Текст книги "Мы – из Солнечной системы"

Ким ахнул, догадавшись:

– Анти? Где ты подцепил геронтит?

– Геронтит? Значит есть ученое название? А у нас в справочнике нет такого. Все перепугались, кинулись в глайсер… и на Большую землю-в Дар-Маар. Штурман у меня оттуда, верит только дармаарским профилактикам. А я один остался. Капитан не оставляет корабля.

И запел, заливаясь бессмысленным смехом:

И хотя заманчива земля, тра-ля-ля”

Капитан не оставляет корабля, тра-ля-ля!

– Анти, Анти, очнись! Ты когда заболел, какого числа? Возьми себя в руки, припомни!

Умственное напряжение пресекло припадок, стерло бессмысленную улыбку.

– Должно быть, семнадцатого, накануне отплытия.

Там в дыре все такие. Я думал, просто дряхлые старики. А потом мы ушли в океан, за пределы радиозон-посоветоваться не с кем. Ты меня наблюдай, наблюдай, собирай материал.

– Анти, Анти, слушай, где твоя льдина? Координаты какие?

Но тут незнакомое старческое лицо сползло за край экрана. Его место занял ноздреватый снег с блестящими капельками в порах. Видимо Анти потерял сознание.

Выпрямившись, горестно и торжественно Ким поставил красную точку на правом краю листа, там, где Том изобразил голубым океан.

ГЛАВА 8.
ТАМ, ГДЕ ВСЕ ТАКИЕ

Кадры из памяти Кима.

Похоже на кошмар.

Длинный-длинный коридор, прямой и узкий-два человека разойдутся с трудом. Тьма. Лучи лобных фонариков скользят по мохнатому инею, наросшему на стены. И по тому коридору бежит Лада, а Ким за ней.

– Скорее, скорее!-подгоняет тревожный голос.

Ким невольно расправляет плечи, чтобы загородить Ладу, на себя принять удар.

Ким был потрясен, подавлен и, пожалуй, даже испуган. Хотя он сознавал всю опасность своей работы в карантине, но сознавал умом, хладнокровно, а в подсознании жило ложное представление о том, что болеют только они-несчастные дармаарцы, а мы, доктора, мы лечим, сочувственно или равнодушно. И вдруг когтистая лапа болезни хватает близкого друга, своего, одного из тройки. А кто следующий? Сева? Он сам? Только не Лада1

–Анти, очнись! Анти, припомни координаты!

И не Ким, а Лада, для которой Анти был посторонним, неким отвлеченным бациллоносителем, подумала, что тут есть намек, ниточка из запутанного клубка. Анти заразился в какой-то захолустной дыре, где “все такие”, заразил свою команду и штурмана дармаарца. Штурман верил только дармаарским профилактикам, полетел сюда за помощью. Не он ли принес инфекцию в Дар-Маар?

Надо искать Анти, и не только Анти, но и “дыру”, где “все такие”.

С тем они и пошли к Петруничеву.

Долговязый ассистент не поддержал их. Психологически не мог поддержать. Привык к мысли, что студенты-дети и он, взрослый, должен исправлять их ошибки.

– Грицевич, – сказал он Ладе, – студент последнего курса должен уметь рассуждать логически. Больные геронтитом теряют сознание на третий день, а ваш друг утверждает, что заразился две недели назад. Как же можно принимать его слова за истину? Ясно: в бреду он перепутал причину и следствие. Должно быть, штурман прилетел на льдину из Дар-Маара и передал инфекцию всем остальным. Я сообщу в штаб, чтобы за больным направили глайсер, но вас туда не пущу. Нет, и не просите. Это будет выглядеть неэтично, как предлог для бегства из карантина.

Ким уныло кивнул. Этика подавила его. Лада прищурилась иронически.

– Петя, насколько я помню, профессор говорил, что наша цель победить врага любыми средствами. Происхождение геронтита неизвестно, значит, полезно пробовать все, даже искать “дыру, где все такие”. И если ты не хочешь говорить профессору, я сама пойду к нему.

– Это ваше право, Грицевич. Но на вашем месте, вместо того чтобы отнимать у профессора время, я бы справился на аэродроме, какие глайсеры вылетали в полярные моря.

– Петя, я сказала, что мы пойдем к профессору.

Но за дверью Лада передумала.

– Давай, Ким, заглянем на аэродром сначала. Петя прав отчасти: едва ли из полярных морей сюда летят на своих крыльях. А глайсер-штука громоздкая, никто не станет его держать в саду. Спросим. Если найдется глайсер из Антарктики, нам легче будет убедить Гнома.

Закрытый карантином аэродром был непривычно безлюден. Трава уже начала прорастать в щелях взлетных дорожек. Скучающий дежурный даже обрадовался посетителям, охотно открыл книгу взлетов-посадок. Вот подходящий глайсер. Прибыл 25 декабря неизвестно откуда, судя по номеру, сомалийский. Почему “неизвестно откуда”? Водитель был невменяем, не отвечал на вопросы. Да, дежурный припоминает этого водителя. Смешной такой старик в синей форме моряка, куртка на нем висела, как на вешалке. Почему был невменяем? Геронтит, никакого сомнения.

Задним числом дежурный легко ставил диагноз.

А глайсер-то прилетел 25 декабря, за день до того, как заболел регулировщик – первая известная медицине жертва геронтита.

– Как же все-таки узнать, откуда он прилетел?

– А “кошачья память” на что?

Дежурный объяснил, что “кошачья память”-это прозвище автомата, записывающего пройденный путь. Приспособление очень полезное для начинающих летчиков. Заблудившись, они всегда имеют возможность присоединить прибор к рулю и вернуться домой, повторяя все зигзаги своего маршрута от конца к началу.

Подчиняясь улыбке обаятельной девушки, дежурный тут же отправился разыскивать в дальних ангарах глайсер со знаками Сомали. Ким слетал за дезинфекционным балахоном, со всеми предосторожностями вынул “кошачью память” и полчаса спустя обеззараженный жестким ультрафиолетом прибор уже докладывал о своем последнем полете. Дежурный разбирал цифры, переводил их на километры и градусы, Ким наносил маршрут на карту.

Сначала трасса ушла на север (неужели глайсер прилетел из Сомали? Тогда все догадки рушатся), затем резко повернула на юг, трижды прошла . около ДарМаара, то над морем, то в глубине материка. (Похоже на то, что пилот искал и не мог найти Дар-Маара. Должно быть, и в самом деле в голове у него мутилось.) И вновь линия ушла в море-почти уверенно на юго-восток (к Африке можно было лететь напрямик: материк большой, не промахнешься).

На юго-восток, на юго-восток, на юго-восток…

И вдруг…

– Что такое? – проговорил дежурный. – Обрыв.

Прямо в середине океана. Пятьдесят девятый градус северной широты… Нелепость какая-то!

Но нелепость эта как раз и подтверждала сообщение Анти.

С такими сведениями уже не стыдно было идти к профессору.

Зарек выслушал Ладу внимательно, гораздо внимательнее, чем ассистент. Возможно, он меньше заботился о своем авторитете.

– Кто у вас старший по команде? – спросил он.Петруничев? Попросите его зайти ко мне, я его проинструктирую. Вылетайте с ним и не возвращайтесь, пока не проверите все забытые поселки Антарктики. Может быть, вы и правы. Очень грустно, если правы.

Ким с Ладой не обратили внимания на эту заключительную фразу. Торжествуя, они поспешили к Петруничеву объявить, что он сам возглавит полет, который считал бесполезным.

Они вылетели на следующий день на рассвете, а на два часа раньше на поиски Анти ушел сомалийский глайсер, снабженный “кошачьей памятью”. Автомат должен был вывести санитаров в точности на то место, откуда глайсер стартовал 25 декабря. И затем, учитывая течения и ветры, надо было где-то севернее искать айсберг Анти. У группы же Петруничева задача была другая – найти ту “дыру”, где Анти мог заразиться накануне отплытия.

По правде сказать, студенты были все в отличном настроении, веселы, как солдаты, отведенные в тыл. Они повоевали, они потрудились, они рисковали, не уклоняясь,-совесть их чиста. И если командование считает нужным вывести их из-под обстрела, они рады передышке. Вероятно, один лишь Ким терзался: не слишком ли легкий жребий он вытянул?

Том пел песни, у него оказался приятный баритон. Девушки звенели, подхватывая мотив. Безголосый Сева дирижировал; часы и километры пролетали незаметно.

– Ой, ребята, льдина!

И верно, на синей скатерти океана виднелась белая тарелка. Удалось различить треугольничек палатки, крестик глайсера. Эпидемия эпидемией, а земля требовала влаги, и Антарктида слала в тропики свои ледяные богатства.

– Не та?

Айсберги попадались все чаще, искусственные и естественные. Белого становилось все больше, белизна теснила синеву. Постепенно белые тарелки сплошь заставили синюю скатерть; теперь океан был скорее похож на мрамор с темными прожилками. Антарктида приближалась, глайсер вошел в местную радиозону, на экран можно было пригласить любого человека без промежуточной ретрансляции, и Петруничев, передав Севе руль, начал переговоры.

Сначала-с главным диспетчером ледового карьера Шеклтон, где, как помнил Ким, Анти работал в последний год.

– Да, молодой капитан Хижняк известен мне. Когда он выбыл? Можно дать справку. Вот запись: “17 декабря в 16.30 Хижняк принял спущенный на воду айсберг

№ 012/276. 18 декабря в 4.00 повел его в порт Гвардафуй, Сомали”.

Затаив дыхание слушали сообщение студенты. Анти не бредил. Все сведения совпадали. Семнадцатое-канун отплытия, место назначения-Сомали. Естественно, что на борту айсберга был сомалийский глайсер.

– Что вам известно о дальнейшей судьбе Хижняка? – допытывался Петруничев.

– Мы не следим за айсбергами, – ответил диспетчер не без раздражения.-У нас в Антарктиде эфир беспокойный. Как раз 19-го началась магнитная буря. С айсбергами поддерживают связь попутные радиостанции. Запросите Кергелен: Хижняк должен был пройти их зону.

Петруничев вызвал еще главного профилактика карьера. Краснолицый усач в лоххматой шапке держался самоуверенно и насмешливо.

– Инфекционный геронтит? Помилуйте, в нашем воздухе микробы не выживают. Старики? Нет ни патологических, ни естественных. Средний возраст наших стариков – двадцать девять лет. Страдают только неумеренным аппетитом.

Петруничев обрезал шутки.

– Нам известно, что капитан Хижняк, покинувший Шеклтон 18 декабря, болен инфекционным геронтитом. Есть основания полагать, что накануне отъезда он уже был бациллоносителем. Я прошу вас выявить всех людей, с которыми Хижняк соприкасался.

– Я это сделаю, конечно,-сказал профилактик гораздо менее уверенно.-Но у нас все благополучно. Вероятнее, Хижняк заразился в пути.

Петруничев выключил экран, лишь после этого сказал:

– Да, вероятнее, он заразился в пути.

– Петя… извини, сорвалось… Петр Сергеевич, не лучше ли нам повернуть, поискать сначала айсберг Хижняка?

– У вас какая-нибудь новая теория, Грицевич?

– Может быть, эта “дыра” находится на самом айсберге. Там же есть всякие углубления, ниши.

– И что с того?

– Я читала, что в одной египетской гробнице археологи заразились неизвестной болезнью от летучих мышей.

– В Антарктиде нет летучих мышей.

– Ну, какие-нибудь тюлени, или рыбы, или черви…

– Бацилла геронтиус не выживает в холодной крови, вы это знаете, Грицевич.

– Но она могла же стать вирулентной, попав в теплую кровь человека.

– Фантазируете все, Грицевич,-сказал Петруничев неодобрительно, но Севе приказал описывать круги надо льдами в ожидании сообщений от санитарного глайсера.

Сообщение пришло через полчаса. Санитары разыскали айсберг Анти. Больной в тяжелом состоянии, в сознание не приходит, на вопросы не отвечает, бредит, лепечет что-то о дыре, где все такие.

– Зачитайте нам судовой журнал, – потребовал Петруничев.

Журнал был сух и лаконичен. Даты. Часы. Координаты. Ледовая обстановка. Ветер. Течение. Так до 23 декабря. Только здесь впервые:

“На борту появилась неизвестная нам болезнь. Признаки: буйное веселье, потом слабость, сонливость, седина, выпадение волос, морщины. Радист в припадке буйства выбросил за борт рацию. Выловить не удалось”.

И на следующий день:

“Радист умер в 6.00. Ввиду явной опасности я разрешил штурману и всем оставшимся в живых покинуть борт айсберга. В 14.00 они вылетели на глайсере по направлению к Дар-Маару”.

И более о болезни ни слова. Числа, часы, координаты… Видимо, оставшись один, Анти считал ниже своего достоинства замечать геронтит. О “дыре” никаких упоминаний.

– Я бы обследовала айсберг все-таки,-настаивала Лада.

– Если “дыра” на айсберге, Хижняк должен был записать о ней в журнале, разве не так, Грицевич?

Ким сказал:

– До сих пор все слова Анти подтверждались. Он говорил, что заразился накануне отъезда.

Это соображение показалось Петруничеву самым основательным, и он снова вызвал поселок Шеклтон.

Опять появился на экране старший профилактик, уже не насмешливый, а встревоженно-озабоченный. Кажется, он сам себя пристыдил за беспечность и теперь старался наверстать время.

– Мы энергично взялись за дело, – сказал он. – Составляем поминутное расписание всех действий Хижняка 17 декабря. До середины дня это оказалось просто: инженеры спускали айсберг на воду, Хижняк принимал участие в спуске. В 16.00 он принял айсберг, взошел на борт, ставил палатку, размещал оборудование. В три часа утра, 18-го, ему подали буксиры, в четыре он начал выводить айсберг с рейда. Только о ночных часах-от 20.00 до 3.00-мы не знаем ничего. В декабре у нас светло в это время, но принято спать. Впрочем, есть одно предположение непроверенное. Вот послушайте нашего льдинного диспетчера.

И он освободил экран, предоставил его белокурому великану с обветренным лицом, шведу или норвежцу, судя по типу.

– 17-го я не видел Хижняка,-сказал тот, рубя слова.-Я видел Хижняка на день раньше. Я сказал, что ледник Шеклтон исчерпан, идет подчистка, интересную тушу вырубить негде. Но к следующему приезду мы перейдем на Ингрид-йола, там ледяная целина. Хижняк спросил: “Как далеко?” Я ответил: “Двести километров. Час полета”. Хижняк любил интересные туши. Он хотел посмотреть.

– Летал ли Хижняк в действительности, мы не знаем,-пояснил профилактик.-Часа два он мог выкроить вечером, но ему надо было выспаться перед отплытием.

– Хижняк любил интересные туши, – повторил диспетчер.-Спать можно и в пути.

– Мы проверим, – сказал Петруничев, подумав. – Мы на крыльях, и двести километров не крюк. А есть там поселки, в этом Ингрид?

– Ни единого человека.

– От кого же мог заразиться Хижняк?

Профилактик пожал плечами.

– Вероятнее всего, в пути. Но я добросовестно провел обследование и педантично доложил вам. У меня есть свидетели на каждый час, кроме периода от двадцати до трех.

Глайсер позволял менять маршрут без труда. Петруничев приказал отвернуть западнее, и через полчаса впереди по курсу встали полупрозрачные сизоватые тучи.

Цвет их становился все насыщеннее, контуры все богаче деталями; еще через десять минут стало видно, что это горы, а не тучи. В просвете между ними лежало что-то беловатое с грязным краем; это и был тот привлекательный для ледонавигаторов массив Ингрид-Йола. Ближе на белом обозначились ступенечки и жилки, потом жилки превратились в пропасти, ступеньки-в изломанные стены, ледовые обрывы, серое стало мореной, хаосом угловатых каменных глыб. Глайсер пронесся над всей этой растревоженной толщей и, погасив скорость, сел на грязновато-белую, мокрую, усеянную мелкими камешками поверхность ледника.

Прилетевшие с удовольствием выбрались из кабины, потягиваясь и разминаясь, откинули шлемы, вдохнули прозрачный, как ключевая вода, чистый, морозный воздух. Северянам, две недели изнывавшим от зноя в Африке, так приятно было снова вернуться в зиму.

– Том, одень шлем, ты простудишься с непривычки,-встревожилась Нина.

Где же искать и что искать? Справа и слева – бугристые утесы с пещерами, нишами, расселинами, гротами; впереди и сзади-вздыбленные расколотые льды. На каждом шагу пропасти в сотни метров глубиной, с отвесными стенами, уходящими в журчащий сумрак. В которую нишу, в которую пропасть залез упрямый Анти, где наткнулся на инфекцию?

Если вообще все это было здесь.

Щурясь от снежного блеска, Ким терпеливо ждал, чтобы Петруничев наметил маршруты для планомерных поисков.

А Сева сказал вдруг:

– Вот она – та “дыра”.

И все сразу согласились, что никакую другую, именно эту “дыру” имел в виду Анти. На юго-западном склоне горы, чуть пониже ледопада, виднелось четкое прямоугольное, явно искусственно выравненное отверстие, И обнажилось оно, вероятно, недавно, потому что изломы ледопада были чистые, нежно-голубые, еще не истертые колючими снежинками, не ставшие матовыми. Возможно, до самой недавней подвижки льдов, связанной со спуском пробного айсберга, прямоугольное отверстие это находилось ниже уровня льда, так что месяц назад туда никто не мог войти, не мог его заметить даже.

Петруничев быстро распорядился:

– Двое со мной: Ким и… (после колебания) Лада. Остальные ждут у глайсера. Если мы не вернемся через три часа, нас не искать, лететь в Шеклтон за помощью. Шумский остается старшим.

– Это несправедливо, я же первый заметил,-заныл Сева.

– Ты умеешь вести глайсер, потому и останешься. Все.

– Плохо быть умелым, – неискренне вздохнул Сева.

От прямоугольного входа начинался коридор, слишком прямолинейный, чтобы быть естественным. Вступив во мглу, Петруничев и его спутники включили лобные фонарики. Два голубых луча и один красный вонзились во тьму. Красный был у Лады. Девушки предпочитали этот цвет – голубой освещал лучше, но зато в его свете лицо казалось мертвенным.

– Ничего не трогать, ни к чему не прикасаться, от стен держаться подальше, – распорядился Петруничев.

Шагов через сто лучи уперлись в камень. Коридор здесь изламывался под прямым углом, над поворотом чернели дыры. Ким поднял голову; луч, скользнувший вверх, осветил железные обрубки.

– А ведь это пулеметы, – сказала Лада неожиданно.

– Какие пулеметы?

– Такие машинки для массового убийства. Значит, этот ход построен до объединения народов, до эпохи всеобщей дружбы. И смотри, Ким, как ставили эти машинки. Одна стреляла в лицо наступающим, другая-в затылок прорвавшимся.

– Откуда ты знаешь это. Лада?

– Мой пятый луч – история, Кимушка. А ты не интересуешься, как люди жили прежде?

Коридор поворачивал еще трижды, и над каждым углом торчали скорострельные убийцы. Что же охраняли здесь с таким усердием предки? И почему для своих секретов выбрали Антарктиду, ведь Шестой материк был признан зоной мира еще в двадцатом веке? Об этом тоже напомнила всезнающая Лада.

После четвертого колена подземный ход раздвоился. Петруничев наугад повернул направо. Заблудиться он не опасался: на развилке лежала приметная куча осколков, сверкающих, как подтаявшие льдинки.

– Бьющееся стекло,-угадала Лада.

Теперь коридор стал поширАи в стенах его то и дело попадались ниши, битком набитые, – целый музей старинных вещей. И каждая вызывала восхищенные возгласы Лады: одежда из плетеных растительных нитей, обувь из кожи животных, мебель из древесины, нефтепродукты в металлических баках. Можно представить себе, как чадили и отравляли скудный воздух мелкие нефтяные двигатели. Прессованные супы в пакетиках: на обертке были изображены тарелки. Сама обертка из горючей древесной бумаги, непрочной и небезопасной.

Все это разбросано прямо в коридоре, почему-то перемешано с осколками бьющегося стекла.

– Дохимическая эра материальной культуры, – говорила Лада.-Ну конечно, двадцатый век. И даже не самый конец.

– Только не прикасайтесь, только ничего не трогайте!

Вскоре коридор привел их в пещеру, видимо естественную, но с выровненными, обтесанными стенами. Сколько же труда пришлось вложить, чтобы с несовершенными орудиями двадцатого века, без лучевых лопат, без атомоплавки высекать в скале громадные помещения?!

Перегородками из деревянных досок гигантская пещера была разбита на отсеки. В первом из них стояли письменные столы, шкафы с бумажными книгами и кубические стальные ящики.

– Сейфы,– пояснила Лада. – Шкафы для хранения секретов. Но не знаю, сумеем ли мы открыть их. Тогда придумывали специальные замки с фокусами, тайными словами и цифрами.

Петруничев между тем стоял перед обледеневшей картой, занимавшей половину стены.

Бросалось в глаза обилие воды. Морей было гораздо больше чем сейчас: пролив еще отделял Англию от Европы, между Китаем и Кореей синело море. Не было плавучих и якорных архипелагов в Атлантике. Все острова в Тихом океане изображались крошечными точками; они еще не начали обрастать плотами и сливаться воедино.

– Столько пространства было, и воевали из-за чегото, – подумал Ким.

Пещера, в которой они находились, была помечена красным кружком на карте; от нее тянулись линии со стрелками в Россию, Китай, Индию, Париж и Берлин – почти ко всем столицам мира. Возле стрелок стояли цифры – расстояния в километрах.

– Как ты думаешь, Грицевич, можно было стрелять так далеко?

– Ракетами, да. Ракеты уже были.

– Видимо, они и собирались стрелять. Убийцы!

Петруничев сердито толкнул карту, и вдруг, отломившись, она со звоном упала. Открылась дверь. Оказывается, карта прикрывала вход в заднее помещение.

Два голубых лучика, один красный осветили морозную мглу.

Столы с какими-то банками, пузатыми сосудами и тонкими высокими стаканчиками. Изогнутые трубки, подставки, горелки. Отдаленно это напоминало лабораторию, где делаются анализы крови. Все банки разбросаны, разбиты, как будто даже раздавлены нарочно.

– Всюду бьющееся стекло,-сказала Лада.-До чего же трудно было работать тогда! Эти штуки все разлетались вдребезги, как льдинки. Ни разу их уронить нельзя было.

Она нагнулась, чтобы подобрать осколок трубочки, но в этот момент Петруничев зарычал свирепо:

– Не прикасаться, не трогать! Прочь отсюда! Прочь, я говорю! Скорей!

Он толкал студентов к выходу, загораживая что-то лежащее в углу. И Ким не сразу осознал схваченное беглым взглядом: неживую голову в странной шапке с каким-то Приспособлением на лбу, пряди седых волос и выбеленную изморозью гладкую кожу. Седина и гладкая кожа-знакомые симптомы заразной старости.

– Прочь отсюда!

Ускоряя шаг, бежали они по коридору, цветные лучи скользили по мохнатым наростам инея. Опрометью выскочили наружу. Так приятно было выбраться из каменной могилы, увидеть солнце, снег, источенный каплями…

Только после тройной дезинфекции-лучевой, огненной и химической, только после анализа, показавшего. что на халатах нет ни одного микроба, Петруничев разрешил наконец приблизиться Севе, Нине и Тому.

– Что мы видели, товарищи? – сказал он тоном лектора.-Мы видели стойбище преступников второго тысячелетия. Они хотели угрожать всему миру, нацелили ракеты на большие города и заготовили страшное оружие – палочку геронтита скоротечного. Беспредельна была их злоба, но техническая мысль убога. Планы свои они прятали в железные ящики с секретным замком, а смерть держали в баночках из бьющегося стекла. И одна баночка разбилась, кто-то заразился и заразил всех других. А самый последний в бессильной злобе стулом перебил все банки. Может быть, надеялся весь мир заразить, взять с собой в могилу.

– Ой, даже понять нельзя. Шизофреники какие-то,вздохнула Нина.

Том сказал:

– В древности была пословица “Поднявший меч от меча и погибнет”.

– Значит, не зря мы сюда прилетели,-заметил Ким.-Мы на верном пути. Болезнь действительно пришла отсюда.

И тут Петруничев грустно покачал головой:

– Да, мы правы, к сожалению. Теперь я понимаю, почему профессор сказал вам: “Грустно, если вы правы”. Видимо, он догадывался, что мы найдем здесь. Природа не сумела бы создать такую изощренную инфекцию. Микроб геронтита изобретен преступным человеческим умом, и нет у него тут естественных врагов или пригодных для прививок родственников. Увы, лекарства тут нет. Мы лишь поняли яснее, как велика опасность, угрожающая человечеству… всему человечеству, друзья.