Текст книги "Планета Дато"

 
… И грациозно, нежно, ярко
Влюблённый в женщину Петрарка
Писал сонеты о любимой…
В них предстаёт Лаура зримо…
 
 
Но неизвестно: было ль это,
Была ль Лаура, был ли сон…
Любила ли она поэта
И был ли с нею близок он…
 
 
Какая разница? Осталась
В строю веков сонетов линия:
Его Любовь. Его усталость.
И им рождённая – Богиня!
 

Ещё раз подчеркну ранее высказанную мною мысль: поэзия у Дато – это и портрет, и автопортрет. И его стихи о Любви, о Любимой – это и стихи о самом Дато, они помогают нам понять его душу. А без этого, я убеждён, не постигнуть и мир творчества Дато!

Ему оставалось жить всего год… А в стихах “периода разлуки” часто встречается тема: возможная встреча через много лет с любимой… Кинематографически укрупнённая деталь – амулет, который он дарит любимой, “высвечивается” во время их “поздней” встречи:

Мартовская встреча

 
Ты в жизнь мою вошла с капелью марта,
Пропав внезапно с мартовской капелью…
Держал окно распахнутым в апреле, —
Печаль с лица не сдёрнешь, словно маску…
 
 
Так каждый март надеждою отмечен,
И, вопреки прогнозу на ненастье,
Окно и сердце я любви навстречу
Готов не просто приоткрыть, а – настежь!
 
 
Как пробужденье от зимы прекрасно!
Жду март за мартом…
Только всё напрасно…
Пройдут года. “Ах, март, —
сплошной обман!”
 

 
Свеча сгорела. Что ж, ничто не вечно.
При встрече на груди твоей замечу
Подаренный когда-то талисман.
 
 
С тобой – другой. Но и со мной – другая.
Ещё десятилетие пройдёт…
“Не слишком поседел я, дорогая?”
“Чуть-чуть, мой милый. Но тебе идёт…”
 

Какие по-юношески чистые, какие по-взрослому мудрые стихи писал Дато! Как он умел возвыситься над своей болью, переживаниями и не пересказывать сюжеты встреч и разлук, а писать стихи, которые сегодня интересно читать людям разных национальностей, возрастов, жизненного опыта и поэтической эрудиции.

Я это пишу так уверенно, потому что не раз замечал во время чтения своих переводов стихов Дато на поэтических вечерах слёзы на глазах девушек, ставшие вдруг серьёзными и печальными глаза юношей, разгладившиеся от морщин и ставшие добрее лица людей пожилых.

Чистый человек и в любви чист. Но настоящий поэт особенно выявляется в лирике. В лирических стихах поэт, как тот художник на одном из рисунков Дато – голый перед читателем, незащищённый, открытый в своих достоинствах и недостатках, своём благородстве или низости. Вот почему нужно читать стихи Дато, чтобы понять, что он был за человек. Но и представление о нём как о художнике они расширяют.

Зная или не зная об этом, но продолжая в том многовековые традиции грузинской поэзии, Дато, расставшись с любимой навсегда, обращается к природе, матери-земле, деревьям, траве, “выговаривая” своё горе:

Разговор с порхающим листом

 
Я просил: “Спой мне песню,
порхающий лист!”
Очень грустной была для меня
та апрельская ночь
(Даже вечер уже был обманчив,
тревожен и мглист).
Только лист улетел, и любовь
улетела прочь…
 
 
Ветерок напевал колыбельную для чинар.
Я же мысленно видел глаза твои,
полные слёз…
Как суметь пережить мне разлуки
этой удар?
А мелодию ветра порхающий лист унёс…
 

4. “Венок” Дато

Природу нельзя застигнуть неряшливой или полуодетой, – она всегда прекрасна. Но увидевший прекрасное, становится участником его создания. Ведь окидывая взглядом озеро, поле, лужайку в лесу, часть реки, мы как бы сами для себя создаём композицию пейзажа, – что глаз выбрал, то и “скомпоновал”. Каждый человек в этом случае становится художником-пейзажистом, ибо достаточно быть лишь хорошим, наблюдательным зрителем, любить и ценить мир вокруг, чтобы создать “свой” пейзаж.

У малоизвестного, к сожалению, немецкого поэта Анастазиуса Грюна есть множество точных поэтических наблюдений о взаимодействии тесно связанных между собой: человека – природы – искусства.

Вот несколько строк “из Грюна”:

 
Цветы найти нетрудно на любом пути.
И всё ж не каждому дано венок сплести.
 
 
Творить искусство может лишь избранник,
Любить искусство – всякий человек.
 

Вот почему люди, с любовью относящиеся к природе и искусству, бывают столь благодарны “избранникам”, – тем художникам, что обладают высоким талантом из факта природы делать факт искусства.

Обманчива простота пейзажной живописи. К пейзажу охотно обращаются начинающие живописцы, самодеятельные художники; кажется, так легко написать кусочек природы “похоже”…

Опытные мастера знают обманчивость этой простоты, годами бьются над передачей поэтичности природы, её философской мудрости, её многозначности.

Художник, освоивший все премудрости ремесла, постигший загадки отображения освещённости при закате и восходе, солнечных бликов лунных дорожек, отражений деревьев в воде и мерцания поверхности озера при лёгком ветерке, в старости нередко приходит к печальному выводу о том, что душу природы так и не научился передавать, так и не постиг её. Такое бывает часто.

А вот крайне редкий случай, когда совсем юный художник ищет в пейзажной живописи возможность не только передать красоту окружающего мира, но и душу природы, пытается через пейзаж поведать и о состоянии своей души…

Мир природы у Дато обычен и необычен. Городские сценки, серия карандашных зарисовок “Чинары”, сельские пейзажи со старыми домами и амбарами.

Мимо его работ нельзя проходить, бегло коснувшись их взглядом. Парадокс Дато ещё и в том, что многие его картины и рисунки создавались за короткий промежуток времени, но рассматривать их можно часами!

Объяснение здесь, мне кажется, только одно: мозг Дато работал с колоссальной нагрузкой, он всё время писал, рисовал свои картины, наброски, этюды мысленно, многократно перекомпоновывал их, размышляя над вечными гуманистическими проблемами, загадками человеческого бытия, всего живого на планете; он находил – мысленно – ответы, в том числе и в живой природе, закладывал в придумываемые им пейзажи множество загадок, видимых лишь при пристальном рассматривании сложных переплетений линий, сочетаний цветовых пятен… Остальное было делом техники.

Применительно к пейзажу он открыл для себя главное: хочешь понять жизнь – всматривайся в искусство, хочешь понять искусство – изучай жизнь. Вот почему в работах Дато природа так узнаваема и так неожиданна! Чтобы писать те пейзажи, которые писал Дато, мало быть просто наблюдательным человеком.

Ф.М. Достоевскому приписывается знаменитый афоризм о том, что красота спасёт мир. Но чтобы красота спасла мир, нужно, чтобы её все увидели. Художники будят в людях чувство красоты, спрятанное в глубине души каждого человека. Чтобы достучаться до души каждого, нужно обладать очень высоким пониманием красоты.

Но что есть красота, как не гармония? И понять красоту столь глубоко, чтобы будить потом красоту в других людях, может лишь человек поистине гармоничный: свободный в мышлении, чистый, красивый, добрый, настоящий… Дато, думаю, был именно таким. Вот почему столь разные люди на выставках его произведений, в его Музее так быстро откликаются на его голос.

Говорят, лучшую прозу пишут поэты. Можно сказать, что и лучшие пейзажи пишут поэты. Но самые лучшие пейзажи всё-таки пишут философы. Ибо часть природы, живущей вне нас, они превращают в часть нашей души. Редко в живописце сочетаются философ и поэт. Если такое происходит, рождается настоящий пейзажист. Пейзажи Дато заставляют радоваться глаз, но одновременно они заставляют трудиться ум и душу. И осуществляется высшая миссия искусства!

О том, что сочетание поэтичности и философичности в пейзажах Дато не случайность, а ещё одно проявление его поразительной гармоничности, свидетельствуют и его стихи.

Когда рассматриваешь картины, рисунки Дато, читаешь его стихи, возникает ощущение, что он знал язык природы, умел разговаривать с птицами, морем, облаками, чинарами… Не иначе, как любимые им чинары с проспекта Шота Руставели, где в доме над “Водами Лагидзе” прошло детство, рассказали ему драматическую философскую притчу, лёгшую в основу его стихотворения “Листья”.

Листья

 
Ствол при набегах ветра устоял
Чинары старой.
Но лист с неё сорвался и упал —
Слетел с чинары.
 
 
Ушибся он, но боли крик сдержал,
Чёрный от сажи.
Вдали, как шали, облака лежат
На шеях башен…
 
 
А чёрный дым из труб валом валит:
Снег был и – не был…
Скрути л мороз чинары жёлтый лист
Под белым небом.
 
 
Как в ссылку, в горы сослан зимний снег, —
Белеют гряды…
Слёзы Зимы ручьём бегут к Весне,
Бьют водопадом…
 
 
Прутья метлы – ни ласковы, ни злы:
“Лишь бы не грязно…”
Смиренно ждал пощады у метлы
Наш лист напрасно.
 
 
И снова лето распушит наряд
Чинарной кроны,
И листья ей окрасит всё подряд
Лишь в цвет зелёный.
 
 
Вновь лист один, от стужи голубой.
Вновь осень. Холод.
И, не стыдясь, предстанет пред Зимой
Чинара голой…
 
 
Вновь рвётся столбик дыма из трубы,
Как чёрный свиток.
Листы летят, прозрачны и слабы,
Нет им защиты…
 
 
Но лист один, наученный судьбой,
Вцепился в ветку:
Висел зимой, и раннею весной,
Не веря ветру.
 
 
И всё шептал: “Других, других срывай!
Меня не надо!”
И холодности ветер не скрывал:
Брал тех, кто рядом…
 
 
Вот снова красит май в цвета весны
Сады и скверы.
Чинары листья снова зелены.
Один лишь серый.
 
 
Учёл уроки предков филистер:
“Что ж, я не зелен…
Зато я – вверх, хотя и сух, и сер.
Они же – в землю!”
 

Ещё Леонардо да Винчи писал: живопись – это поэзия, которую видят, а поэзия – живопись, которую слышат.

Давайте вслушаемся в тему природы в изобразительном творчестве Дато. Первое, что бросается в глаза, – пейзажные работы Дато очень воздушные, мягкие, приглушённые по цвету.

Невольно вспоминается притча о древнем художнике, который сказал ученику, написавшему чересчур разнаряженную богиню Елену: “Ты не умел написать её прекрасной, а потому и написал её богато одетой”.

К пейзажной живописи эта притча имеет самое непосредственное отношение. Ибо чрезмерно богатой пишут природу те, кто не может написать её прекрасной. Лаконичность – и в живописи, и в графике, – отличительная черта пейзажей Дато. Какая изысканная архитектоника в его рисунке “Церковь”! А “Дом”? – Старый истинно грузинский дом показанным нам художником фрагментом занимает всё пространство, здесь иной, не божественный, а земной ритм. Хотя усиленность вертикальных линий словно раздвигает пространство, дом вырывается из заданной мастером композиции…

А набросок “Арба”, – всего несколько штрихов, рождающих и образ, и ряд ассоциаций, и национальный символ. Иногда Дато для размышлений об огромности и красоте мира достаточно совсем небольшого пространства. “Конюшня лесника в Нукриани” – сочная, свободная по манере работа маслом, колоритная, богатая по цвету, по изящной игре приглушённых световых пятен, чем-то напоминающая пейзажи с хижинами великого француза Гюстава Курбе. А вот “Амбар”, словно продолжение любимой темы Дато (старые строения), – эта работа маслом так же празднична по цвету и так же безлюдна… Но здесь уже иной цветовой поиск, попытка создать настроение не статичными цветовыми пятнами, а вибрирующими мазками белого на амбаре, на заборе…

И снова лаконичный набросок – “Хижина”, где так мало использовано изобразительных средств и так много вложено мысли, души, настроения… А вот и вовсе притча: “Пейзаж с калекой”. На первый взгляд – просто зарисовка. Но “вчитаемся” в её ритм: старый покосившийся калека-дом, старый, “покосившийся” калека-хозяин. За долгие годы люди становятся похожи на свои дома, живущие с людьми животные – на своих хозяев (вспомним зарисовку Дато “Я и моя друзья в будущем” – старый охотник на старой лошади, старая собака бредёт рядом, и все так похожи друг на друга!)… Всё так. На уровне наблюдения – точно. Но на уровне обобщения здесь, думается, ещё глубже – и дома, и деревья, как и люди, имеют свою судьбу и свою душу, они так же как люди страдают, пока живы, и так же умирают… Как и человек, природа может радоваться, печалиться, тревожиться. Одна из самых тревожных работ Дато, где ощущение тревоги передаётся чисто живописными средствами, – “Базилика. Тондо”. Жёлтые, серые, синие тона наложены густо, пастозно, рельефно.

Свою живописную роль играет и проступающая сквозь краски жёсткая металлическая текстура поверхности дна старого ведра (появился замысел, а другой основы у Дато под рукой не нашлось, – рассказывали родные). Чистый пейзаж – “Гамбори” – без людей и строений – редкость в творческом наследии Дато.

И здесь он не ограничивается решением чисто формальных задач (хотя надо отдать должное мастерству, с которым передано мерцание голубовато-зеленоватых тонов прозрачной акварельной дымки, мастерству ритмической организации пространства через чёткое чередование плоскостей), – достаточно задержаться у этой работы чуть подольше, и начинаешь испытывать сострадание к земле. Всего-то, казалось бы, горы… Овраги… Ничего не происходит перед нами. А внутри нас? Какие-то пласты переворачиваются в душе – художник сумел вызвать сочувствие к земле…

А как много мыслей рождают две его внешне неброские карандашные серии “Чинары” и “Ветви”! Тут и размышления о юности и старости, усталость и восторг, здесь любовь и ненависть, сострадание, потери близких, горе, одиночество… Всё это – о чинарах. И всё это – о людях. Ибо у Дато и люди, и животные, и растения – одушевлённые существа!

“Алазанская долина” тоже поначалу поражает прежде всего техническим совершенством: работа выполнена маслом, но столь тонко, прозрачно, что кажется акварелью, сделанной в солнечный день с натуры. Не видно с той точки, на которой находится и пишет художник и откуда приглашает нас взглянуть на долину, ни виноградников, ни людей, ни реки Алазани. Кажется, главный герой произведения – не сама долина, а воздух над ней, огромное пространство неба Грузии, уходящее за горизонт и продолжающееся далеко за гранью видимого. Необычайно хороша эта работа Дато! Трудно объяснить рождаемое ею ощущение возвышенности, духовности, чистоты. Просто долина, кстати, лишь угадываемая контурно в цветной утренней дымке. Просто пейзаж…

При самом первом, да ещё неподготовленном взгляде, – нечто вроде абстрактно решённой темы с многоголосием цветовых точек, коротких мазков, линий, плоскостей. Присмотревшись, видишь мастерски, с огромной любовью к родной земле сделанную работу. Но постоишь перед картиной подольше, и начинаешь, кажется, постигать загадку её очарования. Она словно бы написана с высоты птичьего полёта!

Бывает, что поэты, композиторы, художники видят “полётные” цветные сны. Ничего порочного или сверхъестественного тут нет. Просто люди творческие. Летают. (Летают во сне все люди, но – в детстве, пока растут). И видят природу, предметы с верхнего ракурса, с верхней точки. Это ведь так естественно, – взлететь и увидеть свою планету сверху. В жизни, это, увы, невозможно. Но ведь стоит закрыть глаза и…”Я лечу-у-у”.

В моём давнем стихотворении “Синие птицы” есть такая строфа:

 
Мы грустим, не умея взлететь в поднебесье.
Но не сами ли мир создаём из оков?
Ведь когда мы летим, мир прекрасен и весел!
Он цветной! Посмотрите его с облаков!
 

Да, Дато умел взлететь и увидеть мир сверху, прекрасным и печальным, близким и далёким. Чтобы написать “Алазанскую долину”, достаточно было на минуту взлететь. Чтобы создать “Дождливый день”, достаточно было на 15 минут остановиться.

Сам Дато, вспоминают родные, очень любил эту свою работу. Вставил её в рамку вместо висевшей на стене репродукции и заметил с улыбкой: “Уверяю вас, моя работа ценнее”. Он говорил о ней с некоторым даже удивлением: “Здесь ничего как-будто бы не нарисовано, но есть движение… Всё дышит”.

Он вынашивал эту работу давно, а написал действительно за несколько минут. Бабушка Оля, обожавшая Дато, как-то пожурила внука: мало рисуешь, ленишься… Дато улыбнулся и быстро написал эту весьма сложную по технике, внутреннему мелодическому ритму композицию. Сколько в ней намёком переданных характеристик людей – сразу видно, кто удачлив, кто потерян в этом грустном дождливом мире. Всё здесь движется, – и люди, и брички, и даже фонари!

Мокрая от дождя дорога делит лист бумаги надвое, акварельными прикосновеньями кисти лишь намечены – чёрные абрисы фонарей, фигуры случайных прохожих, сжавшихся под потоками дождя. Неуютность, неприкаянность, серость? Нет, тут иное: к дождю нужно философски относиться, как, впрочем, и вообще к жизненным трудностям, – словно говорит художник, – да и есть в непогоде своя строгая красота, своя эстетика.

Так же решена и акварель “Туманный день” (написанная в тот же весьма для художника плодотворный год его совершеннолетия), – те же скупые средства, та же мысль, интонация… Сюжет лишь другой. И, может быть, сильнее выражена тема незащищённости человека перед природой, непогодой и, как всегда у Дато, – шире, – перед смертью и жизнью. Нет никакой неизбежности победы смерти над жизнью. Просто и природа, и человек очень незащищены. И давайте будем помнить об этом. Вот и всё…

Если одна работа Дато напоминает Г.Курбе, другая П.Пикассо, а эта – “Туманный день” К.Коро, всё это вовсе не значит, что Дато ученик, цитирующий великих учителей. Просто перекликаются сюжеты, темы, настроения – во времени и пространстве. А эрудированный зритель всегда находит на выставках ассоциации…

Сам Дато говорил о “Туманном дне”, вспоминают родные и друзья: “Здесь всё символично: символична фигура женщины, символична машина, делающая символический поворот, и всё-таки по этой дороге можно вполне реально пройти, шлёпая босыми ногами!”

Это та самая работа, о которой экскурсоводы в Музее Дато не преминут рассказать посетителям как о картине, поразившей американского профессора живописи доктора Макса Рейтера, и процитируют его слова в переводе с английского на грузинский и русский: “Для того чтобы получить подобный цвет, нужно трудиться 20 лет!”. Конечно же, Дато много трудился, чтобы добиться подобной лёгкости передачи задуманного. Но не будем забывать, что и Бог награждает своих избранников.

Что же касается воздействия на творческую манеру Дато импрессионистской и экспрессионистской (а далее мы будем иметь возможность отметить – и сюрреалистической) школ, то здесь нельзя не согласиться с российским искусствоведом В.Алексеевой, отмечавшей в своих оценках живописи Дато, что его манера, при всех внешних сходствах с известными французскими или русскими школами, абсолютно самостоятельна, он создаёт своё искусство: “Через личность мальчика как бы проходят все остальные течения живописи и графики XX века, с той только разницей, что Дато никогда не расстаётся с реальностью образа, причём даже тогда, когда изображение не имеет своего прототипа в природе и являет собой причудливое детище воображения”.

Подтверждение тому мы находим в его карандашной композиции “Мир природы”. Эту работу, нарисованную 14-летним Дато, можно читать как книгу.

Первое впечатление может показаться поверхностным. Но, обнаружив на дне стеклянного сосуда погибший корабль и живого кита, полюбовавшись вполне реалистической пчелой, жужжащей на краю стакана, подивившись трансформации стеблей растения в женские груди (символ незащищённости, материнства, матери-природы), натыкаешься взглядом на фигуру человека, причудливым ракурсом поданного художником. И становится страшно – за весь этот мир вещей, животных, растений, живой и милый мир… Ибо “человек проходит как хозяин”. Огромные его сапоги-ботинки нависли над миром живой и неживой природы, грозя растоптать, уничтожить… Здесь ведь всё такое хрупкое, в этом мире…

Художник в реалистической манере изображает с любовью и пониманием долины и городские улочки, старые дома и амбары, туман и дождь, сочувствуя всему живому и решая лишь одну формальную задачу – что писать маслом, что акварелью, что делать в карандаше. Он равно талантливо передаёт любой техникой печаль и радость, одиночество, грусть и праздничность мира природы. Когда же возникает замысел передать свою тревогу за этот мир, Дато обращается к сюрреалистической манере и достигает замечательных успехов. Вся его жизнь пришлась на период, когда сюрреалистическая манера у нас, мягко говоря, не приветствовалась. А он был и остался свободным в своём выборе того, что и как писать. Ибо был истинным художником.

5. “Тихая жизнь” Дато

Термин этот – “натюрморт” – (в буквальном переводе с французского – “мёртвая натура”) уже многие десятилетия обозначает в искусстве жанр, посвящённый изображению предметов обихода, снеди, цветов и т. д. Значительно реже, лишь в искусствоведческих работах, используют немецкий термин “штиль лебен”, что означает “тихая жизнь”. Применительно к творчеству Дато этот термин точнее, но и он слаб и узок, чтобы передать ту жизненность, которую придаёт Дато своей “мёртвой натуре”.

Вглядываюсь в два его натюрморта, сделанных в 13 лет, до поступления в художественное училище. “Натюрморт с лампой” свидетельствует о рано достигнутом Дато мастерстве в технике акварели, его умении добиваться весьма интересных эффектов в сочетании тёмных и светлых тонов.

С помощью нескольких оттенков передаёт он и текстуру стекла, и фактуру металла. Именно эта работа, показанная специалисту вместе с “Натюрмортом с бутылкой шампанского”, дала основание рекомендовать мальчику, обладающему “искрой божьей”, поступать в художественное училище.

В “Натюрморте с бутылкой шампанского” Дато опять, что называется, не ищет лёгких путей: сочетание в акварели двух стеклянных поверхностей считается у художников сложной технической задачей, такой натюрморт ставят в Тбилиси студентам Академии художеств. А тут – мальчик, начинающий… Но… Дато начинает и… выигрывает, справляясь и с этой трудной задачей. Как свободно, заранее будучи уверенным в результате, использует Дато в натюрмортах самую сложную и разнообразную технику!

Как-то тётя попросила любимого племянника написать для неё цветы. “Но неужели тебе, столь тонкой и изысканной женщине, понравятся заурядные цветы, скажем, красные в синей вазе?” И нарисовал натюрморт “Чёрные цветы”, потом вновь вернулся к теме, сделав “Чёрные ромашки”. И ещё раз, написав очень интересную композицию “Мальчик за столом с чёрным букетом”, где в пластике мальчика есть и самоироничная цитата из Пикассо, есть и самоцитата, ибо чёрные цветы появились на этой картине из натюрморта “Чёрные цветы в чёрной вазе”… Кстати, и в “Чёрных цветах” есть что разглядывать: здесь и “картина в картине”, и перекличка чёрного цвета – цвета печали, траура, с цветами, “стекающими” потоком слов из вазы…

Лаконизм натюрмортов Дато был заложен как бы изначально. Он сознателен, выношен. В дневниковой записи “Что привело меня сюда?” (сюда – имеется в виду – в искусство) есть намёк на происхождение такого стиля: в самом раннем детстве, одно из первых ярких впечатлений, врезавшихся в память, – обложка книги Гурамишвили, на ней “был нарисован контур рыбы, больше ничего”.

Это – осталось, запомнилось. Но есть и другое. При всей декоративности современной грузинской живописи, сдержанность цвета – в традиции древнего искусства Грузии, столь оригинально и блистательно развитой гениальным Нико Пиросманишвили. Дато ничем, казалось бы, не похож на Пиросмани. Но человек, знающий работы Пиросмани и взглянувший хоть раз на один из натюрмортов Дато, уверен, тут же скажет: “Это грузинский мастер”.

В натюрмортах Дато, более чем в его работах иных жанров, ощутимы национальные корни. Даже в его созданных в лучших традициях европейской живописи произведениях (каждого человека, знающего и любящего живопись, здесь будут возникать свои ассоциации при уверенности в абсолютной самостоятельности манеры Дато!), как “Натюрморт с бутылкой и гранатами”, “Натюрморт с бутылкой и гранатом”, в отношении к предмету, в передаче цвета, в настроении, атмосфере “тихой жизни” явственно ощутима Грузия!

А уж “Натюрморт с виноградом” – понятно всем, написан грузинским художником, – грузинское здесь пробивается даже сквозь “европейскую” кубистическую манеру. Изысканная по цвету работа! Как интересно сочетаются и перекликаются в ней белый цвет скатерти, чёрный – бутылки, цвет винограда и цвет граната…

А вот в натюрморте “Серые груши” – совсем другие колористические задачи, здесь всё на полутонах, приглушённых цветовых эффектах. Только профессионалы знают, что и белый, и чёрный имеют десятки оттенков. Дато ищет это множество оттенков в сером. И находит!

“Натюрморт с яблоками и блюдом” – и по цветовой палитре, и по набору предметов и фруктов – напоминает чем-то работы русского Ильи Машкова, кажется, даже орнамент русский прорывается на блюде.

В “Натюрморте с белыми цветами в чёрной вазе” Дато располагает в пространстве картины белое, чёрное, голубое, создавая удивительно уравновешенную по цвету композицию. Если в этой работе каждый изображаемый объект несёт свой цвет, то в “Натюрморте с винным кувшином” художник решает новую задачу: выяснить, вскрыть и показать взаимодействие предмета и фона – он буквально впечатывает, врезает винный кувшин в серо-золотистый ритм фона, написанного широкими свободными мазками.

Интересный вариант цветового сочетания предметов между собой и с фоном Дато предлагает в “Натюрморте с бутылкой и кувшином”: блюдо с яблоками, кувшин, бутылка живут на картине каждый своей жизнью, самостоятельно, и в то же время, – во взаимоотношениях между собой образуя интересные цветовые эффекты, волнующий ритм композиции.

Рассмотрев несколько картин Дато, нельзя не заметить, сколь большую роль играет в них ритм. У каждой картины – свой. Иногда даже мелодию слышишь!

Прислушайтесь к мелодии “Натюрморта с грушами”. Здесь опытное ухо услышит и Шнитке, и Штокхаузена, опытный глаз увидит ассоциацию белой скатерти с белым цветом великого испанца Сурбарана, в соотношении жёстких плоскостей заметит связь с Сезанном, а в бликах зелёного фона на густой терракоте груш “прочитает” влияние Гогена и Ван Гога. И при всём том – работа безусловно самостоятельна. В том искусство художника, который и на фоне великих предшественников не выглядит бесстрастным учеником.

Что же касается ритма этой работы, тут скорее воздействие современной грузинской скульптуры, – груши “тянут” каждая в свою сторону, словно пытаясь разорвать хрупкую композицию, только что созданную юным художником.

А вот на картине “Натюрморт с бутылкой” предметы дружат друг с другом, бутылка явно тяготеет к гранату, словно сочувствуя ему, да и есть за что: расколот гранат неумолимым временем. И в то же время – жизнь продолжается, иная сила “вытягивает” бутылку вверх, придавая всей композиции какое-то трагическое очарование.

Если же учесть, что тень от бутылки придаёт оттенок потусторонности, второй жизни, то и вовсе не приходится говорить лишь о колористических задачах, решение которых предлагает натюрморт.

Хотя, конечно же, и колористические задачи ставит перед собой художник. Вот его блистательная акварель, созданная в 15 лет, – “Натюрморт с грушами и листьями чинары”. Есть здесь и сложная игра цветовых полутонов, и свой ритм линий: округлости яблок, рваной границы листьев чинары – извилистые их сочленения между собой и яблоками создают нарастание от приглушённого жёлтого в листьях до алого полыханья на боках яблок. Конечно же, очень грузинский натюрморт.

Его “Одуванчик”, – акварель того же года, – с уже знакомым нам в работах Дато многоцветием приглушённых тонов напоминает китайскую, японскую живопись тушью. Но вот опять сложная ритмическая мелодия: “Натюрморт с подсвечником и бутылкой”.

Здесь ритм задаётся тоже не только цветом, но и линией: чёрные линии бутылки, подсвечника прорезают, пробивают насквозь бордовые тона фона, стола, упираясь – как апофеоз заданной мелодии – в неясно намеченную на заднем плане икону…

Замечательна по цветовому решению работа Дато “Натюрморт с самоваром”. Это про неё сделал восторженную запись в “Книгу отзывов” доктор искусствоведения из США Макс Гэйтер, назвавший Дато гением.

Удивительно интересно наблюдать, как постепенно проявляют свой цвет холодная поверхность большого глиняного кувшина, зеленоватая ткань фона, как пробивается сквозь благородную патину медь в боках самовара, как её желтизна сочетается с серым цветом патины, как вспыхивает на переднем плане алое пятно красного перца, и как все эти цвета постепенно вплетаются в общую мелодию картины. Поистине, одна из самых музыкальных по цвету работ Дато!

Есть своя мелодия и у натюрморта “Цветы в красной вазе”, – здесь словно дали соло одному инструменту в сопровождении оркестра – среди чёрных цветов прорывается один красный, перекликаясь с основным цветом красной вазы…

Поразительно фантастичны натюрморты Дато. Но у него есть множество работ и фантастических открытий – по сюжету по замыслу.