Текст книги "Тайные тропы (сборник)"

14

Сквозь приятную дремоту, которую, казалось, никак нельзя было сбросить, Никита Родионович услышал мелодичные звуки аккордеона. Звуки неслись из гостиной. Андрей играл с увлечением, вкладывая в игру много чувства.

«Киснет парень, – подумал Ожогин, – надо с ним что-то делать». Но что именно делать, Никита Родионович не знал.

Аккордеон смолк. Никита Родионович открыл глаза.

Вошел Андрей. Не глядя на Ожогина, он стал перебирать нотные тетради, лежавшие на окне. Он казался расстроенным, и это сразу насторожило Никиту Родионовича. «Ну-ну, посмотрим, что будет дальше», – решил Ожогин и, не спрашивая Андрея о причинах его скверного настроения, принялся одеваться.

День начался по расписанию. Завтракали в десять. За столом молчали, так как говорить в присутствии хозяйки не хотелось. Подав термос с кипятком и чайник с заваркой, она наконец ушла.

Андрей, не допив чай, встал из-за стола и подошел к окну. Сдвинув занавеску, он стал все так же молча разглядывать улицу.

Никита Родионович решил наконец вмешаться.

– Что с тобой творится последние дни? – спросил он.

Грязнов обернулся и внимательно посмотрел на Ожогина:

– Ничего особенного.

– А все же?

– Надоела мне эта курортная жизнь! – резко сказал Грязнов.

Ожогин едва заметно улыбнулся:

– А ты, значит, решил ее изменить?

– Да, решил…

Никита Родионович откинулся на спинку стула.

– Так, так… Товарищ Грязнов взял на себя право изменить приказ, данный ему как коммунисту. А? Может быть, со мной поделитесь своими планами?

Андрей посмотрел на Ожогина, и злой огонек мелькнул в его глазах.

– Вам смешно… Вам всегда смешно, когда я говорю о себе! Вам безразлично состояние товарища… А мне… – он запнулся, – а мне тошно тут. Я так дальше не могу…

Андрей отвернулся, но Никита Родионович заметил, как тяжело он дышит. Ожогин встал и подошел к товарищу:

– Это не моя прихоть, Андрей. Задачу, стоящую перед нами, ты знаешь. Знаешь так же, что мне поручено руководить, и ты не волен поступать, как тебе хочется. Я тоже не ради прихоти томлюсь без настоящего дела.

Грязнов опустил голову.

– Допустите меня к боевой работе группы Изволина! Ведь справлюсь же! – в голосе Андрея появились просительные интонации.

– Каждому из нас, Андрей, поставлена определенная цель.

– А я не хочу сидеть сложа руки и киснуть в этой дыре!

– Ну что ж, тогда поступай, как тебе хочется. Но прежде советую подумать: одобрит ли твой план партия?

– Другие активно борются! Чем я хуже их?

– Твой участок фронта здесь.

Андрей отошел от окна и сел на стул. Все это он отлично понимает, и тем не менее он должен действовать. У него нет больше сил пассивно наблюдать происходящее. Пусть дадут ему любое задание. Никита Родионович может попросить об этом Дениса Макаровича. Он согласится. Андрей знает, он уверен в этом.

– Хорошо! Если ты действительно хочешь получить задание…

– Очень хочу.

– Изволь. Первое задание – возьми себя в руки, – Никита Родионович направился к двери. – Я не шучу… Это задание коммунисту Грязнову. А о втором задании поговорим попозже.

Ожогин надел пальто и вышел из комнаты.

Открыв наружную дверь дома, Ожогин увидел на ступеньках крыльца невзрачного по виду, плохо одетого пожилого человека.

– Вы Ожогин? – спросил он. – Вот это вам. – Человек вытащил из рукава пальто сложенный вдвое конверт и подал Никите Родионовичу.

– От кого это?

– Там все сказано… Добавить я ничего не могу… До свиданья.

Незнакомец, спустившись со ступенек, неловко поклонился и быстро засеменил по тротуару.

– Андрей! – громко позвал его Никита Родионович.

– Что? – ответил тот, не меняя позы.

– Встань! Новости есть. Письмо получил.

Грязнов быстро поднялся. Ожогин сел рядом с ним на диван, вскрыл конверт и начал читать вслух:

– «Я уверен, что обращаюсь к товарищам, преданным власти большевиков, и меня не смущает то, что вы состоите на службе разведоргана «Абвер». Это даже лучше для дела. Я возглавляю нелегальную борьбу коммунистической ячейки города и хочу вступить с вами в переговоры, от которых будет зависеть ваша карьера. Прошу одного из вас прийти в четверг к зданию бывшей городской библиотеки в восемь вечера. Пришедшего я признаю в лицо».

Друзья рассмеялись.

– Значит, Юргенс выполняет совет Марквардта, – заметил Грязнов. – Хорошо, что я во время их беседы находился в пекарне.

– Да, но придумали они не особенно умно. Стиль письма явно негодный. Наши никогда не напишут: «власти большевиков», «ячейка», «ваша карьера»…

Андрей взял письмо из рук Никиты Родионовича и прочел его про себя.

– А может быть, сходить в четверг на свиданье? – предложил он. – Посмотреть, что это за руководитель ячейки…

– Ну уж нет! – возразил Ожогин. – Тут не до любопытства. Юргенс, возможно, по секундомеру подсчитывает длительность наших раздумий и колебаний… Сделаем так: я пойду к Денису Макаровичу, а ты – к Юргенсу. Постарайся попасть к нему, покажи письмо и попроси совета, как поступить. Понаблюдай за его физиономией. Это интересно. Понял?

– Понял. Сейчас пойду! – с готовностью ответил Андрей.

– Вот тебе и поручение…

– Молодец, что пришел! Молодец! – радостно встретил Ожогина Изволин и потянул его во вторую комнату.

Денис Макарович был возбужден. Не требовалось никаких объяснений, чтобы понять его настроение. По глазам старика Ожогин научился почти безошибочно определять, что творится в его душе. Посмеиваясь в усы, Изволин усадил Никиту Родионовича и подал ему листок бумаги, исписанный мелким, убористым почерком.

«Грозному, – прочел Ожогин. – Ваши действия и планы на будущее считаем правильными. Постарайтесь связаться по радио с Иннокентием. Разведданые передавайте ежедневно. Юру и всех лиц, с ним связанных, держите постоянно в поле зрения. Немедленно сообщите, кто персонально участвовал в затемнении города. Вольный».

– Так вы, значит, «Грозный»?

Изволин отрицательно покачал головой и улыбнулся.

– А кто же это, если не секрет? – осторожно спросил Никита Родионович.

– Секрет, дорогой, и большой секрет! Тебе я могу сказать одно: «Грозный» – член бюро обкома партии, и в городе с ним связаны только четыре человека, руководители самостоятельных групп. Бережем мы «Грозного» как зеницу ока: ведь он возглавляет подпольный райком и всю борьбу.

– Меня и Андрея он знает?

– А как же! Всех он знает.

– Хорошо, – ответил Никита Родионович, – но, может быть, и мне тогда не следовало говорить о нем?

– Что так? – удивился Денис Макарович.

– Если установлен строжайший порядок конспирации, то зачем его нарушать…

– Значит, можно, коль нарушаю, – произнес Изволин и, вынув из-под кровати поношенные ночные туфли, упрятал радиограмму под стельку одной из них.

Позвав жену, Денис Макарович завернул туфли в газету и попросил отнести их… Куда? Она, видимо, знала сама.

– Принял радиограмму Леонид? – спросил Никита Родионович, когда остался наедине с Изволиным.

– Да. А что?

– Меня интересует, как часто он работает на передаче.

– Леонид проявляет большую осторожность.

– Поймите, Денис Макарович, рано или поздно гитлеровцы запеленгуют работу рации и нагрянут. Нужно перенести рацию в другое место, может быть даже за город, и на некоторое время прекратить передачу и ограничиться только приемом.

Денис Макарович слушал Ожогина и хмурился. Упрятать рацию в другое место – дело несложное, но ведь надо найти укрытие и для Леонида. Это уже труднее. И в то же время нельзя прерывать связь с Большой землей. Правда, имеется вторая, запасная радиостанция, но о ней и о втором радисте не знает никто, кроме «Грозного» и Дениса Макаровича. Сейчас эта рация находится на вынужденной консервации и бездействует из-за отсутствия питания. Питанием, и то с большим трудом, удалось обеспечить одну рацию, на которой работает Леонид.

Прекращать работу по передаче нельзя. Единственный выход – подыскать место и вынести рацию за город.

Пожалуй, лучше всего вынести за город рацию второго радиста, который зарекомендовал себя как сторонник оккупантов и жил легально. Впрочем, все следовало в ближайшие дни тщательно обдумать.

Не высказывая своих соображений Ожогину, Денис Макарович решил перевести разговор на другую тему.

– Как обстоят дела с Родэ? – поинтересовался он.

– Ничего реального, – ответил Ожогин. – Сейчас я еще не представляю себе, в какой мере дочь Тряскина может помочь уничтожению Родэ. Говорить с ней начистоту опасно. Верить тому, что Варвара Карповна ненавидит гестаповца Родэ и боится кары за свою связь с оккупантами, рискованно. Кто может дать гарантию, что Тряскина не ведет провокационную линию по заданию гестапо?

– Эту женщину я вижу насквозь, – сказал Денис Макарович, – и верю, что она раскаивается в своих связях с гестапо. Она не раз говорила об этом и мне, и Пелагее Стратоновне. Правда, Варвара запугана Родэ. По характеру она труслива, как заяц, а Родэ способен на всякую подлость.

– Но почему она ко мне обратилась за советом? – недоумевал Ожогин.

Изволин объяснил:

– Она боится обратиться к первому встречному – раз. Знает со слов горбуна, что Ожогин, как и она, связан с гитлеровцами и, возможно, также в этом раскаивается, – два. Наконец, она видит, что Ожогин дружен с Изволиным, а ему она уже поведала о своем настроении – три. Нельзя также не учитывать, что женщина питает личные симпатии к Ожогину.

В рассуждениях Дениса Макаровича Никита Родионович чувствовал известную логику.

– А Родэ надо убрать, и как можно скорее, – продолжал Денис Макарович. – Он много принес горя нашим людям и продолжает творить гнусные злодеяния. Знаете, что я думаю? – Изволин поставил стул рядом со стулом Ожогина и обнял его за плечи. – Поговорите с Варварой Карповной начистоту. Разговор будет без свидетелей. Допустим, что она имеет задание вас проверить… Ведь вы тоже можете в случае нужды оправдаться тем, что хотели проверить ее. А?

Изволин был прав. Никита Родионович согласился с его доводами. Имея на счету «разоблачение» горбуна, Ожогин, в случае провала, мог объяснить Юргенсу, чем были вызваны его действия.

Он пообещал Денису Макаровичу переговорить с Тряскиной по душам, рассказал о полученном только что письме и распрощался.

Удобный случай поговорить с Тряскиной представился Ожогину значительно раньше, чем он мог предполагать. Выйдя из дому, он столкнулся лицом к лицу с Варварой Карповной, которая сидела на крыльце.

– Здравствуйте, Никита Родионович, – подавая руку, произнесла Тряскина.

Ожогин пожал ей руку.

– А я вас поджидала. Видела в окно, когда вы прошли к Изволину.

Помолчали. Потом Варвара Карповна спросила:

– Вы обещали дать мне совет… помните?

– Помню. Но мне еще не ясно, что вас тревожит.

Тряскина заговорила взволнованно, путано, перескакивая с одной мысли на другую. Из всего сказанного ею Ожогин уловил, что она действительно боится заслуженного возмездия и стремится искупить свою вину, но искупить так, чтобы избежать расправы со стороны гитлеровцев. Кроме того, она считала, что и Ожогину надо подумать о своей судьбе: ему тоже не сладко будет, когда уйдут оккупанты. Короче говоря, Варвара Карповна искала прочного союзника.

– Я разделяю ваши настроения, – заметил Ожогин.

– Спасибо, но этого еще недостаточно, – вздохнула Варвара Карповна.

– Понимаю, – согласился Никита Родионович. – Давайте сообща думать, что предпринять. Вы как-то говорили о Родэ, что…

– Будь он проклят! – гневно прервала его Тряскина. – Я не могу вспомнить о нем без содрогания…

– Но вы же его переводчица?

– В этом-то вся беда. Он и со мной поступит так, как поступает с арестованными. Я готова удушить его собственными руками!

По тону, каким это было сказано, можно было поверить в то, что Варвара Карповна всеми силами души ненавидит гестаповца.

– Родэ бывает где-либо, кроме гестапо? – поинтересовался Никита Родионович.

– Да. В городе есть несколько квартир, которые посещает Родэ. А беседы ведутся через меня, как через переводчика, так как Родэ не владеет русским языком.

– Он, конечно, пользуется машиной?

– Пешком Родэ в городе никогда не показывается. Его и меня подвозят на машине за полквартала до нужной квартиры, и лишь каких-нибудь сотню метров он идет пешком. Машина обычно уезжает и возвращается лишь к назначенному Родэ часу.

– Вас заранее извещают, на какую квартиру придется ехать? – спросил он Тряскину.

– Иногда.

– Давайте условимся: как только вам станет известно, по какому адресу вы поедете, предупредите меня хотя бы за три-четыре часа…

– И тогда?

– Тогда буду действовать я.

– Хорошо, – не совсем уверенно ответила Варвара Карповна.

Вечером, по дороге к Кибицу, Грязнов рассказал Никите Родионовичу о свидании с Юргенсом. Грязнов предварительно связался с ним по телефону и доложил, что получено важное письмо, которое надо немедленно показать ему, Юргенсу.

Юргенс при свидании вел себя так, будто и в самом деле видел письмо впервые. Начал расспрашивать, кто его принес и в какое время, каков был посланец и что сказал, передавая письмо. Когда Грязнов предложил сходить на свидание с подпольщиком, Юргенс покачал головой и ответил: «Не стоит. Этим займутся мои люди. Мы, видимо, имеем дело с важной птицей».

В заключение Юргенс поблагодарил Грязнова и передал привет Никите Родионовичу.

15

В полдень Игорек постучал, как обычно, в окно и вручил Грязнову заклеенный конверт без надписи.

Грязнов вернулся в дом, вскрыл конверт, прочел несколько строк и ничего не понял.

Это была коротенькая записка. Почерк неровный, буквы пляшущие:

«Ночью будем в Рыбацком переулке, номер шесть. Если хотите знать подробности, заходите; буду дома с пяти до восьми. В.»

Грязнов передал записку Ожогину. Никита Родионович прочел, вложил записку в конверт и спрятал в карман.

– Понимаешь, в чем дело? – спросил Ожогин Андрея.

– Пока нет.

– Это от Варвары Карповны. Я пойду к ней, а ты, Андрюша, иди к Игнату Нестеровичу. Пусть он проверит, что за дом на Рыбацком под номером шесть и как к нему можно незаметно подойти ночью.

Всякое поручение радовало Андрея, поэтому, не ожидая подробностей, он принялся одеваться.

Варвара Карповна Тряскина, укутанная в большую серую шаль, ходила по комнате. Когда вошел Ожогин, она испуганно посмотрела на него и молча протянула руку.

– Что со мной делается, сама не пойму…

– Нервы шалят, – сказал Никита Родионович. – Надо держать себя в руках.

Тряскина подняла на Ожогина глаза.

– Страшно!.. – почти простонала она.

У Никиты Родионовича зародилось опасение: не выйдет ли так, что в самый последний момент Тряскина откажется от всего, не захочет ставить под удар Родэ и, чего доброго, провалит все дело?

– Неужели вы еще не решились? – спросил Ожогин.

– Я хорошо понимаю, что другого выхода для меня нет. Уж скорее бы, что ли…

– От вас все зависит, – заметил Никита Родионович. – Что это за дом в Рыбацком переулке?

– Обычный частный дом. Я была раза два с Родэ в этом доме. Он состоит из пяти или шести комнат, две из которых предоставлены в распоряжение Родэ. В доме живет слепой старик с дочерью.

Варвара Карповна взяла карандаш и набросала на листке план дома.

Никиту Родионовича интересовал вопрос, можно ли проникнуть в дом до приезда Родэ. Варвара Карповна ответила отрицательно: дочь хозяина дома впускает только по паролю.

– А вы его знаете?

– Кажется, «Лейпциг», – ответила Варвара Карповна и предложила такой план: когда они приедут вместе с Родэ, она немного замешкается на пороге и повертит в замке ключом для видимости, но дверь оставит открытой.

Варвара Карповна предупредила, что ставни в доме закрываются изнутри. Если ставня ближнего к парадному окна останется приоткрытой, то, следовательно, все в порядке: дверь не заперта. Об этом она позаботится.

Расставшись с Варварой Карповной, Ожогин зашел к Денису Макаровичу. Старик сидел в раздумье у печи. Он погладил согнутым пальцем аккуратно подбритые седые усы, посмотрел на Ожогина и спросил:

– Что решили?

Никита Родионович передал содержание беседы. Надо поторапливаться. Возможно, что в следующий раз Тряскина не пойдет на такой рискованный шаг.

Денис Макарович протянул руку к печи и задумался.

– Значит, придется забраться в дом, – как бы самому себе, тихо сказал он.

– Да, – подтвердил Никита Родионович, – другого ничего не придумаешь. Родэ и Варвару Тряскину привезет машина, и неизвестно, кто еще в ней будет, кроме них и шофера.

– Поэтому-то я и думал, что поручить дело одному Игнату рискованно: уж больно он горяч. Притом возможна предварительная слежка за домом, – Изволин неторопливо погладил руками колени и нерешительно продолжал: – А что, если привлечь Андрея? Он давно тоскует по настоящему делу.

Андрей вернулся домой только в сумерки. Он молча разделся и сел за стол.

– Ну как? – спросил Ожогин.

Андрей поднял глаза и ответил, что ходил с Тризной в Рыбацкий переулок.

– Нашли?

– Нашли. Под шестым номером – самый приличный дом в переулке, кроме него – мелкота и развалины. Глухое место… Я пойду вместе с Игнатом! – с какой-то отчаянной решимостью закончил он.

Ожогин задумался. Зная характер друга, Никита Родионович опасался, что, уступив ему один раз, придется уступить и в другой. А когда Андрей войдет во вкус боевой работы, оторвать его от нее будет трудно. Возникнет угроза основному заданию, на которое они посланы.

– Мало ли тебе что захочется, – спокойно сказал он.

Грязнов покраснел, прижал руку к груди:

– Поймите, Никита Родионович…

– Прекрасно понимаю. Но мы оба отвечаем за то, что нам поручено.

Сбиваясь, Андрей принялся с жаром доказывать, что уверен в успехе, что отлично выполнит задание.

– Неужели, Андрей, ты не понял, почему я колеблюсь?

– Да… но почему вы сами… – Андрей оборвал фразу на полуслове и подошел к окну, став к Ожогину спиной.

– Вижу, что не понял, – сказал Ожогин.

Несколько минут длилось молчание.

– Хорошо, Андрей, ты пойдешь с Тризной, – проговорил наконец Никита Родионович, – что с тобой поделаешь. Но это будет твое первое и последнее боевое поручение… Надеюсь, что все сойдет благополучно.

Он подошел к Андрею и крепко обнял его за плечи.

Ночь. Затемненный город кажется вымершим. Ни света, ни человеческой тени. Только снег, снег и снег… Им усыпаны мостовая, тротуары, крыши домов. Он пушистыми комьями лежит на оголенных ветвях деревьев, тянет книзу провода, образует причудливые шапки на верхушках столбов. Воздух неподвижен и чист. Шаги звонко отдаются в тишине ночи.

Из-за угла выглянул человек. Никита Родионович и Андрей остановились, всмотрелись. Это был Тризна.

Поздоровались молча.

– Что нового? – спросил приглушенным голосом Игнат Нестерович.

Ожогин передал содержание беседы с Тряскиной, объяснил расположение комнат в доме на Рыбацком, рассказал, что предпримет Тряскина.

– Надо проникнуть в дом до прихода Родэ, пользуясь тем, что известен пароль, и встретить гестаповца. Кстати, ночной пропуск не забыли? – вдруг заволновался он, зная, что патриоты ходят ночью с поддельными пропусками, изготовляемыми подпольем.

Игнат Нестерович покачал головой, вынул из кармана маленькую яйцевидную гранату и подал Андрею:

– Спрячь. На всякий случай.

– А может быть Родэ уже в доме?

– Я буду это знать, – сказал Игнат Нестерович, – у меня на улице дежурит человек… Ну, пошли!

Тризна свернул за угол. Андрей торопливо последовал за ним…

А в это время в подвальном помещении Госбанка, где теперь размещалось гестапо, шел допрос.

В углу небольшой, под мрачными сводами комнаты, освещенной керосиновой лампой, на табуретке сидел человек. Обросший, исхудавший, с кровоподтеками под глазами, он выглядел стариком.

Человек молчал. У стола пристроилась Тряскина. Родэ, заложив руки в карманы, медленно расхаживал по комнате.

– Спроси его, – обратился Родэ к Варваре Карповне, – кто ему дал распоряжение впустить ассенизаторов во двор электростанции.

Варвара Карповна перевела вопрос на русский язык.

Арестованный равнодушно, не меняя позы, не шевельнувшись, ответил, что такого распоряжения ему никто не давал.

– Значит, сам впустил? – зашипел Родэ.

Арестованный утвердительно кивнул. Родэ зло выругался и подошел к столу.

Варвара Карповна опустила голову. Она боялась смотреть в глаза Родэ. Ей казалось, что он прочтет в ее взгляде затаенную мысль, которую она вынашивала эти дни. Сегодня он почему-то особенно пристально и долго смотрел на нее. Тряскиной казалось, что вот-вот тонкие губы Родэ сложатся в злую улыбку и он скажет: «Все знаю, дорогая, все мне известно. Ты хочешь убрать меня… хе-хе… Скорее умрешь ты…» Но Родэ только щурил глаза и молчал. Были минуты, когда Варвара Карповна чувствовала себя близкой к обмороку. «Почему я об этом думаю? Ведь, кроме меня и Ожогина, никто ничего не знает. Разве Родэ может прочесть мысль? Нет, нет… Просто нервы…» Варвара Карповна сжимала губы, старалась отогнать тревожные мысли, но они опять лезли в голову.

А что если сам Ожогин уже выдал ее, пошел и рассказал гестапо, и сейчас же, вслед за этим арестованным…

– Господи! – почти вслух произнесла Тряскина.

– Что ты бормочешь? – спросил Родэ.

Сердце у Варвары Карповны замерло.

– Пусть скажет, кто эти ассенизаторы. Пусть назовет их фамилии, – потребовал он.

Варвара Карповна торопливо перевела.

Арестованный не знал фамилий ночных гостей и никогда их до этого не видел.

– Сволочь, – прохрипел Родэ, и его худое лицо стало страшным. – Сейчас ты у меня заговоришь!

Став против заключенного, он начал медленно засучивать рукава мундира.

– Мне можно идти? – спросила побледневшая Тряскина и поднялась с табурета.

– Иди! – бросил Родэ. – Зайдешь через десять минут – поедем…

Через десять минут она открыла дверь.

Тюремщик-гестаповец держал полотенце и лил горячую воду на руки Родэ. Родэ с брезгливой гримасой смыл с пальцев кровь, смочил их одеколоном и вытер…

Без двадцати минут час от здания гестапо отъехала малолитражная машина. В ней сидели Родэ и Варвара Карповна. Оба молчали. Женщина старалась не дышать, чтобы не выдать своего состояния. От одной мысли, что скоро, через каких-нибудь полчаса, а может быть, и того меньше, произойдет что-то страшное, неизбежное, по всему ее телу пробегала дрожь. Ей казалось, что она стоит на краю бездонной пропасти и что если сама она не бросится вниз, ее все равно столкнут туда. Ожидание было невыносимо, и Тряскина мысленно торопила шофера. А машина, как назло, ползла медленно, карабкаясь по выбоинам дороги.

Наконец она остановилась. Варвара Карповна быстрым движением руки смахнула слезы и вытерла платком лицо. Шофер открыл дверцу. До дома оставалась сотня метров. Родэ отпустил шофера и приказал ему подъехать через час.

На стук никто не отозвался. Родэ постучал вторично – тишина. На третий удар отозвался женский голос:

– Кто там?

– «Лейпциг»… – хрипловатым, надтреснутым голосом ответил Родэ.

…Не более как через минуту в доме раздались один за другим четыре глухих выстрела, – будто кто-то ударил несколько раз палкой по тугому матрацу, а еще через минуту показались Тризна и Грязнов.

Не торопясь, они прошли некоторое расстояние по тротуару, а потом разошлись в разные стороны.