Текст книги "Билби"

4. Деликатный уход

Понедельник оказался для Билби счастливым днем.

Проехав семнадцать миль, фургон наконец остановился на неровном поле позади утопавшей в зелени веселой деревушки; здесь же расположились бродячие актеры со своим балаганом…

На первом привале, где был магазин, торговавший не только съестным, миссис Баулс купила для Билби пару башмаков. И тут ее осенило.

– Ты, наверно, без денег. Дик? – спросила она.

И дала ему полкроны, то есть два шиллинга и шесть пенсов, или пять шестипенсовиков, или тридцать пенни – считайте, как вздумается, – только в виде одной большой, сверкающей монеты.

Даже не будь Билби влюблен, этого оказалось бы достаточно для того, чтобы он, как человек благородный, охотно служил им и выполнял самые важные поручения. Он носился по лагерю и ни минуты не оставался без дела. Воскресная неудача заставила его осторожней обращаться с тарелками, и за весь этот счастливый день он всего только и разбил, что яйцо: оно упало по пути на сковороду, где должно было жариться к ужину. Билби его и не поднял, а тайком предал земле. Что еще оставалось с ним делать?..

Весь этот день мисс Филипс улыбалась ему и просила его о разных мелких услугах. А вечером, по обычаю представителей своей славной профессии, которые, как случится досуг, непременно идут в театр, Мадлен потребовала, чтобы все отправились на представление. Это будет презабавно, уверяла она. С ней пошла миссис Баулс; миссис Гидж захотела спокойно посидеть в фургоне и записать кое-какие впечатления, пока они еще свежи в ее памяти. Верная себе, Мадлен Филипс настояла на том, чтобы Билби с Уильямом тоже пошли; она дала каждому из них по шиллингу, хотя билеты стоили шесть пенсов, три пенса, два и даже пенни; так Билби впервые попал в театр.

Спектакль назывался «Единокровные братья, или Офицер из рядовых». На афише, почти не отвечавшей содержанию, изображен был человек в хаки, с забинтованной головой; стоя над трупом товарища, он готовился дорого продать свою жизнь. Чтоб попасть в балаган, надо было миновать растворенные настежь сломанные ворота, а потом пройти по вытоптанной полянке. Перед балаганом горели два керосиновых фонаря – они освещали афишу и кучку подростков, которым нечем было заплатить за вход. Внутри на поблекшей и примятой траве стояли скамьи для зрителей, фортепьяно, на котором импровизировала какая-то леди, и висел занавес, изображавший Большой канал в Венеции. Большой канал был наводнен множеством огромных, донельзя отчетливых отражений стоявших на берегу дворцов, а также диковинными черными лодками в виде серпа, которые скользили по воде, не думая в ней отражаться. Импровизаторша заиграла что-то, отдаленно напоминавшее свадебный марш из «Лоэнгрина», а задние ряды подпевали ей с закрытым ртом и подсвистывали. Занавес еще не успел раздвинуться, а Мадлен Филипс, как можно было заметить, находила все это презабавным.

Но тут вмешалась фантазия…

Декорации были нелепые и все время качались, исполнители принадлежали, разумеется, к самой жалкой актерской братии, и все в пьесе было до невозможности ходульное, но фантазия Билби, подобно милосердию божию, не знала границ: она с готовностью кинулась навстречу вымыслу, приняла его в объятия, вдохнула в него жизнь. Пьеса была запутанная, и в ходе ее каждый, кто в большей, кто в меньшей степени, оказывался кем-то другим; все это окончательно смешалось в голове Билби, одно он понял с самого начала: готовят подлость, ставят ловушку, хотят обмануть простодушных и кротких. И до чего же простодушны и кротки были эти простодушные и кроткие! Здесь были два брата: один брат – злодей, слабовольный и безнравственный; другой – праведник, точно в пику ему, почти до зловредности хороший; еще действовал некий преступный баронет; во всех сценах и при всех обстоятельствах он непременно выходил во фраке и в цилиндре, в перчатках и с тросточкой – знаем таких господ! Он все время глядел искоса. Была здесь милая, бесхитростная девица с широкой и сладкой улыбкой на устах (ее-то, каждый по-своему, и любили оба брата – дурной и хороший) и еще какая-то порочная женщина, рослая и одетая в красное, которая кусала губы и выказывала столько страсти, что дрожала шаткая сцена. Был еще смешной дворецкий – полная противоположность старому Мергелсону, – в сюртуке и клетчатых брюках, до смерти потешавший Билби. Вот все бы дворецкие были такие! Потеха! И кто-то все время кого-то разоблачал или грозился вывести на чистую воду. Это особенно захватило Билби. Никогда еще злодеев так не бранили, не говорили им в лицо столько правды. Все освистывали их, и Билби тоже. И когда им выложили все до конца, Билби захлопал в ладоши. И все же они продолжали строить козни, пока не закрылся занавес. Даже покидая сцену, они глядели искоса. Потерпели крах, но не сдались. «Вот погодите», – говорили они.

В злоключениях героини была минута, когда Билби смахнул слезу. Но потом все каким-то чудом уладилось. Актеры вышли на авансцену и выразили надежду, что Билби понравилось. И он пожалел, что у него только две руки. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди. О юность, юность!..

А потом он вышел в дышавшую сочувствием тьму. Это был уже не прежний Билби: душа его очистилась состраданием; он был молчаливым и сильным мужчиной, который готов в любое мгновение яростно встать на защиту обиженного и полон благородных порывов. Он ускользнул в сторону, не пошел к фургону: ему хотелось немного побыть в одиночестве, отдаться своим чувствам. Он боялся чем-нибудь спугнуть прекрасную мечту, расцветшую в его сердце…

Да, конечно, он жертва несправедливости. Если ты не жертва, благородство твое неполное. Против него сговорились дворецкие, а то зачем бы им гнаться за ним по пятам? Он в действительности много старше – только это от него скрывали – и по рождению граф. «Граф Шонтский», – прошептал он; почему бы и нет? И Мадлен тоже обездоленная; она вынуждена скитаться в своем неудобном фургоне, цыганская королева! Ее обрекли на это те же злодеи, что обездолили Билби…

Он брел в сочувственно-ласковых летних потемках, и ничто не мешало ему предаваться этим упоительным грезам.

Он был так поглощен своими мечтами, что заблудился среди живых изгородей и с великим трудом отыскал дорогу к фургону. Он прожил за это время долгую и героическую жизнь, но когда, наконец, возвратился обратно, оказалось, что кочевницы даже не заметили его отсутствия. Точно расстались с ним полчаса назад.

Вторник был для Билби не таким счастливым днем, как понедельник. Огорчения начались с того, что миссис Баулс дружески осведомилась, когда он меняет белье. Он не ждал такого вопроса.

– А ты когда-нибудь причесываешься, Дик? – продолжала она. – Наверно, в твоем сверточке есть щетка для волос.

– Иногда причесываюсь, сударыня, – сказал он неуверенно.

– Что-то я еще ни разу не видела тебя с зубной щеткой. Или уж это я требую лишнего. А как насчет мыла, Дик? Давай-ка я подарю тебе кусок.

– Большое вам спасибо, сударыня.

– Я не решаюсь заикнуться о чистом носовом платке, Дик. Это ясно без слов.

– Если позволите, сударыня, я, как приберу после завтрака…

Это мучило его весь завтрак. Он не ждал от миссис Баулс личных выпадов. Да еще таких! Придется тут поломать голову.

Прибрав после завтрака, он с нарочитой скромностью понес свой сверток к той части ручья, что пряталась от фургона за ивами. И кусок мыла с собой захватил. Он начал с платка, и это было не очень умно – теперь вместо полотенца пришлось пользоваться курткой. Надо быль захватить посудное полотенце или газету. (Не забыть бы в другой раз.) Он вымыл с мылом руки и лицо (только самую заметную его часть), а потом вытер все это курткой. Затем он снял воротничок и внимательно его осмотрел. Воротничок и впрямь был почти черный…

– Да ведь это все тот же воротничок! – воскликнула миссис Баулс, когда он вернулся.

– Они у меня все измялись, сударыня, – сказал Билби.

– И все такие грязные?

– У Меня в свертке вакса, – отвечал Билби. – И коробочка раскрылась, сударыня. Как подъедем к какому-нибудь магазину, я непременно куплю себе новый.

Это была денежная жертва, но что поделаешь! И когда они подъехали к магазину, Билби раздобыл себе преотличный воротничок – высокий, с отогнутыми острыми уголками, так что он натирал шею, врезался в подбородок и заставлял ходить с закинутой головой; из-за этой горделивой осанки Билби, готовя завтрак, наступил на лежавшую в стороне тарелку и раздавил ее. Право, он еще в жизни не носил такого элегантного мужского воротничка. И стоил этот воротничок шесть с половиной пенсов – целых шесть монеток по пенни и еще полупенсовик.

Добавлю, что еще до этого, моя посуду после завтрака, Билби успел отбить ручку у чашки. Обе неприятности совсем омрачили его настроение.

К тому же не давал покоя Уильям. Поразмыслив день над их стычкой, Уильям придумал, как ему рассчитаться с Билби. Когда мальчик сидел с ним рядом на козлах, его вдруг сильно ущипнули. Ух! Билби чуть не взвизгнул.

– Вот тебе за шоколад, – злобно прошипел Уильям.

Уильям проделал это дважды, и тогда Билби предпочел слезть с козел и идти рядом с фургоном; Уильям хлестнул белую лошадь, и та пустилась вскачь, побивая рекорды; зазвенела посуда, а он все нахлестывал, пока не вмешалась миссис Баулс…

Вдобавок Билби услышал разговор о возможном появлении «наших мужчин». Все началось с того, что путешественницы заехали за письмами на деревенскую почту; кроме писем, здесь была телеграмма; миссис Баулс читала ее, твердо упершись в землю ногами в гетрах и наклонив голову набок.

– Тебе не терпится узнать, что тут, а я не скажу, – озорно бросила она мисс Филипс.

И взялась за письма.

– Какие-нибудь новости? – спросила миссис Гидж.

– Да так, кое-что, – ответила миссис Баулс, но больше они ни слова от нее не добились…

Но после завтрака она закурила сигарету (Билби вертелся тут же, подбирая шкурки от бананов и другие остатки десерта) и сказала:

– А теперь слушайте новости. Назавтра, как наступит ночь и мы доедем без помехи в Уинторп-Сатбери, появятся наши мужчины.

– Но Том вовсе и не думал приезжать, – заметила миссис Гидж.

– Он просил меня через Тима предупредить тебя.

– И ты молчала целых два часа, Джуди!..

– Для вашей же пользы и спокойствия. Но теперь тайна разоблачена. Едут наши мужья, твой и мой. Они притворяются, будто жалеют нас, а на деле просто не могут без нас обойтись. Эти себялюбивые чудовища, разумеется, будут жить в какой-нибудь шикарной гостинице – в Королевской гостинице «Красное озеро», как он пишет, на холме, что над Уинторп-Сатбери. В Королевской! Этим все сказано. Представляете, мои милые, на террасе плетеные кресла. Банкетки. В другой гостинице они, конечно, жить не могут, – и вот, не угодно ли, приглашают нас туда насладиться – как это у них называется? – благами цивилизации, а фургон пусть подождет.

– Но Том обещал мне, что я буду кочевать, сколько захочу, – заметила миссис Гидж, меньше всего походившая на кочевницу.

– Ну, они считают, что мы уже накочевались, – сказала миссис Баулс.

– Похоже на то.

– А я, право, век бы так ездила, – продолжала Джуди Баулс. – Муж, дом и все эти заботы меня угнетают. Женщине нужен фургон…

– Так не поедем в Уинторп-Сатбери, – предложила Мадлен. (Наконец-то, Билби услышал разумное слово!)

– Ну да! – лукаво бросила миссис Баулс. – Как знать, может, и тебя там поджидает какой-нибудь друг-приятель. Ну хоть кто-нибудь?

(Что за неуместная шутка!)

– Никто мне не нужен.

– Ну да!

– Что значит твое «ну да»?

– То и значит.

– Что именно?

– А ничего.

Мисс Филипс внимательно посмотрела на миссис Бауле, а та на нее.

– Джуди, – сказала актриса, – у тебя что-то на уме.

– А хоть бы и так? Тебе не скажу! – ответила миссис Баулс. И тут же, к полному возмущению мальчика, добавила: – Ты что, не собираешься мыть посуду, Дик? – И она глянула на него с тайным лукавством поверх своей сигареты. Надо было тут же доказать ей, что он не подслушивает. Он собрал последние тарелки и пошел к ручью на то место, где всегда мыл посуду. Пришлось уйти, так и не узнав продолжение разговора.

Возвратившись за мылом, он уловил конец фразы:

– Ну и отправляйтесь к своим мужьям, дорогие мои! А нам с Диком и вдвоем будет неплохо. И нечего говорить загадками!

На что миссис Баулс таинственно заметила, что ей «кое-что известно». Слава богу, хоть что-то услышал! Только вот что это ей известно?..

Прибывшие мужчины оказались совсем не так страшны на вид, как ожидал Билби. К тому же, по счастью, их было только двое, и каждый приехал к жене. Правда, упоминали еще о каком-то третьем – Билби толком не понял, о ком, – но если кто-то и должен был появиться, пока его, во всяком случае, не было. Профессор Баулс был оживлен, а мистер Гидж корректно сдержан; они поцеловали своих жен, хотя и вполне пристойно, и какое-то время у них шел общий разговор, а Билби между тем шагал рядом с фургоном. Они двигались по открытой дороге, шедшей по гребню холма над Уинторп-Сатбери; мужчины вышли навстречу фургону из своей гостиницы – Билби не понял, из какой именно, – и добрались сюда полем для гольфа. Джуди говорила за всех и все добивалась от мужчин, чего ради они навязываются трем независимым женщинам, которые, право же, чудесно без них обходятся. Профессор Баулс слушал все это очень спокойно; по-видимому, жена вообще-то очень ему нравилась.

Он был маленький, плотный, очень волосатый, в очках со стеклами, наполовину выпуклыми, наполовину плоскими; на нем был костюм из мягкого твида, такого ворсистого, что казалось, профессор весь утыкан колючками, широкие гольфы с застежками под коленом, грубые шерстяные носки и самые подходящие для горных прогулок ботинки. И хотя он был плотный, маленький и подвижный, в нем чувствовалась привычка командовать, и было ясно, что жена при всей своей напористости всецело ему подчиняется и не очень с ним спорит.

– Я нашел вам отличное место для привала, – объявил он.

А она-то предлагала устроиться совсем по-другому! Вскоре он оставил дам и поспешил за фургоном, чтобы распорядиться.

Он был явно очень распорядительный человек.

– А ну слезайте, – сказал он Уильяму. – Бедному животному и без вас тяжело.

Уильям заворчал, но профессор прикрикнул: «Что-о!» – да так грозно, что Уильям прикусил язык раз и навсегда.

– А ты откуда взялся, мальчик? – вдруг спросил он.

Билби поглядел на миссис Баулс, предоставляя ей ответить.

– И что за нелепый высокий воротничок, – продолжал профессор, перебивая жену. – Мальчик твоего возраста должен ходить в шерстяной рубашке. Вдобавок он грязный. Сними его, мальчик. Он тебя душит. Разве ты не чувствуешь?

Потом он поднял шум по поводу того, как у Уильяма запряжена лошадь.

– Ну что эта за упряжь?!. Смотреть тошно, – объявил он, – хуже, чем в Италии…

– Ага!.. – вскричал он вдруг и помчался по траве некрасиво, но очень быстро и как-то странно вскидывая голову, чтобы глядеть то через плоскую, то через выпуклую половину очков. Под конец он нырнул в траву и, стоя на четвереньках, порылся в ней, замер на секунду, а потом встал и вернулся к жене, учтиво протягивая ей что-то, трепетавшее между большим его пальцем и указательным.

– Уже третий сегодня, – сообщил он победоносно. – Прямо кишмя кишат. Миграция.

Затем он опять стал придирчиво осматривать снаряжение фургона.

– Этот мальчик все еще не снял воротничка, – объявил он вдруг, искоса глянув через очки.

Билби выставил на обозрение наименее сокровенную часть своей шеи и спрятал воротничок в карман…

Мистер Гидж, казалось, не замечал мальчика. Это был господин с орлиным носом – большим, как руль; он нес свою физиономию, точно секиру во время торжественного шествия, и выступал с достоинством, подобающим джентльмену. Сразу было видно, что он джентльмен. Такой он был несгибаемый и непоколебимый. Вы чувствовали, что в любую минуту, будь то пожар, землетрясение или железнодорожная катастрофа, когда все мечутся и хлопочут, он по-прежнему останется джентльменом. Его принимали за сэра Эдварда Грея[8]8
  Министр иностранных дел Англии с 1908 по 1916 год, один из виновников Первой мировой войны.


[Закрыть], и это не столько тешило его тщеславие, сколько льстило его гордости. А сейчас он выступал со своей супругой и с мисс Филипс позади спорящей четы Баулсов и витийствовал звучным и низким голосом о пользе пребывания в целебных местах и о том, что в душных городах можно задохнуться.

Когда наконец они достигли места, выбранного для привала, профессор развил бурную деятельность. Билби было дважды приказано «пошевеливаться», а Уильяма точно классифицировали по его видовым и родовым признакам. «Этот тип – законченный идиот», – объявил профессор. Уильям лишь сверкнул на него глазом.

Вид отсюда и вправду открывался чудесный. Поросший травой склон холма огораживали с севера и юга тисовые кусты, а дальше виднелся край мелового карьера, окаймленный буком; рядом пролегала дорога, которая круто, с бесстрашной решимостью, свойственной дорогам холмистой южной Англии, сбегала к Уинторп-Сатбери. Сверху казалось, что вы можете выплеснуть остатки своего чая прямо на улицу Уинторп-Сатбери или прыгнуть вниз и остаться на церковном шпиле, как бабочка на иголке. Вправо и влево выгибались лесистые холмы и уходили к западу длинной ровной грядой, которая терялась на горизонте в синей дымке, где, как утверждал профессор Баулс, можно было различить «сапфировый блеск» воды. «Пролив», – пояснил профессор для вящей убедительности. Только мистер Гидж отказывался видеть море даже в столь уменьшенном виде. Может, там и мерцала какая-то синяя полоска, но мистер Гидж явно не склонен был думать, что это – море, пока не мог поплескаться в нем и проверить его всеми известными ему способами…

– Господи! Что еще вытворяет этот болван?! – вскричал профессор.

Уильям перестал воевать с белой лошадью, и отвешивать ей крепкие увещания, и ждал более вразумительных обвинений.

– Поставил фургон боком к солнцу! Или, по-твоему, здесь вечно будет тень? И надо, чтоб в стеклянную дверь мы могли любоваться закатом!

Уильям забормотал:

– Да его коли так уставишь, он, небось, вниз кувырнется.

– Кретин! – заорал профессор. – Подложи что-нибудь под задние колеса. Вот хотя бы!.. – Он побежал и приволок огромные замшелые куски тиса. – А теперь поверни передом к вершине, – скомандовал он.

Уильям старался, как мог.

– Да не так! Вот бестолочь!

Билби помогал подобострастно и рьяно.

Прошло немало времени, прежде чем фургон поставили так, как хотел профессор. Наконец это было сделано, и распахнутая задняя дверь уставилась на холмы Уилда, с дурацким видом свесив ступеньки наподобие языка. Задние колеса были ловко подперты меловыми глыбами, ветками и обрубками тиса, и теперь фургон стоял крепче и ровней. Затем начались приготовления к завтраку. Профессора переполняли блестящие идеи, как надо разбивать лагерь и готовить пищу, и он доставил Билби немало хлопот, а также и познаний. Ручья поблизости не было, и Уильяма послали в гостиницу за бочкой на колесах, из которой там поливали сад, – безгранично прозорливый профессор заранее велел ее приготовить.

Супруги Гидж не вникали во все эти приготовления: они были люди ненавязчивые; мисс Филипс разглядывала холмы Уилда, как почудилось мальчику, с явным неудовольствием, – чем-то они ей не угодили; а миссис Баулс расхаживала с сигаретой возле усердно трудившегося мужа и делала вид, что все это очень ее забавляет.

– Мне очень нравится, как ты тут хлопочешь, мой друг, – говорила она. – Ты еще когда-нибудь станешь кочевником, а мы осядем в гостинице.

Профессор ничего не ответил, только, казалось, еще больше погрузился в свои дела.

Без конца понукаемый профессором, Билби споткнулся, разбил банку с вареньем и вывернул ее содержимое на жареный картофель, в остальном он показал себя способным поваренком. Один раз произошла маленькая заминка из-за того, что профессор кинулся ловить сверчка, но был то чистопородный сверчок или нет, осталось неизвестно, ибо профессор так его и не поймал. А потом, предваряемый тремя громкими выхлопами (Билби даже подумал в первую минуту, что это гонятся за ним с ружьями полоумные дворецкие из Шонтса), подкатил на мотоцикле капитан Дуглас; он спешился и поставил машину у обочины. Мотоциклы тогда только появились, и Дуглас как раз и опоздал из-за своей машины. Она же была в ответе за грязное пятно под глазом капитана. Белокурый, раскрасневшийся, в клеенчатом костюме, в шапке наподобие шлема и огромных перчатках с крагами, он даже с этим грязным пятном казался каким-то незнакомым, храбрым и прекрасным – точь-в-точь крестоносец, только не в стали, а в клеенке, и усы чуть покороче. И когда он шел по лужайке к лагерю, миссис Баулс и миссис Гидж в один голос вскричали: «А вот и он!», – и мисс Филипс сердито на них взглянула. Билби в это время стоял на коленях и расстилал на траве скатерть для завтрака – в руке у него был целый букет вилок и ножей; и тут он увидел, как капитан Дуглас подходит к мисс Филипс, и сразу понял, что актриса уже забыла своего куда более скромного обожателя, – сердце его сжалось в отчаянии. Приезжий был одет, как какой-то сказочный рыцарь, а у бедного Билби отняли единственный его атрибут мужественности – воротничок, так мог ли он тягаться со всем этим великолепием? С этого часа в сердце Билби поселилась любовь к технике, страсть к коже и клеенке.

– Я же приказала вам месяц не появляться, – говорила Мадлен, а лицо ее так и светилось от радости.

– Мотоцикл – непослушная штука, – отвечал капитан Дуглас, и на его залитой солнцем щеке блестели все золотистые волоски.

– И вообще это вздор, – вмешалась миссис Баулс.

Даже профессор был уже не так поглощен делами и слегка прислушивался, а остальные трое откровенно внимали этой недвусмысленной сцене.

– Вы же должны были быть во Франции.

– Но я здесь.

– Я же отправила вас на месяц в изгнание. – И она протянула капитану руку для поцелуя. Он поцеловал ее руку.

Где-нибудь, когда-нибудь – это значится в книге судеб – Билби тоже будет целовать чьи-то руки. А наверно, приятно!

– Месяц! Мне и так показалось, что прошли годы, – сказал капитан.

– Тогда отчего вы не вернулись раньше? – спросила она, и капитан не нашелся что ответить…

Прибывший с бочкой Уильям доставил еще другие свидетельства организаторских талантов профессора. Он принес разное вино – красное бургундское и шипучий рейнвейн, две бутылки сидра и какую-то особую, очень знаменитую минеральную воду; консервы с закуской и на редкость ароматные груши.

Когда они с Билби ненадолго остались вдвоем за фургоном, он трижды горестно повторил:

– Они все съедят. Все съедят, уж я знаю. – И еще безнадежнее прибавил: – А не съедят, так пересчитают. Старый очкарик все припрячет… Он такой, я знаю!..

Веселее пикника не было в тот день на залитых солнцем холмах над Уинторп-Сатбери. Все были оживлены, и даже безнадежно влюбленный Билби почти весело суетился вокруг: так подбадривали его сверкавшие очки профессора.

Они болтали о том о сем; Билби некогда было прислушиваться, а ему так хотелось узнать, что сказала Джуди Баулс, раз они так смеются; и дело уже дошло до груш, когда его внимание привлекло, а вернее поразило, слово «Шонтс»…

Это было как гром среди ясного неба. Они говорили про Шонтс! ..

– Поехал я туда с наилучшими намерениями, – рассказывал капитан Дуглас. – Чтоб в гостиной Люси было побольше народа. (Ради пустого удовольствия теперь в Шонтс никто не поедет.) А потом они предложили мне уехать – просто выставили за дверь.

(Этот человек тоже был в Шонтсе!)

– Когда это было? В воскресенье утром? – спросила миссис Гидж.

– В то утро мы были неподалеку от Шонтса, – вставила вдруг миссис Баулс.

(Этот человек был в Шонтсе в одно время с Билби!)

– Да, в воскресенье рано утром. Попросили вон. Я прямо диву дался. Ну что тут делать! Куда подашься в воскресенье? Воскресным утром никто никуда не ходит. Я сплю всю ночь, как младенец, и вдруг является Лэкстон и говорит: «Послушайте, вы меня очень обяжете, если упакуетесь и тотчас уедете». «Почему?» – спрашиваю. «Потому, что лорд-канцлер из-за вас сбрендил!»

– Но что же именно произошло? – сердито спросил профессор. – Я что-то не пойму. Отчего он попросил вас уехать?

– Понятия не имею! – вскричал капитан Дуглас.

– Но все-таки!.. – настаивал профессор, не желавший примириться с людским неразумием.

– У нас было маленькое столкновение в поезде. Выеденного яйца не стоит. Он хотел занять два угловых места – я всегда считал это хамством, – но, ей-богу, не стал особенно с ним препираться. А потом ему взбрело в голову, что мы смеялись над ним за обедом, – ну, может, самую малость, так, поострили, не больше, чем о любом другом: как он, мол, шевелит бровями и прочее такое. А потом он решил, что я его разыгрываю… Это вообще не в моем характере. Он до того поверил в свою дурацкую выдумку, что ночью устроил скандал. Объявил, будто я изображал привидение и хлопнул его по спине. Как это вам нравится, черт возьми? А я даже не выходил из комнаты.

– Вы пострадали за грехи брата, – сказала миссис Баулс.

– Господи, – вскричал капитан, – а я и не догадался! Наверно, он нас перепутал!..

Он с минуту подумал и продолжал свой рассказ:

– Ночью ему, понимаете ли, слышался какой-то шум.

– Это им всем, – поддакнул профессор, кивая головой.

– Не мог заснуть.

– Верный симптом, – говорил профессор.

– А в заключение он пошел на рассвете бродить по дому, поймал дворецкого в одном из потайных ходов…

– Но как дворецкий попал в потайной ход?

– Вероятно, обходил дом. Это его обязанность… И этот полоумный так отделал беднягу – нещадно… зверски. Подбил глаз и прочее. А тот слишком почтителен, чтобы дать сдачи. Под конец он объявил, что я над ним издеваюсь, что я подкупил себе в помощь прислугу и так далее… Лэкстон, по-моему, не очень в это поверил… А все-таки, знаете, как-то неловко, если про тебя начнут везде говорить, что ты шутишь шутки над лордом-канцлером. Будут думать, что ты какой-то зловредный дурак. Повредит карьере. С другой стороны, если уедешь, все решат, что ты и в самом деле виноват…

– Так зачем же вы уехали?

– Люси, – коротко отвечал капитан. – Закатила истерику. Если бы я не уехал, Шонтс бы рухнул, – добавил он.

Мадлен горела желанием помочь.

– Надо что-то придумать, – сказала она.

– А что тут придумаешь?! – вскричал капитан.

– Чем скорее вы добьетесь, чтоб лорда-канцлера признали помешанным, тем будет лучше для вашей карьеры, – рассудил профессор.

– Он еще больше разошелся после моего отъезда.

– Откуда вы знаете?

– Я получил два письма. Заезжал нынче утром в Уитли на почту. С дворецким дело на этом не кончилось. За завтраком лорд-канцлер сорвался с места и схватил беднягу за шиворот. Мне пишут, он тряс его, как крысу. Объявил, что ему не подают вина, – милая история, а? Словом, он тряс его до тех пор, пока у того не разбилась вся посуда на подносе…

– Мне написала об этом Минни Дуболоум, та, знаете, что была до замужества Минни Флэкс. – Он кинул на Мадлен заискивающий взгляд. – Они когда-то жили с нами по соседству. Часть гостей, по ее словам, не поняла, что происходит. Они решили, что у дворецкого какой-то припадок. Старый Магеридж поднимает его. Расстегивает ему воротничок. Это Лэкстон выдумал насчет припадка. Так всем и объяснил. Надо же было что-то сказать. Впрочем, Минни прекрасно поняла, в чем дело, и многие другие, по ее мнению, тоже. Лэкстон выволок обоих из комнаты. И такое в Шонтсе!.. Ужасная неприятность для бедной Люси. Не того ждали в графстве. А теперь станут говорить: в этом доме лорд-канцлер сошел с ума – или же: дворецкий у них припадочный. Так ли, эдак – для Люси все худо. В таком доме никто не захочет бывать…

– А второе письмо от Люси. Вот оно. – Он порылся в кармане. – Видали? Восемь страниц карандашом. Не шутка прочесть. Ни одна уважающая себя безграмотная женщина из приличного общества писать так не станет. Буквы так и пляшут. Точно писалось в поезде. Половины не разберу. Эта вбила себе в голову, что пропал какой-то мальчишка. С ума сходит. Мол, не взял ли я его с собой. Пропал он у них. В чемодане я его увез, что ли? Лучше написала бы лорду-канцлеру. Этот на все способен. Повстречал, скажем, мальчишку где-нибудь в темном углу да и набросился на него. Разорвал в куски. Рассеял по ветру. Так или иначе, а мальчишка пропал.

Капитан не скрывал своего возмущения.

– Только мне и заботы – разыскивать для Люси всяких мальчишек. Хватит того, что я ради нее уехал…

Миссис Баулс прервала его, подняв руку с зажатой в пальцах сигаретой.

– А что за мальчик у них пропал? – спросила она.

– Не знаю. Какой-то чертенок. Может, это все ее выдумки. От всех этих скандалов у нее расшалились нервы.

– Перечитайте-ка, что она пишет про мальчика, – попросила миссис Баулс. – Мы тут одного нашли.

– Вот этого самого?

– Да… – Миссис Баулс оглянулась, но Билби нигде не было видно. – Мы его нашли в воскресенье утром неподалеку от Шонтса. Он увязался за нами, как брошенный котенок.

– Но ты, помнится, говорила, что знаешь его отца, Джуди, – возразил профессор.

– Я его слов не проверяла, – отрезала миссис Баулс и опять обратилась к капитану Дугласу: – Перечитайте, что пишет о нем леди Лэкстон…

Капитан Дуглас принялся с великим трудом разбирать каракули своей сестры. Все с интересом придвинулись к нему и, сидя над остатками десерта, стали вместе с ним разбирать корявые фразы леди Лэкстон…

– Позовем главного свидетеля, – предложила наконец миссис Баулс, увлеченная всей этой историей. – Дик!

– Ди-ик!

– Дик!!!

Профессор встал и пошел за фургон. Но тут же вернулся.

– Там его нет.

– Он все слышал, – проговорила миссис Баулс громким шепотом и сделала круглые глаза.

– Люси пишет, – сказал Дуглас, – что, может быть, он забрался в какой-нибудь потайной ход.

Профессор вышел на дорогу, глянул вверх, потом вниз, на крыши Уинторп-Сатбери.

– Нету, – сказал он. – Сбежал.

– Куда-нибудь ненадолго отлучился, – заметила миссис Гидж. – Он иногда уходит в это время. Он вернется вымыть посуду.

– Может, он дремлет где-нибудь в кустах, перед тем как взяться за работу, – сказала миссис Баулс. – Не мог он сбежать. Во всяком случае, он не мог взять свои вещи.

Она встала и не без труда влезла в фургон, задние колеса которого были приподняты.

– Все на месте, – сообщила она, высунувшись из двери. – Узелок здесь. – Голова ее снова скрылась.

– По-моему, он бы так не ушел, – сказала Мадлен. – Отчего ему, собственно, уходить, если даже он тот самый пропавший мальчик…

– Вряд ли он что-нибудь слышал, – заметила миссис Гидж.

Миссис Баулс вышла из фургона, в руках у нее был загадочный бумажный сверток. Она осторожно спустилась по лесенке. Села у огня, сверток лежал у нее на коленях. Озорно поглядывая то на сверток, то на друзей, она закурила новую сигарету.