Текст книги "Время возмездия"

Глава восьмая

Появление Макса Шмеллинга в театре было встречено дружными выкриками «хайль!» и бурными аплодисментами. Миклашевский находился в раздевалке и готовился к выходу на финальный поединок. Но и сюда, через стены, донесся восторженный рев публики. Игорь переглянулся с тренером, как бы спрашивая: что там произошло? Бунцоль недоуменно пожал плечами. Потом решил:

– Какая-то важная персона заявилась, – и, снедаемый любопытством, не утерпел: – Ты продолжай разминаться, а я мигом туда и обратно. Только одним глазом взгляну.

Вернулся он нескоро, буквально перед самым выходом Миклашевского на ринг. Сияющий, словно его наградили орденом. Радость так и выпирала наружу. Карл пританцовывал на носочках, словно не Игорю, а ему сейчас выходить на поединок, да притом ему вроде бы уже известно, что противник от боя отказался и победа обеспечена. Тренер, помолодевший на пару десятков лет, прыгал вокруг Миклашевского и, подняв на русский манер вверх большой палец, восклицал:

– О, зер гут! Очень карошо! Приехал великий Макс!.. Он узнал меня!.. О, какой человек!.. Его любит сам фюрер! Пожал мне руку!..

Миклашевский, продолжая разминаться, старался догадаться, что собой представляет этот загадочный Макс, которого так дружно и радостно приветствовала разношерстная публика и который знаком с Карлом Бунцолем и в то же время является и любимцем Гитлера? Генерал? Маршал? Партийный вождь? Одно хорошо, что он знает спорт и, видимо, любит бокс, может быть, сам в молодости занимался, знал в те годы и Бунцоля… Надо как-то самому Миклашевскому выйти на него, такое знакомство может пригодиться. Но как? Через тренера? Нет, Бунцоль вряд ли решится представлять русского боксера этой важной персоне. Надо попытаться самому. Впереди – последний поединок, финал, надо выложиться и окончательно утвердить себя в глазах публики, в глазах этого Макса. Попытка не пытка, а шанс упускать не стоит. Все эти мысли пронеслись в его голове в те секунды, пока тренер восторженно подпрыгивал вокруг Игоря и радостно восклицал:

– О, Макс!.. Он меня помнит!..

Видя, что Миклашевский не разделяет его восторга, Бунцоль грустно вздохнул, как делает учитель перед учеником, плохо выучившим урок или до сих пор не знающим таблицы умножения, и, скрестив руки на груди, высокомерно стал смотреть на боксера. Потом назидательно произнес:

– Вы, русские, не знали ничего о большом спорте, об Олимпийских играх. Я уже не говорю о великих профессиональных спортсменах, знаменитых на весь свободный мир. За время вашего коммунистического режима вы крепко отстали в своем развитии. Ты умный парень, в твоих жилах течет немного и германской крови, но ты, конечно, не виноват, что жил за этой самой железной стеной, – сделав такое вступление, Бунцоль поднял указательный палец и, вздернув вверх свой раздвоенный тупой подбородок, повысил голос: – Но весь мир знает нашего Макса! Великого Макса Шмеллинга!

Услышав фамилию Шмеллинга, знаменитого немецкого боксера-профессионала, Игорь обрадовался. Об этом тяжеловесе ему говорили в Москве, когда готовили за линию фронта, а кинопленки, на которых запечатлены бои Макса Шмеллинга с американским негром Джо Луисом, неоднократно просматривал Миклашевский еще до войны на кафедре бокса в Московском институте физкультуры. Видел Миклашевский и фашистскую пропагандистскую кинохронику, где Макс Шмеллинг запечатлен в военной форме германских десантных войск, и его спуск на парашюте с десантниками во время захвата в Средиземном море острова Крит. Что же касается опасного Восточного фронта, то его, как сообщали Игорю в Москве, знаменитый боксер всячески избегал, предпочитая оставаться в Берлине и находиться в числе приближенных фюрера. Поездка Шмеллинга сюда, в Лейпциг, видимо, санкционирована свыше, министерство пропаганды наверняка приложило руку, и боксерскому турниру придается важное политическое значение. Значит, в печати появятся сообщения, и не исключено, весьма расширенные. Как раз то, что и требуется в данной обстановке. И, заканчивая разминаться, Миклашевский остановился и переспросил:

– Как, вы сказали, его фамилия? Шмеллинг?

– Да, великий боксер Макс Шмеллинг. Ты когда-нибудь слышал о нем?

– Конечно слышал! – и, подыгрывая тренеру, добавил с восторгом: – Он победил американца Джо Луиса, единственный белый боксер, который вырвал победу у Коричневого Бомбардира. Об этом даже наши газеты писали.

– Тогда гордись! Этот великий боксмайстер будет смотреть твой поединок!

Появление в зале Шмеллинга придало остроту боксерским боям, ибо каждый финалист стремился выложиться и показать себя с лучшей стороны, заслужить похвалу, понравиться знаменитому боксеру, фавориту фюрера, человеку, обладающему большими связями, возможностями и немалой властью. Те боксеры, которые уже выступали, были огорчены, что им не удалось показать свое умение перед таким важным человеком, что упустили редкий шанс, а те, которые еще не выходили на ринг, жили радостной надеждой.

Жак Пиляс тоже жил этой надеждой, и, едва прозвучал гонг, извещающий о начале первого раунда, а судья жестом подал команду на поединок, француз бросился в бурную атаку. Высокий, статный, длиннорукий, он умело использовал свои физические возможности. Привстав на носочках и тем самым как бы удлинив свои жилистые ноги, Жак быстро перемещался по рингу, осыпая Миклашевского с дальней дистанции беспрерывным градом прямых ударов, знаменитых английских джэбов. Его стремительная атака была похожа на взрывной старт спринтеров. Но на беговой дорожке исход борьбы решают считанные мгновения, рекорд мира держится в пределах крохотных секунд. А боксерский раунд бесконечно долог, он длится целых три минуты, а за первым раундом боксера ждут еще более долгих два последующих. Так что если не удалось сломить волю соперника и если нет запаса сил, отработанной годами тренировок скоростной выносливости, умения распределять силы на весь период поединка, то такая, мягко говоря, неразумная трата энергии, мышечного пороха, может печально кончиться.

Миклашевский, не принимая предложенного бурного темпа боя, умело уходил от француза. Передвигаясь назад и в сторону, мягко маневрировал, но так, чтобы не разрывать дальнюю дистанцию и давая возможность сопернику выкладываться, как говорят, на полную катушку. На ринге отход назад не есть отступление, а самый распространенный маневр, при умелом использовании дающий великолепные возможности для защиты. Это серии защитных движений корпусом, всевозможных отклонов, наклонов, нырков под летящий кулак противника, небольших поворотов в сторону, когда рука соперника стремительно пролетает мимо, буквально около желанной цели, в каких-то досадных сантиметрах.

А если еще учесть, что все эти защитные приемы Миклашевский делал на ходу, в постоянном перемещении по рингу, не разрывая дистанции, в опасной полосе, то можно понять тот откровенный восторг, который открыто высказывали знатоки и специалисты бокса, в том числе и Макс Шмеллинг. Они видели, что француз весьма умелый боец и титул чемпиона страны носил не зря. Но они видели и еще более высокое мастерство, которое подтверждало главную аксиому этого мужественного вида спорта: умение хорошо боксировать заключается не в том, чтобы уметь правильно и точно наносить удары, а в том, чтобы уметь в бою не получать эти самые удары, уметь заставлять соперника промахиваться.

Жак Пиляс, яростно колотя кулаками воздух, не мог понять причину своих бесконечных промахов, тем более что русский все время находился рядом, на дистанции вытянутой руки, и попасть в него, казалось, не составляло большого труда. Да еще этот русский, по его понятию, слабо отвечал, почти не наносил ответные удары, а больше защищался. Видимо, думал Жак, поединок с итальянцем окончательно его вымотал, и русский еле держится на ногах, все время работает на отходах, спасается за счет ног. Он, Жак, не мог толком понять: над кем смеются зрители и кому так бурно аплодируют. Пиляс не мог видеть себя со стороны, а если бы увидел, то не поверил бы, что смеются над ним, как смеются солдаты-ветераны над новичком, который взял в руки самый скорострельный автомат, а пули почему-то летят мимо цели, не попадая в нее, хотя она и находится на позорно близком расстоянии.

Время шло, но натиск француза не ослабевал, как рассчитывал Миклашевский, а становился все решительнее. Пиляс не был бы профессионалом и тем более чемпионом Франции, если бы не обладал не только физической силой и выносливостью, но и должным мастерством и упорством в достижении поставленной цели. Он работал руками, как хорошо налаженный и отрегулированный механизм, имеющий внутри мощный мотор и солидный запас горючего. Специалисты видели, что в основе его натиска, словно железный стержень, лежит четкая целенаправленность. Можно было не сомневаться, что все эти стихийные на первый взгляд серии ударов были тщательно продуманы и отработаны на мешке, на спарринг-партнерах, доведены в учебных поединках до автоматизма. Во многих жестоких поединках эти серии неизменно приносили успех. И лишь здесь, в Лейпциге, они почему-то не срабатывают. Утешало его только то, что, как казалось Пилясу, инициативу держит именно он и он диктует ход поединка. Ведет бой на своей коронной дальней дистанции.

В минутный перерыв Бунцоль, вытирая влажным полотенцем мокрое от пота лицо Миклашевского, советовал:

– Хватит играть, показывать свое мастерство в защите. Надо бить! Иди на сближение и бей! Нужно вырывать победу, а не ждать присуждения ее по очкам. Иди на сближение и бей!..

Миклашевский знал это и сам. Но как ни странно, именно эту, казалось бы, простую задачу не так-то просто было решить в ходе поединка. Пиляс сам великолепно чувствовал дистанцию и, используя длинные руки, умел держаться на своей коронной дальней, не подпуская к себе соперника. Огородился густым частоколом прямых ударов, пробить брешь в которых не так-то просто. Трижды Миклашевскому удавалось, перехитрив внимательного соперника, войти в среднюю дистанцию, но развить успех не представилось возможным, ибо Пиляс тут же отскакивал от русского, как резиновый мяч от стенки, и бурно осыпал его своими джэбами.

Оба боксера устали, лоснились от пота. Но ни тот ни другой не уступал и четко пресекал всякую попытку изменить ход поединка.

Несмотря на внешний бурный темп, специалисты видели и внутренний, как бы второй план поединка, – очерченный высоким мастерством и продуманной тактикой. Пиляс все так же стремительно наносил удары, почему-то не попадая в Миклашевского, а русский не мог войти не то что в ближнюю, но даже в среднюю дистанцию. В зале воцарилась странная тишина, и многочисленные зрители замерли на своих местах, понимая, что на их глазах зреет развязка, что в эти секунды на ринге должен произойти перелом, ибо темп боя взвинчен до предела и так долго продолжаться не может. И они не ошиблись. Развязка наступила в конце второго раунда.

Пиляс бросился в очередную атаку, а Миклашевский, словно он не на ринге, а в танцевальном зале, как бы вальсируя, вдруг сделал поворот на носочках и очутился сбоку соперника. Он провел знаменитый и трудноисполнимый в бою прием, получивший название «тур-де-вальс». Этот прием великолепно применял лишь Карпантье, знаменитый французский профессиональный боксер, ставший чемпионом мира. Им в свое время восхищался Макс Шмеллинг, и конечно же сейчас он был приятно изумлен, видя, что русский так четко исполнил этот прием. Все длилось считанные мгновения. Макс Шмеллинг подался вперед со своего кресла и, сжав кулак, чуть двинул им по воздуху, как бы желая провести свой знаменитый боковой хук. Именно таким ударом сейчас можно было сразить француза. Зрители затаили дыхание.

А на ринге Миклашевский, словно читая мысли Шмеллинга, без замаха провел боковой удар. Стремительно и четко. Кулак мелькнул в воздухе, словно вспышка черной молнии. Он не ударил со всего размаху, а лишь, как казалось со стороны, задел, чиркнул по открытому подбородку. В зале кто-то выразительно хмыкнул, кто-то неудовлетворенно ахнул, кто-то присвистнул: «И русский не попал! Такая редчайшая возможность и – промахнулся!» Француз, по обыкновению, отскочил, разрывая дистанцию. Шанс упущен. Но в следующую секунду произошло непонятное. Пиляс странно опустил свои руки, которые вдруг повисли как плети, а сам мягко закачался, мягко опустился сначала на колени, а потом растянулся на брезенте ринга. Удар, оказывается, достиг цели! По залу пронесся одобрительный гул. А судья оттолкнул Миклашевского, взмахнул рукой, открывая счет:

– Раз!.. Два!..Три!..

Пиляс лежал и не шевелился. Нокаут был глубоким. Отсчитав положенные десять секунд, судья, выкрикнув «аут!», поднял вверх руку Миклашевского.

Зал взорвался аплодисментами. Игорь посмотрел в сторону жюри и сквозь пот, застилавший глаза, видел, как знаменитый Макс что-то восторженно говорил соседу и, подняв руки над головой, хлопал в ладоши.

Поздно вечером, после официального закрытия боксерского турнира, Макс Шмеллинг устроил банкет. И довольно роскошный для военного времени. В театральном буфете были сдвинуты столы, и на роскошных блюдах саксонского фарфора, украшенных искусно вырезанными из свеклы розами, лежала весьма дефицитная тонко нарезанная копченая колбаса, янтарный сыр, шпик, ласкали взор зеленые соленые огурчики, горы салата, батарея пузатых бутылок со шнапсом, несколько посудин с красным рейнским вином. Перед каждым участником пиршества официанты поставили по чашке с горячим гороховым супом, тарелку с двумя поджаренными сосисками и тушеной капустой да по массивной стеклянной кружке с темным пенистым пивом.

Макс Шмеллинг, восхищенный мастерством русского боксера, усадил подле себя Миклашевского и сияющего Карла Бунцоля. Тренер искренне сожалел, что накануне финала поторопился и распил с членом жюри бутылку старого французского коньяка, которую долго хранил в своем чемодане, приберегая для торжественного случая. Как бы она сейчас пришлась к месту, как бы украсила стол! Тот, с кем он распивал коньяк, сидел вдалеке и оттуда с завистью поглядывал на Бунцоля и, чтобы выделиться, обратить на себя внимание, даже провозгласил тост в честь старого боксерского волка, который в молодости блестяще выступал здесь, в Лейпциге, и возвеличил славу германского спорта. Макс Шмеллинг поддержал тост, высказал свое восхищение мастерством Бунцоля, обнял и расцеловал его, а потом выпил до дна рюмку шнапса. Карл на радостях прослезился, шмыгал носом и в свою очередь произнес длинный тост в честь Макса Шмеллинга, самого великого и непобедимого немецкого бойца в кожаных перчатках, прославившего нацию, истинного арийца, верного сподвижника фюрера, человека с добрым сердцем и железными кулаками. Все повскакивали со своих мест и дружно стали скандировать: «Макс, хох-хох!» Шмеллинг, довольный, без рисовки, как должное, принял восхваления и стоя осушил свою рюмку.

Миклашевский, сидевший рядом, присматривался к именитому немцу. Рослый, плотно сбитый, как и положено тяжеловесу, он выглядел довольно спортивно, хотя давно не выступал на ринге. Судя по внешнему облику, можно было догадаться, что Шмеллинг продолжает сохранять свою спортивную форму. Держался за столом он просто, без высокомерия. А лицо Шмеллинга, полное, круглое, с чуть курносым носом, улыбчивыми глазами, показалось Миклашевскому чисто славянским, чем-то издали напоминавшим облик русского знаменитого боксера-тяжеловеса Николая Королева, который, как слышал Игорь еще в Москве, сражается в партизанском отряде. «Такие похожие и такие разные, – подумал о них Миклашевский. – Интересно было бы увидеть их на ринге. Наш Королев наверняка смог бы постоять за себя и дать жару арийцу». И Игорю припомнился напряженный поединок перед войной между Королевыми и Михайловым за звание абсолютного чемпиона страны. Где они сейчас? Где воюют? Живы ли? Поднимая рюмку со шнапсом в честь Шмеллинга, Миклашевский выпил и за русских славных богатырей-тяжеловесов.

Напротив Миклашевского сидели какие-то важные немцы, и среди них выделялся один, белокурый и загорелый, одетый в форму офицера экспедиционных войск армии Роммеля. Этот офицер, внешне ничем не примечательный, как мысленно заметил Миклашевский, «типичный средний немец», бесцеремонно и пристально разглядывал русского боксера, буквально буравя его своими небольшими, глубоко посаженными глазами. Игорь не удержался и тихо спросил Бунцоля, показывая на незнакомца:

– Кто этот человек?

– Ты разве не знаешь? – ответил Карл и, вытерев салфеткой рот, восхищенно произнес: – Чемпион рейха в среднем весе! Хельмут Грубер! Он отличился не только на ринге, но и в знойной Сахаре, в боях против строптивых англичан, за что и награжден Железным крестом… – И поднял кружку с пивом, предлагая и Хельмуту осушить ее: – За твои успехи, Африканская Лиса, за победы на ринге и на фронте!

Грубер в ответ улыбнулся тонкими губами, охотно поднял кружку, но пить не стал. Как заметил Миклашевский, он вообще не притронулся к спиртному. «Трезвенник, что ли? – подумал Игорь. – Редкий экземпляр среди немецких офицеров». И он больше не обращал внимания на Грубера, все время чувствуя на себе его цепкий, буравящий взгляд. А к этому немцу Миклашевскому стоило бы присмотреться. Их пути скоро скрестятся, вернее, уже скрестились…

Все внимание Игоря было сосредоточено на Шмеллинге и его окружении: завязанные здесь знакомства могут пригодиться.

– Никогда не видел русских боксеров, – доверительно говорил захмелевший Макс Шмеллинг, положив руку на плечо Миклашевскому. – А вы мне очень понравились!

– Он не совсем русский, в его жилах течет и немецкая кровь, – вставил слово Карл Бунцоль. – Если бы не война, он мог бы драться за титул чемпиона Европы.

– Не сомневаюсь, что вас там ждал бы успех, – Макс Шмеллинг не снимал с плеча Миклашевского своей руки и говорил, казалось, ему одному, хотя их слышали все сидящие за столом. – У вас отличные природные данные, это, как говорят, от Бога, да плюс хорошая школа… Я видел ваш бой и откровенно восхищен вашей манерой боксировать, особенно великолепной защитой. Такое тонкое и острое чувство дистанции и реакцию не выработаешь тренировками, это от природы… Желаю вам успеха!

Потом он рассказал о себе, что прибыл из Берлина, где его принимал сам фюрер. За столом сразу сделалось тихо, все внимательно слушали Шмеллинга. Он рассказал, что был ранен еще на Крите, во время воздушного десанта, что старая рана недавно дала о себе знать и фюрер, просмотрев медицинские документы, отечески позаботился о нем, помог демобилизоваться и разрешил заняться длительным лечением. Миклашевский слушал с неподдельным вниманием, мысленно улыбаясь, понимая беспокойство кумира немецкого бокса: война движется к бесславному концу и каждый из заправил хочет своевременно выйти из игры. И это в то время, когда по Германии идет тотальная мобилизация, когда под ружье призывают семнадцатилетних мальчишек и стариков, когда медицинские комиссии даже не смотрят в истории болезней и каждому выносят одно решение: «годен». Одним словом, каждому свое.

Поставив на стол кружку с недопитым пивом, Макс Шмеллинг обратился к Миклашевскому и Бунцолю:

– Я понимаю, конечно, у русского могут быть всякие трудности… Скажи, Карл, что я могу для него сделать?

Миклашевский не ожидал таких слов. Где-то в душе он лишь надеялся на установление знакомства, чтобы потом использовать его. А тут Шмеллинг сам предлагает свои услуги. На какое-то мгновение Игорь растерялся. Он не готов был к такому вопросу и даже не знал, что попросить. Конечно, Миклашевский знал, чего он хочет: побольше свободы действий, поменьше обязанностей. Как об этом сказать? Да и сможет ли Шмеллинг выполнить его просьбу? И вслух произнес:

– Мне хочется того же, что и многим вашим поклонникам, которые восхищены талантом великого боксера. Подарите ваш автограф.

– И это все? – изумился Шмеллинг.

– Разве этого мало для настоящего боксера? – в свою очередь удивился Миклашевский. – Только у меня нет даже листка бумаги…

– Давайте ваши документы.

– Вы распишетесь на них? Это можно? – спросил Игорь, доставая свое удостоверение.

– Мой автограф знают все и при любой проверке вам будут лишь завидовать, – с уверенностью произнес Шмеллинг и, вынув авторучку с золотым пером, широко расписался поперек документа. – Вот вам гарантия от всех нападок!

Потом порылся у себя во внутреннем кармане, достал две открытки. На одной фотопортрет Макса Шмеллинга, на другой он снят со знаменитой немецкой кинозвездой белокурой Анни Ондрой. Поставив широкие разборчивые автографы на обеих открытках, он вручил их Миклашевскому.

– А это от меня на память, – улыбнувшись, добавил: – Это пропуск на свободу в Германии.

Многие, сидевшие за столом, завидуя русскому, спешно вынимали свои удостоверения и протягивали их боксерскому кумиру:

– Битте! Пожалуйста! Битте!..

Карл Бунцоль, взяв новую полную кружку с белой шапкой пены, подал ее Миклашевскому, повторив заплетающимся языком:

– Ты есть сегодня самый счастливый человек!..