Текст книги "Я дрался в Новороссии!"

Встал ополченец лет 35. Он попытался что-то сказать, но публичные речи не его конек. Что-то пробубнил под нос, вытер рукавом глаза и, сказав: «Извините, я волнуюсь», – сел. Встает бабушка вдовы. Она говорит, что они все его любили, что она к его приезду специально готовила салат оливье. Он любил его. Говорит ополченцам: «Мальчики, держитесь. Вы боретесь за правое дело. Вы защищаете Родину. Это хорошо, но постарайтесь уцелеть. Будьте осторожны, мои дорогие. Чтоб мы не собирались…». Она плачет и сквозь слезы выдавливает: «Царствие небесное!» Говорим нестройным хором: «Царствие небесное!» – и садимся.

Встает вдова. Маленькая, щуплая женщина, оставшаяся с дочерью Машей двух с половиной лет. Рассказывает, что в первое их свидание Сережа спешил проводить маму в Киев. Предложил ей съездить на ж/д вокзал вместе. «Я сказала, маму проводить можно, это ж не детей от тебя рожать», – улыбается она. «У нас все так быстро получилось. Мне говорят, какая любовь, ты его неделю знаешь? А я чувствую, что он дал мне крылья». Она всхлипывает и продолжает: «Сейчас эти крылья обрезали. Помянем моего мужа. Ребята, – она оборачивается к ополченцам, – продолжите Сережино дело. Ваше общее дело. Не дайте, чтобы он погиб даром. Дойдите до победы. Только живыми. Я вас очень прошу. Умоляю! Царство небесное моему мужу».

Голоса становятся громче. За столами образуются группы, которые разговаривают между собой. Слева от меня, через два человека сидит спившийся мужчина лет 55. Он сам себе наливает, сам в себя заливает и, никого не слушая, громко растягивает слова о том, как он служил в морфлоте. Ему раздраженно говорят: «Помолчи!» Мужчина лет 50, сидящий справа от меня, встал, повернулся ко мне спиной и что-то говорит в сторону, сидящих рядом с портретом погибшего родственников. Охмелевший моряк постоянно заглушает его. Из обрывков слов и фраз складывается картина о том, что погибший был молодец, что ребята молодцы, что они за правое дело и он бы сам, но у него спина болит и колени, а так он, ох, и дал бы им. Пьем. У меня на уме вертится слово: «Скотина!» Тот ополченец, с автоматом, радикулитом и артритом лет на 15 старше моего соседа, списавшего себя в запас, в глубочайший и мягчайший тыл и диван. Жена его громко говорит, что все это зря и надо было сдаться и сохранить жизнь. Диванный боец мужественно отвечает ей: «Помолчи. Сейчас не время», – и уводит покурить. Я автоматически попытался отодвинуть от своего презренного двойника стул. Судя по дежурной маске скорби на их лицах, по быстрому, привычному вхождению в интимную зону мамы погибшего – они из дальних родственников. Обнимают мать, похлопывают по спине, а сами думают, что племяш погиб по собственной глупости. У таких дончан всегда есть какой-нибудь хитро сделанный бизнес или мелкое, но стабильное подворовывание на госслужбе или в бюджете. Для них собственное чрево – мерило всех вещей.

Война проявляет людей как фотопленку. Пара дней войны и люди как на ладони. Чем ближе женщина с косой, тем лучше видно, кто из какого теста слеплен и какими нитками сшит. Слышу голос матери, которая вспоминает, как ее Сережа ездил сдавать кровь для попавшего в аварию друга. Невестку с внучкой свекровь еще в начале войны на Донбассе отвезла к родственникам в Днепропетровскую область, но невестка с дитем через два дня вернулась, чтоб быть «поближе к Сереже». Он воевал и не мог уделять им время. Назначал свидания на блокпостах и она – «чтоб только на секунду увидеть» – приезжала. Спрашиваю у своей жены:

– А кем он работал?

– Юристом в какой-то фирме.

– В армии служил?

– Не знаю. Участвовал в каких-то соревнованиях по пейнтболу.

– Понятно, – говорю я и думаю, что ничего не понятно. – Почему одни идут умирать за други своя, а у других «спина болит» и внутренняя, подкупленная эгоизмом, медкомиссия не допускает их даже для рытья окопов?

Слышу голос матери, оправдывающейся перед собой и родственниками:

– Он мне сказал: «Мама, если не я, то кто?» Как я могла его удержать? Он и слушать не стал бы. Он для себя ничего не делал. Звонит мне и говорит: «Танечка (он меня Танечкой называл) привези что-нибудь от простуды. Нет, со мной все в порядке. Ребята на блокпостах заболели». Я покупаю, везу, думаю, его увижу. А его нет. Он на выезде.

Она плачет от острого сожаления о том, что так мало его видела и столько времени упустила зря.

Я молча наливаю водку и пью, чувствуя, что прячусь за возраст, профессию и прочие отговорки трусов. Нет, умом я понимаю, что поступаю правильно. Каждый должен делать для победы то, что он лучше всего имеет. Левитан в студии нужнее, чем в окопах. Понимаю, что радовать врагов еще одним «двухсотым» или «трехсотым» не стоит. Но сердце говорит иное. Сердце говорит, что Кортеса никто не ставил и уже не поставит на колени, а я о себе такого сказать не могу. Ни сейчас. Ни потом. Ни я, ни Левитан.

Вдова, посветлев лицом, рассказывает свекрови о том, как она рожала, как принесли в палату Машу. Сережа должен был положить новорожденную себе на грудь.

– Как только положил, так она сразу нашла его сосок, взяла в рот и стала сосать. У него было такое выражение лица. Я рассмеялась. Он обиделся. Я посоветовала ему дать ей мизинчик. Он дал. И они оба успокоились.

Сейчас «папа уехал» и она не знает, как сказать дочери. «Машка моя ждет папу».

Приятные воспоминания облегчили тяжесть рухнувшей на женщин жизни, под обломками которой они пытались сейчас выжить. «Процесс консолидации воспоминаний, работа горя пошла», – подумал я. «Она должна завершиться в течение полугода. К году вдова и мать погибшего должны закончить строительство новой жизни. Обжить новую для себя реальность», – подумал я книжным, очищенным от эмоций языком. В военных сводках за 3 июля 2014 года скажут, что под Славянском погибло 4 донецких ополченца из батальона «Восток». Или: у нас было четыре «двухсотых». Украинские СМИ сообщат, что силовики уничтожили в районе Славянска сорок террористов. В соцсетях сторонники Украины обрадуются и на разные голоса напишут: «Сдохли, твари колорадские! Отмороженные ватники!» Кто-то из Владивостока или Рязани напишет: «Вечная память героям Донбасса!»

Событие одно, а трактовка его прямо противоположная! Какая «единая Украина», если смерть человека и трагедия его близких на интеллектуальном и эмоциональном уровнях воспринимаются диаметрально? И этот раздел идет в глубь истории! Разные герои! Разные праздники! Одна часть Украины захватила государственную машину и с ее помощью объявила другую часть преступной. Кровью и свинцом терзает ее и подчиняет Европе и США. Одна часть объявляет Россию агрессором, а вторая – молит ее о спасении.

Словно слыша мои мысли, за спиной встает женщина и представляется Сережиной учительницей. На вид одних лет с погибшим. «Хорошо сохранилась». Громадный ополченец Ваня и в этот раз не успевает сказать. Он третий или четвертый раз собирается, но его, к моей досаде, опережают. «Долго, Ваня, настраиваешься. Здесь собрался народ, который не любит поговорить», – думаю я.

Нет, вру. Громадный ополченец Ваня сказал до училки. Он встал и негромким голосом скомандовал: «Нашему погибшему товарищу Кортесу троекратное «ура!» Ополченцы сидя ответили: «Ура! Ура! Ура!» Выпили, попрощались с матерью Кортеса и вдовой, которая полчаса назад ходила возле стола с ополченцами, всматривалась в их лица, искала знакомые и с нескрываемым удовольствием находила. Находила с радостью, словно любимый Сережа рассеялся и сохранился в них. Она медленно шла за спинами ополченцев, с глазами, полными слез, и, скользя рукой по плечам воинов, просила их выжить. Словно с их гибелью ее Сережа погибнет еще раз. И погибнет столько раз, сколько погибнет ополченцев. Она любила боевых соратников мужа как часть ее дорогого Сережи. «Права», – сказал мне бесстрастный регистратор. «Образ Сергия воина будет жить столько, сколько будут жить те, кто воевал с ним. Кто видел его в бою. Кто лежал с ним в одних окопах. Кто прикрывал его огнем. Кому он спасал жизнь, и кто спасал жизнь ему». Она ходила, как сомнамбула, выбирала знакомые лица, и ополченцы смотрели на нее, не отрывая глаз, как загипнотизированные. Что они думали в эти минуты? Наверно, хотели, чтобы их мысли о погибшем, их горечь и сожаление о том, что все так случилось, их воспоминания о Кортесе зажглись бы на большом экране и стали доступны всем. Лица их, как могли, отражали отношение к нему. Она ходила и жадно пила с их лиц, с их одетых в военную форму фигур уважение, любовь к ее погибшему мужу, светлую память о нем. Им не надо слов. Они следующие в очереди. Этот? Или этот? Самый старый? Или самый молодой? Высокий или низкий? В голову, в сердце, в лицо? Они играют в рулетку со смертью. За чертой, которую все остальные мужчины не переступили. А многие никогда добровольно и не переступят. Это совсем другая порода мужчин. Это Воины и Герои. Их всегда мало.

Прокричав троекратное «ура», простившись с вдовой и матерью, ополченцы взяли оружие и по-военному четко и быстро ушли. «Войны-то всего два месяца, а мужики, даже 20-летние, как с другой планеты. Их нельзя победить. Их можно только уничтожить. Это не загнанное в окопы «мясо», – думаю я.

Училка встает за моей спиной и говорит: «Может, это и некстати и неправильно, но я за единую Украину». Ее слова словно взорвали мой мозг. Она говорит, что она за единство русского, украинского и белорусского народов. По ее мнению, это один народ и разделять его нельзя. Умом я согласен, но со слов «единая Украина» я вижу как льется кровь. Они смердят жареным человеческим мясом. Под этим людоедским лозунгом уже погибло столько людей, что говорить их при мне нельзя. Ее рассказ о том, что Сергей в школе выделялся среди других школьников своей отзывчивостью и целеустремленностью, что он герой, что, если получится, то она обязательно сделает в школе мемориальную доску, чтобы дети знали героев Донбасса и учились на их примере любить свою Родину, сгладили впечатление от начала ее речи. «Дело хорошее, слова хорошие, но без «единой Украины» могла бы и обойтись», – думаю я. «Понятны речи, накатанные необходимостью зарабатывать хлеб насущный, но базар фильтровать надо. Конечно, эмоции уйдут и речь ее политически верная. Но уход эмоций люди воспринимают как предательство. Они не хотят, чтобы уходили эмоции, которыми они дорожат, которые являются самой лучшей частью их жизни. Именно эмоции питают чувство самоуважения человека и достоинства. Многие живут сердцем, а не умом. Умом понятно, что Украина должна быть единой. Нужно очистить ее от украинских фашистов, от бандеровцев. В этом я согласен с училкой. Но сердце говорит о том, что это предательство погибших».

Выпили. Сели. Вспомнил, что другая бабушка говорила ополченцам: «Ребята, у вас такие светлые, чистые лица. Видно, что вы боретесь за идею. Победите. Продолжите дело моего внука. Он так хотел, чтобы Донбасс был свободным!»

Встал невысокий молодой мужчина с наметившимся пузцом, который сидел рядом с учительницей и пятью или шестью одноклассниками. Он школьный друг Сергея. Он говорит, что дороги их с Серегой после школы разошлись. Он пошел в милицию, а Серега по другой линии.

«Он с детства, как все мы, любил читать о разведчиках и героях. Но мы просто читали, а он осуществил то, о чем мы все мечтали: он пошел в разведку. А туда берут самых смелых и умных. В разведку боем. Ориентировку на местности. У него все отлично получалось, но…» Выпили. Гости стали расходиться. Подходят к маме, вдове, выражают сочувствие, соболезнование. Прощаются. Официанты, выстроившись в ряд, смотрят на всех, ожидающе. Для них это дежурные поминки, которые отличаются от дежурных свадеб только им заметной разницей. Мы же похоронили часть себя. Часть нашей идеи. Нашего заединщика и защитника. Не хочется говорить, но жалко до слез, если всех нас, донецких, и наших Героев окончательно похоронят под тоннами украинской и мировой лжи. Я себе этого не прощу.

* * *

На сороковины собрались помянуть Кортеса. Вышли покурить. Мимо идет женщина, молча плачет. Школьный друг Сергея остановил, расспросил. Оказалась матерью украинского солдата, попавшего в плен. Не знает куда идти, что делать, всего боится. Связались с командованием, помогли освободить. Два дня мать пленного жила в квартире матери Кортеса. Говорили о сыновьях. Вернувшись в Житомир, мать пленного организовала движение матерей против войны на Донбассе.

К октябрю 2014 года три из шестнадцати, виденных мною ополченцев, погибли. Остальные были ранены в разной степени тяжести. Пятеро вернулись в строй и продолжают воевать.

Ваню в начале сентября тяжело ранили. Лечится в России. Семья его сбежала из Донецка в Нижний Новгород. Возвращаться не собираются.

Владимир Казмин
Фашист

Наблюдаемая сегодня территориальная междоусобица среди вчерашних добрососедей может вылиться в скоростной вариант, когда обезумевшие от собственного кромешного множества люди атомной метлой в запале самоистребления смахнут себя в небытие – только чудо на пару столетий может отсрочить агонию.

Из-за недостаточной емкости памяти людской события угасающей поры хранятся ею в тесной упаковке мифа или апокрифа, вплоть до иероглифа. Громада промежуточного времени, от нас до будущих хозяев омолодившейся планеты, уплотнит историю исчезнувших предшественников в наконец-то прочитанный апокриф Еноха, который объясняет ущербность человеческой природы слиянием обоюдонесовместимых сущностей – духа и глины…

Леонид Леонов. Пирамида (роман-наваждение).

Фашизм – это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала… Фашизм – это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен-пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм – это власть самого финансового капитала. Это организация террористической расправы с рабочим классом и революционной частью крестьянства и интеллигенции. Фашизм во внешней политике – это шовинизм в самой грубейшей форме, культивирующий зоологическую ненависть против других народов.

* * *

Безмолвные глазницы разбитых окон зияли пустотой брошенных жилищ. Оборванные и обгоревшие занавески развевались на сквозняке в некогда благополучном, многоэтажном доме. Они, словно белые флаги, кружевным тюлем, свисали над искромсанными осколками снарядов стенами. Это был мой дом…

Рядом стояли такие же раненые бетонные исполины. Осеннее солнышко играло, переливалось в битом стекле – под ногами шуршала мелодия недавних обстрелов. Тишина утреннего города, вместе с этим битым стеклом, режуще ворвалась в мое сердце и душу. Во дворе на лавочке сидел совсем седой, как лунь, человек. Его белая, словно у отшельника-монаха, борода вздрагивала и, казалось, что он рыдает. Я подошел ближе и с удивлением обнаружил, что старик читает вслух с экрана ноутбука последние новости интернета. Это был вовсе не старик, а мой сосед, инвалид-чернобылец, Влад. Я поздоровался, а он, не отрываясь от экрана, буркнул слова приветствия и продолжал читать:

– В течение вчерашнего дня обстановка оставалась напряженной.

Украинские фашисты продолжают игнорировать достигнутые договоренности и обстреливают населенные пункты Донецкой и Луганской Народных Республик. Зафиксировано неоднократное нарушение перемирия со стороны карателей:

– в 08.20 из автоматических станковых гранатометов карателями были обстреляны позиции Армии Юго-Востока, расположенные в Никишине. В результате один ополченец получил ранение;

– с 09.00 до 13.00 периодическим огневым налетам из самоходных артиллерийских установок подверглась южная окраина села Смелое. Разрушены два дома. Тяжело ранены два мирных жителя;

– три раза (в 11.20, 14.20 и 15.35) с огневых позиций в районе кургана Могила Острая с использованием ствольной артиллерии обстреляна Петропавловка. Поврежден дом с дворовыми постройками, ранено три мирных жителя;

– в течение дня продолжились обстрелы жилых кварталов Донецка. С 12.00 до 15.20 с огневых позиций из населенных пунктов Пески, Опытное и Авдеевка с использованием ствольной артиллерии и реактивных систем залпового огня фашистами совершены налеты на жилые кварталы и промышленные объекты административного центра. В результате повреждены два дома, здание продуктового магазина, сгорело два автомобиля, принадлежащих мирным жителям. Потери среди мирного населения уточняются;

– в 13.00 и 14.00 с огневых позиций, расположенных в районе Волновахи, огневому налету из реактивных систем залпового огня «Град» подверглась восточная окраина Докучаевска. Разрушено два дома, повреждены дворовые постройки. Погиб один мирный житель и два получили осколочные ранения.

Трехсторонняя рабочая группа из состава миссии ОБСЕ на Юго-Востоке Украины сегодня работала в Дебальцево. Основное внимание было уделено сбору, обобщению и анализу данных обстановки, а также фактов нарушения режима прекращения огня со стороны украинских фашистов.

Фашистами продолжается перегруппировка своих войск и наращивание сил и средств, привлеченных для участия в карательной операции на всех направлениях.

– Вот такие дела, дружище! – Влад отложил в сторону ноутбук и стал рассматривать меня с головы до ног, словно инопланетянина, и, поглаживая свою седую бороду, спросил:

– Откуда ты взялся, с неба, что ли, свалился?

– Приехал вот…

– А-а… Ну, что, видишь, какой беды натворили?

– Вижу. Все живы?

– Слава богу, живы, отсиделись в подвале. Нынче полегче стало, меньше бахают в городе, все больше по окраинам, и в тех поселках, где закрепились нацики. Недавно дали электричество и воду, а вот со связью проблема, бегаю по двору, ищу, где Интернет возьмет. Новости узнать. По телевизору брешут со всех сторон. Как ты?

– Что я, как ты, рассказывай. Бороду отпустил, словно бабай какой, не узнать тебя, Влад.

– Много чего теперь не узнать, двор наш, видишь, тоже не узнать, воронки кругом. Стоянка вон сгорела, три машины в пепел. Беда…

Автостоянка с развороченным металлическим забором и обгоревшим, разбитым шифером крытых мест была практически пустой, только черные остовы нескольких машин сиротливо стояли посредине площадки. Я еще раз осмотрелся вокруг, и снова защемило что-то внутри. Наш шумный, веселый и всегда многолюдный двор, теперь был чужим, угрюмым и только рядом с отремонтированной лавочкой и наспех сколоченным столиком, за которым сидел Влад, к моему удивлению, зацвел куст сирени, выпустил на Божий свет несколько белых веточек цветов. Эти грозди не были похожи на веселое, весеннее благоухание, они словно слезы людского горя вспыхнули в это осеннее утро в расстрелянном дворе. Невероятная картина цветущей сирени, на фоне обожженного артиллерийским налетом двора, завораживала и напоминала о том, что жизнь на этой земле продолжается, что не все здесь вокруг мертво и убито…

– Да, это просто Божье чудо, – Влад обратил внимание, что я с удивлением и восторгом рассматриваю раненный осколками куст сирени. – Я сам не поверил глазам, когда увидел, что сирень зацвела. Вот, видишь, рядом разорвалась мина и, наверное, в земле произошли какие-то термические изменения, что распустились цветы. Хотя, как знать?..

– Нет, Владик, это Божий знак, что вы здесь не одни живые души…

– Как знать…

Мы еще долго сидели у цветущего военной болью куста сирени, говорили: о друзьях-соседях, о последних месяцах гражданской бойни, о хрупком перемирии, о том, что ждет всех нас в будущем, о житье-бытье, о погибших и искалеченных горожанах. О том, что произошло с людьми, которые недавно жили и работали вместе, а теперь взяли в руки оружие и убивают друг друга.

– А помнишь, Серегу Головко, что работал на шахте инженером, и его отпрыска Ваську? – спросил Влад.

– Как же, помню, конечно, его сынок скакал на майдане вместе с активистами «Правого сектора», а потом, после референдума, исчез куда-то.

– Фашист, истинный фашист, и откуда он выродился такой? Зверствует сволота, дошли слухи, что сейчас в батальоне «Айдар» вместе с наемниками орудует в оккупированном городе Счастье. Казаков донских расстреливает, поговаривают, грабежами занимается, вот тебе и тихоня из хорошей семьи! Мир перевернулся, истинно говорю. Я с Сергеем Петровичем не один год проработал на шахте. В Чернобыле были вместе, штольню били под реактор в восемьдесят шестом. Петрович – душа-человек, мухи никогда не обидел, и слова от него, несмотря на то что начальник, грубого не слышал, а сынок – фашист! Во как!

Я хорошо знал Сергея Петровича Головко. Еще ранней весной, до всех этих трагических событий, мы разговаривали с ним о том, что происходит на Украине, тогда, пожалуй, только ленивый не говорил, что в Киеве в результате государственного переворота к власти пришла хунта – это были не эмоции, все здравомыслящие люди понимали, к чему все может привести.

Мы тогда говорили, что двигательной силой, совершившей вооруженный государственный переворот в Киеве, стали откровенно неонацистские организации, главная из которых – «Правый сектор» во главе с претендующим на роль украинского фюрера Дмитрием Ярошем.

Сергей Петрович переживал за сына, рассказывал, что еще прошлой осенью Вася бросил учебу и все это время участвовал в событиях на майдане.

«Звонит редко, – горевал Петрович. – Я-то, понимаю, что рядом с «Правым сектором» стоят все остальные неофашистские военизированные организации. Кто в этой, так называемой «Самообороне майдана»? Горько осознавать, что твой сын с теми, кто не стесняется использовать нацистскую и неонацистскую символику. Слава Богу, что мой батя, боевой офицер, ветеран Великой Отечественной, не дожил до этого позора. Если бы он увидел на плече внука татуировку фашистской свастики и кельтский крест, собственноручно придушил бы Ваську.

Всплыли наружу, как из гнойника, идеи украинских неонацистских организаций как ОУН, УПА, дивизия СС «Галичина», и все это воплощается в жизнь «Правым сектором» и «Самообороной майдана». Но дело не только в них. Кто финансирует это мракобесие? Англосаксы вкладывают миллиарды в этот хаос, понятно, все направлено на создание враждебного государства, прежде всего для России. Этот гнойник нужен Западу и к чему все это приведет? Только к войне!»

Я также рассуждал, что политическое крыло неонацистов, партия «Свобода» имеет в новом украинском нелегитимном правительстве почти половину портфелей, а ее лидер Олег Тягнибок, как всем известно, входит в тройку лидеров «Евромайдана». Однако и «Свободой» вопрос не ограничивается. Откровенно русофобский и крайне националистический характер носит деятельность и других членов киевской коалиции – «Батькивщины» и «Удара». Эти партии также выступают с позиций силового подавления законных прав русского народа и русскоязычных граждан Украины, проводя принудительную их ассимиляцию и украинизацию, создание «национальной Церкви», героизацию бандеровских военных преступников. И это только начало!

Многие деятели этих партий известны как самые рьяные преследователи канонической Украинской Православной Церкви Московского Патриархата, участники насильственных захватов ее храмов, сторонники принятия дискриминационных законов, вдохновители ксенофобской политики, осуществлявшейся на Западной Украине при попустительстве предыдущих властей Украины.

Мы выкурили с Сергеем Петровичем не одну сигарету во время того разговора, проводили исторические параллели. Двойные стандарты стали основой либерального Запада. Как и нацисты 20-х, 30-х годов ХХ века, неонацисты века XXI, в процессе прихода к власти осуществили массовые беспорядки, избиения оппонентов и сотрудников правопорядка, поджоги. Ответные действия власти всегда будут трактоваться, как подавление свободы, террор «коммуно-жидов», «титушек», а попытки государственного и гражданского сопротивления всегда будут представляться, как «рука Москвы».

Когда нацистов в Германии, начала тридцатых годов прошлого века, арестовывали за погромы и вооруженные нападения – геббельсовская пропаганда вопила о подавлении народа, но, придя к власти, любую попытку публичного выражения недовольства та же самая пропаганда определяла как действия «врагов германского народа», против которых тотчас же возбуждались уголовные дела. Все это, один к одному, происходит и на Украине. Мы видим, как амнистированы все, кто с оружием в руках захватывал административные здания, убивал сотрудников правопорядка, подвергал публичным пыткам представителей законной власти и журналистов.

Этот разговор с Сергеем Петровичем произошел перед одесской трагедией 2 мая, когда весь мир всколыхнул фашистский пожар в Доме профсоюзов с многочисленными жертвами. Но сейчас, после слов Влада – «Васька истинный фашист», я пытался понять, как грамотный молодой человек встал на адов путь насилия, убийства и ненависти.

Вася был обычным малым…

Он родился 19 августа 1991 года. Папа, Сергей Петрович, говорил тогда: «Родился человек новой формации, символически родился в день «московского путча», родился человек и жить ему в новом, грядущем двадцать первом веке долго и счастливо!»

Вася ходил в детский сад, потом в школу, жил в обычной, благополучной и интеллигентной семье. Папа был инженером на шахте, профессионалом своего дела, мама работала заведующей складом в магазине, родители ему желали всего самого лучшего в этой жизни и, как могли, старались обеспечить своему чаду светлое будущее. С самого раннего детства ему ни в чем не отказывали, оберегали сынишку от «тлетворного» дворового влияния, когда пришло время поступать в институт, папа Сергей Петрович Головко заплатил одну тысячу двести долларов для того, чтобы его сын Вася учился в престижном столичном, киевском вузе.

И вот, цветущий каштанами Крещатик обнял юнца. Вася Головко приехал в Киев, как говорится, грызть гранит науки, с этого времени и началась история «человека новой формации».

Киевская профессура в духе времени «незалежной Украины» насаждала своим слушателям идеи исключительности украинской нации с ее «великой историей», а все трагедии прошлого списывались на «старшего брата», на Россию. На первых курсах института студенческую среду захлестнула пропаганда государственной истерии, голодомор тридцатых годов – геноцид украинского народа, развязанный коммунистической Россией. Вася Головко, как прилежный студент, проникся темой и даже написал курсовую работу по теме голодомора на Украине, но уже тогда его влекло к «вильным, львовским, хлопцам» и очередную, археологическую, студенческую практику он поехал проходить не на раскопки античной Ольвии, а в полевые лагеря неонацистов Западной Украины. Его влекло к романтике факельных шествий, заимствованным у германских нацистов, а лозунги: «Украина превыше всего», «Слава нации – смерть врагам» все явственней становились главным душевным порывом молодого человека.

Но больше всего его привлекали разухабистые битвы футбольных фанатов, там царила практически всегда вседозволенность и безнаказанность для лихих пацанов, именно там, у стен стадиона «Динамо», он впервые почувствовал вкус крови…

Вася, на старших курсах института, все реже стал приезжать домой в Луганск. Мама, Светлана Герасимовна, беспокоилась за своего сынишку: как он там, в столице, не голодает ли? Каждый месяц посылала ему крупные переводы денег, порой даже втайне от отца, названивала ему на мобильный. Но Вася обрывал ее на полуслове: «Мама, перестань, что мне делать в вашем лоханске, успокойся, все нормально…»

Сергею Петровичу с постоянными шахтерскими проблемами было не до Василия, только однажды, когда он приехал в Киев, в Министерство угольной промышленности Украины, между отцом и сыном произошел серьезный разговор. Было это летом 2013 года.

Они сидели в уютном кафе на Крещатике, болтали по-житейски, и тут Сергей Петрович обратил внимание на татуировку, выбитую на плече Василия, рисунок виднелся из-под легкой, просвечивающейся футболки. На фоне фашистской свастики была изображена голова волка с оскаленными зубами. Сергей Петрович был потрясен увиденным.

– Вася, что за бред, ты зачем наколол себе эту пакость?

– Папа, перестань, ты ничего не понимаешь. Свастика – это всего только приветствие, пожелание удачи, благоденствия.

Это один из самых древних и широко распространенных графических символов, который использовался многими народами мира – это символом движения, жизни, Солнца, света, благополучия.

– Что ты мелешь, сынок! Этот крест был нарисован на крыльях фашистских самолетов, которые бомбили наши города семьдесят лет назад! Этот крест красовался на броне гитлеровских танков, а твой дед Петр Васильевич Головко, не жалея собственной крови расстреливал их из своей пушки на Курской дуге. А твой прадед Василий Головко, в честь которого был ты, дорогой, назван в этой жизни, погиб, в Испании, воюя с фашистами!

– Папа, перестань! Когда это было? Сейчас другие времена. И вообще, это мое дело, я уже не мальчик!

– Нет, не перестану, и это мое дело! Выведи эту дрянь со своего тела!

– Ладно, ладно, успокойся, давай лучше сменим тему. Да, кстати, я скоро еду в Прибалтику и мне не помешали бы деньги. Ты не можешь мне выделить долларов пятьсот?

– Зачем ты едешь?

– Я получил гранд от одного международного благотворительного фонда. И на три месяца еду учиться в Вильнюс, осваивать сетевой менеджмент в сфере информационных интернет-технологий.

– А как же институт?

– С институтом я разберусь сам, не волнуйся. Папа, мне на первое время нужны деньги, это очень перспективное направление, поэтому если можешь, помоги.

Сергей Петрович не знал тогда, что это была их последняя встреча, что в считаные месяцы конца 2013 начала 2014 года жизнь в стране, да и во всем мире, перевернется, да и никто не знал тогда, всего один год назад, что на Украину придет война.

Сергей Петрович поменял в обменном пункте часть своей зарплаты и командировочные гривны на доллары и вручил их сыну.

– Вася, свастику выведи, я в тебя верю, сынок, прощай!

– Пока, батя, не переживай, все будет нормально, мы победим…

Сергей Петрович с тяжелым сердцем уехал в Луганск, окунувшись снова в работу, немного отлегло, но в душе боль за сына не унималась. Он не знал тогда, что его Вася в Прибалтике осваивал не мирную, новую профессию, а тренировался в военном лагере «Правого сектора», осваивал новую профессию – убивать…

Потом были события декабря, когда в центре Киева, словно по мановению волшебной палочки, стали вырастать баррикады протестующей молодежи. Требования немедленной интеграции в Европу стали главным козырем в руках манипуляторов майдана, которые все больше завладевали сознанием толпы, разжигая ненависть. Невидимая рука направляла этот спланированный бунт, а попустительство власти Януковича привело к немыслимому хаосу, власть шарахалась из одной крайности в другую, их бездарная политика привела к массовым беспорядкам. После того, как был выброшен, у новогодней елки главный аргумент этой спланированой акции – «детей бьют!» – майданный процесс стал неуправляемый. Запылали покрышки и административные здания, на головы защитников правопорядка посыпались булыжники и бутылки с зажигательной смесью.