Текст книги "История мистера Полли"

– Не идет у меня дело с торговлей, – начал мистер Полли, – слишком о многом приходится думать.

– На вашем месте, – сказал мистер Джонсон, – я бы устроился в какой-нибудь крупной фирме в Лондоне, наследства бы трогать не стал и жил бы на жалованье. Вот как бы я поступил на вашем месте.

– Крупная фирма – дело нешуточное, – заметил мистер Полли.

– Надо достать солидные рекомендации.

На минуту воцарилось молчание, потом Джонсон спросил:

– Вы решили, куда вложить деньги?

– Я еще не привык к тому, что они у меня есть.

– Деньги надо обязательно куда-нибудь вложить. Если правильно выбрать, то они вам будут давать фунтов двадцать в год.

– Я еще об этом не думал, – сказал мистер Полли, стараясь уклониться от разговора.

– Перед вами столько возможностей. Вложить деньги можно куда угодно.

– Боюсь, что тогда я их больше не увижу. Я плохой финансист. Лучше уж играть на скачках.

– Вот уж чем я никогда не стал бы заниматься.

– У каждого свой темперамент, старина.

– Эти скачки – одно надувательство.

Мистер Полли издал неопределенный звук.

– Есть еще строительные общества, – размышлял Джонсон.

Мистер Полли коротко и сухо подтвердил, что да, таковые есть.

– Можно давать ссуды под залог, – гнул свою линию Джонсон. – Очень надежное помещение денег.

– Я не могу сейчас ни о чем таком думать, по крайней мере пока отец еще в доме, – вдруг сообразил сказать мистер Полли.

Они повернули за угол и пошли к станции.

– Не так уж плохо купить небольшую лавку, – не унимался Джонсон.

Тогда мистер Полли пропустил его замечание мимо ушей. Но мало-помалу эта мысль завладела им. Она запала ему в душу, как семя на благодатную почву, и дала ростки.

– Этот магазин, пожалуй, недурно расположен, – сказал Джонсон.

Он указал рукой на дом, который стоял на углу в неприглядной наготе последней стадии строительных работ, дожидаясь, когда штукатуры, завершив его туалет, прикроют безобразие кирпичной кладки. В первом этаже зиял четырехугольный проем, обрамленный сверху железными стропилами, – будущее помещение лавки. «Окна и прокладка труб – по желанию съемщика» – гласила табличка на здании. В задней стене проема виднелась дверь, сквозь которую проглядывала лестница, ведущая наверх, в жилые комнаты.

– Очень выгодно расположен, – сказал Джонсон и повел мистера Полли осмотреть внутренность строящегося дома. – Здесь будут водопроводные трубы, – показал он на пустую стену.

Они поднялись наверх в маленькую гостиную (или спальню – на выбор владельца), комнатушку, расположенную как раз над лавкой. Потом спустились вниз, на кухню.

– В новых домах комнаты всегда кажутся маленькими, – заметил Джонсон.

Они вышли наружу будущим черным ходом и попали во двор, заваленный строительным мусором, откуда пробрались обратно на улицу. Они подошли к станции, которая благодаря мощеному тротуару и бойко торговавшим магазинам была коммерческим центром Исвуда. На противоположной стороне улицы боковая дверь одного из процветающих заведений отворилась, и появилось семейство: муж с женой и маленький мальчик в матроске. Женщина была прехорошенькая, в коричневом костюме и соломенной шляпке с цветами, все трое были такие сияющие, чистые, свежие и румяные. В окнах магазина блестели зеркальные стекла, витрины были завешаны собранными в складки маркизами, по которым витиеватыми буквами было выведено: «Раймер, торговец свининой и другими продуктами», а ниже шло уточнение, заманчивое для чревоугодника: «Всемирно известные исвудские колбасы».

Поставщик знаменитых колбас приветливо поздоровался с мистером Джонсоном.

– Вы уже в церковь?

– Нет еще, хотим прогуляться до Литл-Дорнигтона, – ответил мистер Раймер.

– Очень приятная прогулка, – заметил Джонсон.

– Очень, – подтвердил мистер Раймер.

– Желаю хорошо провести время, – сказал мистер Джонсон.

И когда счастливое семейство удалилось, добавил вполголоса:

– Преуспевающий господин! Приехал сюда четыре года назад без гроша в кармане. Тощий, как щепка. А посмотрите на него теперь!

– Надо отдать ему должное, он очень трудолюбив, – заметил он немного погодя, чтобы его пример прозвучал более назидательно.

Оба родственника на какое-то время погрузились в раздумье.

– Один человек способен делать одно, другой – Другое… – проговорил мистер Джонсон. – Кто хочет преуспеть в торговле, тому бездельничать некогда.

Приготовления к похоронам проходили дружно и слаженно благодаря расторопности миссис Джонсон. Накануне печального события она извлекла из комода кусок черного сатина, принесла из кухни стремянку, достала коробку с гвоздиками и стала украшать дом черными бантами и фестонами, проявляя бездну вкуса. Она повязала черным крепом ручку дверного молотка, прицепила большой черный бант на рамку портрета Гарибальди, украсила черными лентами бюст Гладстона, принадлежавший усопшему, повернула вазы с видами Тиволи и Неаполитанского залива так, чтобы видна была только голубая эмаль, находя, что веселые пейзажи неуместны для печальной церемонии; в гостиную купили наконец новую скатерть лилового цвета, что уже давно замышлялось, и постелили вместо старой плюшевой в выцветших розах и амурах, которая уже давно выполнила свое предназначение. Выло сделано все, на что способно богатое воображение, чтобы придать уютной квартирке вид скорбного достоинства.

Она освободила мистера Полли от скучной обязанности рассылать приглашения, а когда до прихода гостей остались считанные минуты, отправила его вместе со своим супругом в сад, который узкой полосой обрамлял дом сзади, чтобы на свободе бросить последние штрихи траурных приготовлений. Она отправила их туда, ибо в глубине души была уверена – хотя это и казалось ей странным, – что мистер Полли не прочь улизнуть от своих священных обязанностей, а из сада был только один выход на улицу – через дом.

Мистер Джонсон достиг совершенства в искусстве выращивать овощи. Особенно хороши у него были сельдерей и горох. Он шел по узенькой стежке между грядками и рассказывал мистеру Полли, как трудно выращивать горох, какое это капризное растение и что приходится преодолевать, дабы получить вознаграждение за свои труды. Скоро из дому донеслись громкие голоса и смех, возвестившие о прибытии первых гостей, и напряженность последних минут ожидания спала.

Вернувшись в дом, мистер Полли нашел там трех экстравагантных молодых особ, розовощеких, шумных, в подчеркнутом трауре; они о чем-то увлеченно болтали с миссис Джонсон. Каждая по старинному английскому обычаю расцеловала мистера Полли.

– Это ваши кузины Ларкинс, – сказала миссис Джонсон. – Это Энни! (неожиданные объятия и поцелуй), это Мириэм! (крепкие объятия и поцелуй), а это Минни! (долгое объятие и поцелуй).

– Очень рад, очень рад! – бормотал мистер Полли, слегка помятый и полузадушенный этими горячими объятиями.

– А вот и сама тетушка Ларкинс, – сказала миссис Джонсон, когда на пороге появилась более дородная и поблекшая копия трех молодых девиц.

Мистер Полли в приступе малодушия чуть не обратился в бегство, но от тетушки Ларкинс не так-то легко было отделаться. Потискав мистера Полли в своих могучих объятиях и громко его расцеловав, она схватила его за руку и принялась бесцеремонно разглядывать. Лицо миссис Ларкинс было круглое, добродушное и все в веснушках.

– Я бы узнала его где угодно! – с жаром воскликнула она.

– Ах, послушайте, что говорит мама! – сказала кузина по имени Энни. – Она мистера Полли и в глаза никогда не видала!

– Я бы узнала его где угодно! – повторила миссис Ларкинс. – Ведь это сын моей дорогой Лиззи. У него ее глаза! Удивительное сходство! Что же касается того, видала я его или нет, то, да будет тебе известно, я качала его на своих руках. Да, качала!

– Ну, сейчас уж не показать! – прыснула Энни.

Все три сестры громко расхохотались.

– Скажешь тоже, Энни! – сквозь смех проговорила Мириэм, и в комнате некоторое время царило буйное веселье.

– Прошло то время, когда меня качали на руках, – заметил мистер Полли, почувствовав необходимость что-то сказать.

Его слова вызвали такой восторг, что и более скромный человек, нежели мистер Полли, поверил бы, что сказал нечто необыкновенно остроумное.

Мистер Полли не удержался и выпалил еще одну фразу, почти такую же удачную.

– Теперь уж моя очередь кого-нибудь качать, – сказал он, лукаво поглядывая на тетушку.

И снова все расхохотались.

– Чур не меня! – поддержала шутку миссис Ларкинс. – Благодарю покорно! – добавила она, и все застонали от смеха.

Семейство Ларкинсов показалось мистеру Полли очень милым: с ними ему было легко. Они все еще продолжали хихикать, воображая, как мистер Полли станет качать на руках их мамашу, когда мистер Джонсон, вышедший на звук колокольчика, ввел в гостиную сгорбленную фигуру, при виде которой миссис Джонсон воскликнула:

– Это вы, дядюшка Пентстемон?

Дядюшка Пентстемон представлял собой довольно безобразную фигуру. Он был уже очень стар, но годы не придали его внешности благообразия. Время похитило растительность с его головы, оставив ему от похищенного жалкие крохи, которые пучками распространились по всему лицу. На нем были видавшие виды долгополый сюртук, высокий цилиндр, который он и не подумал снять, войдя в комнату. Он был согнут чуть ли не вдвое, в руках он держал плетеную корзинку, из которой застенчиво выглядывали свежие листочки салата и несколько луковых перьев, принесенные им в подарок по случаю похорон. Он проковылял в комнату, отмахиваясь от Джонсона, который пытался взять из его рук корзинку, остановился и, тяжело дыша, с откровенной враждебностью оглядел присутствующих. По его глазам было видно, что он всех узнал.

– И ты здесь? – спросил он миссис Ларкинс. – Ты ведь… А это твои девчонки?

– Да, мои, – ответила тетушка Ларкинс. – И лучших девчонок…

– Это Энни? – спросил дядюшка Пентстемон, указывая на одну из сестер заскорузлым большим пальцем.

– Кто бы подумал, что ты помнишь ее имя!

– Еще бы не помнить! Эта гадкая девчонка испортила мою лучшую грибную грядку! – сварливо прошамкал старик. – Ну и досталось ей тогда! По заслугам, по заслугам! Я хорошо ее запомнил. Я принес тебе свежей зелени, Грейс, только что с грядки. Это очень полезно. Корзинку мне потом отдашь. Смотри, не забудь… Вы уже его заколотили? Ты, Грейс, всегда все делаешь раньше времени.

Дядюшка Пентстемон замолчал: его внимание привлек больной зуб, и он яростно засосал его. От этого старика, заставившего всех притихнуть, веяло первобытной силой. Он, казалось, появился из тех далеких времен, когда наши предки занимались землепашеством, охотой и рыбной ловлей. Здесь, в этой гостиной, он походил на глыбу чернозема среди бумажных куколок. Он очень осторожно извлек из корзины сверток зелени с еще не отмытыми корнями, положил его прямо на новую лиловую скатерть, потом так же осторожно снял цилиндр и вытер вспотевший лоб и край цилиндра огромным красно-желтым носовым платком.

– Я так рада, дядюшка, что вы смогли прийти, – сказала миссис Джонсон.

– О, я пришел, – ответил дядюшка Пентстемон, – я-то пришел. Девчонки служат? – спросил он, поворачиваясь к миссис Ларкинс.

– Нет, не служат. И никогда не будут служить, – заявила миссис Ларкинс.

– Не будут, – повторил дядюшка Пентстемон таким тоном, что трудно было понять, одобряет он это или порицает. Потом перевел взгляд на мистера Полли.

– Сын Лиззи? – спросил он.

От возможного посрамления мистер Полли был избавлен раздавшимися в передней голосами: подошли еще гости.

– А вот и Мэй Пант! – воскликнула миссис Джонсон, когда в комнату вошла маленькая женщина, одетая в черное платье с чужого плеча – хозяйка платья, по всей вероятности, была гораздо солиднее миссис Пант.

За руку она вела крохотного мальчишку, остроносенького, белобрысого и умирающего от любопытства, – он первый раз был на похоронах. Вслед за ней появилось несколько приятельниц миссис Джонсон, поспешивших засвидетельствовать свою скорбь. Полли их почти не запомнил. (Тетушка Милдред, бывшая в семье притчей во языцех, не приняла любезного приглашения миссис Джонсон, к вящей радости всех, кто «был посвящен», по словам миссис Джонсон, хотя мистер Полли так и не мог составить себе представления, как любил говорить мой школьный учитель, кто был посвящен и во что.)

Все были в глубоком трауре, правда, на новый манер; бросалось в глаза, что многие детали туалетов побывали у красильщика, а жакеты и шляпы – самого обычного покроя. Крепа почти не было, и ни в одном костюме, ни в одном платье вы не нашли бы ничего оригинального, примечательного, свидетельствовавшего о том, что приглашенный на похороны специально занимался своим нарядом – на континенте вы непременно бы это заметили. И все же это многолюдное сборище посторонних людей в черном произвело сильное действие на впечатлительный ум мистера Полли. Он, во всяком случае, такого никак не мог ожидать.

– Ну, девочки, – сказала миссис Ларкинс, – посмотрим, какие вы хозяйки.

И все три девицы засуетились, забегали, помогая миссис Джонсон.

– Я уверена, – сказала миссис Джонсон, – что рюмка хереса и печенье не повредят никому. И прошу без церемоний.

Мгновенно на месте свертка с зеленью дядюшки Пентстемона появился графин с вином.

Мистер Джонсон попытался было освободить дядюшку от его шляпы, но тот отказался и сидел, как изваяние, у стены, а его драгоценный головной убор покоился на полу между его ног, и он настороженно следил за каждым, кто к нему приближался.

– Не наступите на цилиндр, – предупреждал он то и дело.

Разговор в гостиной стал общим, и комната наполнилась дружным гулом голосов. Дядюшка Пентстемон обратился к мистеру Полли.

– Ты еще совсем мальчишка и ничего не понимаешь, – сказал он. – Я всегда был против брака твоей матери с ним. Ну да что ворошить прошлое? Я слыхал, из тебя сделали клерка?

– Приказчика. В галантерейном магазине.

– Да, да, припоминаю. А девчонки что, шьют?

– Да, они умеют шить, – из другого угла откликнулась миссис Ларкинс.

– Подай-ка мне рюмку хереса, – сказал дядюшка мистеру Полли. – А то, вишь, как к нему присосались.

Он взял рюмку, которую поднесла ему миссис Джонсон, и, держа ее заскорузлыми пальцами, оценивающе ее взвесил.

– Тебе это встанет в копеечку, – заметил он мистеру Полли. – Твое здоровье! Дамочка, вы задели юбками мой цилиндр. Он стал хуже на целый шиллинг. Такого цилиндра теперь днем с огнем не сыщешь.

Он вылил в себя всю рюмку и громко сглотнул.

Херес скоро развязал языки, скованность первых минут прошла.

– Вскрытие должно было быть обязательно, – услышал мистер Полли, как сказала миссис Пант одной из приятельниц миссис Джонсон.

– Какая прелесть! Как изящно! – раздавалось в углу, где сидели Мириэм и другая приятельница хозяйки, восхищенные траурным убранством гостиной.

Еще не кончили обсуждать печенье с хересом, как появился гробовщик мистер Поджер, коренастый, низенький, гладковыбритый мужчина со скорбным и энергичным лицом в сопровождении помощника сугубо меланхоличного вида. Некоторое время он о чем-то беседовал с мистером Джонсоном наедине. Профессия этого человека была такого рода, что разговоры в гостиной приумолкли, и все стали вслушиваться в тяжелые шаги над головой.

Наблюдательность мистера Полли обострилась. Он заметил, как гости со скорбной миной алчно набрасывались на херес, даже маленькому Панту распорядились поднести глоток. Затем последовали торжественная раздача черных кожаных перчаток, примеривание, натягивание.

– Очень хорошие перчатки! – сказала одна из приятельниц миссис Джонсон.

– Есть даже маленькому Вилли, – гордо ответила хозяйка.

Все с подобающей случаю мрачной торжественностью участвовали в своеобразной процедуре похорон. Скоро опять появился мистер Поджер и пригласил мистера Полли как главное лицо на похоронах, миссис Джонсон, миссис Ларкинс и Энни занять места в первой карете.

– Отлично! – воскликнул мистер Полли и сконфузился, почувствовав в своем восклицании неуместную живость.

– Кому-то придется пойти пешком, – с сияющим лицом возвестила миссис Джонсон. – Карет всего две. В каждую поместятся шесть человек, остается еще трое.

Началась великодушная борьба за место и в первую карету добавили еще двух девиц Ларкинс, застенчиво признавшихся, что у них новые туфли, которые немножко жмут, и выказавших явную заинтересованность в первой карете.

– Будет очень тесно, – заметила Энни.

– Я не возражаю против тесноты, – вежливо объявил мистер Полли.

А про себя назвал свое поведение «исторической неизбежностью».

Мистер Поджер опять появился в гостиной: он выходил на секунду взглянуть, как подвигается дело на лестнице.

– Идет, как надо! Идет, как надо! – довольно потирал руки мистер Поджер.

Он очень живо запечатлелся в памяти мистера Полли, как, впрочем, и поездка на кладбище в битком набитой карете: мистер Полли сидел, стиснутый двумя девицами в черных платьях, отделанных черной атласной тесьмой; ему запомнился на всю жизнь резкий, холодный ветер и то, что у священника был насморк и он ежесекундно чихал. Непостижимая загадка бытия! Непостижимая загадка мироздания! Как он мог ожидать, что все произойдет иначе?

Мистер Полли стал замечать, что девицы Ларкинс все больше занимают его и что интерес этот взаимный. Девицы то и дело с явным любопытством поглядывали на него и при каждом его слове и жесте начинали хихикать. Мистер Полли обнаружил, что у каждой были свои, особенные черты. У Энни – голубые глаза и свежие розовые губки, хриплый голос и такой веселый, общительный нрав, что даже печальное событие не могло омрачить его. Минни была мила, простодушна, ей нравилось без конца прикасаться к руке мистера Полли и оказывать ему тысячу других знаков внимания. Смуглая Мириэм была гораздо сдержаннее своих сестер, на мистера Полли она смотрела со спокойной невозмутимостью. Миссис Ларкинс гордилась своими дочерьми, считая себя счастливейшей из матерей. Все три были влюбчивы, как и подобает девицам, редко видящим мужчин, странный кузен оказался удивительно подходящим объектом для излияния их чувств. Никогда в жизни мистера Полли столько не целовали, даже голова у него пошла кругом. Он не мог сказать, нравятся или не нравятся ему его кузины. Но ему было приятно видеть, как радостно они откликаются на каждое его слово.

И все-таки сестры Ларкинс раздражали его, раздражали и похороны, но больше всего он раздражал сам себя: нелепая фигура главного плакальщика в новом шелковом цилиндре с широкой траурной лентой. Он участвовал в церемонии похорон, но она не вызывала в нем тех чувств, которые должна была вызывать, и смутно было у него на душе.

Домой мистер Полли возвращался пешком, потому что ему хотелось побыть одному. Мириэм с Минни присоединились было к нему, но, увидев рядом с ним дядюшку Пентстемона, отступили.

– А ты умен, – заметил дядюшка Пентстемон, когда они остались одни.

– Рад слышать, – заставил себя ответить мистер Полли.

– Я тоже люблю пройтись перед едой, – сказал дядюшка Пентстемон и громко икнул. – Херес действует, – объяснил он. – Ужасная бурда! Его готовят в местной лавчонке.

Он спросил, во сколько обошлись похороны, и, узнав, что мистер Полли понятия об этом не имеет, вдруг как будто обрадовался.

– В таком случае, мой мальчик, – назидательно проговорил он, – они тебе обойдутся дороже, чем ты предполагаешь.

Некоторое время дядюшка Пентстемон размышлял.

– На своем веку я перевидал уйму распорядителей похорон, уйму, – задумчиво проговорил он.

Вдруг он вспомнил о девицах Ларкинс.

– Мамаша сдает внаем комнаты, стряпает постояльцам обеды. А поглядите на них. Расфуфырились в пух и прах! Будто и не на похороны пришли. На фабрику, небось, не хотят идти работать!

– Дядюшка Пентстемон, вы хорошо знали моего отца? – спросил мистер Полли.

– До сих пор не могу успокоиться. Чтобы Лиззи могла такое выкинуть! – сказал дядюшка Пентстемон и опять громко икнул.

– Очень плохой херес, – сказал он, и первый раз за весь день в его дребезжащем голосе проскользнуло сожаление.

Похороны на свежем ветру оказались отличным средством для возбуждения аппетита. Лица всех присутствующих оживились при виде накрытого в гостиной стола. Миссис Джонсон, как всегда, действовала быстро, и когда мистер Полли вошел в дом, все уже, оказалось, сидели за столом.

– Скорее садитесь, Альфред! – радостно окликнула его хозяйка. – Мы вас заждались! Нельзя же начинать без вас! Бесси, ты откупорила бутылки с пивом? Дядюшка, вам приготовить виски с содовой?

– Поставь виски с содовой возле меня. Терпеть не могу, когда женщины суются не в свое дело, – пробурчал дядюшка Пентстемон, осторожно ставя свой цилиндр на книжный шкаф, где ему ничто не угрожало.

Гостям были поданы два холодных цыпленка, которых миссис Джонсон аккуратно поделила на много равных порций, добрый кусок грудинки, ветчина, пирог с потрохами, огромная миска салата, всевозможные соленья, яблочный пудинг, сладкий рулет с вареньем, головка силтонского сыра, несколько бутылок пива и лимонад для дам, а мистеру Панту принесли стакан молока – словом, угощение получилось на славу. По одну сторону мистера Полли сидела миссис Пант, поглощенная воспитанием своего отпрыска, по другую – школьная приятельница миссис Джонсон и сама хозяйка; эти две дамы увлеклись воспоминаниями о прошлом и обсуждением того, как изменились и за кого вышли замуж их школьные подруги. Напротив него, рядом с другой приятельницей миссис Джонсон, сидела Мириэм. Мистеру Полли выпала обязанность разрезать грудинку, кроме того, он каждую минуту должен был вскакивать с места, чтобы пропускать прислуживающую за столом Бесси, поэтому в течение всех поминок ему так и не удалось предаться размышлениям о бренности всего земного, даже если бы между миссис Ларкинс и дядюшкой Пентстемоном не вспыхнула перепалка о воспитании молодых девиц в наше время, грозившая одно мгновение, несмотря на увещевания мистера Джонсона, нарушить плавный ход печального обряда.

Вот что осталось в памяти мистера Полли от этого поминального обеда.

По правую руку от него миссис Пант говорит учтивым полушепотом:

– Я вижу, мистер Полли, вы и не подумали вскрыть вашего бедного папочку.

Сидящая слева дама обращается к нему:

– Мы с Грейс вспоминаем незабвенные дни далекого прошлого.

Мистер Полли спешит ответить миссис Пант:

– Мне как-то это не пришло в голову. Не хотите ли еще грудинки?

Голос слева:

– Мы с Грейс сидели за одной партой. Нас тогда называли Розочка и Бутончик.

Миссис Пант вдруг взрывается:

– Вилли, ты проглотишь вилку! – И прибавляет, обращаясь к мистеру Полли: – У меня как-то квартировал один студент-медик…

Слева нежный голосок:

– Еще ветчинки, Альфред? Я вам так мало положила.

За стулом мистера Полли появляется Бесси и пытается изо всех сил протиснуться между спинкой стула и стеной. Мистер Полли галантно приходит ей на помощь.

– Никак не пройти? Подождите, я немного подвину стул. Вот так. Теперь все в порядке? Отлично!

Дама слева отважно продолжает рассказывать, невзирая на то, слушают ее или нет; а миссис Джонсон рядом с ней, по обыкновению, сияет.

– Вы бы видели, с каким гордым видом она сидела на уроках! И чего только не проделывала! Кто ее знает теперь, никогда бы не поверил. То вдруг начнет передразнивать классную даму…

Миссис Пант продолжает свое:

– Содержимое желудка должно быть обязательно исследовано…

Голос миссис Джонсон:

– Альфред, передайте, пожалуйста, горчицу!

Мириэм, перегнувшись через стол:

– Альфред!

Голос соседки слева:

– А один раз нас всех из-за нее оставили без обеда. Подумайте, какой ужас, всю школу!

Мириэм, более настойчиво:

– Альфред!

Дядюшка Пентстемон сердито возвышает голос:

– Я бы и сейчас ее выдрал, если бы она испортила мои грядки! Шкодливая тварь!

Мириэм, поймав наконец взгляд мистера Полли:

– Альфред, моя соседка бывала в Кентербери, я ей рассказала, что вы там жили.

Мистер Полли:

– Рад слышать!

Соседка Мириэм, почти крича:

– Мне он очень нравится!

Миссис Ларкинс, тоже возвышая голос!

– Я никому не позволю, ни старому, ни малому, оскорблять моих дочерей!

Хлоп! В потолок летит пробка.

Мистер Джонсон, как бы между прочим:

– Дело не в пиве, оно совсем некрепкое. Просто в комнате очень жарко.

Бесси:

– Простите, пожалуйста, мне опять надо пройти… – Она бормочет еще что-то, но ее слова тонут в общем шуме.

Мистер Полли встает, двигает стул, опять садится.

– Ну как? Отлично?

Ножи и вилки, вступив, по-видимому, между собой в тайное соглашение, начинают вдруг хором звенеть, стучать, визжать, заглушая все остальные звуки.

– Никто не имел никакого представления, отчего он умер… Вилли, не набивай рот! Ты что, куда-нибудь торопишься? Боишься опоздать на поезд?

– Помнишь, Грейс, как однажды на уроках чистописания…

– Прекрасные девочки, ни у кого никогда таких не было…

Тоненький, ясный, сладкий голосок миссис Джонсон:

– Гарольд, нельзя ли миссис Ларкинс еще кусочек цыпленка?

Мистер Полли, оценив ситуацию:

– Не хотите ли грудинки, миссис Ларкинс?

Поймав взгляд дядюшки Пентстемона, предлагает и тому:

– Может, вам еще кусочек, дядюшка?

– Альфред!

Дядюшка Пентстемон громко икает, на мгновение воцаряется тишина, нарушаемая хихиканьем Энни.

А над ухом мистера Полли звучит неумолимо и монотонно:

– Пришел другой доктор и сказал: «Все надо вынуть и положить в спирт, абсолютно все!»

Вилли громко чавкает.

Рассказ, доносящийся слева, достигает своего апогея.

– «Девицы, – говорит нам она, – окуните в чернила перья и выньте оттуда носы!»

– Альфред! – слышен требовательный голос.

– Некоторые люди, как собаки, любят бросаться на чужих детей. Своих-то нет, хотя две жены было, да померли обе, бедняжки, не выдержали…

Мистер Джонсон, стараясь отвратить бурю:

– Не надо поминать плохое в такой день…

– Поминай не поминай, а и дюжина бы не выдержала, все сошли бы в могилу.

– Альфред! – надрывается Мириэм.

– Если подавишься, больше ничего не получишь. Ни кусочка. И пудинга не дам.

– Целую неделю вся школа была без обеда, целую неделю!

Мистер Полли, почувствовав, что рассказ подходит к концу, делает вид, что очень заинтересовался.

– Подумать только! – восклицает он.

– Альфред! – кричит во весь голос Мириэм, потеряв надежду, что ее услышат.

– И что бы вы думали? Они все-таки нашли причину смерти. Ключ от комода. Зачем он его проглотил?

– Нельзя допускать, чтобы кто-нибудь бросался на людей!

– А кто же это, по-вашему, бросается?

– Альфред, моя соседка хочет знать, Проссеры еще живут в Кентербери?

– Я никогда никому ничего плохого не делала! Комара не убью…

– Альфред! Не кажется ли вам, что вы слишком заняты своей грудинкой?

И все в том же духе чуть ли не целый час.

Мистеру Полли было тогда и смешно и неловко, но ел он тем не менее с аппетитом все, что ему подкладывали. Однако через час с четвертью – но еще задолго до конца поминок, – когда компания за столом зашевелилась, стали отодвигать тарелки и вставать с мест, потягиваясь и вздыхая, мистер Полли почувствовал, что его доброе расположение духа сменяется глухим раздражением и унынием, что было, конечно, следствием зарождавшейся диспепсии.

Он стоял между вешалкой и окном – ставни были открыты – в окружении девиц Ларкинс. Мистер Полли изо всех сил старался отогнать подступавшую тоску и, увидев на руке Энни два кольца, пустился высказывать всякие остроумные предположения.

– Это не обручальные кольца, – кокетливо возражала ему Энни. – Я выиграла их по лотерейному билету.

– Лотерейный билет в брюках, надо полагать? – заметил мистер Полли, вызвав целую бурю смеха.

– Чего только он не придумает! – пискнула Минни, хлопнув мистера Полли по плечу.

И в эту минуту он вдруг вспомнил то, что ему никак не полагалось забывать.

– Господи помилуй! – воскликнул он, сразу посерьезнев.

– Что случилось? – спросил его мистер Джонсон, оказавшийся поблизости.

– Я должен был вернуться на службу в магазин еще три дня назад. Представляю, какой они поднимут шум!

– Нет, он просто прелесть! – взвизгивая, захохотала Энни, как будто обрадовалась пришедшей ей в голову приятной мысли: – Так они же вас вытурят!

Мистер Полли, состроив гримасу, передразнил Энни.

– Нет, он нас уморит! – едва выговорила та сквозь смех. – Я уверена, что ему наплевать на них!

Несколько сбитый с толку весельем Энни и выражением ужаса на лице Мириэм, мистер Полли, пробормотав извинения, шмыгнул в кухню, а оттуда через мойку – в садик. Свежий воздух и мелкий, моросящий дождь принесли ему минутное облегчение. Но черный сплин, порожденный приступом диспепсии, взял верх. Непроглядный мрак окутал его душу. Он ходил, засунув руки в карманы, между грядок гороха, и страшно, необъяснимо с точки зрения здравого смысла тосковал о своем умершем отце. Шум, суматоха поминального обеда, противоречивые эмоции, которые обед в нем вызвал, – все отошло на задний план. Он видел сейчас перед собой отца, рассерженного, разгоряченного, как он тащил по узкой лестнице несчастную тахту, пиная ее, проклиная на чем свет стоит. И вот теперь этот человек лежит неподвижно на самом дне глубокой прямоугольной ямы, рядом с ней холмик земли, который вот-вот сокроет его навеки. Какой покой! Какая непостижимая тайна! И нескончаемое раскаяние!

И вдруг в сердце мистера Полли вспыхнула безумная ненависть ко всем этим людям, ко всем до единого.

– Жалкие смехачи с куриными мозгами! – прошептал мистер Полли.

Он подошел к забору, облокотился на него и стал смотреть вдаль. Так он стоял долго. Из дома вдруг донеслись громкие голоса, потом опять стало тихо. Миссис Джонсон позвала Бесси.

– Любители упражнять голосовые связки! – разразился мистер Полли. – Охотники до похоронных игр! О, его вы этим не обидите! Ему нет дела до вас!..

Долгое время никто не замечал отсутствия мистера Полли.

Когда он наконец появился в гостиной, глаза у него горели мрачным огнем, но никто на это не обратил внимания. Гости поглядывали на часы, всеведущий Джонсон сообщал расписание поездов. О мистере Полли вспомнили только а последний момент, когда стали прощаться. Каждый сказал ему несколько прочувствованных слов. Только дядюшка Пентстемон ничего не сказал: его совсем расстроило исчезновение корзинки. Он был уверен, что ее засунули подальше умышленно, с намерением присвоить себе. Миссис Джонсон пыталась дать ему взамен другую, точно такую же, но он с негодованием ее отверг: его корзинка была несравненно лучше, у нее одна ручка была скреплена веревкой, он сам ее починял, сделав это очень искусным и оригинальным способом, известным только ему одному. Так что попытку миссис Джонсон навязать ему другую корзину он расценил как самое беззастенчивое нахальство, на которое миссис Джонсон отважилась, уповая только на его преклонные годы и склероз. Мистер Полли опять попал в распоряжение девиц Ларкинс. Кузина Минни, забыв всякий стыд, целовала его без конца и даже объявила, что ехать домой еще рано. Кузина Мириэм нашла поведение сестрицы глупым и, поймав взгляд мистера Полли, сочувственно ему улыбнулась. Кузина Энни перестала хихикать, расчувствовалась и сказала проникновенно, что похороны доставили ей такое удовольствие, что словами описать невозможно.