Электронная библиотека » Георгий Богач » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Бегство из психушки"


  • Текст добавлен: 10 декабря 2015, 17:00


Автор книги: Георгий Богач


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Вы назначили моим больным инъекции аминазина?! В цивилизованных странах он уже запрещен!

– Мне не оставалось ничего другого, потому что применяемая вами так называемая гештальт-терапия только усилила и обострила их болезни. Вы принесли им краски, бумагу и ручки. Они начали рисовать и писать, что совершенно разбалансировало их психику и вывело ее из равновесия. У них начался бред. Им даже показалось, что их обыскивали. Это признаки мании преследования с галлюцинациями. Их психика прогрессивно разрушается. Гештальт-терапия ускоряет этот процесс.

– Вы не хуже меня знаете, что Кошкаров и Вородкин – вполне нормальные люди. У них адекватная реакция на сегодняшний обыск. Бумагу, краски, пастель и ручки я принесла им с разрешения Николая Павловича, чтобы творчество укрепило их личности.

– Мозг ваших больных, изнуренный вялотекущей шизофренией, дополнительно разрушается так называемым «творчеством», или, как вы говорите, «арт-терапией». Поэтому у них начались перевозбуждение и бред. Им введут аминазин для их же пользы. Ваша гештальт-терапия, или как там ее, нарушила у них баланс в структуре «Я» между социализированным и бессознательным «Я» в сторону преобладания супер-Эго. Это же азы психиатрии, которые вы обязаны знать как азбуку. Если надо, то вашим больным введут и сульфазин в четыре точки, чтобы обездвижить их, пока они не наделали глупостей. Ведь мания преследования чревата применением маньяками любых предметов, попавших к ним в руки, как оружия самозащиты от тех, кто, как им кажется, хочет на них напасть. В том числе и от вас. Берегитесь своих больных, а не заигрывайте с ними. Возможно, вы, как начинающий врач, и не знаете, как делаются уколы сульфазина. Тогда я вам расскажу. Сульфазин, или, как говорят бывалые психи, «серу», вводят под лопатки и в ягодицы. Блокируются движения рук и ног. Невыносимая боль и температура в сорок градусов, жар и жажда заставят их забыть о «творчестве». Это спасет от разрушения ядра их личностей. Я поручу сделать уколы сульфазина Александру Петровичу Изеринскому – фельдшеру с большим стажем. Если понадобится, то он сможет обездвижить даже медведя. Санитары Стас Мазур и Николай Ковба помогут ему утихомирить этих «творцов».

– Но лечащий врач я, и я решаю, как лечить вверенных мне больных.

– Как ответственный дежурный по больнице я отвечаю за всех больных, которые в ней находятся. И я решаю, в каком лечении они нуждаются во время моего дежурства. Сейчас я пойду в седьмое отделение, а вы останетесь здесь и будете меня ждать.

Фильчаков вышел из кабинета.

Софья набрала номер домашнего телефона Николая Павловича Соколова.

– Слушаю вас.

– Николай Павлович, – по телефону и в больнице она обращалась к Соколову на «вы». – Фильчаков назначил больным Кашкарову и Вородкину лошадиную дозу аминазина, не согласовав это со мной как лечащим врачом. Он же грозится назначить им инъекции серы в четыре точки. А все потому, что Кошкаров нарисовал на него шарж, а Вородкин подписал его эпиграммой.

– И что же это за эпиграмма?

Софья повторила двустишие Вородкина.

– Ох уж эти мне диссиденты. Они готовы воевать с кем угодно, за что угодно, где угодно и как угодно. Побыстрее выпишите их отсюда, пусть пишут эпиграммы у себя в Москве. Успокойтесь и ждите меня в кабинете дежурного врача.

– Хорошо.

Через пятнадцать минут в кабинет ответственного дежурного вошли Соколов и Нежков.

– Софья Николаевна, сам Владимир Андреевич Нежков любезно согласился проконсультировать ваших больных и решить вопрос об их выписке из больницы. Вы покажите ему своих больных, а я пока побуду здесь. Скажите Фильчакову, чтобы не предпринимал никаких действий и немедленно шел ко мне.

Софья повела Нежкова на седьмое отделение. Когда они вошли во вторую палату, то увидели, что санитар Ковба завернул Кошкарову руки за спину и коленом прижал его лицом к больничной койке. Санитар Мазур прижал лицом к койке Вородкина. Фельдшер Изеринский и медсестра Седова набирали в шприцы растворы.

– Что здесь происходит? – спросила Софья.

– Вам лучше отсюда уйти, Софья Николаевна. Мы тут сами справимся. Больные буйные, могут вырваться и напасть на вас, – сквозь зубы процедил Изеринский. Вены на его лбу вздулись, а глаза сладострастно мерцали в предчувствии расправы.

– А вот этот молодчик, – Седова показала лицом на Антона Кошкарова, – хотел меня изнасиловать.

– Изнасиловать? Вас?! – Софья оценивающе посмотрела на сплющенную, как у лягушки, фигуру Седовой. – И как же это происходило?

– Софья Николаевна, когда вы выходили из этой палаты, то забыли закрыть за собой дверь на ключ. Антон тайком вышел вслед за вами, подождал, пока вы покинете отделение, схватил меня, потащил в дежурку и стал срывать с меня одежду. Я еле от него отбилась. А когда ему на подмогу прибежал Вородкин, я вызвала санитаров.

– Это неправда, – сказал Вородкин, – она сама затащила Антона к себе. Она давно пытается уложить Антона в свою койку. Об этом даже санитары знают. А сегодня я побежал в дежурку, чтобы помочь Антону и быть свидетелем того, что Галина Седова его домогалась.

– Рассказывайте все по порядку, с самого начала, – вмешался в разговор Нежков. – Как вы могли вызвать санитаров, когда Антон затащил вас в дежурку? Криком, по телефону или каким-либо иным образом? Санитары, как я понимаю, были в другом здании и не могли вас услышать.

– А это еще что за дедок здесь права качает? – спросил санитар Ковба, не поднимая головы.

– По-моему, этот дедок лежал у нас на втором отделении. Это, кажется, отец Шитика, которого сынуля сбагрил в нашу психушку, чтобы захапать себе его дом и имущество. Богатенький дедок, – ответил санитар Мазур.

– Прекратите немедленно. Это академик Нежков, – сказала Софья.

– Да? Тогда извиняюсь, – Ковба улыбнулся, показав железный зуб. – У вас, академиков, своя работа, а у нас, санитаров, своя. Мы люди необразованные и отличить академика от доходяги не можем. Тем более что вы без халата. Так мы будем делать уколы этим придуркам или нет?

– Я не назначала своим больным инъекций аминазина, – сказала Софья. – Галина Ивановна, идите на свой пост. Александр Петрович, ваша помощь здесь больше не нужна – вы свободны. Ковба и Мазур, вы тоже свободны.

– Инъекции назначил я как ответственный дежурный, – сказал незаметно вошедший в палату Фильчаков.

– Анатолий Иванович, вас срочно вызывает Николай Павлович Соколов. Он передал вам, чтобы вы не предпринимали никаких действий и что он ждет вас в кабинете ответственного дежурного по больнице, – сказала Софья.

– Иду, иду. Этих больных пока не трогайте, – сказал Фильчаков Седовой. – А вы наведите наконец порядок в своем отделении и не устраивайте в нем кружков рисования, – сказал он Софье и вышел из палаты.

– Располагайтесь по своим койкам, успокойтесь и приготовьтесь к осмотру академика Нежкова, – сказала Софья Кошкарову и Вородкину.

Когда больные улеглись на свои койки, Владимир Андреевич надел очки и подошел к койке Кошкарова.

– Что вас беспокоит? – спросил он.

– Меня? – переспросил Кошкаров, потом умолк и уставился на Нежкова.

Нежков открыл было рот, чтобы что-то сказать, но осекся и с удивлением посмотрел на Кошкарова.

Напряженное молчание прервал Кошкаров.

– Вы удивлены, Владимир Андреевич, что я еще жив? Вы за мной сюда приехали? Кто же вам донес, что я здесь?

– Не понимаю, о чем это вы, – Владимир Андреевич отвернулся от Кошкарова и обратился к Софье: – Софья Николаевна, почему вы консультируете своих больных, не показав мне их истории болезни?

– Извините. Сейчас я их принесу. По-моему, истории на сестринском посту.

Как только Софья вышла из палаты, Нежков наклонился к Кошкарову:

– В ваших же интересах сделать вид, что вы меня не знаете.

– Значит, это все-таки вы. А я уж думал, что ошибся. В СССР вы получили звание заслуженного деятеля науки за то, что нормальных людей превращали в ненормальных, а в России за что? За то, что ненормальных превращаете в нормальных? Это намного круче, это уже на шнобелевскую премию тянет.

– Я и раньше говорил, что главный ваш враг – это ваш язык. Давайте договоримся так: вы помалкиваете, а я о вас забываю. Вас выписывают, вы возвращаетесь к себе в Москву и спокойно занимаетесь там живописью. Идет?

– Но вы же приехали сюда не для того, чтобы меня выписывать?

– Не придавайте себе такого большого значения. Я приехал сюда не из-за вас. Я даже не думал, что увижу вас здесь. Вы же… умерли в Корецком. Не будем ворошить прошлое. Времена изменились.

– Раз вы приехали сюда, то подчищаете хвосты. В этой больнице, наверное, немало людей, которых вы сослали из Москвы с диагнозом «вялотекущая шизофрения». За этим диагнозом можно спрятать все что угодно и всех кого угодно.

– Не ройтесь в прошлом, Кошкаров. Будущее неизвестно, а прошлое опасно. Можно наткнуться на ржавую невзорвавшуюся мину. Я напишу в вашей истории болезни, что в дальнейшем лечении вы не нуждаетесь, и вас выпишут отсюда. У меня к вам только один вопрос: кто перевел вас сюда из психбольницы в Корецком – Астахов или Ерманович?

– Вы удивитесь, но на ваш звонок из Москвы в корецкую психушку отвечал я, а не доктор Ерманович, которым я представился. Я тогда как раз сидел за столом в ординаторской и пил чай. Я сказал вам, что Кошкаров умер, и вы мне поверили.

– И впустила вас в ординаторскую, конечно же, женщина, которую вы обаяли? Врач или сестра? Вы верны себе, ваш почерк не изменился. Вы опять впутали в свои дела женщину. Помню, там работала психиатром Серафима Вениаминовна Вишнякова. Черноглазая такая. Это она перевела вас сюда?

– Не помню.

– А я сам у нее спрошу. Сейчас позвоню в Корецкое и спрошу.

– Вам придется звонить в Хайфу. Теперь она живет там. Только думаю, что она вас далеко пошлет. Вы же помните ее острый язык.

– И вы ей, конечно же, поплакались в жилетку, рассказали о печальной судьбе непризнанного художника и о том, какую роль в ней сыграл я. Она вас за муки полюбила, а вы ее за состраданье к ним. Вы, как всегда, используете женщин в личных целях.

– А вы в общественных? Групповуху любите?

– Не ерничайте, Кошкаров. Поймите, что я был всего лишь колесиком в системе, которой вы мешали не столько своими делами, сколько своим языком. И ваше счастье, что эта система расправилась с вами моими руками. Я поступил с вами гуманно – просто сослал вас из Москвы в закрытую психиатрическую больницу, расположенную среди лесов и озер, в экологически чистом месте. Людей с детства учат говорить, а вас надо было учить молчать. И мой вам добрый совет: даже сейчас, при так называемой гласности, научитесь держать язык за зубами, чтобы у вас опять не было неприятностей.

– Не верю своим ушам – передо мной оправдывается сам академик Нежков! Зубчатое колесо машины подавления инакомыслия оправдывается перед тем, кого раскрошило в порошок. Не оправдывайтесь, Владимир Андреевич. Колесо не выбирает, кого крошить. Оно методично, без злости и жалости крошит всех, кого к нему проталкивают другие колеса. Вы часть механизма, который уже насквозь проржавел, но все еще по инерции движется, хватая пустой воздух, песок и тех, кто в нем застрял. Этот механизм пойдет на переплавку, но перед этим наделает еще немало гнусных дел. Мне интересно только, кто меня сдал. Это с подачи Громова-Купцова меня упекли в психушку? – Кошкаров преобразился. На его щеках появился едва заметный румянец, темные глаза загорелись, губы порозовели.

– А вы неглупый человек, Кошкаров. И не такой наивный, каким казались. Но вы были не там, не с теми и делали не то. Вам бы вовремя переметнуться к нам, как это сделал Громов-Купцов. Он сдал не только вас. Он сдал всех, кого мог. У него ни к кому не было ни привязанности, ни симпатии. Народ восхищается разоблачителями, обличителями и правдоискателями, но для нормальной работы общественного механизма нужны молчаливые, послушные и как бы ничего не замечающие исполнители. Именно на них и держится любая система, включая творческие союзы, в одном из которых состояли и вы. Чтобы сделать карьеру, надо быть частью чего-то, а не чем-то или кем-то. Понимаете? О камень на ровном месте спотыкаются, а по ровно уложенным камням, то есть по дороге, ходят не падая и не ушибаясь. Разве это трудно понять? Громов-Купцов получил орден «За заслуги перед Отечеством» из рук самого Бориса Николаевича. Громов-Купцов и при демократах остался живым классиком. Портреты, написанные им, попали в учебники и справочники. Его трогать никому нельзя! Забудьте о том, что он писал портреты с фотографий и позаимствовал у вас несколько удачных сюжетов. Победителей не судят. Пушкин тоже не стеснялся брать чужие сюжеты и делать из них шедевры, «Маленькие трагедии» например. Забудьте про свои обличения и разоблачения и молча пишите портреты тех, кто еще будет вам позировать. Работайте и не путайтесь ни у кого под ногами. Времена чемоданов с компроматами прошли. Тихо сидите в своей норке и потихоньку тащите в нее заработанные зернышки, крошки и копеечки. Вот так-то! Вам и делать-то много не надо: вам просто надо знать свое место и никуда не соваться!

– Владимир Андреевич, у меня уже нет ни сил, ни желания кому-то что-либо доказывать, кого-либо изобличать и с кем-либо бороться. Хочется покоя, холста и красок. Так когда меня выпишут из этой богадельни?

– Завтра-послезавтра. Давайте разойдемся тихо и по-хорошему, как умные люди.

– Давайте.

В палату вернулась Софья Николаевна.

– Вот, я нашла истории болезней Кошкарова и Вородкина.

– А я вас уже заждался. Странно, что лечащий врач не знает, где находятся истории болезни его больных, и вынужден их искать. Одного больного я посмотрел, а второй больной спит, так что будить его не будем. Пусть отдохнет. Посмотрю его завтра. А сейчас я запишу в историю болезни больного… э-э-э… как его фамилия?

– Кошкаров.

– Да, да. Я запишу свое заключение о состоянии психики больного Кошкарова и о ваших дальнейших действиях. Пойдемте в ординаторскую.

Софья провела Владимира Андреевича в бывшую ординаторскую.

– А где остальные врачи вашего отделения? – посмотрев на пустые столы, спросил он.

– Я работаю здесь одна. Готовлю больных к выписке и переводу в другие отделения. А это отделение освобождается для ремонта.

Нежков расположился за столом у окна.

– И кого же вы предполагаете выписать?

– Кошкарова и Вородкина.

– Вот как! Пригласите сюда главврача Соколова. Этот вопрос мы обсудим с ним.

Владимир Андреевич достал из кармана пиджака ручку с золотым пером и стал что-то писать в истории болезни Кошкарова.

Софья набрала номер телефона дежурного по больнице. Фильчаков поднял трубку.

– Анатолий Иванович, передайте, пожалуйста, Николаю Павловичу, что его приглашает к себе академик Нежков. Он в моем кабинете.

– Сейчас.

Владимир Андреевич продолжал что-то писать убористым почерком в истории болезни Кошкарова. Когда в кабинет вошел Соколов, Нежков все еще писал.

– Вы меня вызывали, Владимир Андреевич?

– Вызывал, уважаемый Николай Павлович, для того чтобы поговорить с вами о больном Кошкарове в узком кругу – вы, я и его лечащий врач. О его выписке не может быть и речи, потому что я опасаюсь не только за его психику, но и за его здоровье в целом и даже за его жизнь. Ваша молодая и, я бы сказал, талантливая ученица Софья Николаевна Валко из лучших побуждений проводила с ним сеансы гештальт-терапии, чередуя их с психоанализом и арт-терапией. Но благими намерениями, как известно, выстлана дорога в ад. Очаровательная Софья Николаевна переборщила. С молодыми врачами это бывает. Даже талант не заменит опыта. Она перегрузила ослабленную психику больного Кошкарова, и его нервная система истощилась до того уровня, за которым – суицид и смерть. Да, да, я не оговорился. Такие случаи в моей практике уже бывали, и не раз. Кстати, этот клинический случай послужит неплохим и весьма поучительным материалом для научной статьи в журнале, главным редактором которого я являюсь. Написать научную статью я вам помогу, Софья Николаевна. Настоящий психиатр должен уметь анализировать свою работу и писать научные статьи. Художник Кошкаров, страдающий психическим заболеванием, несколько лет не бравший в руку простого карандаша, вдруг дорвался до кисти и пастели и перегрузил свою психику, и без этого расшатанную гештальт-терапией. У Кошкарова начался бред, в котором воспоминания, догадки, предположения и страхи смешались с искаженной действительностью. Дошло до смешного, – Владимир Андреевич раскрыл свой капканообразный рот и рассмеялся, – Кошкаров вдруг «узнал» меня, хотя, конечно же, никогда не видел, и стал даже в чем-то обвинять. Я, правда, не понял, в чем именно. Седативные средства, психотропные препараты, мощные снотворные – вот что ему для начала нужно. Он находится между двух огней: с одной стороны, лавинообразно начавшееся обострение болезни, с другой – ослабленный организм, который может не выдержать необходимой терапии. Образуется замкнутый порочный круг, когда одно действие усиливает другое. И возможен любой исход, даже летальный.

– Владимир Андреевич, за то, что вы указали нам на наши ошибки, большое спасибо, – сказал Николай Павлович. – Мы их, конечно же, учтем. Но думаю, что и трагедии из этого делать не надо. Выпишем Кошкарова на амбулаторное наблюдение по месту жительства. Пусть там, в Москве, им и займутся. Там и возможностей побольше, чем у нас. Из Москвы пришел то ли приказ, то ли совет: всех больных, страдающих вялотекущей шизофренией, выписывать под наблюдение участкового врача по месту жительства для уточнения их истинного диагноза. Выпишем этих двух москвичей, и, как говорится, баба с воза – коням легче. А?

Нежков поднялся, распрямив свою костистую фигуру.

– Об этом мы с тобой поговорим по дороге домой. Не будем мешать Софье Николаевне дежурить. Вы, Софья Николаевна, не обижайтесь на мое старческое ворчание. Учитесь, слушайте, что говорят старшие, и набирайтесь собственного опыта. А сейчас идите к ответственному дежурному по больнице. Он наверняка вас уже заждался. Убежден, что из вас получится толковый врач. А от ошибок никто не застрахован. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. На ошибках учатся.

– А как же мне быть с Кошкаровым? – вырвалось у Софьи.

– Между нами говоря, Софья Николаевна, он уже не жилец на этом свете. Поверьте мне, старому и опытному врачу. Я же не всегда был академиком. Более десяти лет я проработал на периферии и такого насмотрелся, что ни в одном учебнике не прочитаешь. Опыт, опыт и еще раз опыт – вот что надо истинному психиатру. Как говаривал мой наставник, учитесь не у книг, а у больных: они расскажут вам о болезни больше любого учебника. А на больного Кошкарова я бы на вашем месте начал писать посмертный эпикриз. Вы, наверное, еще ни одного посмертного эпикриза не писали? Вот и поучитесь! Это тоже надо уметь!

Софья вышла из своего кабинета. Тяжелый взгляд академика Нежкова словно выталкивал ее из двери.

Глава 4. Побег

Когда Софья вошла в кабинет ответственного дежурного по больнице, тот смотрел телевизор сидя на диване, протертом до ниток седалищами нескольких поколений психиатров.

– Анатолий Иванович, разрешите мне еще раз сходить на седьмое отделение и посмотреть, как себя чувствуют мои больные.

– Почему же вы не думали о своих больных раньше, когда проводили им сеансы гештальт-терапии? Ее нет в перечне лечебных процедур министерства здравоохранения, рекомендованных для лечения вялотекущей шизофрении.

– В этом перечне скоро не будет и самой вялотекущей шизофрении. Я хочу еще раз осмотреть своих больных и откорректировать их лечение.

– Но согласуя его со мной – с ответственным дежурным по больнице.

– Тогда нужна будет ваша подпись под назначениями, чтобы было ясно, от чего именно изменилось состояние больного в ту или иную сторону.

– А вы, оказывается, крючкотвор и перестраховщица! Никогда бы не подумал такого о молодом враче. Перестраховщиками становятся намного позже, с появлением отрицательного опыта, – Фильчаков выпятил нижнюю губу и укоризненно покачал головой. – Всего в параграфы и пункты не впишешь и не втиснешь! Главное лекарство для больного – это сочувствие, доброта и внимание врача. Ладно, экспериментируйте на своих больных, как на кроликах, и назначайте им лечение сами, раз уж вы такая самостоятельная. Хм! У вас редкое сочетание бесшабашности с прагматичностью и холодным канцелярским расчетом. Психологи говорят, что бесшабашность приводит к психологическому срыву, а холодный расчет переходит в цинизм. Перед вами открывается прекрасная перспектива – стать циником с сорванной психикой! А где же ваш молодой порыв, где стремление помочь больному, жертвуя собой, где отчаянность и бескомпромиссность? Их нет! Они остались в нашем поколении, которое, недосыпая ночей, питаясь всухомятку, неделями не видя семьи, разработало для вас лечебные методики, их испытало и преподнесло вам на блюдечке, мол, берите, пользуйтесь, применяйте! Скажу вам как коллега коллеге, как психиатр психиатру, что наше поколение все свое время тратило на больных, отрывая его от так называемых радостей, удовольствий и наслаждений. Мы думали над судьбами больных в ущерб собственной судьбе. Мы отдавали все свои силы, чтобы вернуть больных к полноценной жизни, ибо чем больше отдаешь, тем больше получаешь! А что оставите следующему поколению вы, молодые? Наши подписи под назначениями вашим больным? Чтобы построить здание, нужен крепкий фундамент. Этот фундамент знаний и опыта заложили мы, ваши наставники. Вы же сомневаетесь в его прочности и строите свое здание на песке. Ливень действительности размоет песок, и хлипкое здание, построенное на нем, обрушится и погребет вас под своими обломками. Берегитесь! Не окажитесь среди руин!

Софья заметила, что самую простую мысль Фильчаков, бывший парторг больницы, топил в словесном потоке, приправленном пионерскими лозунгами и прописными истинами. «Сочетание демагогии, ограниченности и детской наивности», – определила Софья умственный уровень Фильчакова.

– С вашего разрешения я все-таки схожу на свое отделение.

– Идите, идите, исправляйте свои ошибки, – Фильчаков укоризненно покачал головой и обреченно махнул рукой, – а я пока новости по телевизору посмотрю. Узнаю, что еще демократичного произошло в нашей стране, что еще ценного мы приобрели кроме молодых специалистов, ловящих нас на каждом слове.

Софья направилась к своему отделению.

Седова спала на кровати в дежурке и, когда Софья проходила мимо, всхрапнула и повернулась на другой бок.

Софья открыла ключом дверь в палату № 2. Кошкаров и Вородкин спали.

– Поднимайтесь, вам надо отсюда уходить! – сказала Софья каждому из них на ухо.

В дверь кто-то осторожно постучал. Софья подошла к двери и спросила:

– Кто там?

– Это я, Виталий, – тихо ответил молодой голос.

– Виталий? Тебе чего?

– Я все знаю и хочу вам помочь. Я давно помогаю этим двум москвичам, а они делятся со мной своими бедами.

– Мне не нужна твоя помощь.

– Нужна, нужна. Вы одна не справитесь.

Виталий, фельдшер приемного покоя добываловской психушки, начал ухаживать за Софьей в тот же день, когда она появилась в больнице. Он постоянно дарил ей цветы, а как-то пришел к ней домой и прочитал свое стихотворение о неразделенной любви. Софья достала из холодильника бутылку коньяка, и они с Виталием ее выпили. Это его удивило. Еще больше его удивило то, что она молча взяла его за руку и повела в спальню. Потом она узнала, что он не пропускает ни одной новой юбки, появившейся в больнице. При случае она сказала ему, чтобы он забыл о ее минутной женской слабости. Он тихо ей ответил, что с главврачом ее слабость длится намного дольше, и получил звонкую оплеуху.

Они старались не попадаться друг другу на глаза, а при встречах сухо здоровались.

Софья открыла дверь и впустила Виталия в палату.

– Вы хотите устроить им побег, – Виталий показал пальцем на койки, где лежали Кошкаров и Вородкин. – Не бежать им надо, а утопиться в озере и спрятать концы в воду!

– Что?!

– Вы меня неправильно поняли, Софья Николаевна. Мы просто оставим на берегу Добываловского озера их одежду и прощальную записку. А потом спрячем их куда-нибудь, пока о них не забудут.

Кашкаров и Вородкин поднялись с постелей.

– Проснулись? – спросила Софья. – А теперь скажите, кто из вас знает академика Владимира Андреевича Нежкова?

– Я лежал у него на обследовании в московском Институте психоневрологии. После трех месяцев осмотров неврологов, психиатров, электроэнцефалограмм, рентгенограмм черепа и позвоночника мне поставили диагноз «вялотекущая шизофрения» и направили лечиться в закрытую психиатрическую больницу в Корецкое. На моем направлении стояла литера «Д». В Корецком больница покруче этой, и, если бы не доктор Вишнякова, я бы там пропал. Вишнякова сказала мне, что литера «Д» означает «диссидент» и с этим клеймом выбраться из психушки невозможно. Она перевела меня в Добывалово, чтобы мой след потерялся. Сегодня Нежков узнал меня, но мы с ним нормально поговорили, и он обещал завтра же выписать меня из больницы.

– Сейчас вам надо отсюда бежать.

– Почему?

– Нежков поручил мне написать на вас посмертный эпикриз. Вы обречены.

– Куда же мы побежим?

– Для начала вы поживете у меня, а потом мы что-нибудь придумаем.

– Нет, нет, – возразил Виталий. – Жить вы будете в пустующем доме моего деда в деревушке Яблонька. Это недалеко отсюда – пешком дойдем. Чтобы вас приняли за сезонных рабочих, начнете чинить крышу этого дома – она здорово прохудилась, стены утеплите, смените электропроводку, зимний туалет оборудуете. Отпустите бороды, загорите и приживетесь в этой деревне как свои. В этой деревне всего две старухи живут, остальные либо умерли, либо разъехались.

– Кошкаров – художник, а Вородкин – поэт, вряд ли они умеют работать топором и пилой.

– Научатся, это дело нехитрое. Трудотерапия восстановит им психику лучше любого лекарства. Их, как утопленников, среди живых искать не станут. Раз вы поэт, то и напишите прощальное письмо, – обратился он к Вородкину. – Мол, мы с другом устали от жизни, не видим в ней смысла и не хотим больше мучиться. Прощайте и простите. Придумайте что-нибудь пожалостней, так чтобы слезу прошибало.

Вородкин достал бумагу и шариковую ручку, спрятанные в ножке кровати, и, стоя на коленях, стал писать на табуретке. Писал он медленно, обдумывая каждое слово.

– Вот и все, – протянул он Виталию листок.

Виталий прочитал прощальную записку и уважительно покачал головой:

– Сильно написано, я и сам чуть не расплакался. А теперь нам пора.

Они вышли из палаты.

– Идите вперед, – сказал Виталий Софье. – Я сейчас.

Он бесшумно проскользнул в дежурку и вернулся оттуда с ключами, которые вытащил из кармана спящей медсестры Седовой. Осторожно, на цыпочках они прошли к входной двери, Виталий открыл ее ключом, и все вышли на улицу. Виталий снова закрыл дверь, и беглецы растворились в темноте.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации