Текст книги "Это было в Праге. Том 2. Книга 3. Свет над Влтавой"

По пути на виллу Обермейер решился спросить полковника, который сопровождал его до Регенсбурга:

– Надеюсь, мне можно узнать, с кем я сейчас беседовал?

Полковник ответил:

– С господином Борном.

Вот оно что! Так. Теперь все окончательно прояснилось. Фамилия Борн говорит о многом. Об очень многом. Не обязательно нужно встречаться с Борном, чтобы знать, кто он. Борн – это Управление стратегических служб США. Это – история. В сорок первом году гестапо стало известно об учреждении УСС. Правда, вначале оно не называлось управлением и представляло собою более скромное учреждение. Во главе его был поставлен генерал Уильям Доновэн, а к работе привлечены такие лица, как бывший посол США в Германии Хью Вилсон, брат сенатора-республиканца Фостера Даллеса Аллен Даллес, один из создателей «американского легиона» – Бакстон, двоюродный брат Черчилля Раймонд Гест, родственник известного американского магната Меллона Поль Меллон, нынешний советник посольства США в России Джордж Кеннан. По одному этому можно было предвидеть, чем станет это учреждение в недалеком будущем и какие надежды возлагает на него правительство США.

Кого-кого, а уж генерала Доновэна гестапо прекрасно знало. В довоенные годы он был американским наблюдателем в Европе, а затем при войсках Франко в Испании. В то время, когда гестапо (и лично Обермейер) душили движение сопротивления в Чехии и Словакии, они уже явно начали ощущать соседство незримого помощника в лице представителей Доновэна.

В конце сорок второго года Аллен Даллес со своим помощником Ноэлем Филдом обосновались в Берне. Наивно думать, будто гестапо не догадывалось о подлинной роли этих американских «патриотов». Гестапо не только догадывалось, но и многое знало. Знал кое-что и Обермейер. Разнообразные слухи проникали через границы и огненные рубежи во дворец Печека.

В сорок втором году болтали о том, что у Даллеса и Филда всегда могут найти себе работенку не только американцы, англичане и французы, но и немцы, австрийцы, венгры, что деньжат у них на всех хватит.

В сорок третьем году без конца склонялись имена адмирала Канариса и обергруппенфюрера СС Кальтенбруннера. Эти имена связывались с именем все того же Даллеса. Ходили слухи и о том, что верных людей УСС можно найти в германском министерстве иностранных дел и даже в гестапо. При этом намекали на Канариса, на германского вице-консула в Цюрихе Гизевиуса и на других сановитых немцев.

Позднее, в конце сорок четвертого года, имя Борна стало встречаться в обзорах гестапо. Борна видели то в Берне, на Гаррнгассе или на Набережной Вильсона в доме № 39; то в Каире, где ждал приговора истории недозревший югославский король Петр, потерявший свое королевство; то в Лондоне, где один из отделов УСС проводил работу по использованию движения сопротивления в оккупированных немцами странах в полном контакте с Интеллидженс сервис.

Прошлое Борна пытались «просветить». Доходили сведения, что Борн доверенный человек Уолл-стрита и что о нем много интересного мог бы рассказать Аллен Даллес. Всюду этот Даллес!

Как-то на одном из совещаний в гестапо оберштурмбаннфюрер СС Герке, упомянув о Борне, агент которого был пойман в Праге, сказал, что за спиной Борна стоит не только Даллес, но и такие американские киты, как Меллон, Дюпон, Морган, Вандерблит. В связи с этим решено было изловленного агента не расстреливать. Герке распорядился посадить его «на подкормку». Всякое случается в жизни! Ведь пригодился же Крайна. Да еще как пригодился!

Глава четвертая

После позднего сытного обеда и неумеренно выпитого коньяка Гоуска отлично выспался. Освежив себя холодной водой и одеколоном, он сбросил пижаму и надел костюм самого модного покроя, темно-синего цвета с глубокой серебристой полоской – отличный костюм, сшитый в Берне. Затем он повязал красный галстук. Оглядев себя в зеркало, он остался вполне доволен.

Легкое осеннее пальто. Трость. Кажется, все в порядке. Через веранду Гоуска вышел в сад.

Сад одевался в золотую парчу осени. Сникали к земле ветви яблонь и груш, унизанные тяжелыми спелыми плодами. Доцветали поздние цветы на клумбах.

Вечерело. На пушистых облаках горел отсвет зари, еще пламеневшей на западе.

Но Гоуска не был расположен любоваться красотою угасавшего осеннего дня. Он спокойно покуривал сигару, прохаживаясь вдоль длинной веранды, укрытой зеленой занавесью. Он терпеливо выжидал, пока совсем стемнеет.

Борн, отправляя его в Прагу, обязал связаться по телефону с Прэном и дал его квартирный адрес. Но Гоуска, в силу старого знакомства с Прэном, решил явиться к нему без звонка. Он не хотел утруждать себя размышлениями, удобно это или неудобно.

Наконец стемнело. Гоуска вышел на улицу.

Найдя указанный ему дом и убедившись, что он ничего не напутал, Гоуска поднялся на площадку третьего этажа. Здесь он отдышался, вытер платком потное лицо и нажал кнопку звонка.

Дверь открылась. Гоуска попятился, почти теряя сознание: перед ним в изящном платье стояла Эльвира Эрман.

– Заходите, заходите, дорогой пан Гоуска. Что вас так смутило?

– Я… я… – невнятно лепетал гость, – я полагал увидеть господина…

– Прэна, – закончила Эльвира.

– Совершенно верно.

– Вы не ошиблись, заходите. Я его жена.

Снимая в прихожей пальто, Гоуска не мог скрыть своего удивления столь неожиданным замужеством Эльвиры – женщины, с которой в прошлом он был очень близко знаком.

Проведя Гоуску в гостиную, Эльвира с охотой удовлетворила его любопытство. Вот как это произошло. Прэна она знала еще до войны. Они часто встречались и были дружны. Но замуж за него она вышла только в сорок четвертом году.

– А где же ваш брат? – спросил Гоуска.

– Не знаю. С сорок пятого года не имею никаких известий. Я допускаю, что он погиб.

По тону, каким это было сказано, Гоуска мог понять, что исчезновение родного брата не слишком опечалило сестру.

Эльвира ему не понравилась. Красота ее поблекла, цвет лица погрубел и утерял былую свежесть. На висках проступила желтизна.

– Я, изменилась? Скажите правду, – сказала Эльвира.

– Если вы и изменились, то только в лучшую сторону, – с галантным поклоном ответил Гоуска. – А я?

– Чуть-чуть пополнели. Но это вам идет. Толстеньким вы нравитесь мне больше.

– Рад слышать это от вас, – еще раз поклонился Гоуска и грустно улыбнулся.

Эльвира принесла бутылку вина и фрукты.

Пока они перебирали прошлое, появился Прэн и с ним мужчина, назвавший себя Сойером.

Прэн встретил Гоуску дружелюбно, почти радушно, как старого друга.

– Вы не боитесь, что в Праге вас могут потревожить, как коллаборациониста? – спросил он с улыбкой.

– Что вы! – дернулся Гоуска. – Почему? Как это может быть? Нет, нет, никаких неприятностей я не жду. С вами я могу быть вполне откровенен: перед чехами я чист и свят, как новорожденный младенец.

Прэн громко расхохотался, откидывая голову назад; при этом его кадык запрыгал так, будто Прэн пил воду.

Сойер не смеялся. Почти резко он заметил:

– Откровенным быть не обязательно. Откровенность – это, пожалуй, самая меньшая добродетель разведчика.

Готовый ответить шуткой, Гоуска погасил улыбку – в данном случае она была неуместна. В голове мелькнуло: «Конечно, они все знают обо мне, подлецы».

Сойер почему-то вызвал в Гоуске чувство непреодолимой антипатии. Это был малорослый, плотно упитанный человек с крохотными бледно-голубыми глазами, с головой лысой, как колено. Всем видом своим он напоминал бюргера. За каждым его словом Гоуска угадывал скрытую желчность и раздражительность. Каждая черточка его лица, его жесты, мимика выражали презрение и брезгливость к людям. От него веяло равнодушием.

«И зачем он здесь торчит? – досадовал Гоуска. – Неужели и в таком негласном деле нельзя обойтись без свидетелей?»

И он был немало удивлен, когда Прэн и Эльвира, не сказав ни слова, вышли из комнаты и оставили его с глазу на глаз с Сойером.

После минуткой паузы Сойер сухо предложил:

– Давайте поговорим о деле.

Все прояснилось. Значит, с Сойером, а не с Прэном Гоуска будет связан по работе.

Несколько коротких вопросов американца убедили Гоуску, что Сойер хорошо осведомлен обо всех его обстоятельствах.

– С особняком, надеюсь, все утряслось? – спросил Сойер.

– Да.

– Службу получили?

– Получил.

– Встречаться будете со мной. О существовании Прэна и Эльвиры забудьте. Считайте, что их нет в Праге.

Гоуска кивнул головой.

Сойер остановил на нем свой презрительный взгляд и продолжал вопросы:

– Господин Борн поручил вам побывать в Злине и Пльзене?

– Да. Его интересует состояние комбинатов Бати и Шкоды. Данные о том, как они восстанавливаются и какого уровня достиг выпуск продукции, он просил подготовить к его приезду. Но когда господин Борн приедет, он не сказал.

Сойер посоветовал не откладывать поездки. Он поинтересовался:

– А личные ваши коммерческие дела в Швейцарии вы свернули?

Гоуска ответил не сразу. Вначале он хотел отделаться общей фразой, но передумал и решил быть откровенным.

– Должен признаться, у меня ничего там не получилось. Я ограничился тем, что пристроил свой небольшой капитал под выгодные проценты. Видите ли, в чем дело: все карты путает план Маршалла. Ваши земляки забили все города Швейцарии своими товарами, и швейцарцы только ахают и стонут. Они не могут выдержать конкуренции. Я сунулся в текстильную промышленность, в табачную – везде такая же картина. Наконец я затеял деловые переговоры с администрацией заводов «Испано-Суиза», но и эти переговоры пришлось прервать. Автомобильные промышленники страдают от ваших машин не меньше, чем виноделы от «Кока-кола».

Сойер и глазом не повел в ответ на разглагольствования Гоуски. Возможно, они его удовлетворили. Сойер перешел к другим вопросам.

Он сказал, что сейчас, в связи с постигшим страну неурожаем, следует все усилия направить на увеличение затруднений. Практически этого можно добиться путем дезорганизации рынка, перекачки товаров и продуктов из государственного сектора в частный, путем поощрения спекуляции, порчи зерновых и фуражных запасов. Сейчас в Праге широко развертывается торговая сеть кооператива «Братство». Надо заняться этим кооперативом. На первых порах желательно сокращать наряды на фонды, выделяемые кооперативу, и перекачивать их на черный рынок. Снабжение населения – это мощный рычаг. При умелом пользовании им всегда можно повернуть политику в ту или в другую сторону.

– В помощь вам я выделяю трех проверенных на практической работе людей, и начинайте действовать, – сказал Сойер. – А дополнительные кадры вы создавайте уже на свой риск и страх. У вас широкие связи.

– Не жалуюсь. Кое-кого я уже встретил.

– Тем лучше. Только не медлите.

Последнее требование Гоуске не понравилось. Он не привык пороть горячку. Чтобы раз и навсегда определить свое положение, он сдержанно, но твердо заявил:

– Только прошу не подгонять меня. Люди, господин Сойер, скроены не на один аршин. На одних полезно покрикивать, а у других от крика все валится из рук. Им нужна поддержка, одобрение, и тогда они готовы горы свернуть. Я отношу себя к числу последних.

Сойер пропустил эту сентенцию мимо ушей.

– Вам господин Борн выдал деньги?

– Да.

– Когда еще понадобятся, скажете мне.

Гоуска оживился и потер ладонью о ладонь. В его глазах появился давно утраченный блеск.

Беседа продолжалась. Гоуска условным кодом занес в записную книжку адреса и фамилии лиц, которых Сойер выделил ему в помощь. Договорились о следующей встрече.

Потом Сойер пригласил Прэна, и тот проводил Гоуску через черный ход во двор, откуда Гоуска выбрался на набережную.

После ухода коммерсанта между Сойером и Прэном завязался деловой разговор.

– Ну, какие сведения вам удалось собрать о Франце Лишке? – спросил Сойер.

Прэн рассказал. Лишка – инженер, специалист по эксплуатации сельскохозяйственных машин, работает сейчас в министерстве земледелия, в Главном управлении машинно-тракторных станций. Образование получил в Германии. В прошлом социал-демократ. Ориентировался всегда на правое крыло партии, но в тридцать шестом году примкнул к троцкисту Нейману. В тридцать девятом году упорно добивался визы на въезд в Америку, но так и не добился. Остался в протекторате. Потом перебрался в Словакию, где работал в имении своего дальнего родственника по матери, некоего Пофача. В период словацкого восстания сделал резкий крен влево и примкнул к повстанцам. Тогда же по рекомендации Сланского вошел в коммунистическую партию. Сейчас не на плохом счету.

– Это все?

– Пока все.

– Вы его видели когда-нибудь? – спросил Сойер.

– Один раз, только издали. Но хорошо запомнил. У него характерная физиономия. Очень похож на борца-профессионала среднего веса.

Сойер сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул оттуда фотокарточку кабинетного размера, наклеенную на картон. Он подал ее Прэну.

– Узнаете?

– Да, это он.

На фото были изображены трое: пожилой мужчина с тяжелым лицом и узеньким лбом, миловидная пышноволосая женщина и мальчик лет четырех.

– Семья? – спросил Прэн.

– Да, жена и ребенок. Говорят, у жены довольно шаткое прошлое. Она вертелась в кругу артистов или сама была актрисой, пока не выяснено. О себе она рассказывает неохотно.

Прэн пристально разглядывал незнакомое лицо сравнительно молодой еще женщины. Нет, он никогда ее не встречал.

– Может быть, ее знает Эльвира? – спросил он и позвал жену.

Эльвира, взглянув на фото, улыбнулась.

– Роза! Как к вам попал этот снимок?

Вместо ответа Сойер задал встречный вопрос:

– Вы ее знаете?

– Конечно.

– Кто же эта сирена? Она довольно интересна.

– Не так интересна, как грешна. Я ее знаю под именем Розы. Фамилии не помню, да, наверно, и никогда не знала. До войны она была подругой одного крупного пражского коммерсанта и долго водила его за нос. Ходили слухи, что коммерсант хочет затеять бракоразводный процесс со своей старой женой, чтобы взять в жены Розу. Потом эти слухи затихли, и я встречала ее одну.

– Все, что касается этой особы, нас сильно интересует, – оживился Сойер. – И я очень попрошу вас вспомнить и рассказать нам поподробнее, как вы с ней познакомились, какие между вами были отношения, как часто вы с ней встречались.

Эльвира, держа в руках фотокарточку, села к столу.

– Это, если не ошибаюсь, относится к тридцать седьмому году. Вы, наверно, помните: на окраине Праги, за Виноградами, два предприимчивых, состоятельных джентльмена открыли клуб-ресторан закрытого типа. По сути дела клуб служил местом для интимных встреч. Здесь каждый мог сохранить свое инкогнито. Попасть в этот клуб было не легким делом. Право на вход в любое время суток давала рекомендательная визитная карточка одного из его завсегдатаев. В их числе состояли или члены тогдашнего правительства, или финансовые воротилы. Я лично впервые попала в клуб с Гоуской, который получил визитную карточку, кажется, от Фейерабенда.

Эльвира передохнула, положила на стол фотокарточку и, закурив, сделала несколько глубоких затяжек. Потом она продолжала:

– Клуб производил хорошее впечатление. По внутреннему убранству он походил на средневековый замок. Это было очень удобное место для встреч политических деятелей, дипломатов. Обычно гости появлялись поздно вечером, а разъезжались под утро. Клуб посещали бывший премьер-министр Милан Годжа, министр внутренних дел Черны, директор живностенского банка Прейс, немецкий посол Эйзенлор, югославский атташе Михайлович. И другие, которых я сразу не припомню.

– И ты часто бывала там? – спросил Прэн.

– Раза три или четыре.

– Ну-ну, продолжайте, – нетерпеливо проговорил Сойер.

– Вот в этом интересном уголке я и познакомилась с Розой. Гоуска знал ее дружка. Потом Роза частенько бывала у меня в Карлсбаде. Когда я возвратилась из Будапешта, она заглядывала в «Альгамбру», где я выступала. Вела она себя всегда бесцеремонно, развязно, ко мне относилась хорошо и была откровенна со мной.

Сойер мелкими ровными шажками забегал по комнате.

– Вы точно помните, что она была с вами откровенна? – спросил он.

На лице Эльвиры появилась досадливая гримаса. Этот Сойер не доверяет не только другим, но, кажется, и самому себе. Обязательно раз десять переспросит, потребует точности.

– Я знаю, что говорю, – недружелюбно ответила Эльвира.

Прэн поспешил разрядить обстановку.

– Ты ее встречала после войны?

Нет, Эльвира ее не встречала.

– Она тебя узнает, если встретит? – опять спросил Прэн.

– Ты же меня узнал в Лиссабоне! Почему же Роза не узнает?

Сойер понял, что от Эльвиры ничего больше не добьешься, и, не подав руки, шмыгнул в дверь. Сойер полагался на опытность своего друга и был уверен, что он доведет дело до конца.

Глава пятая

Антонин Слива сидел в кабинете Лукаша. Их разделял письменный стол.

Лукаш внимательно прочитал последний документ, лежавший перед ним, подписал и, передавая папку Сливе, спросил:

– Все?

– Нет, еще не все, товарищ Лукаш. Сегодня, имея ваше указание, я посетил Гофбауэра и узнал, что в Праге появился Гоуска. Вернулся. Три дня как вернулся. А вчера его приняли на работу в министерство внешней торговли с личной санкции министра Губерта Рипки. Гофбауэр живет в его доме. Гоуска перевез семью в особняк, а Гофбауэра назначает чем-то вроде управляющего своей загородной виллой. Гофбауэру удалось выяснить интересные обстоятельства. На выселение из особняка Гоуски жильцов и на возвращение особняка старому владельцу имелось письменное предписание министра юстиции Дртины и устное согласие заместителя председателя Совета министров Зенкла.

– Этого можно было ждать, – медленно произнес Лукаш. – И что ты предлагаешь?

– Арестовать его, – не задумываясь ответил Антонин.

Лукаш покусал кончик уса и проговорил неторопливо:

– Ни больше ни меньше, как арестовать?

– Да.

Последовало долгое молчание. Лукаш о чем-то раздумывал. Антонин не мог разгадать его мыслей, хоть и следил за выражением лица Лукаша. Лицо Лукаша оставалось непроницаемым.

Наконец он спросил:

– Значит, арестовать?

– Да, – настойчиво повторил Антонин. Он был твердо убежден, что арест – наиболее правильное решение. Правильное и, пожалуй, единственное. Какие другие меры можно принять?

– А за что?

– И вы спрашиваете – за что? – удивленно спросил Слива и приподнялся с кресла. – Неужели это требует пояснений? За сотрудничество с гестапо.

Лукаш надул щеки и шумно выпустил воздух.

– А кто это может подтвердить?

– Я. В любое время.

– Один ты?

– Да, я. Конечно, я. Кто же, кроме меня? О том, что Гоуска состоял в агентуре Зейдлица, один только я и знаю, я единственный живой свидетель. Ведь досье со всеми материалами на Гоуску похищено.

Лукаш машинально выдвинул ящик письменного стола, задвинул его обратно, потом встал, подошел к окну и, повернувшись спиной к Сливе, стал смотреть на ночную Прагу.

Долго и неподвижно он стоял так, словно забыв о присутствии подчиненного. Потом, не оборачиваясь, спросил:

– Гоуска знает тебя под именем Сливы?

«Наконец-то!» – с облегчением подумал Антонин и ответил:

– Нет. В то время в подполье я действовал, как помните, под именем Барабаш.

Лукаш отошел от окна, спокойно пододвинул кресло. Казалось, он говорит сам с собою:

– Гм… Барабаш. А теперь Слива. Что бы я думал по этому поводу на месте Гоуски? Гм… Да… Я бы на его месте решил, что Слива удачно пристроился в новых условиях. А как же иначе? Переменил фамилию, похоронил прошлое.

Такая манера думать вслух стала свойственна Лукашу и хорошо известна его подчиненным. И теперь, познакомив Антонина с ходом своих рассуждений, он сказал:

– Получается довольно занятно, как ты находишь?

Слива должен был признать, что действительно получается довольно занятно.

Лукаш продолжал:

– Один гестаповец сбежал в свое время, другой – остался в Праге, замаскировался, и вот судьба снова свела их, и они узнали друг друга.

– Ага, – коротко обронил Слива.

– Допустим на малую секунду, что ты не патриот, а действительно тот предатель, за кого тогда себя выдавал. Как бы отнесся к тебе Гоуска при встрече?

Мысль начальника отдела теперь была совершенно ясна Антонину Сливе. Он ругал себя в душе за то, что не сумел сам додуматься до такой на первый взгляд простой вещи.

Антонин ответил:

– Как к сообщнику.

– Я тоже так полагаю. Да и ты к нему, на месте предателя, должен был отнестись не иначе. Тем более что с островного гестаповского пункта ни одного живого свидетеля не осталось.

– Да, из свидетелей никто не уцелел, – подтвердил Антонин. – За это я ручаюсь.

– Смотри, что получается! Хм… Особняк ему вернули Зенкл и Дртина, на службу устроил Рипка. Нет, нет, арестовывать его преждевременно. Это очевидно, даже если бы и не пропали изобличающие его материалы. Решим так: в ближайшие дни ты встречаешься с Гоуской. Обязательно встречаешься. Но сделай это так, чтобы не ты, а он тебя узнал первым.

– Понял. Все понял, – заверил Слива.

Антонин давно привык к своему новому положению, к новым отношениям с Лукашем. Тем не менее, когда Лукаш обращался к нему не на «вы», как требовала служба, а на «ты», он проникался к нему каким-то теплым, светлым чувством, скорее сыновним, нежели товарищеским. В такие минуты душевные силы его возрастали, и он готов был голову положить, но только выполнить как можно лучше поручения Лукаша.