говоришь, как холоден твой тон, как ты строго смотришь на меня! – вскричала, содрогаясь, Инес.

– То, что я называл ложью, считал невозможным, оказалось правдой! – сказал граф. —Моя дочь тайно ходила на свидание к мадридскому донжуану, к Мануэлю де Албукерке, – продолжал он, по-видимому, в сильном огорчении. – Сегодня на Прадо я встретил герцогиню Медину, и она спросила меня, объявлена ли помолвка графини Инес с Мануэлем де Албукерке? Весь Мадрид знает о ней! Кровь бросилась мне в голову. Мое дитя, моя Инес – предмет волокитства Мануэля! И это не ложь, ты сама сейчас созналась.

– Да, отец, я люблю Мануэля.

– А я ненавижу его, и он поплатится за то, что украл у меня мое дитя!

– Сжалься, отец! Что значат твои слова?

– Он ответит мне за эту кражу.

– Дуэль! Боже мой, это уж слишком тяжело, – вскричала Инес, ломая руки. – Я у ног твоих! Пожалей меня, откажись от этого ужасного намерения!

– Есть одно средство изменить его, и оно в твоих руках. Выслушай меня. Все, что ты говоришь о доне Карлосе, ничем не доказано и не может служить препятствием твоему союзу с ним. Эта Амаранта должна была бы поплатиться за то, что так искусно разыграла перед тобой роль обольщенной и обманула тебя своими слезами, но ее удалят и ей заплатят: мои планы слишком высоки, чтобы простая девушка могла помешать им. Но ты должна торжественно дать слово выйти замуж за принца дона Карлоса Бурбонского!

– Этого я не могу сделать, отец! – отрывисто сказала Инес, выпрямившись и собрав последние силы. – Я знаю несчастье Амаранты. Принца я никогда не любила, но надеялась, что смогу уважать его, теперь же…

– Ни слова! – горячо прервал ее граф. – Я не изменю своей воли. Ты выйдешь за дона Карлоса и тем прекратишь всякие толки о доне Мануэле, тогда я прощу его и эту девушку. Вот мое последнее слово, Инес. До сих пор я находил в тебе покорность, прямоту и детскую любовь.

– О отец! – вскричала Инес, рыдая и ломая руки. – Ты как будто отталкиваешь меня и бросаешь к невозвратной гибели!

– В тебе говорит порыв молодости. Ступай спать! Впоследствии ты поймешь, что я должен был поступить твердо, и поблагодаришь за это. Теперь же ты не понимаешь моей заботы, тебе кажется, что я жесток. Я должен с железной настойчивостью идти к своей цели, сейчас мне это видно яснее, чем когда-нибудь. Дворец графа Кортециллы не должен служить на Прадо предметом насмешек! Надо разом покончить толки.

– О, как глубоко ранят меня твои слова, отец! – прошептала Инес.

– Я опять сделаюсь прежним, когда ты придешь сказать мне, что с радостью подчиняешься моей воле, тогда я снова обниму тебя и назову моей дорогой, покорной дочерью, но не раньше! Во всяком случае, ты остаешься невестой дона Карлоса Бурбонского! Патер Антонио, отведите графиню в ее комнаты и позаботьтесь, чтобы она успокоилась, – заключил граф Кортецилла и, поклонившись патеру и дочери, скрылся в темных аллеях парка. Инес стояла совершенно уничтоженная.

– Все кончено, все пропало, – беззвучно сказала она наконец, неподвижно глядя в одну точку. – Патер Антонио, слышали вы, видели вы моего отца? Это был не отец, а граф Кортецилла, ослепленный честолюбием и гордостью, но вы, патер Антонио, вы понимаете меня? Могу ли я отдать руку принцу, могу ли доверять ему, видеть несчастную Амаранту, зная его бессовестный поступок с нею? И отец принуждает меня! С грубой жестокостью отнимает у меня всякую надежду…

– Это была минутная вспышка, донья Инес, ваш высокий отец завтра будет спокойнее.

– Вы думаете? Нет, патер Антонио, вы только утешаете меня! Я лучше знаю отца. Он никогда не изменит своего решения, никогда не уступит просьбам, если уж решил что-нибудь. А меня это сделает безвозвратно несчастной!

– Я с вами, донья Инес, что бы ни случилось, – мягко отвечал Антонио, уводя обессиленную горем графиню во дворец. – Рассчитывайте и опирайтесь на меня. У каждого человека есть непременно какое-нибудь желание, какое-нибудь счастье или хотя бы призрак его; мое единственное желание – быть рядом с вами. Вы говорили о той любви, которая мне дозволена, верьте, что эта любовь навсегда принадлежит вам, она доставляет такое чистое наслаждение одинокому Антонио.

– Так простите вашей бедной ученице, что она на некоторое время оставит вас, – прошептала Инес едва слышно. – Не сомневайтесь, что мое сердце полно благодарности к вам; впрочем, слово благодарность слишком холодно, вы скрывали столько теплоты и сочувствия ко мне под наружным ровным расположением. У вас благородное, великодушное сердце, патер Антонио! Сам Бог послал вас мне, и я никогда не забуду, что вы не оставили меня в такое тяжелое время.

Антонио сделался бы еще выше в глазах Инес, если б она знала, как страстно любил ее этот благородный человек и как подавлял в себе свою любовь. Он знал, что никогда не сможет обладать ею, и хотел побороть свое чувство заботой о ее счастье. Как же должна была страдать его душа, когда графиня с детской, сестринской доверчивостью говорила ему о своей любви к другому человеку!