Текст книги "Корректировщик. Остановить прорыв!"

Георгий Крол
Корректировщик. Остановить прорыв!

© Крол Г., 2020

© ООО «Издательство «Яуза», 2020

© ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Глава 1

«…На участок, занимаемый теперь уже его взводом, младший лейтенант прибыл на рассвете. Добирался он сюда всю ночь: из дивизии в полк, из полка в батальон, из батальона в роту. Спал урывками, что его, худого, с покатыми плечами, не сильно красило. Командир роты, лет тридцати, крепкий, но уже седеющий капитан, увидев его, только дёрнул щекой.

– Что окончили, лейтенант?

– Московское пехотное училище, – ротный слегка оживился, – ускоренный выпуск.

– Ясно.

Капитан убедился, что чуда не произошло, и потерял к новому взводному интерес. Его можно было понять: он воевал с июня 41-го и таких молоденьких лейтенантов, у которых жизни на один бой, перевидал немало. Только за последний месяц он менял уже пятого, что там говорить о тяжёлых оборонительных боях 41-го и 42-го годов! А потому отослал нового командира в его расположение, принимать участок обороны и знакомиться с подчинёнными. Ротный даже не предполагал, как рад этому сам лейтенантик, как он боялся вопросов и расспросов.

Теперь новый командир стоял перед строем из пятнадцати человек, которые, плюс двое оставшихся в наблюдении, и составляли его взвод. Взаимное изучение длилось несколько минут. И младший лейтенант был рад, когда пришедший с ним замполит заговорил первым. Правда, начав представлять взводного, комиссар вдруг понял, что не знает его имени и фамилии. Забыл спросить. Так что прозвучало это так:

– Товарищи бойцы, это ваш новый командир, младший лейтенант… э-э-э, прошу, как говорится, любить и жаловать. Товарищ младший лейтенант, принимайте командование.

– Есть, товарищ старший лейтенант.

И замполит ушёл. А игра в гляделки продолжилась. И видел тут каждый своё. Лейтенант видел обтёртых, обстрелянных солдат, в выгоревших, вылинявших гимнастёрках, некоторых с медалями, нескольких с орденами и почти всех с нашивками за ранения. И все они были старше, чем он. Некоторые могли бы быть братьями, некоторые дядьками, а двое вполне годились в отцы. Зрелые люди, прошедшие огонь и воду, съевшие пуд соли и пролившие бочку солдатского пота. Все похожие друг на друга и все разные.

Вот сержант. Лет сорока пяти, кряжистый, с желтеющими от самокруток усами и тяжёлыми мозолистыми руками пахаря. Форма на нём выгоревшая почти добела, но чистая и опрятная, насколько позволяет окопная жизнь. А рядом парень лет двадцати пяти – тридцати. Франтоватый, форму носит со всеми возможными нарушениями. Зато шик! На пальцах татуировки, возможно, бывший зэк, но на груди медаль «За отвагу», красная нашивка за лёгкое и золотистая за тяжёлое ранения.

Насторожённые глаза человека, не привыкшего доверять людям, но эта насторожённость прикрывается бесшабашностью с привкусом наглости. И так далее. Высокие и не очень, рыжие, черноволосые и стриженные наголо. В пилотках, надетых по всей форме, сбитых на затылок, натянутых до ушей или сдвинутых набекрень. Разные люди, с которыми ему предстоит идти в бой. Точнее, которых он поведёт в бой.

А бойцы в это время видели перед собой худого, узкоплечего, с пушком на щеках и только начавшими пробиваться усами мальчишку. Отросшие за три месяца офицерских курсов волосы зачёсаны назад, новенькая пилотка на два пальца от бровей, необмятые погоны топорщатся стрекозиными крыльями на новенькой же гимнастёрке. Тёмные глаза на худом лице кажутся ещё больше. Что хорошо – лейтенантик не пытается корчить из себя бывалого вояку. Выглядит это всегда смешно, а заканчивается иногда страшно. Вон в последнем бою такой вот желторотый, но самоуверенный, как петух, поднял взвод в атаку раньше времени – выпендриться захотел. Положил всех и сам погиб. Но этот таким не выглядит. Ладно, поживём – увидим.

– Заместитель командира взвода. – Ранее замеченный лейтенантом сержант чуть качнулся вперёд. – Сержант Цыбулько.

– Останьтесь, остальным вернуться на свои позиции.

Младший лейтенант встал и сразу сел обратно. Теперь он понял, почему всё это время и он, и его бойцы сидели на корточках на дне траншеи. Она была по пояс. Может, чуть глубже, но ненамного. Он посмотрел на сержанта, и тот правильно понял его взгляд.

– Мы ж, почитай, месяц как наступаем, товарищ младший лейтенант. Встанем, день, ну два постоим – и опять вперёд. Сами видели, пополнения нет, людей осталось всего ничего, так зачем силы тратить?

– Товарищ сержант, я даю вам три часа, чтобы траншея была отрыта как положено. По дороге сюда я видел пиломатериалы. Укрепите стенки траншеи. Приступайте.

– Но, товарищ младший лейтенант…

– Отставить, сержант, выполняйте.

Слово «отставить» лейтенант произнёс слишком низко, поэтому поспешил поднять тон и закончил приказ, дав «петуха».

Сержант угрюмо козырнул и, согнувшись, пошёл вдоль траншеи. А лейтенант направился в землянку, которая оказалась такой же мелкой, как и вся траншея. Однако какой-никакой топчан там нашёлся, и он лёг, вытянув наконец гудящие ноги. Страшно хотелось спать, но личный состав в праведном гневе не давал такой возможности.

То и дело кто-нибудь обращался с вопросом или «активно» работал у входа в землянку, а потом сержант подчёркнуто уставным языком попросил выйти и дать бойцам выполнить задание. Никто из них даже на секунду не подумал, что их командир уже неделю не спал больше двух часов подряд. И что это очень тяжело. Особенно в семнадцать лет. А командиру было именно семнадцать – дату в документах подправил старый школьный друг. Единственный на всём свете близкий человек, который теперь далеко, на другом фронте.

Взвод хотя и невзлюбил нового командира, но приказ выполнил. И не через три, но через три с половиной часа сержант доложил о выполнении. Младший лейтенант пошёл по траншее. Теперь всё было в порядке, можно было идти, не сгибаясь в три погибели. Стенки были укреплены столбами, досками или плетёными матами. Огневые позиции оборудованы. Углубили даже ход сообщения, правда, не было видно, до конца или до поворота.

– Отлично, товарищи бойцы, надеюсь, в следующий раз мне не придётся напоминать о выполнении элементарных уставных требований. Можете быть свободны.

Больше всего на свете ему хотелось лечь. Пусть не лечь, хотя бы сесть, прислониться спиной к стенке окопа и закрыть глаза. Но нельзя. Окончательно уверятся, что он маменькин сыночек, потеряют уважение. Потом попробуй восстанови репутацию. Поэтому он снова вызвал сержанта и стал выяснять, кто и что собой представляет в его новой семье. Заодно оценивать боевые возможности взвода.

Всё было обычно. Два автомата: его и сержанта. Одно противотанковое ружьё. Станковый и ручной пулемёты. У остальных винтовки. Нормально. Боеприпасов хватает, есть противотанковые гранаты и даже пара бутылок с «коктейлем Молотова». Бог его знает, откуда они взялись, но пусть будут. Немного послушал о солдатах. Парень с татуировками, кстати, действительно сидел. Был в штрафной, после ранения воевал в разведке, опять ранение, на этот раз тяжёлое, и сейчас он здесь.

Потом в окопы принесли обед, и лейтенант отправил сержанта «заправляться». Его ординарец, он же телефонист, отправился за обедом для себя и командира. Не было его довольно долго, а когда он вернулся, лейтенант понял, что его сильно не любят. Обычно в период затишья командиру наливали первому. А сейчас в его котелке были остатки, да и их была половина нормы. Было два варианта: наказать всех скопом или съесть, что досталось, спустив дело на тормозах. Младший лейтенант выбрал третий. Приказал вновь собрать взвод и вышел из землянки с котелком в руке. Его ждали. Некоторые хмуро, некоторые глядя с ехидцей, а бывший штрафник, которого все звали Костя, открыто насмехался.

– Товарищи бойцы. Некоторым из вас, наверное, кажется, что это, – он приподнял котелок, – должно показать мне ваше отношение к моим приказам. Вы все опытные люди, прошли через многое. У меня такого опыта нет, и я заменяю его чужим, усвоенным в училище. А мой командир говорил, что большие трагедии всегда начинаются с маленьких недоработок. Недочищенное оружие отказывает в разгар боя, приводя к гибели людей. Неглубокая траншея становится могилой для лентяя и его друзей, если враг бросил в атаку танки.

Судя по лицам, кое-кто думает: а что он запоёт, когда вот это, – лейтенант приподнял котелок, – повторится ещё и ещё раз? Чтобы не было недопонимания… Кто из вас знает, как пахнет хлеб из отрубей, поджаренный на касторовом масле? Какой вкус у каши, сваренной из оборванных со стены обоев? Я знаю! Отец, мать, две мои сестрёнки, братик и я, мы жили в Ленинграде. И зимой 41-го оставались там же. Кроме отца, он погиб под Лугой. Их рота оказалась на пути фашистской танковой дивизии. Те несколько человек, кто остался в живых, рассказывали, что наспех вырытые неглубокие окопы стали для большинства братской могилой.

Строй молчал. Сержант нарушил затянувшееся молчание:

– А где сейчас ваша семья, товарищ младший лейтенант?

– Мать, младшие сестра и брат на Пискарёвке, в братской могиле. А старшая, Олечка… Когда меня выносили из квартиры, она оставалась лежать там, в постели.

– Живая?

– Она умерла за день до того. У меня не было сил встать или хотя бы отодвинуться. Я даже не мог закрыть ей глаза, и весь этот день смотрел в них.

– Товарищ младший лейтенант, вам сколько лет?

– Се…

Лейтенант вскинул голову. Глаза у него блестели, но слёз в них не было. Слёз не было уже давно, с того самого дня, о котором он сейчас вспоминал.

– Восемнадцать!

Строй вздохнул. Они жалели этого мальчишку, который видел столько горя и боли. Они жалели себя, потому что попали под команду этого подранка. Они жалели своих живых и погибших детей, родителей, родных и друзей. Они жалели свою жизнь. И были готовы отдать её, чтобы этого больше никто и никогда не испытал.

– Вольно, разойдись.

Все разошлись по позициям, думая о своём и почти машинально, подсознательно вспоминая слова командира, проверяя оружие и наводя порядок в имуществе.

Так прошло ещё часа два, а потом немецкая сторона взорвалась артподготовкой. Лейтенант выскочил из землянки. Земля ходила ходуном, всё вокруг заволакивало пылью и дымом. Кто-то дёрнул его вниз, и сержант прокричал в ухо:

– Не высовывайтесь, товарищ младший лейтенант. Пока так грохочет – фриц в атаку не пойдёт. Точно вам говорю. Да и Костя посматривает, даст знать.

Лейтенант кивнул и, чтобы скрыть волнение, начал поправлять второпях надетую каску. Справа грохнуло, на головы ему и сержанту посыпалась земля: снаряд угодил прямо в окоп. Будь взвод полного состава, сейчас появились бы убитые. Из землянки выскочил ординарец-телефонист.

– Товарищ командир, комбат передаёт: на нас пойдёт главный удар, приказывает держаться.

– Передай комбату, приказ понял.

Телефонист нырнул обратно в землянку, а в следующую минуту она взлетела на воздух. Лейтенант упал ничком, на него сверху навалился сержант. Вокруг падали обломки брёвен, какие-то обрывки, комья земли. В ушах словно набилась вата. Он попытался выбраться из-под своего живого щита, сглотнул, пробивая пробку, и повернул голову. В нескольких сантиметрах от его лица лежала оторванная чуть выше локтя рука, всё ещё сжимавшая совершенно целую телефонную трубку с обрывком провода. Картинка врезалась в сознание, лейтенант замер, и из оцепенения его вывел крик Кости:

– Танки!

Сержант мигом оказался где-то левее, он уже отдавал команды. Лейтенант бросился к своей огневой позиции. Впереди пылили танки. Немного, он видел семь. Тяжёлые серые коробки с крестами. Вот один из них остановился и плюнул огнём. За спиной встала дыбом земля. Пушкари чего-то замешкались, и первыми в борьбу с танками вступили расчёты противотанковых ружей. Слева хлопнул выстрел, ещё один – и головной танк закрутился на месте. Следующий выстрел, и замер ещё один танк. Наконец вступила в дело артиллерия. Один за другим вспыхнули оба уже подбитых танка, следом взорвался ещё один. Но уже накатывалась пехота противника. Фрицы шли редкой цепью, щедро поливая всё впереди себя свинцом.

– Пулемётчикам отсечь пехоту, остальным приготовить гранаты.

Ещё один танк замер в нескольких десятках метров от окопов, от него, становясь всё гуще и чернее, пошёл дым. Откинулся верхний люк, но никто так и не вылез. Остальные три бронированные туши подползали всё ближе. Справа боец приподнялся над окопом и швырнул связку гранат под гусеницу. Раздался взрыв, танк остановился. Солдат повернулся к друзьям, потрясая кулаками, и тут коротко тренькнул пулемёт. Парень удивлённо, даже как-то обиженно, оглянулся и медленно завалился назад. А оставшиеся два танка ворвались на позицию.

Один переполз через траншею и двинулся дальше, а второй попытался крутнуться над ней. Он провернулся дважды, а на третий раз кусок бревна заклинил гусеницу. Танк взревел мотором, потом ещё, и наконец, внутри поняли, что попали. Но ещё не сдались. Снизу открылся люк, и на дно траншеи упала граната. Под танк метнулся сержант, схватил гранату и выкинул за бруствер. Грохнул взрыв, люк снова приоткрылся, и сержант тут же сунул внутрь «лимонку» и бросился в сторону. Внутри танка глухо ухнуло. Больше никто признаков жизни не подавал.

Справедливо рассудив, что оставшимся танком займутся артиллеристы, лейтенант переключил внимание на пехоту. Немцы были уже в сотне метров.

– Взвод, огонь! – крикнул лейтенант, и сам прильнул к автомату. Он вёл огонь чётко и спокойно, как на стрельбище. В прицеле ломались и падали чёрные фигуры. Он отводил душу. За отца, за мать, за сестрёнок и братишку. За мёртвые глаза Оленьки и за синее обнажённое тело матери, которое он заворачивал в простыню, чтобы везти на Пискарёвку. Время от времени он оглядывался вокруг. Взвод держался. Атака немцев выдыхалась. Их цепь залегла и начинала понемногу отползать назад.

– Ну чё, мужик, будем жить, а?

Лейтенант оглянулся. Кричали не ему. Кричал Костя, обращаясь к бойцу с ручным пулемётом. Тот, не отрываясь, поднял левую руку, показывая большой палец, – и тут грохнул взрыв и пулемётчика будто расплескало по траншее. Осколочный снаряд ударил прямо в него. Сзади, буквально в десяти метрах, стоял немецкий танк. Тот самый, прорвавшийся.

Дико закричал Костя. А потом, с «бутылками Молотова» в руках, выпрыгнул из окопа. Размахнулся. Видимо, в бутылку попала пуля, потому что Костя вдруг вспыхнул как факел и, крича, упал на землю. А потом он замолк. И встал. Горящий человек, сжимая в руке вторую бутылку, шёл на танк. Он больше не кричал, из сжатых сгоревших губ рвалось рычание. И случилось то, чего больше никто и никогда не видел. Многотонная стальная машина отступила, поползла назад перед человеком.

Поползла очень неудачно, провалившись левой гусеницей в ход сообщения. Танк завалился набок и замер. А горящий Костя продолжал слепо идти вперёд. Распахнулись люки, и немецкие танкисты, одетые в чёрную форму, начали спрыгивать на землю. Только одному, который вылез через люк в правой стороне башни, не повезло. Он упал прямо в объятия Кости. Вряд ли Костя толком понимал, что происходит, однако он крепко ухватил фрица и продолжил путь.

Следующим шагом он упёрся в броню и ударил по ней бутылкой с «коктейлем Молотова». Бо́льшая часть вспыхнувшего содержимого плеснулась через боковой люк внутрь танка, а Костя, в последнем усилии цепляясь за немца, замер. Фашист выл. Больно гореть самому, поджигать других намного проще. Судя по чёрной форме, танковая дивизия принадлежала СС, большим спецам в этой области. Остальные танкисты на четвереньках отползли от пылающего танка и сейчас скорчились на земле, в ступоре от ужаса.

Лейтенант вместе с ещё каким-то бойцом стащили их в траншею, разоружили и связали чем придётся. А немецкая пехота, воспользовавшись неразберихой, снова пошла вперёд и уже набегала на траншею. Началась рукопашная. Все вокруг стреляли, били, рвали друг друга. Кто-то навалился на лейтенанта сзади. Он, не удержавшись, упал на колени, и фриц перелетел через него. Не успел немец перевернуться, как лейтенант всадил в него очередь из автомата.

Тут его самого отшвырнули в сторону, и он увидел сержанта, вгоняющего четырёхгранный штык в горло фашисту, который секунду назад был готов рубануть лейтенанта тесаком. Над головой сержанта вырос немец с автоматом в руках, и лейтенант срезал его очередью. Сержант оглянулся, кивнул и бросился дальше. Сколько это продолжалось, младший лейтенант не знал. Когда со стороны нашего тыла донеслось «Ура!» и немцы, кто ещё мог двигаться, бросились наутёк, он просто сел на дно окопа. Сидел, привалившись к стенке, и смотрел, как солдаты в чистой пока форме перескакивают через траншею и бегут вперёд, в атаку.

По уставу он должен был сейчас встать, скомандовать: «Взвод, в атаку, за мной!» – но сил не было. Снова навалилось утреннее желание вытянуться и закрыть глаза. Лейтенант заставил себя встать и пройти по окопам, отыскивая своих бойцов. Их осталось десять, включая его самого. Они собрались возле бывшей землянки и начали перевязывать друг друга. Ранены были все. Только сейчас младший лейтенант понял, что у него прострелено плечо, а голова гудит из-за пули или осколка, вскользь пробороздившего голову выше правого виска. Когда он снял сбившуюся набок, покорёженную каску, оказалось, что это точно пуля. Она каталась внутри. За этим занятием их и нашли командир роты и комбат с замполитом. Первым начальство заметил, разумеется, сержант.

– Взвод, смирно!

– Вольно, бойцы, вольно.

Командиры спрыгнули в окоп, огляделись, глазами сосчитали людей.

– Это все?

Младший лейтенант встал.

– Так точно, товарищ майор. Разрешите доложить. Взвод выполнил поставленную задачу. В составе взвода осталось десять человек. Восемь бойцов пали смертью храбрых в бою за Союз Советских Социалистических Республик. Командир взвода, младший лейтенант…

Сказалась усталость последних недель, всё накопившееся напряжение и полученные раны. Лейтенант потерял сознание и сполз по стенке. Один из солдат бросился к нему и стал приводить в чувство. Комбат повернулся к сержанту.

– Цыбулько, отправляйтесь с бойцами в медсанбат, отнесите младшего лейтенанта. Составьте список погибших – сомневаюсь, что ваш командир успел всех запомнить. Документы взвода? – сержант кивнул в сторону разбитой землянки. – Ясно. Когда командир придёт в себя, напомни ему составить наградные листы. Подлечитесь и догоняйте нас.

Он понизил голос, чтобы слышал только сержант.

– Берегите парнишку. Подучится – хороший командир будет.

– Понял, товарищ майор.

Через десять минут, уложив всё ещё находящегося без сознания командира на взятые у санитара носилки, взвод шёл в тыл. Оборванные, закопчённые, в бинтах, как замызганных, так и свежих, они шли навстречу потоку людей и техники. Войска двигались на Запад. Дивизия снова перешла в наступление, а противник, растеряв последние остатки резервов в неудавшейся контратаке, всё быстрее отступал.

И никто из тех, кто сейчас шёл вперёд, не знал, что бо́льшая часть успеха принадлежит этим израненным, усталым бойцам и их юному командиру. А бойцы шли и думали, что этот мальчишка, не по возрасту много переживший, имеющий своё мнение обо всём, этот мальчишка сегодня спас им жизнь. И не только им. Они знали, что, застань их немецкая атака в той канаве, которая была утром, они не продержались бы и десяти минут.

Когда они добрались до медсанбата, уже стемнело. Их ждали. В дивизионной газетке появилась заметка, что в успехе дивизии огромная заслуга принадлежит взводу, который принял на себя основной удар немецкой контратаки. В статье говорилось, что бо́льшая часть взвода погибла и что все, и живые и мёртвые, представлены к наградам. Солдат отправили на перевязку, а к лейтенанту, встревоженный сообщением, что он так и не пришёл в себя, поспешил врач.

Но, едва начав осмотр, он успокоился. Младший лейтенант просто спал. Усталость, напряжение и потеря крови взяли своё. Герой НАШЕГО времени, уже ставший любимцем всего женского персонала медсанбата. Пример для подражания у мальчишек, статья о нём и его взводе выйдет в центральной газете завтра, … мая 1944 года. Он спал и видел сон. И во сне не мёртвая, а живая и весёлая Олечка с сияющими голубыми глазами улыбалась и махала ему рукой…

Девушка закончила читать статью. Поправила непривычного вида матерчатый синий берет, постаралась незаметно смахнуть слёзы и неожиданно взглянула мне прямо в глаза. Я смутился, будто чтение из-за плеча было чем-то предосудительным, отвёл взгляд и… проснулся. Несколько секунд бездумно смотрел в потолок. Чёрт! А я так надеялся, что это закончилось.