Текст книги "Древо тем"

8. ВЕЧНОЕ

В самом деле, все ли меняется? Даже у нас разве ничего не осталось от бестрамвайного, бестелеграфного, бессамолетного XIX века?

Что же осталось? Да так ли трудно найти? Вот беру я с полки книгу прошлого века. Что попалось? Классика, Тургенев, том шестой, «Повести и рассказы»… «Первая любовь».

Первая любовь юноши, вернее, подростка. На даче он жил, на Воробьевых горах, ныне Ленинские. Вчера я туда на метро доехал за десять минут. Прогулки описаны по окрестным полям, ныне это Черемушки; какие там поля? Кварталы и кварталы! Прогулки верхом? Где в Москве увидишь лошадь, на бегах разве? Но не в лошадях суть и не в маршрутах. Рассказана нам история первой чистой любви мальчика, еще не мужчины, и о соперничестве с мужчиной, о светлом порыве против опытности, о соревновании жаждующего и умеющего, обещающего и достигшего.

У Тургенева сын – соперник отца. Но сын-соперник – это крайность, редкий пример (не будем подтверждать Фрейда с его комплексом Эдипа!), но зато как часто младший соперничает со старшим, молодой с пожившим!

Волнует? Значит, осталось это в нашем веке, пришло из предыдущего, прошло сквозь века. Извечный треугольник: Она и два претендента – юный и зрелый, набирающий силы и набравший, сильный.

Извечный треугольник. Вершина его почти неизменна: Она – свежая, только что распустившаяся, готовая к любви, трепетно мечтающая о любви, ждущая любви, жаждущая отдаться, зачать, стать матерью, сделать наиважнейшее в мире дело: подарить человечеству человечка.

В основании треугольника два угла, условно назовем их «левым» и «правым». Левое в нашей стране считается прогрессивным, стало быть, в левый угол поместим влюбленного юношу. Пожалуй, не так уж он изменится от эпохи к эпохе: безумный от любви, пылкий, неопытный, не скажу «чистый», не очень уверен я в безгрешной чистоте чувств половозрелого парня. В правом же углу – сильный мужчина. Вот он, пожалуй, наиболее изменчивая фигура в вечном треугольнике. Ведь «сила» различна в разных веках: мускулы, оружие, власть, земля, деньги, заслуги, слава, положение, должность… Конечно, привлекательный юноша очень верит в себя, клянется любимой, что он добьется успеха, приобретет мускулы, оружие, власть, землю, деньги, заслуги и все прочее. Обещает, в сущности, переместиться в правый угол… где уже обитает достигший успеха.

Так есть ли смысл ждать? Бери готовое!

Кого предпочтет заневестившаяся?

Родители-то ее за правого. У правого достоинства налицо, синица в руках. Надежный муж, жену прокормит, детей обеспечит.

Рассудок за правого. Нередко и сердце за правого. Настоящий мужчина, опора, силу чувствуешь в нем.

Но мечтает Она с самого детства об идеале, сочетающем левый и правый угол: о юном и прекрасном принце в старых сказках, о юном и прекрасном миллионере в голливудских киноподелках.

Литература же всегда… почти всегда за левого – за юного и бедного. Всегда за юного! Написал и сам себе удивляюсь: вот я же давно не юноша, но никогда, ни в каком возрасте не посочувствовал бы я девушке, которая предпочла бы студенту сорокалетнего профессора с залысинами. Даже если это любовь, что-то расчетливое есть в такой любви.

Почему же обещающие нам приятнее исполнивших обещания?

Почему надежда заманчивее надежности?

Жажда перемен? Естественная тяга к лучшему от хорошего? Стремление к движению и обязательно вверх?

Так или иначе мы сопереживаем растущему. Сочувствуем солдату, который собрался стать генералом. И на стадионе болеем за слабых, одолевающих чемпиона.

Хотя, собственно говоря, что замечательного в таком успехе? Вместо одного генерала другой, вместо одного чемпиона другой. Человек перебрался из левого угла в правый по основанию треугольника, все на том же уровне. Личная судьба изменилась, а треугольник тот же. К тому же очень немногие уроженцы левого угла добираются до правого. Большинство застревает, пройдя полпути, четверть пути, один процент, долю процента. Зачем же мы все в литературе ориентируем девушек на напрасные надежды? Не потому ли, что в том левом углу прячутся еще и такие, которые не направо пойдут, а вверх, весь мир переиначивать будут. Не только личная надежда, надежда века в том левом углу.

Но вот беда: они, эти бунтари, – прескверные отцы. Эти беспокойные юнцы склонны жертвовать благополучием, любовью, собой и даже женой во имя каких-то туманных идей. Зато история надежд идет именно через их сердца и головы. Клеонт сам из таких, неуемных, таких он и будет искать во всех эпохах.

И стоит ли любить таких, оплодотворяющих мир, для семьи бесплодных? Ненадежных носителей надежд на далекое будущее?

Так что, дорогие читательницы, если у вас хватило терпения добраться до этой страницы, я вынужден буду разочаровать вас. Не обещаю вам двадцать пять новелл о любовном треугольнике в IV, III, II, I веках до нашей эры, в I, II, III, IV… X… и XXI – нашей. Обещаю роман о надеждах.

9. ПРОЛОГ

А начнется он с испуганного крика девушки:

– Криминале! Преступление!

Вот такой строчкой хочу я начать роман.

В подлинной жизни так кричала некая девушка на Корсо, центральной магистрали Рима, когда проезжая машина опрокинула ее мотороллер. Нет, ничего страшного не произошло. Девушка ушиблась, очень испугалась и, испуганная или возмущенная, кричала: «Криминале!»

Читатель в наше время пошел торопливый. Ему (вам) некогда, ему (вам) не хватит терпения, если я начну последовательно и обстоятельно описывать детство Клеонта, беломраморный город Сиракузы, что на островке у берегов Сицилии, теперь этот остров слился с берегом, изложу подробно учение Платона, которое исповедовал сподвижник Диона, и после рассуждений о точке зрения древних на идеальное государство посажу, наконец, где-нибудь на сотой странице Клеонта на триеру, чтобы плыть в армию Александра через Эфес или Сидон, а еще лучше, через Афины, а потом шагать, и шагать, и шагать через пустыни и горы четыре тысячи километров.

Тем более не хватит у вас терпения, если я начну с обстоятельной и вдумчивой истории надежд и теоретических формул соотношения бесплодного пессимизма и беспочвенного оптимизма, начиная со времен Гильгамеша. Я сам читатель фантастики, я знаю, что вы не выдержите длительного философствования, поэтому я сразу приведу вас в финал романа, в современный Рим на улицу Корсо, и в первой же строчке:

– Криминале, – закричит девушка, – преступление!

– Какое преступление? Кто совершил? Кто жертва? – И вам деваться некуда. Надо же узнать. Попробуйте теперь оторваться.

Итак, и в XX веке будет у меня треугольник, а в вершине его девушка Джина, высокая, статная, черноволосая, волосы с синеватым отливом. Для нас это стандарт итальянской красавицы, хотя далеко не все итальянки такие, в Риме, пожалуй, даже меньшинство. Джина – дочь врача, значит, из благополучной семьи, студентка, учится на историческом, девушка современная, независимая, сильная, самостоятельная. Однако даже и сильной девушке хочется найти могучего мужчину, настоящего героя, поэтому и в истории она ищет героев. Вот Александр Македонский, какой был мужчина! Недаром сама царица амазонок за тридевять земель приехала, чтобы иметь от него ребенка. История умалчивает, родился ли наследник, и мальчик это был или девочка, очередная царица. Джина, не задумываясь, согласилась бы быть на месте той амазонки. Она влюблена в Александра, просто влюблена, превозносит, гневно возмущается, когда кто-нибудь напоминает о его недостатках («Гнусная клевета!»), рассуждает о нем повсюду, в университете, в библиотеках… И однажды в разговор вмешивается странноватый старик, иностранец, судя по акценту. «К» произносит вместо «и». Старик тот оказывается удивительным знатоком античности, рассказывает такие подробности, которые нигде не вычитаешь, и притом с апломбом, будто сам присутствовал.

И, случайно встретив старика на Корсо, Джина останавливает его, чтобы выспросить источники. Ей же в дипломе понадобятся ссылки на использованную литературу.

Тогда-то и происходит «криминале».

В те годы в Италии в моде были мотограбители. Они «работали» парой. Один управлял мотоциклом, а другой, сидящий сзади, на полном ходу срывал сумку у прохожих. Нас – приезжих – даже предупреждали, чтобы не носили сумку на том плече, которое ближе к мостовой.

И вот, когда старик галантно обернулся к Джине, чтобы описать ей во всех подробностях простецкую одежду македонского воина, как раз сумка у него оказалась за спиной, и лихой молодец ухватил ее с ходу. Ремешок был крепче, чем надо, старика поволокло по мостовой.

– Криминале! – закричала Джина.

Ремешок все-таки лопнул, Клеонт с разбитой головой лежал на асфальте.

– Криминале! – кричала Джина.

А тут как раз оказались молодые люди из левого угла треугольника. Они потащили расшибленного старика к папе-врачу.

С того началась дружба… за дружбой последовали рассказы Клеонта о его многоступенчатой жизни.

Теперь о левом угле. Сложноватый он у меня получился. Не один молодой человек, а целых пять. Все они из Сиракуз, все сицилийцы, все бросили свой бедный остров, захолустье современной Италии, чтобы в столице – на чужбине найти свое место в жизни.

Пятеро.

Уго – от его имени ведется рассказ. Студент, увлечен науками, мечтает открыть что-нибудь такое этакое сногсшибательное, чтобы осчастливить разом человечество.

Теодоро – художник, юноша милый, наивный, простодушный и восторженный. Уверен, что мир облагородит красота.

Люченцио – в мечтах он будущий священник. Религиозен без философской глубины. Родители верили, приучили верить. К тому же так приятно всегда быть сытым, при чистом деле, еще добро делать по возможности.

Паоло – человек практичный. Работает в траттории, моет, носит, подает, делает грязную работу, зато сыт ежедневно. Мечтает стать хозяином собственной траттории… пока что при случае подкармливает друзей: даже может поставить «вино бьянка» (белое) или «вино росса» (красное), если есть недопитые бутылки.

И Карло – всех цементирующий, хлопотун, организатор, иногда рабочий, чаще безработный, участник всех организаций и митингов. Верит в организацию. Он-то и уговорил всю компанию перебраться в Рим.

Зачем мне понадобилась эта пятерка, столько народа в левом углу? В романе просто представил бы и догадайтесь зачем. В замысле все приходится оправдать, обосновать.

Ребята эти не просто хотят карьеру сделать, переместиться из левого угла в правый (за исключением Паоло, пожалуй), им этот мир не нравится, они хотят его обновить.

На героическую личность уповает Джина. Явится некто мудрый, могучий, светозарный и всех поведет к счастью.

Люченцио верит в веру.

Теодоро – в облагораживающее искусство.

Уго – в разум, все понимающую науку, все создающую технику.

Карло – в единение.

А Клеонт отвечает им: «Было уже, было, было…»

И рассказывает Джине про Александра и про Августа…

Люченцио – историю христианства.

Теодоро – про времена Возрождения.

Итак далее…

Но хотя я пригласил эту пятерку на подсобную роль: задавать вопросы, получать от Клеонта ответы, молодцы эти уже зажили самостоятельно. Собираются после полуночи в траттории, когда Паоло полагается чистить котлы, кастрюли и сковородки, усаживаются в передней комнате, откуда ведет коридорчик мимо застекленной кухни к столикам (посетителям полагается видеть, как аккуратно для них готовят), жуют, пьют, чувствуют себя хозяевами, горланят, перекрикивая друг друга.

– Всех накормить можно, – твердит Уго, – только подойти научно…

– Наука без души ничто. Душу надо осветить красотой, – уверяет Теодоро. – Когда я гляжу на Мадонну Боттичелли…

– Не хлебом единым, – вставляет Люченцио. – Есть низменное, есть возвышенное.

– А каково без хлеба? – кричит Карло. – Где твой бог? – Карло тычет пальцем в грудь Люченцио. – Пусть накормит одним хлебцем пять миллионов голодных! Пусть накормит, потом потолкуем о душе. А пока что-то без сотни лир порцию не дадут.

– Деньги – все! – убежденно изрекает Паоло.

Карло кидается и на него:

– Ах, деньги – все? Хорошо, я при деньгах сегодня. Сколько я должен тебе за эту собачью отраву?

Паоло невозмутим:

– Отдашь через двадцать лет. И с процентами. У меня свой расчет, ребята. Ты, Люченцио, расплатишься, когда будешь кардиналом, ты, Уго, когда станешь профессором, Теодоро расплатится картинами, а ты, Карло, устроишь революцию, всем раздашь поровну, я тоже получу свою долю. Валяйте, ребята, приступайте. Кому добавить макароны?

– Думаешь, не забудут тебя эти профессора-кардиналы? – спрашивает Карло.

– Хоть один из четверых не забудет. Есть же один честный среди вас. Или ни одного?

И посматривает на Джину при этом. Все они посматривают на Джину. Чье остроумие она оценит?

Однако я боюсь, что эти обитатели левого угла не герои ее романа. Милые мальчики, хорошие товарищи. Нет среди них достойных восхищения.

А кто же в правом углу? Надо и правый угол заполнить.

Сильный мужчина, то есть сильный по европейскому критерию XX века – богатый делец, владелец земель в Сицилии, домов в Риме, виллы в Неаполе с видом на залив, чуть повыше старого замка, похожего на корабль, выброшенный на берег, там, где цена квартиры миллион лир в месяц (не пугайтесь, тысяча лир – это около рубля. Все равно дорого).

Не старик и не мальчик, зрелый мужчина лет под сорок в расцвете лет. Не урод собой, плечистый крепыш, среднего роста с густыми усами, густым голосом, привыкшим отдавать распоряжения, уверенный в себе человек. Я-то таких не люблю, с маслянистым голосом и маслянистой смуглой кожей, но боюсь, что он не противен Джине. С ним спокойно и интересно. И банкеты, и театры, и сплетни новейшие из мира знаменитостей. Этот не поведет тебя в захудалую тратторию, не посадит за шаткий столик у самой кухни. Отвезет в ресторан, домой привезет на собственной машине.

Тут еще напрашивается сюжетный ход. Когда грабители вырвали сумку у Клеонта, они лишили его возможности продолжать путешествие по векам. Вероятно, там было какое-то индийское средство, обеспечивающее засыпание. Как вернуть? И вот, пожалуй, синьор Правый угол, при его сицилийских владениях мог иметь какие-то связи с мафиози. И добыл сумку. Это же подвиг в глазах Джины. Возможно, она даже обещала ему выйти замуж, если такой подвиг совершится.

Как не выйти? Доказал же, что он настоящий мужчина. Все может.

Рассуждая трезво и скептически, я опасаюсь, что Джина выйдет за этого воротилу. Но мне, автору и болельщику юности, ужасно не хочется отдавать эту незаурядную, независимую, красивую и властную девушку (я сам в нее влюблен немножко) маслянистому богачу, еще с мафией связанному. Тоже мне Александр Македонский XX века!

Может быть, лучше сумку со снадобьем отыщет Карло, активный, шустрый парень с тысячью друзей. Не такой он талантливый, как Теодор или Уго, но он свойский парень, компанейский, надежный.

10. ВЫВОДЫ

И тут выясняется, что Клеонт вовсе не склонен переселяться в год 2080-й. Он стар, он разбит, он устал. Все труднее даются ему прыжки из века в век, все труднее приспособиться к новой эпохе. И от XX века голова идет кругом, в XXI вообще ничего не разберешь. На старости лет трудно перестраиваться. Хочется уже угомониться, дожить там, где приткнулся. Если его молодым друзьям хочется в будущее, он охотно отдаст им свое снадобье, обучит, подготовит.

Кто решится?

Кого отправили бы вы?

Мысленно опрашивал я своих героев. Уго – преданный поклонник науки, неужели он не захочет увидеть достижения XXI века? Нет! Оказывается, он сам хочет искать, исследовать. Теодоро? Теодоро влюблен в красоту сегодняшней земной природы, даже опасается, что через сто лет природы будет меньше, искусственности больше. Джина? Да не дурнушка же она, чтобы искать спутника жизни в чужом веке. И никого не привлекает перспектива ходить два года по музеям, чтобы разобраться в чужой жизни, а потом самому стать музейным экспонатом, ценным консультантом для режиссеров исторических фильмов:

«В наше время на Виз Вента пестро одетые девушки стояли вот так. И это означало, что…»

Джина говорит:

– Вас никто не может заменить, Клеонт. Вы очевидец двух тысячелетий. А мы кто? Кое-как будем пересказывать услышанное от вас.

– Через сто лет жизнь наладят, – подбадривает Уго. – Города станут чистыми, технику усмирят. А людей научатся омолаживать, вам вернут силы.

– Обещаю, наладим, – говорит Карло. – Но мы не хотим на готовенькое. Я знаю, нас, сицилийцев, упрекают, что мы бежим с родного острова. Не бежим. Уезжаем потому, что работы нет. Но, поправив дела, возвращаемся, такой мы народ. Конечно, женщины – другое дело. Я не буду презирать тебя, Джина, если ты выйдешь замуж за американского миллионера или даже за своего паразита. Девушка должна заботиться, чтобы дети были сыты. Презирать не буду, но не буду и уважать. А мужчины должны налаживать жизнь у себя дома. Если все сбегут в Америку или в XXI век, кто украсит Сицилию? Мы остаемся все. А ты, Клеонт, с чистой совестью продолжай свой маршрут. Там через сто лет расскажешь о нас правнукам.

И тогда Клеонт скажет:

– Вы меня невнимательно слушали, друзья. Мое путешествие закончено. Я уже сделал выводы. Понял, что йог был не совсем не прав, но понял и в чем он был не прав.

11. ЭПИЛОГ

Выводы Клеонта и будут изложены в эпилоге. Признаюсь, я их уже написал. Но это целая статья. Не в первый раз начинаю работу со статьи. Однако выводам надо предпослать доводы – роман. И тут дело застопорилось. И материалы я уже собирал, и распределял по частям, но так и не решился приступить. Очень уж трудоемко, невероятно масштабно.

Историческая литература у нас необъятна, куда обширнее фантастики. Есть прекрасные книги о Греции и о Риме, об Александре Македонском, об Иудейской войне и ранних христианах, написанные великолепными знатоками эпохи… одной эпохи. Как правило, автор выбирал век, созвучный современности. Так в тридцатых годах у нас охотно писали о строгих государях – Петре I, Иване Грозном, а в семидесятых – о нетерпеливых народовольцах, благородных, но непрактичных декабристах. Аналогию видели.

А о тысячелетиях не писал никто. Материал необъятен, бегло получится, поверхностно. Герои недолговечны, слишком быстро стареют, в каждом столетии надо сменять три поколения. Хроника поколений! Не роман, серия романов.

Но только тысячелетнее повествование позволило бы почувствовать течение истории. Роман об истории задумал я, а не исторический роман, не кадр, вырванный из развития, а повесть о развитии. И в этом единственное преимущество и единственное оправдание темы сорока порций жизни.

Честное слово, если я не успею написать, кто-нибудь должен взяться.

Попробовать, что ли?

ДРЕВО ТЕМ

1. ПОРОДЫ

– Откуда берутся темы для фантастики? – спрашивают читатели почти на каждой встрече.

Лично я знаю пять месторождений, можно назвать их и потоками. Талантливые купаются в них, творят, не думая, откуда приходит вдохновение, для усидчивых же трудяг это залежи, там темы ищут, выкапывают, промывают, обогащают, даже из отходов извлекают… ведь и в отходах остается что-то.

Первое месторождение – старые сказки. Ковер-самолет, скатерть-самобранка, шапка-невидимка, разрыв-трава, говорящее зеркальце, живая вода, мертвая вода, цветок папоротника. Ведь это же все мечты наших предков, обряженные в волшебные одежды. Мечты жили веками, мечты передавались от дедов к внукам, техника же, стараясь воплотить их, одевала старые сказки в металл и стекло. Конечно, на ковре летать неуютно и опасно, ветром продувало бы, могло и сдуть. И на ковер были поставлены удобные кресла с откидными спинками, кресла окружены надежным герметическим фюзеляжем, добавлен мощный мотор, чтобы тянуть сооружение, крылья для равновесия и подъемной силы, рули глубины и поворота, приборная доска, рычаги, шасси, колеса. Но что перечислять? Каждый знает, как выглядит ковер-самолет, одетый по технической моде XX века. От ковра там осталась только дорожка между креслами.

Типичная история супа из топора.

Но если мечта еще не воплощена инженерами, она остается в ведении фантастики. И, описывая ее, литератор занимается мысленным переодеванием сказки в современные одежды. Я сам это делал. В свое время меня взволновала заманчивая сказка о цветке папоротника. Будто бы распускается этот дивный цветок раз в год в летнюю полночь, а кто сорвет его, для того земля становится прозрачной: видны сундуки и горшки с кладами, старинные амфоры и статуи, зарытое, потерянное, затоптанное, богатства, спрятанные людьми, а также природой: золотые россыпи, нефть, уголь, руды цветных металлов, серебро – металл наинужнейший и наидефицитнейший – основа фотографии. Ну вот я и взял цветок за основу, поместил его в отполированный ящик, добавил проникающие лучи, генератор лучей, батареи для питания генератора с трансформатором и усилителем, поставил экран, чтобы рассматривать недра было бы удобнее, ручки настройки глубины, резкости, чувствительности, фокусировки, как в приличном телевизоре, как и полагается по технической моде XX века. (А любопытно, какая будет мода в XXI веке? Может быть, тогда смешными и наивными покажутся наши рычажки, кнопки, клавиши и болты с гайками, все наши аппараты – эрзацы волшебных палочек. Голосом будут подавать команду: «Ярче. Краснее!»)

Цветок же я за ненадобностью выбросил. Оставил только название аппарата ЦП и эмблему над экраном – веточку папоротника.

Месторождение второе – наука: научные книги, научно-популярные, учебники. Такое иной раз встретишь, никакая фантазия не изобретет. Черные дыры, например, страшные невидимые капканы на космических путях. Провалился и канул. Падаешь вечность, остаешься навечно, не вырваться никакими силами. И еще какие-то белые дыры: неизвестно откуда сыплются атомы и льется энергия в наше пространство. Чем не тема? Представим себе: у человека будущего две дырочки в карманах, в правом черная, в левом белая. Все ненужное, неприятное суется в правый и там исчезает. Все нужное извлекается из левого.

Месторождение третье – свои собственные главы, преимущественно последняя – эпилог. Еще Марк Твен заметил, завершая «Приключения Тома Сойера», что, когда пишешь роман о взрослых, точно знаешь, где остановиться – на свадьбе, когда же пишешь о детях, приходится ставить последнюю точку там, где тебе удобнее. История Тома Сойера кончалась американским счастливым концом – герои нашли клад золотых монет – 12 тысяч долларов. Для научной же фантастики типовой конец – исполнение мечты. Мечта воплощена, победа одержана. Но ведь научно-техническая победа – это всегда ступенька к новым победам, высота-плацдарм, высота-трамплин. Зачем же останавливаться на трамплине?

Так и с цветком папоротника. Описал я, как геологи просвечивают недра, ищут драгоценный минерал… воду. Нашли они у меня подземные реки в пустыне. А что бы еще просветить? Не стоит ли осмотреть нутро вулкана, разобраться, когда он намерен начать извержение, людей предупредить заблаговременно. Просветили! Предупредили! Но можно ли смириться с катастрофой, спасаться бегством, а поля, и села, и города отдавать прожорливой лаве? Нужна не только геологическая тревога, но и геологическая оборона. Отрегулируем вулкан, пристроим к нему клапаны, а к клапанам – тепловую электростанцию с паровыми турбинами и завод литья из лавы. Укротили и приручили вулкан. Победа! Но хорошо бы и землетрясения предсказывать, укрощать и приручать. Написал повесть и об усмирении землетрясений. Там у меня искусственные вулканы играют роль клапанов. Земная кора вскрывается как нарыв, снимается подземное напряжение, излишек лавы выливается наружу. Победа! И опять трамплин, новая тема. Ведь из тон лишней лавы можно бы возводить плотины, даже новые острова. Тут уж я не собрался новую повесть писать, ограничился главой в романе.

Месторождение четвертое – чужие эпилоги, чужие позиции. Допустим, прочли вы чью-то восторженную книгу о ковриках-самолетах или лучше о крыльях – чаще фантастика пишет о крыльях. Вот они уже сконструированы – легкие индивидуальные крылья, продаются в спортивных магазинах «Динамо», любого размера, любого фасона, любой расцветки, как зонтики – полосатые, пестрые, узорные для девушек, черные и темно-синие для солидных мужчин. Летают все! Небо в цветках, как при салюте.

А вы морщитесь. Вы возмущены и пишете фантастику-фельетон. Небо засижено – противно смотреть. Пролетуны заглядывают в окна, с утра до вечера спущены занавески. На твоем балконе пристроилась парочка, воркует до часу ночи. Скамейки на бульваре им неудобны, видите ли. С неба сыплются бумажки и гайки, по улицам ходить надо в шлеме. Регуляция воздушного движения – штраф за пролет на неположенной высоте. «Граждане, не бросайте окурки при полетах! Граждане, не разрешайте детям играть в воздухе! Граждане, не летайте над аэростанциями! Граждане, проверяйте крылья, прежде чем бросаться с крыши!» Ревут рупоры в каждую форточку. Ужасно! Невыносимо! Необходимо разоблачить.

И наконец, пятое, самое важное, по мнению некоторых авторов, даже единственное месторождение тем – современность: проблемы, люди, их переживания, отношения. Это неисчерпаемое месторождение надо отметить особо, оно поставляет темы всем жанрам, не одной лишь фантастике.