Текст книги "Гламур 2.0: Телесериалы, масскульт и соцмедиа как создатели виртуальной реальности"

1.5. Мы видим не то, что хотим увидеть, а то, что другие хотят, чтобы мы видели

Мы постоянно находимся в мире виртуальности, поскольку своими глазами увидеть или руками дотянуться можем только до малой толики окружающего нас мира. Растет число часов, которые человек проводит у экрана. По миру разбросаны сотни маркеров-указателей, вылавливающих наше внимание и направляющих его на нужные объекты. Мы видим не то, что хотим увидеть, а то, что другие хотят, чтобы мы видели. И в этом всегда была суть социального управления: говорить больше о важном для власти и молчать о вредном для нее.

У религии и идеологии были облегченные варианты такого управления, поскольку интересующие их объекты заранее были объявлены сакральными, то есть объектами повышенного внимания, находящимися вне человека. Их сакральность была так завышена, что все войны шли между разными религиями и идеологиями. То есть их вели под знаменами сакральности, поскольку разные сакральности так не любят конкуренции рядом с ними, что всегда готовы уничтожить чужую сакральность. Советский Союз обожал цензуру, не дававшую говорить таким «чужим» среди своих, тем самым намертво сохраняя свою сакральность для следующих поколений.

Потребительское общество уничтожило главенство идеологического или религиозного, отдав примат материальному. Идеологически Советский Союз был непобедим, его победили потребительские войны. Первыми переняли чужой уровень потребления верхи, а за ними двинулось и все население. И все позабыли об идеологии, начиная с секретарей ЦК. Мир дефицита проиграл миру потребления.

Правда, сегодняшние войны локального порядка все равно являются религиозными. Разные виды радикализации ислама борются с вестернизацией, поскольку с ней идет разрушение исламского типа государства и общества, так как религия является его скрепляющей частью в отличие от светских государств. Государства типа Ирана вступают в борьбу с любыми каналами вестернизации: западными куклами, мультипликационными фильмами, телесериалами и даже с английским языком. Тем самым они пытаются сохранить свой мир отличным от западного.

Это сложная борьба по примеру той, которую когда-то проиграл Советский Союз. Он изо всех сил боролся с джинсами, музыкой «Битлз», американскими фильмами, но безуспешно. В 1985 году на авансцену в СССР пришло новое поколение, у которого в душе оказались не только западные джинсы, музыка и фильмы, но и западное, а не советское представление о демократии. То есть «что такое хорошо и что такое плохо» стало в результате другим. Но в отличие от исламского мира здесь нет такого уровня религиозного столкновения, поскольку обе стороны принадлежат к христианству.

Сегодня Украина вновь находится в столкновении, но уже с двумя мирами. Мир западный привлекает, но не пускает, мир российский пускает, но не привлекает. И пока в эти миры идут только «лазутчики» в виде «заробитчан» и везут оттуда значительную часть бюджета для страны, или, наоборот, «экскурсанты», которые тратят там определенную часть бюджета.

Более важной стала также еще одна граница между мирами, которую сегодня проходит все человечество. В принципе мы живем на закате эры «ничегонеделанья», пришедшей с эрой экономики внимания. Теперь наше внимание стало бизнес-ареной для других, где техгиганты научились зарабатывать деньги. Мы должны «работать» постоянно даже тогда, когда отдыхаем. Мы должны ставить лайки в «Фейсбуке», мы должны распространять мемы и фейки – мы стали винтиками и механизмами их нового бизнеса. А поскольку политика и бизнес установили, что отрицательные сообщения движутся лучше, то нас как раз и загрузили в распространение фейков, распространяемых подобно анекдотам советского времени.

Особенно ярко эти процессы проявляются во время войн и выборов, которые также являются войнами, только политическими. Сейчас, например, такая фейк-война, неизвестная нам, идет между Индией и Пакистаном [1]. Например, один из таких «бойцов» со стороны Пакистана имеет в Твиттере 50 тысяч читателей. Он говорит: «Мы боремся с индийским нарративом в соцмедиа, мы боремся с врагами Пакистана».

Не следует забывать, что войны нарративов всегда базируются на идеологии – это идеологические войны, даже если эта идеология не сформулирована в виде полного собрания сочинений отца – основателя страны, как это было в СССР. Однако возрождение идеологии и следующего из нее единственно правильного поведения для всех сегодня является затруднительным.

Сторонница освобождения человека от наступления на него технологической экономики внимания Дж. Оделл, она же автор книги «Как не делать ничего», раскрывает нам суть этого нового мира: «С принятой точки зрения, что время это деньги, вы должны что-то демонстрировать за прошедшее время – или проделанную работу, или саморазвитие, что тоже следует трактовать как работу. Все, что отвлекает вас от этого, является слишком дорогим с точки зрения концепции время – деньги. Это привязывает к идее, что все является машиной, и что ее нужно просто починить, или сделать более эффективной. Это также сильно привязано к текущему моменту – плохой тип присутствия, поскольку все завернуто в настоящий момент, или в то, о чем все говорят в „Твиттере”» [2]. Кстати, сама она любит наблюдать птиц, чтобы освободиться от этого давления извне.

В принципе в ее словах очень много правды. С приходом соцмедиа мы действительно очутились в более настоящем времени, а еще в лайках и селфи, которые как раз оттуда. Ведь они тоже, по сути, акцентируют какой-то момент именно настоящего. Видимо, с точки зрения механизмов социального управления, такое нахождение исключительно в настоящем создает стабильную ситуацию. О прошлом или будущем мы часто спорим, а настоящее рассматривам как временное и потому не столь важное для споров.

Чтение книги поднимало человека, поскольку он общался с кем-то, кто был выше и разумнее его, хотя бы потому, что тот потратил на написание книги гораздо больше времени, чем кто-то на написание твита. «Твиттер» и «Фейсбук» – это тоже генераторы виртуальных миров, как и книга. Но книги строились не только на настоящем моменте, а отправляли нас в прошлое или будущее. А это, как ни говори, заставляло думать.

Специалист в сфере этики техники Дж. Уильямс как бы раскрывает эти изменения уже со стороны технологий, говоря о фундаментальном изменении рекламы, произошедшем на наших глазах: «Исторически реклама должна была быть раздражающей, отвлекающей человека, сегодня она не такая, поскольку мы наконец нашли возможности направить ее на реальные намерения людей. И поиск „информации о намерениях” стал авангардом этих изменений» [3]. К сожалению, технологии работают без этики, поэтому сегодня все стало рекламой.

Сам Уильямс справедливо считает, что настал не «Информационный век», а «Век внимания», что мы не можем решить наши большие проблемы изменения климата или экстремизма еще и потому, что не можем уделить им достаточного внимания. Его книга имеет важный подзаголовок – «Свобода и сопротивление в век экономики внимания» [4]. А сама книга получила название от слов Диогена Александру Македонскому и называется «Не заслоняйте свет». Это был ответ на предложение Александра выполнить любое желание Диогена. И просьба Диогена оказалась самой простой – по самой известной версии он сказал «Отойди, ты заслоняешь мне солнце».

В нашем времени Уильямс увидел, что этот свет – это свет нашего внимания, и мы должны сохранить его зажженным. Реально мы можем сказать это и по-иному – человек должен и в мире технологий остаться в первую очередь человеком, как бы это ни было ему трудно. Но технические гиганты, наоборот, пытаются создать из человека винтик своей машины. Но пока нас загоняют в угол, не оставляя выбора, который разрешен самими соцмедиа. Однако исследователи не видят в такой нашей зависимости аналог наркотической [5]. Все зависит от самого человека: станет ли он выше машины или предпочтет стать ее винтиком.

Литература

1. Jorgic D. a.o. Facebook, Twitter sucked into India-Pakistan information war // www.reuters.com/article/us-india-pakistan-socialmedia/facebook-twitter-sucked-into-india-pakistan-information-war-idUSKCN1RE18N?fbclid=IwAR1KDkM3JJxNZcG0°3ExDtsW_3WhRr9LenvPUgz46g2r6LoOdo-Q2UM4PGU.

2. Sechet E. How to do nothing: the new guide to refocusing on the real world // www.theguardian.com/lifeandstyle/2019/apr/02/jenny-odell-how-to-do-nothing-attention.

3. The adversarial persuasion machine. A conversation wiyj Je,s Williams // techcrunch.com/2019/03/13/the-adversarial-persuasion-machine-a-conversation-with-james-williams/.

4. Williams J. Stand Out of Our Light. Freedom and resistance in the attention economy. – Cambridge, 2018.

5. Przybylski A. a.o. Social media is nothing like drugs, despite all the horror stories // theconversation.com/social-media-is-nothing-like-drugs-despite-all-the-horror-stories-79382.

Глава вторая

2.1. «Первопроходцы» трансформации сознания: от «промывания мозгов» и тоталитарных сект до дня сегодняшнего

Двадцатое столетие познакомило нас с очень серьезным опытом трансформации картины мира в массовом сознании. Конечно, особо активными в этом были тоталитарные государства. Но достижение результата в их случае облегчалось тем, что в их руках была вся система: образование и наука, литература и искусство, медиа. Все печатные, письменные и устные информационные потоки полностью контролировались.

Но термин «промывание мозгов» приходит не от них. Это результат того, что сделали китайские инструкторы с американскими военнопленными во время корейской войны. В закрытой среде, наказывая за непослушание всех, а не только провинившегося, инструкторам удалось добиться того, что американцы боялись возвращаться домой, в этот ужасный империализм. Их удавалось убедить только тем, что в США есть своя компартия, которая их защитит. Этот феномен начали исследовать, и он получил название «промывание мозгов» [1]. Потом этот же тип воздействия признали в тоталитарных сектах, которые также являются закрытой группой, и существует полная зависимость индивида от коллектива, возглавляемого лидером секты. А. Стейн пишет: «Если ситуация является серьезной, и человек находится в сильной изоляции без ясной возможности избежать этого, тогда обычный человек сдается травматическому давлению промывания мозгов» [2].

Как видим, появился еще один параметр – неизбежность, невозможность выйти из этой ситуации, поэтому человек находит единственное спасение выживания в подчинении ситуации, в которую он попал. Он сам становится активным и искренним участником по форматированию его мозгов, поскольку именно в этом лежит его спасение. Физический страх побеждает разум. Это может выглядеть ужасным, но это правда.

Р. Лифтон, наиболее детально исследовавший явление «промывания мозгов», выделяет в этом процессе два этапа: признание и перевоспитание [3–4]. Это было признанием прошлых ошибок и переделкой человека в соответствии с коммунистическими требованиями. Детальнее этот процесс раскладывается на восемь составляющих:

• контроль среды (кстати, лучше всего подходят для этого закрытые монастыри, не имеющие связи с миром);

• мистическая манипуляция, создающая ощущение, что все происходящее взаимосвязано;

• признание;

• очищение;

• аура священной науки;

• нагруженный язык;

• принцип – группа важнее человека;

• принцип – группа важнее остального мира.

ЦРУ делает больший акцент на методах допроса пленного [5]. Они считают, что эти методы возникли скорее путем проб и ошибок, а не благодаря участию ученых. Интересным замечанием является и то, что если пленный избран для процесса промывания мозгов, он не может избежать всего набора техник, даже если он соглашается подписать любое признание.

ЦРУ выделяет два инструментария в процессе промывания мозгов. Первый – это деморализация, приводящая к тому, что пленный не может в результате четко различать, что правда, а что – ложь, как и то, что логично, а что – нет. Второй – это реорганизация, где он должен построить свое признание, развить его, защищать его, поверить в него. Кстати, самым важным элементом процесса промывания мозгов ЦРУ считает допрос, поскольку он позволяет деморализовать пленного и атаковать его ценностную систему. Выделяется 10 эмоциональных состояний, которые человек проходит в процессе промывания мозгов, где чувство вины – лишь один из них. Одним из эффективных методов контроля ЦРУ считает изоляцию человека. Находиться в таком состоянии достаточно тяжело для многих, хотя некоторые могут его перенести.

Еще одним названием для этого подхода стала реформа мышления (thought-reform). Китай активно пользовался термином «перевоспитание» и в период культурной революции, и сегодня в отношении лагерей по перевоспитанию своего мусульманского населения – уйгурам [6–8]. Это тоже закрытая среда, но в ней 1 миллион человек. И понятно, что методы те же, поскольку закрытая среда не боится ничего, а ее обитатели, наоборот, боятся всего.

Следует признать, что практически такой же эксперимент по перевоспитанию миллионов сделал Советский Союз за 20 лет – с 1917-го по 1937 год, завершив его репрессиями, «запечатавшими рты» всем носителям другого мнения и другой памяти. Государство всеми силами науки и образования, литературы и искусства, медиа вносило и удерживало новую память о прошлом и новую модель настоящего, а недовольные попали под каток репрессий.

Не только вход в тоталитарную организацию, но и выход из нее сопряжен с рядом трудностей. В одном случае нужно ввести новую модель мира, которую человек искренно принимает, в другом – разрушить ее.

Под влиянием Р. Лифтона С. Хассан, сам прошедший сквозь секту, предложил свою модель BITE:

Behavior – Контроль поведения,

Information – Контроль информации,

Thought – Контроль мышления,

Emotional – Контроль эмоций [9].

Эта модель используется при депрограммировании человека в случае его выхода из тоталитарной секты [10]. Он сделал также серию интервью с Р. Лифтоном.

В принципе в наше время это направление вновь приобрело актуальность, поскольку возникла проблема – вовлекать новобранцев в радикальный ислам и, соответственно, выводить их из этого состояния. Все это методы контролированного поведения (см. исследование, например, о левых экстремистах, которые тоже есть [11]). В этой диссертации Стейн, а она сама прошла сквозь тоталитарную секту The Organization (The O), утверждает, что определяющим параметром для тоталитарных организаций является форма, а не конкретные не используемые там идеологические, религиозные, политические или другие догмы. То есть собственно контент вторичен, первично воздействие разного рода техник.

Стейн придерживается мнения, что есть обработка информации – центральная и периферийная. В случае с центральной обработкой основное внимание лежит на содержании сообщения, его качестве и аргументах. При периферийной люди обращают внимание на вторичные характеристики – ощущаемый уровень экспертности или привлекательности коммуникатора, количество аргументов. Людей можно отвлекать от центральной обработки в пользу периферийной, создавая страх, быструю подачу, что ведет к отсутствию времени для обработки, излишней повторяемости, сложности языка.

Близка к этому модель Петти с соавтором, которые разрабатывали ее для анализа влияния на потребителей [12–13]. Согласно этой модели периферийное воздействие ведет не к оцениванию достоверности аргументов, а к факторам их подачи, например, принятие сообщения по той причине, что оно было высказано на хорошем ланче для участников. Стейн считает: периферийное воздействие очень важно в ее исследовании тоталитарной секты, поскольку такое воздействие не дает возможности сконцентрироваться на собственно аргументах.

Но если вдуматься, то советская тоталитарная пропаганда также использовала этот метод, например, бесконечное повторение одного и того же автоматически отодвигало его на периферию восприятия. Но здесь оно входило чисто автоматически, не вызывая сопротивления.

Еще один «классик» исследования китайского варианта промывания мозгов – Эдгар Шейн (см. о нем [14]). Потом он работал в сфере теории менеджмента в Массачусетском технологическом институте. А само промывание мозгов он обозначил, как нам представляется, удачным термином «принудительное убеждение» (coercive influence). При этом он лично принимал участие в беседах с теми, кого отпустили из плена, перед их отправкой в США.

В анонимной рецензии ЦРУ на книгу Шейна, где подчеркивается, что это не только китайский, но и советский метод, приводятся слова американского ветерана сферы безопасности, считавшего, что основным здесь является идеологический подход [15]. Важным для понимания феномена промывания мозгов, по его мнению, являются точки отсчета тех, кто проводит это, и тех, над кем проводят это. То есть перед нами возникает вполне четкая инженерная задача: имеем это – в результате должны получить это.

Шейн увидел в модели промывания мозгов такие этапы, выделив их в рамках известной модели К. Левина, состоявшие из компонентов Размораживание, Изменение, Замораживание. Имеется в виду, что сначала требуется «разморозить» уже имеющиеся представления, потом заменить их и снова «заморозить».

В рамках этапа Изменение с точки зрения Шейна используется следующее [16]:

• новая идентификация;

• техники модификации поведения;

• мистическая манипуляция;

• техники изменения мышления;

• достижение признания.

Сама книга Шейна была издана в далеком 1961 году [17]. Но еще раньше вышла книга Хантера «Промывание мозгов в красном Китае» [18].

И еще один специалист, много сделавший в этой сфере, – М. Зингер [19–20]. Она подчеркивает, что все это не мистика, а систематическое применение техник влияния, что в результате приводит к изменению в поведении. Зингер также увидела близость этой ситуации со стокгольмским синдромом: «Тогда впервые мир реально увидел, что когда кто-то оказался заложником и понял, что похититель мог причинить им больше вреда, но не сделал этого, в результате развивается чувство признательности к нему. Это также является правдой и в домашнем насилии. Развивается связь между жертвой и человеком, который бьет ее, поскольку, после того, как он останавливается, она благодарна, что он ее не убил. И обидчик почти всегда извиняется».

Психолог Евгений Волков (см. о нем [21]) очень много сделал в этой сфере своей редакторской и переводческой работой, например, ему мы обязаны появлению книг Хассена и Лифтона, а также его собственным исследованиям [22–25].

Сегодняшние научные подходы достигли новых высот, поскольку они позволяют делать «промывание мозгов» уже не в закрытой, а в открытой среде. Человек сидит у экрана телевизора или за компьютером. Ему приходят сообщения, учитывающие его групповые характеристики, позволяющие предположить, что он может изменить свое мнение в сторону нужного кандидата, и во время голосования именно это и происходит. Человек, конечно, может уклониться от этого воздействия, но этого не происходит, потому что, условно говоря, он слышит в этих словах самого себя, а от себя никуда не уйдешь.

В журнале Foreign Affairs было предложено по аналогии с жесткой и мягкой силой Дж. Ная назвать этот новый феномен воздействия «острой силой» – sharp power [26]. Однако Дж. Най выступил против, признав острую силу, которая задавалась как «обманное использование информации для враждебных целей», вариантом своей жесткой силы. Он пишет: «Новым является не базовая модель, а скорость, с которой данная дезинформация может распространяться, а также малая стоимость этого распространения. Электроны дешевле, быстрее, безопаснее, от них легче отказаться, чем от шпионов. С армией платных троллей и сетью ботов вместе с такими распространителями, как Russia Today (RT) и Sputnik, российская разведка с проникновением в электронную почту Демократического Национального Комитета и высокого уровня официальных лиц кампании Клинтон может сбивать с толку и прерывать новостные циклы неделя за неделей» [27].

Правда, есть еще одна важная составляющая новой системы, пришедшая как результат децентрализации интернета, – это возможность каждого пользователя самому стать медиа. Именно это, а не боты или тролли, является главной движущей моделью распространения информации в интернете, где сами пользователи ретвитят и репостят то, что пришло к ним.

Даже С. Шнуров в споре с российским министром культуры Мединским заявил: «Любой человек, у которого есть твиттер, является производителем смыслов и производителем культуры. Этих производителей культуры регламентировать просто теоретически невозможно – возможно только создавать атмосферу благоприятствования, уважения. Это не получится, так как все вертикали давным-давно падают, так как уже выстроилось горизонтальное общество, так как сейчас, собственно говоря, работник культуры и сферы искусств – любой блогер» [28]. И здесь он подчеркивает не только возможности пользователя по трансляции, как по созданию иных смыслов.

Человек, правильно или неправильно, ощутил себя сегодня коммуникативным центром, чтобы не сказать центром Вселенной. Пользователи соцсетей – реально никто, но миллионы таких никто вдруг по мановению троллей-дирижеров начинают выводить одну-единую мелодию, которую слышат все. Без этих дирижеров мелодии не сливаются воедино.

При этом платформы белых националистов не получают такого же давления со стороны техгигантов, как исламские ([29], см. также анализ факторов того, почему некоторые сообщения распространяются лучше, чем другие [30]). Конспирология хорошо распространяется в соцсетях, хотя для этого подходят и неанонимные источники [31].

Концепция острой силы, упомянутая выше, продолжает свое развитие, несмотря на возражения Дж. Ная. Несколько идей, прозвучавших сегодня [32]:

• Россия и Китай не являются «жесткими» в своих действиях, но они также не являются и «мягкими»;

• авторитарное влияние не строится на привлечении или убеждении – оно базируется на отвлечении и манипуляции;

• острая сила проникает в политическую и информационную среды стран-целей;

• российский и китайский подходы исходят из идеологической модели, где власть государства превалирует над личностными свободами.

К. Уолкер как один из авторов этой идеи видит действие такого инструментария не только в сфере политики, но и в культуре, медиа, науке, издании, называя их секторами, предопределяющими то, как граждане демократий понимают мир вокруг них, и это является угрозой демократическим системам [33].

Еще одним доводом в свою пользу он считает то, что теоретики сегодня находятся в замешательстве: «Эти режимы не полагаются исключительно на жесткую силу, они не столь успешны и в порождении мягкой силы, но в то же время способны проецировать реальное влияние за рубежом. Видя возрождение авторитаризма в мире, настало время подумать об этом явном парадоксе» [34].

Унификация мышления имеет давнюю историю. Возникновение «злых» богов в истории человечества объясняют тем, что это произошло, когда людей стало слишком много [35–36]. Сложное общество потребовало богов-морализаторов, чтобы унифицировать поведение, а, следовательно, и мышление. Это показало исследование 414 обществ из 30 регионов на протяжении 10 тысяч лет.

После использования богов, унифицировавших мышление и поведение, сегодня за это взялась пропаганда, ярким примером чего были тоталитарные государства. Они активно продвигались и на Запад, где самым сильным коммунистическим пропагандистом был Вилли Мюнценберг, одна из книг о котором называется «Красный миллионер» [37–38]. Он, работая на Коминтерн, общался со многими западными интеллектуалами, создавая победную ауру для СССР. О его методах работы пишут так: «Мюнценберг часто брал „известных” интеллектуалов и контролировал их с помощью групповой психологии и подкупа. Он позволял им чувствовать себя полностью независимыми, что им и в голову не приходило проверить свою мнимую свободу. Такими писателями, как Линкольн Стеффенс, Эрнст Хемингуэй, Джон Дос Пассос и Генрих Манн, так хорошо манипулировали, что они часто не понимали этого до того, как было уже поздно. Тогда их собственное личное тщеславие делало невозможным признание того, что их легко и лукаво провели, особенно таким человеком, который явно был их интеллектуальным карликом» [39]. Мюнценберг создавал множество организаций себе в помощь, которые он про себя именовал «клубами невинных».

Кстати, получается, что это та модель работы с публичными интеллектуалами для последующего захвата всего населения, которая была применена ближе к нашему времени для продвижения либерального капитализма, в результате чего и Тэтчер, и Рейган отказались от своих вариантов государственного капитализма в его пользу. Именно тогда возникли первые think tank’и.

Мюнценберг не только сам выпустил книгу «Пропаганда как оружие», но и в книгах о нем подчеркивается его дар пропагандиста, что под его влиянием также были Альберт Эйнштейн, Эптон Синклер, Анри Барбюс, Бертольд Брехт в дополнение к перечисленным выше именам [40–41]. После Первой мировой войны он вел реальную идеологическую войну, будучи главным советским пропагандистом на Западе.

Ю. Латынина справедливо отмечает, что Мюнценберг создал не сеть шпионов, а сеть агентов влияния: «Он создал систему идеологии современной левой люмпен-бюрократии и всех свойственных ей мемов, все эти комитеты борцов за мир и против фашизма. Он создал систему манипулирования полезными идиотами. И все главные приемы современной массовой пропаганды – представление преступника несчастной жертвой, приписывание своим врагам всех своих преступлений, тотальное игнорирование фактов – все эти приемы, которые сейчас используют и страны-изгои, и исламские террористы, и на которых ловятся многочисленные люди доброй воли, были созданы в 20-х годах именно Вилли Мюнценбергом, равно как и сама практика создания бесконечных комиссий, комитетов для придания откровенному вранью статуса общественного мнения. Собственно, Геббельс очень завидовал Мюнценбергу и никогда не достиг его успехов» ([42], см. также [43–45]).

Однако в любом случае все это работа в открытой информационной среде с множеством сложностей. Понятно, что она резко облегчается в закрытой информационной среде, характерной для тоталитарных и авторитарных государств, когда информационная конкуренция оказывается уничтоженной, а правильные с точки зрения власти сообщения получают существенные преимущества.

Фраза Д. Быкова о современной пропаганде дополнит картинку упрощения мышления и пропаганды уже в наше время: «Понимаете, вот некоторые говорят: „А зачем ей [власти – Г. П.] такие плохие пропагандисты?” Она может себе позволить, в этом ее смысл. Ей не нужны умные пропагандисты, ей не нужны пропагандисты хорошие. И это счастье, это отсутствие очень важного соблазна. Потому что масса народу… Себя я, конечно, в эту массу не включаю, у меня такого соблазна нет, но он мог бы появиться, слаб человек. Очень многие люди захотели бы пойти в идейную обслугу этой власти, если бы этой власти нужна была идейная обслуга. Нет, ей как раз наоборот важно показать: мы можем себе позволить быть такими. Нас устраивают такие циничные, прожженные, бестактные, неумные пропагандисты. Нас устраивает топорный стиль этой пропаганды, потому что он показывает наше право быть любыми. Нам не нужны умные, нам нужны верные. Этот принцип Стругацких совершенно точный» [46].

Авторитарные режимы оказались сильны простотой своих моделей влияния, поскольку опираются на продуцируемые ими простые истины, что также является одним из вариантов упрощения мышления. И если соцмедиа в явной степени ведут к упрощению дискуссии, поскольку там преобладают эмоции, а не рацио, то это ведет и к упрощению пропаганды, создаваемой для этих пользователей.

Однако и демократические режимы и даже демократические партии в них жаждут избавиться от разнообразия интересов своих избирателей. Например, работающие в американском демократическом поле утверждают, что нет единого спектра от центра влево, где есть оптимальная середина воззрений избирателей [47]. Есть множество подгрупп избирателей, для которых конкретная проблема является центральной.

Мы все становимся слишком разными. И эту «разность» нужно учиться находить, учитывать и уметь с нею работать. Л. Гудков приводит пример становления социологии на Западе и у нас: «На Западе исторически социология возникала и развивалась в моменты перехода от закрытого традиционного сословного общества к массовому, открытому, представительскому, рыночному и т. д. Она должна была дать ответы на запросы самого общества: появились новые формы коллективной или массовой жизни – большие города с их особой интенсивностью духовной, экономической или политической жизни, биржей, партиями, газетами, профсоюзами, новыми течениями в искусстве, в философии и проч. Что это такое? Каковы последствия этого? Как меняется сам человек в этих обстоятельствах?

А у нас социология с самого начала формировалась как еще один инструмент управления для начальства. Средство повышения эффективности пропаганды. Политический консалтинг, дополнительный источник информации. Иные начальники стали украшать свои доклады какими-нибудь ссылками на опросы социологами населения, подтверждающими намерения чуть-чуть изменить приоритеты в финансировании, скажем, строительства культурных объектов» [48]. Однако советский человек был во многом одинаков, это тоже следует понимать. Или у него были более жесткие условия выживания, заставившие его быть унифицированным в публичной сфере.

Контроль мышления в его жестком варианте связан с использованием наказаний за уклонение от навязанных правил. Мягкий вариант не наказывает, а привлекает более комфортными условиями жизни, к примеру, как это было в СССР, если ты не шел наперекор идеологии. Религия и идеология очень не любят еретиков, поскольку они могут стать примером для других возможных отступников.

Шейн писал о стандартном китайском варианте работы не с военнопленными, а с гражданами в так называемой реформе мышления, где прослеживаются все те же характеристики: «Реформу мышления проводили в Китае с помощью групп, занимавшихся критикой, самокритикой, обвинениями, выражением жалоб и изучением. Обычно проводил партийный чиновник, который сообщал наверх информацию о прогрессе членов группы. Такие группы из 10–12 человек были организованы в каждой деревне, школе, заводе, тюрьме, ферме. Их цель – рационализировать прочитанный или полученный на лекции материал, предоставляя возможность каждому члену подумать, как теоретические положения можно использовать в его собственном деле» [49], см. также иной рассказ о времени культурной революции [50]).