Текст книги "Счастья не бывает много"

* * *

В один из дней Григорий Михайлович задержался на работе. Семья жила обычными домашними заботами. Инга подметила – что-то не то происходит в доме. Она пыталась угадать, что же её насторожило в сегодняшнем вечере? Отца не было, но никто из домочадцев не обмолвился словом. Елена Николаевна только сообщила во время ужина:

– Папа задерживается.

Девушка следила за выражениями лиц детей. После ужина те вернулись к урокам. Ближе к десяти все стали готовиться ко сну. Инге чего-то не хватало, но она не могла понять. Ожидая очереди в ванную, она расположилась в зале и перелистывала журнал. Сосредоточиться не получалось, мысли блуждали по всем домочадцам – она искала ответ. Слух уловил тихие шаги. В приоткрытую дверь в коридор она увидела, как Люся, крадучись, подошла к кабинету отца и, озираясь, заглянула в него. Удостоверившись, что там темно, она быстро закрыла дверь и побежала на кухню.

– Мама, а папа скоро придёт? – девочка прижалась к матери.

– Скоро, – она погладила дочку по голове. – Иди спать. Поздно уже.

Инга вглядывалась в лицо сестры. Маленькая Люся улыбалась, а глаза выдавали задумчивость. Девушку осенила догадка – домочадцы искусно скрывали едва уловимую грусть, даже Люся боролась с нею. Спокойствие матери передалось, но к себе в детскую она уходила притихшая. Инга вспомнила себя в детстве. Она не задумывалась – почему нет папы. Её не расстраивало отсутствие матери в те периоды, когда мама уезжала по делам или отдохнуть, как она объясняла, от «тяжёлой жизни». Её не брала. Значит, она была частью этой «тяжёлой жизни». Инга согнала брови, вспомнив эпизод из далёкого детства. Впервые она осталась на целую неделю одна, когда ей было чуть больше восьми лет. Утром приходила соседка проверить, как она собирается в школу, и вечером – приготовить еду. Тяжёлый вздох вырвался у девушки из груди.

– Что так? – живо поинтересовалась Елена Николаевна, в этот момент возвращавшаяся из комнаты девочек в кухню.

– Не-е, ничего, – всего-то и нашлась ответить Инга. – Пойду купаться.

На её слова из детской раздался смех. Выбежала Люся и восторженно затараторила:

– Мама! Мама! Она идёт купаться. Такая большая, а ещё купается.

– Уже говорила тебе, – со сдержанной улыбкой, Елена Николаевна погладила дочь по голове. – Не хорошо о присутствующих говорить в третьем лице.

– Я что-то не то сказала? – вмиг покрывшись пунцом, переспросила Инга.

– Всё то, – погладив девушку по плечу, успокоила хозяйка. – Это у нас папа с девчатами балуются и подмечают друг за другом… В общем, иди мыться, потом девочки тебе объяснят, – Елена Николаевна решила предоставить возможность детям самим общаться с сестрой. – Я меняла бельё сегодня. Твои вещи справа на полке, – возвращаясь к домашним делам, пояснила она. – Полотенце – белое – твоё.

Снимая с лица макияж, Инга рассеянно осмотрела себя в зеркале и решительно стала под горячий душ. Ещё некоторое время из девчачьей доносился возбуждённый галдёж, но и он вскорости утих. «Ну да, – неожиданно осенила догадка, и она улыбнулась. – Взрослые моются, а дети купаются. Маленькая, а уже язвочка. С ними всё-таки интересно». От нахлынувшего восторга Инге хотелось петь.

Пока она мылась, Елена Николаевна постелила на диване в гостиной. Инга выключила свет и юркнула под одеяло. Укрывшись с головой, она с упоением глубоко вдохнула свежесть постельного белья и потянулась, удобнее устраиваясь. На кухне стукнула кастрюля, девушка неожиданно спохватилась – улеглась, а ни с кем даже не обмолвилась словом. Елена Николаевна тихонько прошла к детям, чтобы посмотреть на девочек и выключить свет в комнате у сына.

– Спать! – отрезала мать на недовольство Матвея.

Когда она возвращалась, Инга тихо сказала:

– Спокойной ночи.

– Спокойной, – шёпотом ответила Елена Николаевна и на Ингину голову мягко легла её рука.

Горькой душевной обидой отдалось в Инге это прикосновение. Она заметила – родители не скупились и часто гладили детей куда удавалось – по руке, голове, спине.

«Ведь это мгновение, а как приятно, когда мамина рука гладит тебя по голове, – терзала себя Инга. – Но почему меня в детстве не гладили?» Как бы она ни пыталась заставить себя отмахнуться и отнести это к родительской навязчивости, но снова и снова ощущала мягкое прикосновение руки Елены Николаевны, и от этого становилось легко и мило. И это мимолётное прикосновение победило – девушка успокоилась и задремала.

Едва подкатывающийся сон прервался коротко пропевшим в коридоре звонком.

– Дети спят? – поинтересовался отец, раздеваясь.

– Спят. Поздно уже, – спокойно отвечала Елена Николаевна. – Завтра в школу. Проходи сразу в кухню.

– Как Люська? – спросил отец, пережёвывая.

Инга улыбнулась – она тоже, когда садилась за стол, брала ломтик горбушки и жевала.

– Уроки все сделала? – продолжал Григорий Михайлович.

– Сделала, – отвечала Елена Николаевна, накрывая на стол.

– Ей ещё год бы дома поиграть. Мне много не клади, – вздохнул отец. – Я с тобой за компанию перекушу. Сбил аппетит, перехватив во время встречи. У Танюши всё в порядке?

– Всё нормально.

– Что Мотя? Не поздно пришёл?

– Нет. Он мужчина уже, – эти слова Елена Николаевна произнесла окрепшим голосом, и Инга представила её глаза, переполняемые гордостью за сына.

– Как Инга?

Инга затаила дыхание, боясь даже моргнуть, она прислушивалась к каждому сказанному слову и с какой интонацией оно произносилось. Сердце забилось сильнее. Отец спросил о ней в общем порядке, как будто делал это каждый день.

– Как Инга? – вопросом на вопрос продолжила разговор Елена Николаевна, только в этот раз она перешла на шёпот. – Она взрослая девочка. Ей бы погулять. Что она дома сидит. Сходи с нею куда-нибудь.

– Схожу, – согласился отец. – На выходные.

На кухне умолкли. Инга примерилась к своей жизни. Она любила засидеться с подругами допоздна, а иногда приходила домой под утро. Никто её не встречал. Ужинала тем, что находила в холодильнике, и спать. Нет, конечно, никто не запрещал разогреть еду, но не было настроения. Мама спала и даже не слышала, в котором часу возвращалась дочь. Как-то Инга вернулась домой с зарёй и сидела на кухне, пережёвывая горбушку. Вошла мама, на ходу перевязывая халат, и удивилась: «Чего так рано подорвалась?» Она даже не взглянула на дочь. Поставила чайник и пошла в ванную. Инга тогда ничего не ответила. Ей было обидно до слёз. Дочери не было дома всю ночь, а любимая мама спокойно спала. Сейчас мама плотно позавтракает и отправится на работу. Вспомнит об Инге только к обеду. А если бы я за это время сто раз умерла бы, например? Инга часто проводила подобные аналогии. Она и к отцу решила ехать после очередного прихода домой под утро и сонного маминого: «Ты уже встала?»

В тяжёлых раздумьях Инга забылась. Едва сомкнув глаза, она тут же открыла их. Ей показалось, так и не удалось поспать, но уже брезжил рассвет. Встревожило сон тихое движение по комнате. Мимо прошла Люся и направилась в спальню родителей. Инга поспешила за девочкой, чтобы вернуть её в постель, решив, ребёнок спросонья заблудился. В приоткрытую дверь она увидела, как отец приподнялся.

– Люсенька, ты чего, доча?

– Папа, я пришла посмотреть, ты есть или нет.

– Боже ты мой, – отец, прихватив одной рукой дочку, закрутил её к ним с Еленой Николаевной в кровать. – Куда же я мог деться? Ну, полежи с нами.

У Инги едва не оторвалось сердце. Она была поражена тому, как эта девочка, её родная сестра, всю ночь спала с тревогой, ожидая папу. И вот дождалась. Её маленький, ещё крепкий организм в состоянии выспаться за пару часов, когда рядом папа и мама. Она уснула крепким, спокойным детским сном. Инга вернулась в постель и больше не сомкнула глаз.

Что же это такое «папа»? Этот вопрос мучил её всю жизнь. Он ещё сильнее мучил каждую минуту жизни в этой семье. Она не понимала всего, что происходит, и не находила сразу объяснения. Ей было это чуждо, но она чувствовала, – эта чуждость искусственная, воспитанная, может быть, не насильно, но и не основательно, и потому разваливалась каждодневно. В очередной раз она стала свидетелем, как маленькая Люся всю ночь спала на полусознании, ожидая, когда вернётся папа. Организм не выдержал и уснул, но это был сон тревожный, потому что едва стало возможно, он проснулся и поднялся, чтобы пойти и удостовериться – пришёл папа или нет.

Что же такое папа? Этот вопрос с силой бил в виски. Инга ворочалась в постели и тяжело вздыхала. Только на мгновение сон одолел её измученное сознание, и всё выстроилось в истину. Папа – это когда он всегда рядом, даже если его нет, но он всё равно рядом. Он везде. Он с тобой. Ты всегда находишься под его заботливым крылом. Папа – это как энергия. Мама – всё для ребёнка. В этом Инга не сомневалась. Сейчас она видела – папа – это как воздух. Отними у этих детей воздух, и они завянут. Нет, они будут жить, но эта жизнь будет хилой и безыммунной. А у неё, у Инги, жизнь иммунная? Крепкая? Она выучилась, самостоятельный человек и всё равно поехала к отцу. Он не звал, не искал, а она бросила всё и поехала. У неё есть убедительное объяснение своему поступку – она хотела показать, – и без него обошлась. Это ли единственная причина? И обошлась ли?

В семье отца ей становилось уютно.

* * *

В субботний день семья собралась на обед. Инга поймала себя на мысли, уже привычно занимает отведённое для неё место. Как всегда Люся делилась впечатлениями от нового мультика, вперемешку рассказывая и о новой игре, которую придумали мальчишки во дворе. Все слушали и молча ели.

– Папина самая любимая, – отец погладил Люсю по голове.

Инга украдкой обвела всех взглядом, но никого не смутили слова отца. Даже Таня не обратила внимания на адресованную любовь только Люсе. «Почему же меня эти слова задели? – саму себя засыпала вопросами Инга. – Так просто взял и сказал, – одна дочка самая любимая. Значит, другая не любимая? Или не самая любимая? А сын, любимый? Почему же никто из детей не обиделся? А меня почему задели слова отца?» Её глаза вмиг наполнились слезами. Инга склонила голову и невидящим взглядом уставилась в тарелку. Прервал её тяжёлые мысли голос Тани.

– Чего на меня смотришь?

– Любуюсь тобою, – ответил отец.

– Ты всегда так говоришь, – без смущения парировала Таня.

– А мной! – воскликнула Люся.

– И тобой.

Инга слышала ликование в голосе отца, и ей показалось, он специально так себя ведёт, чтобы лично ей досадить. Комок горькой обиды перехватил горло. Она едва сдерживала себя, чтобы не разрыдаться или не заорать в истерике.

– Лучше мамой любуйся, – опять невозмутимо посоветовала Таня.

– И мамой любуюсь, – ответил отец и посмотрел на Елену Николаевну.

– А Ингой? – неожиданно для Инги спросила Люся.

Инга замерла, ожидая отцовского ответа.

– И Ингой любуюсь, – не замедлил отцовский ответ.

Это уже было слишком для неё. Она рванулась из-за стола, опрокинув стул.

– Не надо! – в истерике вырвалось у неё и, задыхаясь от слёз, Инга выбежала из комнаты.

Сидящие за столом замерли. Только отец продолжал есть как ни в чём не бывало, но по тому, с какой силой Григорий Михайлович пережёвывал пищу, можно было догадаться – глава семьи нервничает.

– Ешьте, – тихо призвала детей Елена Николаевна.

Неожиданно вскочила Люся. Она собралась удалиться, но отец осадил её строгим, вопрошающим взглядом. Девочка на мгновение замешкалась, но быстро нашлась и скороговоркой проговорила:

– Я там забыла кое-что… – она пристально посмотрела на папу, не решаясь так просто выйти из-за стола.

Взгляд отца потеплел, обозначились у глаз стрелки едва заметной улыбки.

– Хорошо, иди, – согласился он, нервно дёрнув бровями.

Маленькая Люся торопливо выбежала из комнаты.

– Гриша, ты помягче с ней, – проговорила Елена Николаевна.

Григорий Михайлович долгим взглядом посмотрел на жену. Они понимали друг друга с полуслова, и он вместо ответа тяжело вздохнул. Семья продолжила обед.

Люся бегом спешила в комнату, но входила тихо и едва дыша.

– Я тут забыла… – начала она, глядя в спину старшей сестры, стоящей у окна, но та не шелохнулась, и девочка запнулась. Инга вытирала слёзы с лица, а те текли и текли ручьями. Платок насквозь промок, она вытирала их ладонями, но ладони тоже были мокрыми. Затаённое дыхание прерывалось приступом всхлипывания, и тогда слёзы лились ещё сильнее. Совсем не кстати был для неё приход этой малявки, но она и нуждалась в чьём-то присутствии. Люся подошла и прильнула к сестре. Инга не решалась обнять девочку. Её стало колотить от нахлынувшего волнения. Неожиданно захотелось схватить этого маленького человечка и прижать к себе как родную, близкую, самую дорогую сестру на всём белом свете. Трясущуюся руку она опустила на голову девочки и погладила. Люся мгновенно обхватила старшую сестру обеими руками и разрыдалась:

– Ты наша! Наша! Наша!

* * *

Они шли с отцом по бульвару. Инга собиралась о многом поговорить, но даже на маленький вопрос не хватало духу. Ей хотелось взять отца под руку, но на это тоже не доставало решительности. Инге было стыдно за выходку во время обеда.

– Извини за обед, – тихо сказала она, но отец не ответил. Он только наклонил её голову и поцеловал в лоб.

«И всё прошло, – с облегчением вздохнув, отметила про себя Инга. – Как будто ничего и не было. Так просто. Папа поцеловал в лоб, и всё прощено. И о чём после этого можно говорить?» И они снова пошли молча.

– Давай я пойду с этой стороны, – предложила она, видя, как отцу приходится уворачиваться от встречного потока. – А то они тебя совсем затолкают.

– Не затолкают, – улыбнулся отец, пропуская очередного прохожего невежу. – Место женщины справа от мужчины.

– Место женщины, – перекривила Инга отца.

– Ну да, – не обращая внимания на иронию дочери, подтвердил тот. – В Англии слева, у нас справа.

– Почему в Англии слева? – не поняв, удивилась, Инга.

– У них же левостороннее движение?

– И что?

– Мужчина должен идти со стороны встречного движения. Женщине же комфортнее идти справа, чтобы её не затолкали.

– А галантность? Где ваша мужская галантность? – с этими словами Инга стала слева от него. Григорий Михайлович только в сторону улыбнулся и продолжил путь.

– Ой! Мой палец! Куда летишь?! – скривилась от боли Инга.

– Да пошла ты! – ругнулся уже издали спешащий куда– то парень.

Едва сдерживая смех, отец обошёл дочь и, придерживая за талию, они устроились в своём потоке. Инга слегка прихрамывала, и ей было очень обидно.

– Заступиться за даму у вас принято? – огрызнулась она, а отец в ответ только рассмеялся.

– Я же начал с того, что заступился. Сразу поставил тебя справа от себя. Ты решила поступить по-своему. Ещё и не довольна.

– Ты всегда такой? – после паузы поинтересовалась Инга. Отец только посмотрел смеющимися глазами. – С мамой ты тоже был таким? – неожиданно вырвалось у неё.

– Ты же на собственном пальце, – отец указал всё тем же улыбающимся взглядом на ногу Инги, – убедилась, что я прав. Зачем же мне меняться?

Снова замолчали. Что на это скажешь? Боль в пальце проходила. И идти справа от отца было удобнее. Инга следила украдкой за отцом, и ей стало его немного жалко, а он, как будто ничего и не происходило, спокойно отмахивался от различных хамов, оберегая её от них. Она вздохнула. Скорее признавая своё согласие с тем, что отец снова был прав.

– Все ещё болит?

– Нет. Уже прошло.

– Почему так тяжко вздыхаешь?

– Устала ходить, – соврала Инга и внимательно посмотрела на отца. «Надо же, какой внимательный. Думала, он занят только прохожими, а он услышал, как я вздохнула».

– Свернём на том перекрёстке, тут есть одно кафе приличное. Там и посидим. Отдохнём.

Григорий Михайлович пил кофе. Инга задумчиво водила ложкой в чашке с чаем, вдыхая ароматный фруктовый парок. Нагромождения мыслей не давали сосредоточиться. Она мечтала остаться один на один с отцом, чтобы поговорить, а разговор не завязывался. Увиденное за эти несколько дней поставило кучу новых вопросов. Они роились, затмевая вопросы всей жизни. Она собирала их с самого детства и копила, чтобы когда-нибудь выплеснуть предателю-отцу. Вот он, сидит и пьёт, как ни в чём не бывало, кофе. И что? Инга пристально посмотрела в глаза отца. Он спокойно принял её вызов. Они молча смотрели друг на друга – она тревожными, наполненными решимости и одновременно боязни, а он мягким взглядом улыбающихся стрелками глаз. Инга видела, как отец «заговорил» с нею, но она не понимала.

– Ты был всегда мне нужен, – неожиданно вырвалось у неё.

Инга ещё что-то хотела сказать, но поперхнулась от внезапной обиды. Она старалась не моргать и даже подняла выше голову, но всё равно слёзы предательски набухали и полились через край.

– Я знаю, – тихо проговорил Григорий Михайлович, отворачиваясь, чтобы не видеть дочериных слёз.

Инга не расслышала и, переведя дыхание, продолжила:

– Почему вы расстались? Ведь ты же любил её? – Инга вытирала глаза, а слёзы затмевали всё вокруг.

– Односторонняя любовь может быть только к работе, – задумчиво произнёс отец и после паузы повторил: – Я знаю, что был нужен.

– Что ты можешь знать?! – едва удерживая рыдания, выпалила дочь.

Слёзы слетали огромными каплями, и она, вытирая их с глаз, со стола, беспомощно улыбаясь. Да, она слабая девочка, ребёнок своего отца. И не важно, что она собиралась быть сильной. Собираться – это ещё не быть!

– По детям вижу, – неопределённо ответил отец.

– У разных детей по-разному, – с тоской вырвалось у Инги из груди.

– По-разному-то по-разному, а отец – всегда одинаково – нужен. Это потом, когда повзрослеете – по-разному вам становятся нужны родители… Ладно об этом. Ты мне скажи, ты довольна поездкой.

– Какой поездкой? – не поняла Инга.

– К нам. Ты же на разведку приехала?

– Наговорить хотелось, всего, что надумала за все эти годы.

– Чего же не наговорила?

– Повзрослела… что ли.

Инга не знала, что ещё сказать. За эти несколько дней, проведённых в семье отца, в её голове всё перевернулось. Она страдала от своей сиротливости до самого порога дома отца. Потом быстро втянулась в новый для неё ритм, казалось, чужой семьи. У неё даже появились сёстры и брат, о которых она мечтала, но спокойствия не наступило. Сейчас она жила с тяжестью в сердце за мать. Ей было жалко маму. Она ненавидела благополучного отца и также ненавидела мать. Она ненавидела той ненавистью любящей дочери, которая готова разорваться на две половинки ради счастья родителей, но…

– Как же теперь с этим жить? – Инга обхватила руки отца.

Григорий Михайлович не ответил, он чувствовал, дочери надо выговориться.

– Я всё равно немного счастлива, – прошептала дочь.

– Счастья не бывает много, – Григорий Михайлович задумчиво глядел в окно.

– Ты не оправдываешься и не спешишь доказывать обратное, – Инга положила голову отцу на руки.

– В чём оправдываться и что доказывать? – усмехнулся с горечью в голосе отец. – Идёт жизнь. Для нас всех она такая. У других – другая, – Григорий Михайлович выдержал паузу и неожиданно сказал: – Потом, это тебе надо доказывать…

– Мне? – раздражаясь, выпалила Инга и едва не наговорила в этот раз всё, что собиралась многие годы, но отец опередил:

– Да, милая! Мне не надо доказывать, что я отец. Это ты должна доказать, что ты дочь! – Григорий Михайлович тяжело вздохнул и закончил: – Достойная дочь.

Своими словами отец словно развязал узел, и весь бисер высыпался в траву. У Инги на душе неожиданно полегчало, и всё стало прозрачно. Для её понимания то, что сказал отец, было из ряда вон, но именно это расставило всё по полочкам. Определило её место, указало дорогу по жизни. Дочь уткнулась отцу в плечо и заплакала. Заплакала тихими слезами. Отец молча пил кофе и смотрел в окно, не мешая дочери разобраться в себе.

– Вчера у мамы был день рождения, – немного успокоившись, задумчиво произнесла она. – А я забыла.

– Поздравь сегодня, – равнодушно предложил отец.

– Я собиралась к нему вернуться, – дочери было тяжело, и Григорий Михайлович молчаливо участвовал в её настроении. – А ты помнишь, когда у мамы день рождения? – Инга изучающе посмотрела на отца.

– Помню, тридцать первого мая, – быстро ответил тот, и на дочь уставились лукаво искрящиеся глаза.

– Врун, – возбуждённо выпалила дочь. – Если бы я не сказала, вспомнил бы ты! А как зовут её? – неожиданно вырвалось у Инги.

– Ну, да, – с возрастающей весёлостью подтвердил отец. – Помню.

Инга видела, как отца словно подменили, перед ней сидел уже не взрослый мужчина, отец семейства, а мальчишка-озорник, нашкодивший и теперь старающийся скрыть свою проказу. Она увидела во взгляде отца неправду, и от этого защемило в носу. Инге стало обидно за маму, она мгновенно возненавидела отца: «Неужели он и правда не помнит её дня рождения? Бедная мама. Как она могла любить такого человека? – зароились мысли у девушки в голове. – Он даже не помнит её имени!»

– Ладно, – дружелюбно заговорил отец. – Сдаюсь, не помню.

– Виктория Викторовна, – одними губами проговорила Инга и задумчиво добавила: – Ты называл её «Моя любимая Победка».

– Почему? – Григорий Михайлович не смог скрыть удивления, но тут же закивал головой. – Ах, да-да, Виктория, это же победа. Да, мог называть Победка. Да, Победку помню!

– Победку помню, – передразнила дочь отца. – Мне иногда кажется, она тебя до сих пор любит. – Инга укоризненно покачала головой.

От подступившей горечи и обиды за маму эмоции бурлили и перехлёстывали, но неожиданно, откуда-то из неизвестного, потайного уголка сознания выскочило: «И это мой папка?» Слово «папка» прозвучало как-то странно. Его наполнение взбудоражило девушку. Она ощутила его вкус и с интересом уставилась на отца, рассматривая каждую морщинку на лице, каждую черточку. Это простое слово «папка», смело все эмоции и запульсировало в висках: «папка», «мой папка», «папка», «мой папка». И на душе стало покойно и даже светло, и на окружающий мир она посмотрела смелее.

– А когда день рождения у Елены Николаевны, тоже не помнишь?

– Помню, – голос отца прозвучал уверенно. – Двадцать пятого сентября.

– А год? – Инга изучающе смотрела на его лицо.

– Пятьдесят девятый, – не моргнув, отчеканил он.

– Идём домой, – дочь заторопилась.

С прогулки возвращались быстро. Инга словно подгоняла, но и отец шёл широким шагом. Всю дорогу он смотрел на красивый затылок дочери и любовался. Несмотря ни на что он был счастлив. Все эти годы он ждал дочь, он знал – она приедет. Он так и говорил себе: «Если это моя дочь, она приедет, а нет, так на нет и суда нет».

– Елена Николаевна! – позвала Инга с порога.

– Вернулись? – хозяйка вышла им навстречу. – Ужин готовлю. Через полчаса будем кушать.

– Когда у вас день рождения?

– Четырнадцатого апреля сорок восьмого года, – мать догадалась, в чём смысл такого вопроса, и махнула рукой в сторону супруга. – Григорий Михайлович никогда не помнил, когда у меня день рождения.

– Перепутал, – отец смешно развёл руками. – Зато с годом почти угадал.

– Почти угадал, – дочь укоризненно покачала головой.

– С этими годами рождения он нас впутал в такие неприятности на французской границе, – стала рассказывать уже из кухни Елена Николаевна и, когда Инга вошла, продолжила: – Всей семьёй поехали на машине в Германию, а там решили день провести в Страсбурге.

– Мама, а когда это было? – услышав шум, прибежала Люся.

– Ты ещё не родилась.

– А Танька? – не унималась дочь.

– Тане было два года.

– Ух-ты! – воскликнула девочка и устроилась у папы на руках, который, улыбаясь, слушал супругу, готовый в любой момент дополнить.

– Таможенный контроль в Страсбурге прямо в черте города, – шинкуя капусту, Елена Николаевна поглядывала в сторону мужа. – Таможенник посмотрел паспорта и указал, надо, мол, подойти в офис зарегистрироваться. Григорий Михайлович наши документы оставил, а взял только свои.

– Я думал, – поддержал рассказ Григорий Михайлович, – если он посмотрел, этого и хватит. Заходим. Он записал мои данные и просит документы других. Я говорю, лень в машину возвращаться, а что надо, я продиктую. Он спрашивает – имя жены и дата рождения. Я называю. Записал, вернул паспорт, и я собирался уйти, но тут заходит его коллега, женщина таможенница, и говорит, нет, надо документы. Пришлось идти за паспортом Елена Николаевны.

– Григорий Михайлович прибежал, – продолжила супруга. – Говорит, всё, только тебя запишут и едем. Ждём его, ждём, а он всё не выходит и не выходит. Уже тридцать минут прошло, час. Таня маленькая, капризничает. Уже я выхожу из машины и иду его искать, а мне таможенница так мило улыбается и показывает на машину, мол, сидите в машине. Опять ждём. Волнуюсь, что там произошло? Где наш папка? Тут приезжает какая-то машина, из неё выходят несколько человек в форме и к нам. Всё и завертелось. Детей отобрали. Что говорят, я не понимаю. У меня началась истерика. Меня просят пройти в отдельную комнату, а там уже переводчик и давай допрашивать. Понять ничего не могу, но отвечаю. Каким одеколоном пользуется муж, какой зубной пастой, каким бритвенным прибором, и пошло-поехало.

– А меня в другой комнате больше часа, точно так же допрашивают: какие духи у жены, какая помада, в каком магазине она покупает вещи? – весело заговорил Григорий Михайлович. – Откуда я знаю в каком? Говорю я и не знаю, а зачем ей ходить по магазинам? Я всё сам покупаю. Женщина таможенница, как это услышала, широко раскрыла глаза: «Этого не может быть!» говорит. Для их женщин – это нонсенс. И снова меня допрашивать.

– Ага, я помню, – входя на кухню, присоединился к беседе Матвей. – Нас с Таней завели в комнату. Я держу её на руках, а она смеётся. Две женщины наблюдали за каждым нашим движением. Иногда одна из них спрашивала: «Эта девочка кто тебе?» Сестра, отвечаю. «А как её имя?» Таня, отвечаю. Таню спрашивают: «Кто этот мальчик?» А она говорит: «Мотя». Женщины переглядываются и снова спрашивают: «Как его имя?» Она снова отвечает: «Мотя». Тогда меня спрашивают: «Мальчик, как твоё имя?» Называю – Матвей.

– В общем, пять часов нас допрашивали перекрёстно, – вздохнула Елена Николаевна.

– Как всё обошлось? – Инга слушала с интересом.

– Обошлось, – Елена Николаевна горящими глазами посмотрела на мужа. – Если бы наш папа не перепутал мою дату рождения, то и не начиналось бы.

– Зато в каком прекрасном приключении поучаствовали! – весело продекламировал Григорий Михайлович. – Да, доча?

– Да, папа, – отозвалась Люся.

– Как всё-таки выкрутились? – не понимала Инга.

– Как всегда, на моих уникальных способностях, – воскликнул весело отец.

– Григорий Михайлович сразил их своей наблюдательностью и глазомером, – заулыбалась Елена Николаевна. – Он назвал все наши размеры, а потом стал называть размеры одежды таможенников. Называет размеры талий таможенниц. Те обижаются, а их мужики смеются. В общем, превратил всё в балаган, – Елена Николаевна махнула рукой. – В итоге отпустили нас. Только Страсбурга мы не увидели, поздно было уже.

– Это как ты сделал? – не поверила Инга.

– Просто, – отец оценивающе окинул взглядом дочь. – Я могу с точностью назвать все твои размеры. Хочешь, поспорим?

– Инга, не спорь, – вмешалась Люся. – Проиграешь.

– Как это? – Ингу заинтриговало заявление отца, и она в уме прикидывала – шутит или правду говорит. – Давай.

– Не спорь, не спорь, – призвала прибежавшая на кухню Таня. – Проиграешь.

– Спорим. Вдруг выиграешь, – подначивал отец. – Давай на пять размеров поспорим.

– Спорим, – с вызовом согласилась Инга, ища поддержки у Елена Николаевны, но та никак не участвовала в назревающем споре, только улыбалась, продолжая заниматься приготовлением ужина.

– Начнём! – скомандовал отец, обведя всех детей серьёзным взглядом, чем вызвал общее веселье, а Люсенька захлопала от восторга в ладоши.

– Папа, можно я что-то тебе скажу на ухо, – вызвалась она.

– Давай, только быстро, – разрешил отец.

– Поддайся, – Люся прошептала так, что услышали все.

– Никаких поддавков, – отрезал отец. – Приступим. Рост – метр шестьдесят девять.

– Это не сложно догадаться, – отмахнулась Инга.

– Правильно, правильно, – захлопала в ладоши Люся.

– Объём головы! – снова торжественно объявил отец: – Пятьдесят четыре сантиметра.

– Не знаю, – пожала плечами Инга, она не ожидала услышать размер головы.

– Танюша! – скомандовал отец. – Неси сантиметр.

Измерение объёма головы превратили в кутерьму. Все из детей брали сантиметр и измеряли голову старшей сестры, и у каждого получалась другая цифра. Наконец и Елена Николаевна взялась за сантиметр.

– Пятьдесят четыре, – сообщила она и передала сантиметр Инге.

Дети ждали окончательного вердикта, пока Инга сама обхватывала сантиметром свою голову. Девушка взглянула на цифру. Ей оставалось только покачать головой.

– Ура! – закричала Люся.

– Дальше, – сообщил отец. – Длина локтевой кости – двадцать семь сантиметров, а объём талии – пятьдесят восемь, нет, пятьдесят семь сантиметров, а объём груди восемьдесят девять. Об объёме бёдер говорим?

– Ошибся с объёмом груди, – ликовала Инга. – Всегда был – восемьдесят восемь.

– Измеряй! – улыбаясь, отец протянул сантиметр. – Заодно измерьте объём бёдер. Я утверждаю – это сорок шестой размер, значит – это будет девяносто два, – я оставлю вас на короткое время, уже в дверях добавил: – Длина указательного пальца и среднего – первый без трех миллиметров десять сантиметров, а другой десять сантиметров и пять миллиметров.

Дети ждали, когда сестра начнёт измерения, но Инга медлила.

– Помочь? – предложила Елена Николаевна. – А то наши не отпустят, пока не удостоверятся.

– Всё правильно, – сдалась Инга. – Но как?

– Папа же классный архитектор! – с гордостью сообщил Матвей.

– С объёмом груди всё-таки ошибся, – посетовала Таня.

– Танька, молчи, – осадила сестру Люся. – Подумаешь, на сантиметр, правда, мама?

– Не ошибся, – Инга таинственно взглянула на Елену Николаевну. – Иногда становится на сантиметр больше.

– Это когда? – удивилась Таня.

– Вырастишь, узнаешь. Идите, укладывайте учебники в портфели, – выпроводила мать дочерей. – Сейчас будем ужинать.

* * *

В кухне собрались быстро. Все одновременно вышли из своих комнат и уселись по местам. Пока ждали отца, возбуждённо обсуждали спор. Отец пришёл последним, и ужин начался. Инге не хотелось есть, и она ковыряла вилкой в тарелке. Семья не обращала внимания на настроение старшей сестры.

– У тебя всё в порядке? – спросил отец.

Инге не хотелось отвечать на безадресный вопрос, но никто из членов семьи не отозвался. Не выдержала только Люся. Она потихоньку тронула старшую сестру за локоть и, состроив серьёзную мину, ладошкой показала – мол, тебя спрашивают – отвечай. Физиономия сестры рассмешила Ингу.

– Всё в порядке. Есть не хочется, – тихо ответила она, едва сдерживая улыбку.