Текст книги "Уарда"

Х

В доме возничего Мены не было недостатка в посетителях.

Дом этот был похож на расположенное по соседству жилище Паакера, но здесь постройки были не так новы, пестрая роспись колонн и стен поблекла, большой сад был лишен заботливого ухода. Только рядом с жилым домом красовалось несколько ухоженных клумб с роскошными цветами и открытая галерея с колоннами, где теперь находилась Катути с дочерью, была убрана по-царски великолепно.

Стулья были изящно отделаны слоновой костью, столы из черного дерева имели, так же как и кушетки, позолоченные ножки. Искусно изготовленные сирийские сосуды для питья, стоявшие на буфете, столах и консолях, были самой разнообразной формы; прекрасные вазы с цветами стояли повсюду, тонкий аромат струился из алебастровых курильниц, и нога тонула в толстых мягких коврах, покрывавших пол зала.

В беспорядочном, на первый взгляд, расположении этой богатой меблировки была какая-то особенная прелесть, нечто невыразимо привлекательное.

На одной из кушеток возлежала, играя с белою кошкой, прекрасная Неферт, которую девушка-негритянка обвевала опахалом, между тем как ее мать, Катути, прощалась со своею сестрой, Сетхем, и с ее сыном Паакером.

Оба они переступили через этот порог в первый раз за последние четыре года, то есть со времени женитьбы Мены на Неферт, и старая вражда, по-видимому, готова была уступить место новой задушевной дружбе и согласию.

Когда Паакер и его мать скрылись за гранатовыми кустами, Катути сказала дочери:

– Кто бы мог вообразить это вчера? Мне кажется, что Паакер любит тебя до сих пор.

Неферт покраснела и, легонько ударив свою кошку веером, тихо вскрикнула:

– Матушка!

Катути улыбнулась. Это была женщина высокого роста, с благородной осанкой, и благодаря своим по-юношески резким чертам лица и ясным глазам она вполне могла считаться красавицей. Она носила длинную, почти до полу, темную одежду из дорогой ткани, отличавшуюся изысканною простотой. Вместо браслетов, серег, колец, дорогих цепочек и брошей, которыми в изобилии украшали себя египтянки, в том числе сестра и дочь Катути, она предпочитала свежие цветы, в которых никогда не было недостатка в саду ее зятя. Только простой формы золотая диадема, знак ее царского происхождения, обыкновенно с раннего утра до позднего вечера украшала ее лоб и придерживала ее длинные иссиня-черные волосы, которые, не заплетенные в косы, опускались ей на спину, будто она пренебрегала суетною заботой о приведении их в порядок. Однако все детали внешнего вида были просчитанными ею, и Катути, в простом платье, без украшений, но обладая царственной осанкой, всегда могла быть уверена, что ее заметят и что она найдет себе подражательниц не только в костюме, но и в манерах.

И при всем этом Катути долго испытывала нужду, она даже и в описываемый период времени мало чем владела и жила в доме своего зятя в качестве гостьи и управительницы его имений, а до замужества своей дочери проживала с детьми в доме своей сестры Сетхем.

Она была женою своего родного, рано умершего брата[67]67
  Браки между братом и сестрой в Древнем Египте были узаконены.


[Закрыть], который из-за своей расточительности и любви к роскоши прокутил большую часть своих имений, пожалованных ему представителями новой династии фараонов.

Оставшись вдовой, она со своими детьми была принята отцом Паакера, ее зятем, как сестра. Она жила в собственном доме, пользовалась доходами с одного подаренного ей мужем имения и предоставила своему зятю заботиться о воспитании ее гордого красавца-сына, которому были свойственны все запросы знатного юноши.

Столь большие благодеяния казались бы тягостными и унизительными для гордой Катути даже в том случае, если бы она была довольна способом, каким ей оказывали их. Но это было далеко не так. Напротив, она думала, что она имеет право на блестящее окружение, и чувствовала себя оскорбленною, когда ее легкомысленного сына во время учебы в школе убеждали настойчивее приобретать навыки в труде, так как впоследствии ему придется рассчитывать лишь на свои силы и способности.

Ее оскорбляло и то, что ее зять иногда советовал ей быть бережливее и, со свойственной ему откровенностью, напоминал ей о ее скромных средствах и необеспеченной будущности ее детей.

При этом ей нравилось чувствовать себя оскорбленной, так как в подобных случаях она считала себя вправе сказать, что ее родственники, при всех их благодеяниях, не могут загладить тех оскорблений, которые причиняли ей. Поистине справедливо, что никто так не возбуждает в нас чувства неприязни, как благодетель, которому мы не можем отплатить за его благодеяния.

Когда ее зять просил для своего сына руки ее дочери, она охотно дала свое согласие. Неферт и Паакер выросли вместе, и она видела, что этот союз обеспечит и ее собственную жизнь, и будущее ее детей.

Вскоре после смерти отца Паакера к Неферт стал свататься Мена, но Катути отказала бы ему, если бы сам царь не поддержал своего любимца. После свадьбы она переехала в его дом, и когда он отправился на войну, стала управлять его обширными имениями, за которыми еще при жизни его отца накопились большие долги. Таким образом, судьба дала ей в руки средства, и она могла вознаградить себя за продолжительные лишения. Катути воспользовалась этой возможностью для удовлетворения своей врожденной склонности внушать уважение и восторг, она теперь могла достойно снарядить сына, вступившего со знатнейшими юношами в отряд колесничих и окружить свою дочь роскошью.

Когда наместник, друг ее покойного мужа, перебрался во дворец фараона, в Фивы, она сблизилась с ним и сумела сначала понравиться, а потом сделаться необходимою этому нерешительному человеку.

Она воспользовалась тем обстоятельством, что, подобно ему, происходила из старинного рода, и постаралась разжечь его честолюбие, рисуя ему такие перспективы, помышлять о которых до знакомства с нею он счел бы преступлением.

Сватовство Ани к царевне Бент-Анат было делом рук Катути. Она надеялась, что царь откажет наместнику, этим нанесет ему личное оскорбление и заставит его следовать по тому опасному пути, который она уготовила ему.

Карлик Нему был послушным орудием в ее руках. Она не посвящала его в свои планы, но он прямо высказывал все ее сокровенные мысли, получая в наказание только легкие удары веером. Вчера он даже осмелился сказать, что если бы царем вместо Рамсеса был Ани, то Катути была бы не царицей, а богиней, так как ей не только не пришлось бы слушаться фараона, а напротив, руководить им.

Катути не заметила, как покраснела ее дочь, она напряженно смотрела в сторону ворот сада, задумчиво бормоча:

– Куда это подевался Нему? Ведь и для нас, вероятно, есть известия из лагеря.

– Мена так давно уже не писал! – тихо сказала Неферт. – А вот и домоправитель!

Катути повернулась к слуге, вошедшему на веранду через боковую дверь, и спросила:

– Что ты скажешь?

– Купец Абша настаивает на оплате. Новая сирийская колесница и пурпурная ткань…

– Продай хлеб, – приказала Катути.

– Невозможно, так как подати на храмы еще не уплачены, а торговцам мы отдали так много, что вряд ли нам хватит зерна для посева.

– Ну так заплати быками.

– Госпожа моя, мы только сегодня продали целое стадо махору, – испуганно возразил домоправитель, – а ведь надобно вертеть колеса у колодцев, молотить хлеб, также нам нужен скот для жертвоприношений, а кроме того молоко, масло, сыр и навоз для топлива[68]68
  В Египте, где мало лесов, и поныне высушенный навоз используют в качестве топлива.


[Закрыть].

Катути задумчиво опустила глаза и затем сказала:

– Уплатить следует. Отправься в Гермонтис и скажи управляющему конефермой, чтобы он прислал сюда десять лошадей Мены золотистой масти.

– Я уже говорил с ним, – пояснил домоправитель, – но он утверждает, будто Мена строго приказал ему не отдавать ни одного коня, разведением которых он так гордится. Только для колесницы госпожи Неферт…

– Я требую послушания, – решительно проговорила Катути, прерывая слугу, – и завтра лошади должны быть здесь.

– Но ведь управляющий конефермой – человек упрямый, Мена считает его незаменимым, и он…

– Здесь распоряжаюсь я, а не тот, кто далеко отсюда! – воскликнула Катути с раздражением. – И я требую лошадей, а приказание моего зятя устарело!

Во время этого разговора Неферт изменила свою ленивую позу. Услышав последние слова Катути, она поднялась с ложа и проговорила с решительностью, удивившей даже ее мать:

– Я требую, чтобы все исполняли приказания моего мужа. Пусть любимые лошади Мены останутся в табунах. Возьми этот браслет, подаренный мне царем, он стоит дороже двадцати коней.

Домоправитель взял браслет, богато украшенный драгоценными каменьями, и вопросительно посмотрел на Катути. Она пожала плечами, затем утвердительно кивнула головой и сказала:

– Пусть Абша сохранит его как залог до тех пор, пока не привезут сюда добычу Мены. В течение года твой муж не прислал ничего значительного.

Когда домоправитель удалился, Неферт снова улеглась на свое ложе и лениво промолвила:

– Я думала, что мы богаты.

– Мы могли бы быть богаты, – с горечью отметила Катути, но, увидев, что щеки Неферт снова вспыхнули, она добавила ласково: – Высокое положение налагает на нас большие обязательства. В наших жилах течет царская кровь, и взоры многих обращены на жену самого блестящего из героев царского войска. Пусть не говорят, что муж ею пренебрегает. Что-то Нему замешкался!

– Я слышу шум во дворе, – сказала Неферт. – Вероятно, явился наместник.

Катути снова посмотрела в сторону сада. Запыхавшийся раб объявил, что Бент-Анат, дочь царя, вышла из своей колесницы у ворот дома и направляется сюда вместе с царевичем Рамери.

Неферт встала и вместе с Катути пошла навстречу высоким гостям.

Когда мать и дочь склонились, чтобы поцеловать одеяние царевны, Бент-Анат отстранилась и сказала:

– Не подходите близко ко мне, жрецы еще не полностью очистили меня от осквернения.

– Несмотря на это, ты так же чиста, как око Ра! – воскликнул сопровождавший ее царевич, ее семнадцатилетний брат, который воспитывался в Доме Сети, но вскоре должен был покинуть его. Он поцеловал сопротивлявшуюся сестру.

– Я пожалуюсь Амени на этого шалуна, – с улыбкой сказала Бент-Анат. – Он непременно хотел сопровождать меня, ведь твой муж, Неферт, его идеал. А я не могла усидеть дома, так как должна сообщить вам приятную весть.

– От Мены? – спросила молодая женщина, прижимая руку к сердцу.

– Да, – ответила Бент-Анат. – Мой отец хвалит его и пишет, что при разделе добычи ему будет предоставлено право выбирать первым.

Неферт бросила на свою мать торжествующий взгляд, а Катути вздохнула с облегчением.

Бент-Анат погладила Неферт по лицу, как ребенка. Затем она увела Катути в сад и там попросила ее по-матерински помочь советом в важном деле.

– Отец мой, – начала она, – пишет мне, что наместник Ани сватается ко мне, и он советует вознаградить этого достойного человека за верность, отдав ему мою руку. Он только советует, а не приказывает.

– А ты что думаешь? – спросила Катути.

– А я, – решительно отвечала Бент-Анат, – должна отказать ему.

– Должна?

Бент-Анат утвердительно кивнула и добавила:

– Я уверена в этом и не могу поступить иначе.

– В таком случае тебе не нужен мой совет: ведь если ты что-то решила, повлиять на это не может даже твой родной отец.

– Этого решения не изменит даже ни один из богов, – твердо сказала Бент-Анат. – Но ты дружна с Ани, а я, уважая наместника, хочу избавить его от унижения. Постарайся уговорить его отказаться от этого сватовства. Я буду обращаться с ним так, как будто ничего не знаю о его письме к моему отцу.

Катути задумалась и опустила глаза. Затем она сказала:

– Наместник охотно проводит у меня свое свободное время в разговорах или за игрою, но я не знаю, следует ли мне говорить с ним о столь важных вещах.

– Сватовство – женское дело.

– А свадьба царевны – дело государственное, – возразила вдова. – Я понимаю: дядя сватается к племяннице, которая дорога ему, и он надеется, что она украсит вторую половину его жизни и сделает ее счастливее первой. Ани добр и мягок. Став твоим мужем, он исполнял бы малейшие твои желания и охотно подчинялся бы твоей твердой воле.

Глаза девушки сверкнули, и она, оживившись, воскликнула:

– Именно эта причина и заставляет меня решительно и твердо отказать ему! Неужели ты думаешь, что раз уж я наследовала гордость своей матери и решительный характер отца, то захочу иметь мужа, над которым могла бы господствовать и который согласился бы подчиниться мне? Как мало ты знаешь меня! Слушаться меня должны мои собаки, слуги и, если будет угодно божеству, мои дети. Покорных мужчин, которые станут целовать мне ноги, я найду сколько будет угодно, и, если захочу, то куплю сотню таких на невольничьем рынке. Двадцати женихам я отказала, и не из опасения, что они унизят мою гордость и покорят мою волю, но именно потому, что чувствовала себя равною им или даже выше их. Человек, которому я желаю отдать свою руку, должен быть существом высшего порядка, он должен быть тверже и лучше меня, я буду стремиться за могучим полетом его духа, смеясь над своей слабостью, и с благоговением прославлять его превосходство.

Катути слушала девушку, улыбаясь, – так опытные люди чувствуют свое превосходство над мечтателями. Потом она сказала:

– Может быть, подобные люди рождались в давние времена, но если ты надеешься в наше время встретить такого, то тебе придется носить девичий локон[69]69
  Отличительным признаком девушки из царствующей династии (а позднее и всякой знатной девушки) была прядь волос (или косичка), загнутая на конце и свисавшая вдоль щеки. Такую же прядь изображали у бога Гора-ребенка.


[Закрыть] до тех пор, пока он не поседеет. Наши мыслители – не герои, и наши герои – не мудрецы. А вот идут твой брат с Неферт.

– Согласна ли ты уговорить Ани отказаться от сватовства? – настойчиво спросила царевна.

– Я могу попытаться, в угоду тебе, – сказала Катути. Затем она полуобернулась к юному Рамери и сказала: – Глава Дома Сети, Амени, был в молодости таким человеком, как ты говоришь, Бент-Анат. Скажи нам, сын Рамсеса, кого считаешь ты выше всех среди своих друзей? Нет ли между ними кого-нибудь, кто бы заметно выделялся возвышенностью своих помыслов и силою ума?

Молодой Рамери взглянул удивленно на Катути и, смеясь, ответил:

– Все мы люди обыкновенные, делаем более или менее охотно то, что должны, а еще охотнее то, чего не должны делать.

– Неужели юноши, могучего умом, обещающего стать вторым Снофру[70]70
  Первый фараон IV династии, пользовавшийся большим уважением и в позднейшие времена. Во многих текстах говорится, что подобного ему не было. Относящиеся к его времени памятники – самые древние из дошедших до нас.


[Закрыть], Тутмосом или хотя бы Амени, нет в Доме Сети? – продолжала допытываться вдова.

– Есть такой! – решительно воскликнул Рамери.

– Кто же это?

– Поэт Пентаур, – ответил юноша.

На лице Бент-Анат появился яркий румянец, а ее брат продолжал:

– Он благороден и обладает возвышенным умом, и кажется, что все боги вселяются в него, когда он начинает говорить. Мы обыкновенно не прочь вздремнуть во время урока во дворе школы, но его слова увлекают нас, и если мы не всегда понимаем все его мысли, то мы все-таки знаем, что они возвышенны и правдивы.

Бент-Анат дышала прерывисто, а ее глаза были устремлены на губы брата.

– Ты знаешь его, Бент-Анат, – продолжал Рамери, – он был с тобою в хижине парасхита и во дворе храма, когда Амени объявил о твоем осквернении. Он прекрасен и строен, как Монту[71]71
  Египетский бог войны.


[Закрыть], и я нахожу, что он принадлежит к числу тех, кого нельзя забыть, даже раз увидав их. Вчера, после того как ты покинула храм, он говорил так, как никогда прежде. Он возвысил наши души. Не смейся, Катути, я до сих пор охвачен пламенем. Сегодня утром нам сообщили, что он удален из храма неизвестно куда и что он заочно прощается с нами. Никогда не считают нужным сообщать нам о причинах, но мы знаем больше, чем думают наши наставники. Говорят, будто он недостаточно строго отнесся к тебе и что вследствие этого они велели ему покинуть Дом Сети. Но мы решили все вместе просить о его возвращении. Молодой Анана написал главному жрецу письмо, под которым все мы подпишемся. Одному пришлось бы несладко, но со всеми они не могут ничего сделать. Может быть, они образумятся и вернут его. Если же нет, то мы все пожалуемся нашим родителям, а ведь они не из последних в этой стране.

– Да ведь это настоящий бунт! Будьте осторожны, мальчики! Амени и остальные пророки не позволят шутить над собою.

– Да и мы также, – со смехом сказал Рамери. – Если они не вернут Пентаура из ссылки, я попрошу отца перевести меня в школу Гелиополя или Хенну, и другие последуют за мной. Пойдем, Бент-Анат, я должен до захода солнца быть в своей западне – так мы называем школу. Но вот идет ваш малютка Нему!

Брат и сестра вышли из сада. Как только Катути и Неферт, провожавшие их, повернулись к ним спиною, Бент-Анат пожала руку брата с необыкновенной теплотой и сказала:

– Вы все берегитесь, будьте осторожны, но требование ваше совершенно справедливо, и я охотно помогу вам.

XI

Как только Бент-Анат вышла из сада Мены, карлик Нему подошел к женщинам с письмом. Он вкратце, но так комично рассказал о своих похождениях, что рассмешил их обеих. Катути, с совершенно несвойственною ей живостью, посоветовала ему быть осторожным, однако похвалила его за ловкость. Рассматривая печать на письме, она сказала:

– Это был удачный день: произошло много важного, а в будущем также ожидаются серьезные события.

Неферт прильнула к Катути и стала просить:

– Распечатай письмо, давай посмотрим, нет ли весточки от него.

Катути сломала восковую печать, пробежала письмо глазами, потрепала по щеке свою дочь и сказала, стараясь ее утешить:

– Может быть, твой брат написал вместо него: я не вижу ни одной строчки, написанной его рукою.

Неферт заглянула в письмо, но не для того, чтобы прочитать его, а единственно чтобы увидеть знакомый почерк своего мужа.

Подобно всем египтянкам из знатных семей, она тоже умела читать, и в первые два года своего замужества она частенько удивлялась и в то же время радовалась каракулям, выведенным на папирусе железной рукой ее мужа, писавшего ей, тогда как она в своих нежных пальцах держала тростниковое перо твердо и уверенно.

Внимательно просмотрев письмо, со слезами на глазах она сказала:

– Для меня ничего нет, я пойду в свою комнату, матушка.

Катути, поцеловав Неферт, удержала ее словами:

– Но послушай все же, что пишет твой брат.

Неферт отрицательно покачала головой, молча отвернулась и пошла в дом.

Катути не любила своего зятя, но была сильно привязана к своему легкомысленному красавцу сыну, копии ее покойного мужа. Юноша был любимцем женщин, самым веселым и жизнерадостным из всей знатной молодежи – отборных воинов, колесничих царя. Как подробно в этот раз описывал он все, с таким трудом державший в руках тростинку! Это было настоящее письмо, тогда как обыкновенно он в кратких выражениях просил о новых средствах для удовлетворения своих потребностей, будучи весьма расточительным.

На этот раз Катути была вправе ожидать от сына благодарности, так как она недавно послала ему значительную сумму, которую взяла из доходов своего зятя. Она начала читать. Чем далее погружалась Катути в чтение, справляясь с массой ошибок и неразборчивых фраз, нацарапанных ее любимцем, тем бледнее становилось ее лицо, которое она неоднократно закрывала дрожащими руками, роняя письмо. Нему сидел перед ней на земле и следил за каждым ее движением. Когда она с душераздирающим криком вскочила и прислонилась лбом к грубому стволу пальмы, он подкрался к ней, начал целовать ее ноги и вскричал с таким участием, что это поразило Катути, привыкшую слышать от своего шута только веселые или ядовитые фразы:

– Госпожа, госпожа, что с тобою случилось?!

Катути собралась с силами, повернулась к нему и попыталась заговорить, но ее помертвевшие губы не шевелились, а глаза смотрели так тупо и бессмысленно, как будто ее поразил столбняк.

– Госпожа, госпожа, – снова воскликнул карлик с невыразимой нежностью в голосе, – что с тобою? Не позвать ли твою дочь?

Катути сделала отрицательный жест и тихо проговорила:

– Негодяи, презренные!

Ее дыхание сделалось прерывистым, кровь прилила к щекам, глаза сверкали. Она наступила ногою на упавшее на землю письмо и зарыдала так громко, что карлик, еще никогда не видавший слез в ее глазах, сильно перепугался и воскликнул с укором:

– Катути!

Она горько засмеялась и сказала с дрожью в голосе:

– Зачем ты так громко произносишь мое имя? Оно обесчещено и опозорено. Как будут все торжествовать и злорадствовать! А я только что возносила хвалу этому дню. Говорят, что следует повсюду выказывать свое счастье и скрывать несчастье. Наоборот, наоборот! Даже боги не должны признаваться, что они довольны и полны надежд, так как и они злобны и завистливы.

– Ты говоришь о позоре, а не о смерти, – заметил Нему, – но я от тебя же научился, что все поправимо, кроме нее.

Эти слова подействовали ободряюще на отчаявшуюся женщину. Она быстро обернулась к карлику и сказала:

– Ты умен и, надеюсь, верен мне. Итак, слушай. Но даже если бы ты был самим Амоном, то не нашел бы способа спастись: его нет!

– Погоди, – остановил ее Нему, и его умные глаза встретили взгляд его госпожи. – Говори, в чем дело, и положись на меня. Если я и не смогу помочь, то молчать умею, это ты знаешь.

– Скоро даже дети станут болтать на улице о том, что содержится в этом письме, – сказала Катути с горечью. – Только Неферт не должна ничего знать о случившемся. Ничего, помни это! Но что я вижу? Наместник идет! Скорее, скорее! Скажи ему, что я внезапно захворала. Я не могу его принять теперь, не могу. Никого не впускать, никого! Слышишь?

Карлик удалился. Исполнив приказание госпожи, он возвратился, но нашел ее по-прежнему в лихорадочном возбуждении:

– Ну, слушай, – сказала она. – Сперва неважное, а потом невыразимо ужасное. Рамсес осыпает Мену знаками своего благоволения. Предстоял раздел военной добычи этого года. Были приготовлены горы сокровищ, и возничему царя было предоставлено преимущество пред всеми другими – он мог выбирать первым.

– Далее! – поторопил карлик свою госпожу.

– Далее? – повторила Катути. – Как достойный глава семейства позаботился о своих близких? Как почтил он свою покинутую жену? Каким образом он постарался освободить от долгов свои имения? Это – позор, это – гнусность! Он, смеясь, прошел мимо серебра, золота и драгоценных каменьев и, взяв в качестве добычи прекрасную пленницу, дочь государя данайцев, отвел ее в свою палатку.

– Какой стыд! – прошептал карлик.

– Бедная, бедная Неферт! – вскричала Катути, закрывая лицо руками.

– А еще что? – мрачно спросил Нему.

– Это… это… – начала Катути. – Но дай мне успокоиться, я хочу быть совершенно хладнокровною. Ты знаешь моего сына: он легкомыслен, но любит меня и свою сестру более всего на свете. Я, безумная, желая заставить его быть бережливее, красочно описала ему наше тяжелое положение. После упомянутого позорного поступка Мены, сын мой стал думать о нас и о наших нуждах. Его оставшаяся часть добычи была мала и не могла помочь нам. Товарищи его стали играть в кости на свои доли, он пустил в игру свою часть, надеясь выиграть и поправить наше положение. Но он проиграл, все проиграл… И наконец, – это ужасно, непостижимо! – он, думая о нас и только о нас, поставил против огромной суммы мумию своего покойного отца[72]72
  По дошедшим до нас сведениям, впервые заложили мумию предка при фараоне Древнего царства, которого Геродот называл Асесом. «Кто ставил этот заклад и не уплачивал долга, тому после смерти не предоставлялось места ни в гробнице его предков, ни в какой-либо другой усыпальнице. И потомкам его также отказано будет в погребении» (Геродот, II, 136).


[Закрыть]. И проиграл. Если он в течение трех месяцев не выкупит этот священный залог, то лишится чести[73]73
  Самое тяжкое наказание, применяющееся, вероятно, только к воинам.


[Закрыть], мумия достанется выигравшему, а на долю моего сына и на мою достанется позор и изгнание.

Катути закрыла руками лицо, а карлик пробормотал:

– Игрок и лицемер!

Когда его госпожа несколько успокоилась, он сказал:

– Это ужасно, но еще не все потеряно. Насколько велик его долг?

Катути сказала таким тоном, словно произносила проклятие:

– Тридцать вавилонских талантов[74]74
  Огромная сумма. Вавилонский талант – денежная и весовая единица, тяжелый вавилонский талант – 60,4 кг серебра.


[Закрыть]!

Карлик вскрикнул, точно его ужалил скорпион, и спросил:

– Кто решился ставить подобную сумму против безумного заклада?

– Сын госпожи Хатор, Антеф, который еще в Фивах проиграл имение своего отца.

– Который ни на одно пшеничное зерно не отступит от своих требований! А Мена?

– Как мог сын мой иметь с ним дело после такого случая? Бедный мальчик просит меня обратиться к наместнику за помощью.

– К наместнику? – переспросил карлик и покачал головой. – Невозможно!

– Я это знаю, но его положение, его имя!

– Госпожа, – сказал карлик со всей серьезностью, – не губи будущее ради настоящего. Если твой сын утратит честь при царе Рамсесе, то она может быть ему возвращена будущим царем Ани. Если наместник окажет тебе теперь эту громадную услугу, то он не будет считать себя обязанным тебе, когда наше дело увенчается успехом и он вступит на трон. Теперь он принимает твои советы, так как считает, что ты не нуждаешься в нем и хлопочешь о его возвышении единственно ради него самого. Но как только ты обратишься к нему с просьбой и он выручит тебя, ты станешь зависимой от него, что крайне нежелательно. Сознание того, что ты используешь его в своих целях, будет для него тем неприятнее, чем труднее будет ему теперь достать для тебя такую большую сумму. Тебе известно его положение.

– Он весь в долгах, я знаю это.

– Как тебе этого не знать, – вскричал карлик, – если ты сама побуждаешь его к огромным расходам! Великолепными празднествами он приобрел расположение народа; будучи попечителем Аписа, он в Мемфисе растратил целое состояние[75]75
  Когда при Птоломее I Сотире умер бык Апис, его попечитель истратил на погребение не только отпущенные ему деньги, но еще взял взаймы у фараона 50 серебряных талантов. А в эпоху Диодора попечители Аписа расходовали для этой цели до 100 талантов.


[Закрыть]; тысячами талантов награждал он военачальников, отправившихся в Эфиопию и снаряженных за его счет. А чего ему стоят шпионы в лагере царя? Это тебе известно. Он в долгу у большинства богачей нашей страны, и это хорошо, так как чем больше у него кредиторов, тем больше и союзников. Они рассуждают так: «Наместник – несостоятельный должник, царь Ани будет с благодарностью возвращать долги».

Катути с удивлением посмотрела на карлика и сказала:

– Ты знаешь людей.

– К сожалению, – согласился Нему. – Не прибегай к помощи наместника и, вместо того чтобы принести в жертву труды многих лет, а также будущее величие свое и своей семьи, пожертвуй лучше честью своего сына.

– И моего мужа, и моей собственной! – вскричала Катути. – Да знаешь ли ты, что это значит? Честь – это такое слово, которое раб может произнести, но значение его он никогда не будет в состоянии понять. Вы потираете место, по которому вас бьют, а мне каждый палец, которым с презрением укажут на меня, нанесет такую рану, как и копье с отравленным наконечником. О бессмертные боги, к кому мне обратиться за помощью?

И она снова в отчаянии закрыла руками лицо, точно желая скрыть свой позор от собственных глаз.

Карлик смотрел на нее с состраданием, затем он сказал уже другим тоном:

– Помнишь ты алмаз, выпавший из лучшего кольца Неферт? Мы искали его, но не нашли. На следующий день, проходя через комнату, я наступил на что-то твердое. Я нагнулся и нашел потерянный камень. Что ускользнуло от благороднейшей части лица, от глаза, то найдено грубой презираемой подошвой, и, может быть, малышу Нему, рабу, не знающему, что такое честь, удастся придумать средство спасения, которое не явилось высокому уму его госпожи.

– Что ты замышляешь?

– Спасение, – ответил карлик. – Правда ли, что твоя сестра Сетхем была у тебя и что вы помирились?

– Да.

– В таком случае иди к ней. Никогда люди не чувствуют бóльшего желания оказывать услуги, как после примирения, и к тому же Сетхем – твоя сестра и у нее нежное сердце.

– Она небогата, – возразила Катути. – Каждая пальма в их саду – наследство ее мужа и принадлежит ее детям.

– И Паакер был у тебя тоже?

– Да, но, разумеется, только вняв просьбам своей матери, – заметила Катути. – Он ненавидит моего зятя.

– Я знаю это, – пробормотал карлик. – Но если его попросит Неферт?

Вдова внезапно выпрямилась, пылая негодованием. Она чувствовала, что слишком многое позволила карлику, и приказала ему оставить ее одну.

Нему поцеловал край ее одежды и робко спросил:

– Следует ли мне забыть, что ты доверяла мне? Ты более не позволяешь мне продолжать думать о спасении твоего сына?

Несколько мгновений Катути колебалась, затем сказала:

– Ты мудро определил, что мне следует делать. Быть может, бог укажет тебе, что я должна предпринять. Теперь оставь меня одну.

– Буду я нужен тебе завтра утром?

– Нет.

– В таком случае я отправлюсь в Город мертвых и принесу жертву.

– Так и сделай, – согласилась Катути и пошла в дом, держа в руке роковое послание своего сына.

Нему остался один. Задумчиво глядя в землю, он пробормотал себе под нос:

– Они не должны подвергнуться бесчестью теперь, не должны, иначе все пропало. Мне сдается… похоже, что… Но прежде чем я снова открою рот, я отправлюсь к своей матери: она знает больше, чем двадцать пророков.