Электронная библиотека » Георгий Брянцев » » онлайн чтение - страница 13


  • Текст добавлен: 24 апреля 2017, 00:16


Автор книги: Георгий Брянцев


Жанр: Книги о войне, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +
2

Утром Божену разбудил сильный грохот в дверь. Она вскочила с кровати. На дворе уже было светло. Думая, что пришел Гавличек или Слива, она быстро накинула на себя халат и, не окликая пришедшего, открыла дверь. В комнату вошли два полисмена и человек в штатском.

– Фамилия? – требовательно спросил человек в штатском.

– Лукаш, – ответила Божена.

– Где ваш отец?

– Не знаю. Он давно уехал из Праги.

– Так… уехал, и дочь не знает куда. Обыщите квартиру, – приказал незнакомец и, вынув из кармана пальто портсигар, бесцеремонно расположился на диване.

Глава двадцать вторая

Этой ночью Карел Гавличек сидел в своей холостяцкой квартире у радиоприемника. Светящийся глазок радио бледно и неуверенно освещал скромную обстановку небольшой комнаты: железную кровать, маленький диван, простенький шкаф для платья, стол и четыре стула вокруг него.

Гавличек вел почти затворническую жизнь. Обычно, кроме Сливы и Лукаша, он ни к кому не заглядывал и редко принимал у себя знакомых. Основное свое время он отдавал работе, а в свободные часы или играл в шахматы или шел в пивную. Когда Лукаш исчез, Гавличек и вовсе перестал выходить из дому; долгие вечера он коротал у приемника или за чтением газет.

Расписание передач всех радиостанций он знал назубок и в определенный час включал приемник. Больше всего его интересовали передачи подпольной радиостанции; вот уже месяц, как он каждый вечер ловил ее волну.

Когда эфир донес знакомые звуки, Гавличек поудобнее расположился у радиоприемника и весь ушел в слух.

Диктор подпольной станции «Черна Висилачка» сообщил о выезде в Берлин президента Гахи и министра иностранных дел Хвалковского для переговоров с Гитлером. От этого визита ничего доброго ждать не приходится: президент и министр иностранных дел предадут республику, покорно примут ультиматум Гитлера и возвратятся в Прагу на штыках немецких войск. Гаха и Хвалковский предатели. Гаха в прошлом – австрийский гофрат. Будучи председателем суда, он сумел выслужиться перед Берлином, оберегал гестаповцев, отменял приговоры гейнлейновцам, снискал доверие Гитлера. А Хвалковский? В нем только и есть чешского, что имя – Франтишек! Образование он получил в Лондоне, почти всю жизнь провел за границей, его жена и дети даже не говорят на родном языке и считают это признаком хорошего тона. Хвалковский – рьяный поклонник Муссолини, человек с подмоченной репутацией. Разве дороги ему интересы чехословацкого народа?..

Слушая передачу, Гавличек и не заметил, как в комнату вошел Лукаш.

– Вот ты чем занят, Карел, – проговорил Ярослав, – слушаешь передачу «Черны Висилачки»? А ты знаешь, что за это можно в тюрьму угодить?

Гавличек вздрогнул от неожиданности и поспешно выключил радиоприемник.

– Да не бойся, – добавил Лукаш, – я же никому не скажу.

Только теперь Гавличек узнал друга и успокоился.

– Я и не верил, что ты уехал, Ярослав. И знал, что придешь ко мне.

– А ты, как я вижу, не так-то уж чураешься политики, – сказал Лукаш с усмешкой. Он не мог скрыть своего удивления, застав друга за слушанием передач подпольной радиостанции. Это никак не мирилось с его представлением о Кареле, робком и замкнутом человеке.

Верный себе, Гавличек отделался молчанием.

Ярослав сбросил пальто и опустился на маленький диванчик, издавший под его тяжестью жалобный стон.

Давно не был Ярослав у Карела, очень давно… Когда в последний раз он навестил приятеля? Ярослав не мог этого вспомнить. Ничего не изменилось в конурке Гавличека, словно время остановилось тут.

– Ну, как живешь? – спросил Гавличек.

– Да как тебе сказать… Живу как будто неплохо.

– Я часто вспоминаю о тебе, – признался Гавличек.

– Спасибо.

Закурили.

– Что там у нас, на узле? – спросил Ярослав.

– Перемен не наблюдается, – ответил Гавличек.

– Значит, все тихо?

Гавличек усердно разглядывал свои мягкие туфли. Вновь установилась тишина.

– Ты правду говори, – твердо произнес Ярослав. – Не крути.

Он всегда немного грубовато говорил с Карелом, и тот никогда на него не обижался: уж таков был Лукаш.

– Плохо, Ярослав, – начал он и низко опустил голову, будто стыдился того, что говорил. – Обид много… Людвига, Яна, Вовчка арестовали. У Вовчка и жену посадили. Рабочие бунтуют, грозятся. Вчера Любомир отказался вести состав в Остраву. За него поехал Зденек.

Слова с трудом вылетали из его горла, будто Гавличек силком удерживал их. Ярослав настороженно слушал.

– Злоба накипает в сердце, – продолжал Гавличек все так же медленно. – Что же дальше будет?

Он оторвал свой взгляд от туфель и поднял голову.

– А дальше будем драться, – почти угрюмо проговорил Ярослав. – Нам не дают покоя, но и врагам его не видать. Нужно будет умереть – умрем, но кой-кого и из них прихватим с собой на тот свет.

Гавличек спросил:

– Немцы придут в Прагу?

– Придут… Разве не видишь, к чему дело клонится?

Гавличек тяжело вздохнул; видно, он никак не мог избавиться от тяжелых мыслей, угнетавших его.

Снова помолчали.

– Ты сегодня работаешь? – спросил Ярослав.

– В двенадцать заступаю.

– А что скажут ребята, если я появлюсь на узле? – вдруг спросил Ярослав.

Гавличек нахмурился.

– Ты что, в уме?

– Кажется.

– То-то, что кажется! Тобой полиция интересуется. Меня спрашивали. И сюда на квартиру заглядывали.

– Понятно, – заметил Ярослав, – а мне все-таки необходимо побывать на узле.

Гавличек еще сильнее насупился.

– Умный ты человек, а говоришь ерунду.

Ярослав сдержал улыбку.

– Представь себе, дело такое, что доверить некому.

– Так уж и некому, – пробурчал Гавличек.

– Чего же лучше, если я ошибаюсь. – Сказав это, Ярослав сунул руку под пиджак, за ворот рубахи, и вытащил оттуда стопку листовок, аккуратно скрепленных шпагатом. – Видишь, для чего мне нужен надежный человек? Надо раздать это рабочим, а что останется, разбросать всюду, где можно… Может быть ты, Карел, возьмешься это сделать?

Гавличек остановил свой напряженный взгляд на пачке листовок.

– Ты мне друг, Карел, – продолжал Ярослав, – ты хороший, честный рабочий. Но пора стать вдобавок к этому и хорошим патриотом. Пойми, жизнь неуклонно движется вперед, а Карел Гавличек стоит на месте. Он надеется, что жизнь обойдет его сторонкой. Нет, дорогой, ошибаешься! Если будешь отсиживаться в стороне от борьбы, жизнь все равно тебя собьет с ног и швырнет на землю.

– А что это за бумажки? – нерешительно прервал его Гавличек.

– В них правда, Карел. – Ярослав бережно извлек из пачки один листок. – Воззвание коммунистической партии. И начал читать:

– «…после того как Гитлер при помощи своей словацкой агентуры отторгнул Словакию от республики и подчинил ее своей власти, он вторгается на чешскую землю с целью ее захвата и порабощения чешского народа. Вся вина за порабощение народов Чехословакии падает на внутреннюю реакцию, ибо она парализовала оборону республики в момент, когда республика была полна сил, и предательски капитулировала. Когда реакционеры взяли власть в свои руки, они утверждали, что полная капитуляция – это единственный путь спасения народа. Они преследовали коммунистов, которые вели борьбу против угнетения народа, и доказывали, что путь капитуляции приведет народ к гибели, к новой Белой Горе[1]1
  Местность под Прагой, где 8 ноября 1620 г. произошло кровопролитное сражение между чешскими протестантами, боровшимися за национальную независимость Чехии, и армией католической Лиги.


[Закрыть]
. Это предостережение коммунистов подтвердилось. И теперь чешский народ и чешская нация хорошо понимают, что один лишь путь мог оградить народ от этих бед и один лишь путь сейчас может привести народ к спасению: путь сопротивления, обороны, борьбы.

Народ, встав лицом к лицу с гитлеровскими захватчиками, изгонит из своих рядов предателей и трусов, плотно сомкнет свои ряды, как он всегда это делал, защищая свое национальное существование. Неодолимое единство всех сил народа, упорное и энергичное сопротивление на всех участках борьбы будет ответом на удары, наносимые чешской нации. И рабочий класс, который столько раз уже стоял в первых рядах национальной обороны, станет опять несгибаемым оплотом национального движения сопротивления. Коммунисты, приложившие все усилия для того, чтобы отвести от страны тяжелые удары, перед лицом всего народа заявляют, что они будут самоотверженно и смело бороться за восстановление полной свободы и независимости чешской нации…»

Ярослав закончил.

Гавличек протянул руку к пачке листовок и сказал:

– Оставь их мне, Ярослав. Я все сделаю…

Глава двадцать третья

Очередная директива штандартенфюрера СС фон Термица гласила:


«Демонстрация состоится в начале завтрашнего дня, а парад – в зависимости от того, будет ли иметь успех демонстрация. В том и другом случае участие приму я. Вас обязываю: 1. Немедленно связаться с “Филином” и передать ему указание – обеспечить нам полное гостеприимство, оставить в своем аппарате только лиц, изъявляющих добровольное желание на сотрудничество с нами, исключить возможность каких бы то ни было эксцессов, обструкции, открытого недоброжелательства, а тем более проявлений сопротивления. 2. Еще раз пересмотреть интересующие нас списки, сверить их, уточнить адреса, уделив максимум внимания каждой фамилии. 3. Организовать непрерывное наблюдение за “активистами”, с которыми надлежит познакомиться в первую очередь».


Обермейер перечитал расшифрованную телеграмму несколько раз и, подняв острые плечи, потер руки.

– За меня, господин штандертенфюрер, – проговорил он вслух, – можете быть абсолютно спокойны. История с «Дейч-Хаусом» никогда не повторится.

Условное имя «Филин» принадлежало начальнику чехословацкой полиции.

«Надеюсь, с ним я найду общий язык, – подумал Обермейер и встал. – А теперь в Прагу. Тут мне делать больше нечего».

Он подошел к платяному шкафу, вделанному в стену, открыл дверцу и вынул форменную шинель с эсэсовскими шевронами и с погонами гауптштурмфюрера СС.

Повесив шинель на стенную вешалку, он долго любовался ею: то рассматривал вблизи, то с расстояния нескольких шагов. Наконец он надел ее на себя. Он давно изучил все свои физические недостатки: костлявость, худобу, сутулость, плоскогрудие. Но в этой форменной шинели, в фуражке с высокой тульей он был неузнаваем. Сшитая мастерской рукой, шинель выполняла роль жесткого суконного футляра, который скрадывает все врожденные дефекты фигуры. Из зеркала на Обермейера смотрел высокий, статный, широкоплечий эсэсовец.

«Появиться бы сейчас в таком виде в Праге, – мелькнула тщеславная мысль. – Первым из первых… Но что случилось бы? А? Отколотят? Убьют?» Он отошел от зеркала к противоположной стене и, прищурив глаза, чеканным шагом направился навстречу своему отражению. «Нет, нет… В такой ситуации рисковать неуместно. Спешка может стоить жизни».

Обермейер снял шинель, фуражку и осторожно уложил их в большой плоский чемодан. Туда же он положил «Вальтер» в кожаной кобуре, широкий поясной ремень, шведский карманный фонарь, фотоаппарат и планшетку.

– Как будто все, – сказал он, захлопывая крышку чемодана.

В Праге, не соблюдая никакой конспирации, Обермейер посетил начальника полиции, нужных ему агентов и в «Дейч-Хаусе» встретил Жана.

Они сели за шахматный столик друг против друга.

– Ну, выкладывайте, – скомандовал Обермейер, остановив на собеседнике свои водянистые, прозрачные глаза.

Жан, по усвоенной привычке, оглянулся, прежде чем начать говорить. Обермейер подумал неодобрительно: «Тоже мне конспиратор! Уж теперь-то можно не оглядываться, пришли другие времена».

– Вы полагаете, нам больше нечего опасаться? – спросил Жан, разгадав мысли своего патрона.

Обермейер не любил, когда кто-нибудь угадывал его мысли, а потому ответил резко:

– Я ничего не полагаю. Выкладывайте, что у вас есть.

Жан виновато потупился.

– Я вчера видел в Братиславе одного английского журналиста. Он сказал мне, что ничего хорошего немцев в Праге не ждет. Да, и прибавил очень язвительно: если словаки сумели уберечь Карлтон-отель от клопов, то от прусаков не уберегли. Это по поводу того, что в Карлтоне обосновался штаб германского консульства. Очень дерзко разговаривает. Горячая голова.

– Ничего, фюрер охлаждал и не такие горячие головы. А зачем в Братиславе торчит этот английский журналист? Что он там выглядывает?

– Журналист собирается в Будапешт и хочет там обязательно проникнуть к адмиралу Хорти.

– А что большеголовый?

– Тисо?

– Да.

– Он сам снял с себя арест, покинул иезуитский монастырь, перебрался на ту сторону Дуная и отправился в Берлин.

– Это я знаю. Лукаша вы разыскали?

Жан беспомощно развел руками.

– Ничего не получается. Видимо, он действительно уехал из Праги. За его квартирой я тоже наблюдал: кроме Нерича и железнодорожника Гавличека, туда никто не заходит.

– А кто такой Гавличек? – заинтересовался Обермейер.

– Человек смирный. По всем данным, стоит вне политики.

Глаза Обермейера как бы остекленели. Он сосредоточенно обдумывал, что предпринять для розысков коммуниста Лукаша, включенного в список лиц, подлежащих аресту. Нерич ничего сделать не смог или не захотел. А теперь, с его отъездом в Будапешт, остается одно: неотступно следить за квартирой Лукаша.

– Не выпускайте этот дом из поля зрения, – приказал Обермейер. – Следите за дочерью Лукаша. Она нам скоро понадобится.

Расставшись с Жаном, Обермейер вышел из «Дейч-Хауса».

Он шагал по улицам, нагло заглядывая в лица встречных и мысленно рисуя себе торжество завтрашнего дня. «Завтра я смогу, – рассуждал он с наслаждением, – подойти к любому из них, кто мне не понравится, и набить ему морду. И никто, никакая сила не сможет мне помешать в этом. Вот он, час, которого я с такой страстью ждал! Наконец мы покажем чехам, на что мы способны!»

Глава двадцать четвертая
1

Три короткие строки извещения, полученного из больницы, привели Антонина в полное отчаяние. Администрация предлагала «немедленно взять больную В. Сливу домой, так как в настоящее время не представляется возможностей для дальнейшего ее лечения». Извещение было стереотипное, отпечатанное на машинке, одна из копий со вписанной чернилами фамилией больного.

Мать Антонина уже несколько месяцев лежала в этой больнице, и он каждую неделю навещал ее. Сегодня его не допустили в палату. Сестра попросила зайти в канцелярию и переговорить с дежурным врачом. Там пожилая полная женщина в роговых очках довольно грубо выразила ему недовольство администрации тем, что дважды посланное на дом извещение вернулось с пометкой: «На квартире никого нет».

– Мы больше не можем ждать, молодой человек, – категорически заявила она, протягивая ему извещение. – Сегодня же заберите больную.

«Что же делать? – в полной растерянности спрашивал себя Антонин, выходя из больницы. – Куда везти мать? Домой?»

Теперь, с больничным извещением на руках, он не знал, куда ему толкнуться, где искать приюта для матери. Мысль о том, чтобы отвезти ее домой, он отбросил: нельзя обречь ее на скандалы и издевательства. К соседям? Вряд ли он найдет людей, которые согласятся принять ее. Может быть, к Божене?

Эта мысль обрадовала его. Надо поговорить с Боженой. Из ближайшего автомата он позвонил в почтамт. Божена ответила не сразу, видимо, ее не было на месте. Наконец послышался ее голос, почему-то очень взволнованный.

Она не узнала голоса Антонина и несколько раз переспросила: «Кто говорит?» Антонин ответил и изложил свою просьбу.

– Мне очень горько, Антонин, – проговорила Божена, – но я сама должна в ближайшие дни выехать с квартиры…

– Ты уезжаешь из Праги?

– Нет… – Божена замялась. – Впрочем, наверно, придется уехать… на время… Извини меня.

Антонин видел, что она торопится, и, наспех простившись, повесил трубку. «Божена куда-то уезжает. Зачем? Ничего не понимаю… Но что же все-таки делать?»

Он пошел к соседям со смутной надеждой, что они примут мать. Но и эта надежда быстро рассеялась. Никто не решался в такое тревожное время брать на себя заботу о больном человеке.

– Вези ее домой, – советовали все. – Зденек хоть и злодей, а все-таки муж и отец. Не выбросит же он ее на улицу!

Но ведь для того он и поместил ее в больницу, чтобы она имела покой, которого дома нет. Отец своими бесконечными скандалами и попреками совсем извел мать, ее жизнь дома невыносима. Когда болезнь обострилась, Зденек Слива совсем ошалел от злобы. «На что мне такая жена, которая только и знает, что болеет!» – кричал он, попрекая мать каждой чашкой кофе, каждым куском хлеба. При нем мать не решалась крошки положить в рот. Антонин не мог терпеть этой бессердечности отца и заступался за мать. Стычки между ним и отцом участились. Ссоры принимали все более острый характер. Зденек оскорблял сына в лицо, обзывал его «чертовым семенем», «бунтарем», «анархистом», грозил выгнать из дому. Они во всем были разные. Противоположность политических взглядов давно разделила их. В Антонине Зденек видел своего непримиримого врага и пользовался малейшим поводом, чтобы грубо высмеять его убеждения и идеи. И свои издевательства он с каким-то наслаждением перемежал с проклятиями и ругательствами.

Определение матери в больницу на долгий срок должно было, казалось бы, несколько сгладить отношения между отцом и сыном. Но получилось наоборот. Зденек наотрез отказался навещать жену, а на замечание Антонина, что это бесчеловечно, закричал: «Паршивый щенок, скажи спасибо, что я тебя еще терплю здесь!»

Антонин в тот же день ушел из дому и больше уже не возвращался.

Отца не оказалось дома, он должен был вернуться из поездки поздно вечерам. Не зная, что предпринять, Антонин с тяжелым сердцем отправился в деревню.

2

Иржи Мрачек сразу понял, что с его юным другом случилась беда. Он всегда держался того правила, что проявлять любопытство – это значит обнаруживать нечуткость к человеку и дурное воспитание. Но на этот раз он решил пойти против собственных правил и вызвать юношу на откровенность.

«Уж очень он на себя не похож сегодня, – подумал Мрачек. – Куда девались его жизнерадостность и веселье, даже от еды отказался. Не могу я его бросить в беде, надо помочь, пока не поздно».

Мрачек поднялся в мансарду. Антонин ничком лежал на койке, обхватив голову руками.

«Неужели заснул? А если и заснул, разбужу». Едва он успел присесть на койку, как Антонин быстро повернулся и лег на бок. Щеки его были мокры от слез.

Мрачек положил руку на плечо Антонина и спокойно, не повышая голоса, но строго потребовал:

– Рассказывай, что случилось… сейчас же рассказывай все!

И Антонин рассказал о том, что отец для него по сути дела чужой человек, которого он не видел уже несколько месяцев, и о том, что мать тяжело больна, а ее надо выписать из больницы. И он не знает, где поселить ее, потому что дома ей не будет покоя.

Мрачек слушал этот длинный, сбивчивый, взволнованный рассказ, хмуря выцветшие брови.

– Чем больна твоя мать?

– У нее ишиас.

– Это еще не так страшно, – сказал Мрачек. – У тебя есть закурить?

Антонин похлопал себя по карманам, папирос у него не оказалось.

Мрачек вышел из мансарды, и минут через десять его шаги снова послышались на лестнице. Антонин был уверен, что Мрачек ходил за сигаретами. Но он обманулся, сигарет Мрачек не принес.

– Когда твою мать выгоняют из больницы? – спросил он, останавливаясь на пороге.

– Сегодня, – сказал Антонин со вздохом.

– Вставай. Мы сейчас поедем в Прагу и привезем мать сюда, к нам. У меня в городе есть друг, он даст мне машину.

Широко раскрытыми глазами Антонин смотрел на Мрачека, не в силах произнести ни слова. Мог ли он подумать, что Мрачек предложит такой выход? У него и в мыслях этого не было, когда, убитый безвыходностью положения, он рассказывал Мрачеку о своем горе.

– Вставай, вставай! Времени у нас немного, – поторапливал его Мрачек.

Наконец, придя в себя, Антонин вскочил с кровати и порывисто обнял подполковника.

– Спасибо вам, дорогой пан Мрачек… от всего сердца спасибо! Но могу ли я принять такую заботу, ведь мать стеснит вас.

Мрачек легонько отвел его руки.

– Прежде чем сказать что-нибудь или сделать, я тщательно взвешиваю все обстоятельства.

– Я все понимаю, ведь я давно знаю вас. Но больной человек всегда обуза.

– Это с каждым может случиться, я от этого тоже не застрахован. Если я заболею, ведь ты поможешь мне?

– Я ничего не пожалею для вас, – с чувством произнес Антонин.

Собираясь в город, Мрачек хотел взять документы, но Антонин отговорил его. В такое время лучше не иметь при себе никаких удостоверений. Мрачек согласился с Антонином, но вместо документов взял пистолет.

– Это другое дело. Это надежнее всякого документа, – одобрил Антонин.

В больницу они попали уже затемно. Почти все палаты были освобождены, оставались только те больные, у которых не было в городе родственников. Их предстояло разместить по другим лечебницам, за пределами Праги.

Антонин застал мать в слезах; она уже отчаялась дождаться сына и собиралась идти домой пешком. Санитары каждую минуту напоминали, что пора покидать больницу, к утру все палаты должны быть свободны.

– Что за спешка? – спросил Мрачек врача.

– Распоряжение военных властей. Прошу поторопиться.

Антонин помогал матери одеться. Как и всякий человек на ее месте, измученный долгой болезнью и одиночеством, она была раздражительна, капризна и по всякому поводу начинала плакать.

– Почему не принес душегрейку? – жаловалась она. – Как я доберусь до дому в такой холод?

– Мы поедем в машине, – ответил Антонин. – И не домой поедем, а в деревню.

Мать вытерла платком глаза.

– Это еще в какую деревню?

Антонин объяснил. Он старался внушить ей, что у подполковника ей будет хорошо, он и его жена чудесные люди и предоставляют ей свой кров на время болезни.

Мать опустила руки и испуганными глазами посмотрела на сына.

– Нет, ты с ума сошел!.. Ехать к чужим людям в таком состоянии? Да ты понимаешь, что говоришь? – и она снова залилась слезами, жалуясь на свою судьбу.

Отказ матери озадачил Антонина. Он был уверен, что она охотно согласится ехать в деревню, и теперь не знал, как уговорить ее. У койки стояла медицинская сестра и с нетерпеньем ждала, когда наконец он уведет больную.

– Хорошо, только одевайся скорей! – воскликнул Антонин в полной растерянности. – Мы поедем домой.

На улице, увидев чужого человека у машины, мать снова запричитала:

– Не мучай ты меня, Антонин!.. Никуда я не поеду, я хочу родные стены видеть.

Вмешался Мрачек. Но его доводы тоже не помогли. Мать умоляла отвезти ее домой. Она благодарна добрым людям и видит, что они проявляют заботу от чистого сердца, но она хочет домой. Как у людей ни хорошо, а дома всегда лучше.

– Ладно, – согласился Антонин. – Только, смотри, потом не жалуйся.

У квартиры Сливы Антонин и Мрачек позвонили в начале одиннадцатого. Зденек вышел в нательном белье, с газетой в руках, с очками на носу.

– А-а-а… Деятель новейшего типа! Оппозиционер! – воскликнул он, увидев сына. – Чего ради пожаловал?

– Мать привез, – мрачно ответил Антонин.

Зденек сделал неприступное лицо.

– А кто тебя просил брать ее из больницы? У меня нет денег на то, чтобы приглашать врачей на дом.

Антонин молча протянул ему извещение из больницы. Отец поправил на носу очки, прочел извещение и вернул его сыну.

– Мало что им взбредет в голову! Они обязаны лечить – и пусть лечат. На то и больницы существуют…

– Сейчас не время рассуждать, – прервал эти словоизлияния Антонин, – надо отпустить машину.

Антонин и Мрачек помогли матери выйти из машины и повели ее в дом.

– Где тебя положить, мама? – спросил Антонин.

Больная робко, боясь, что услышит Зденек, ответила:

– В дальней комнате, там поспокойнее.

Уложив мать в постель и простившись с ней, Антонин вслед за Мрачеком вышел в первую комнату. Отец сидел у стола и делал вид, что читает газету.

– Я ухожу, – сказал Антонин. Видя, что отец не отзывается, он добавил: – Через два-три дня зайду проведать.

Зденек посмотрел на сына поверх очков.

– А уж это совсем ни к чему. Обойдемся и без твоей заботы.

– Я не к тебе приду, а к матери.

– Это дела не меняет. Твои посещения только полицию наводят на подозрения. Небось с уголовниками водишь компанию… Шляешься невесть где.

Мрачек не стерпел:

– Ваш сын незапятнанно-честный человек.

– А я вас знать не хочу! – взвизгнул Зденек, подскочив на стуле. – Тоже мне адвокат! Когда человеку оправдаться нечем, он берет себе на подмогу другого, в качестве подпорки… Из-за этого незапятнанного, честного человека мне полиция покоя не дает. Он срамит меня на всю улицу!

Антонин сделал шаг к отцу и проговорил, сжимая кулаки:

– Тебя мне срамить незачем. Ты давно сам себя осрамил. А с полицией ты всегда найдешь общий язык… Я бы никогда не переступил этого порога, если бы не мать.

– Иди ты к чертовой бабушке вместе со своей матерью! И когда вы развяжете мне руки? В печенке вы у меня сидите. Проваливай! Нам не о чем говорить.

Антонин, пошатываясь, крепко сомкнув веки, стоял у двери. У него не было сил смотреть в глаза сидящему перед ним человеку, который назывался его отцом.

Мрачек взял своего друга за руки и коротко сказал:

– Пойдем. Здесь тебе действительно делать нечего.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации