Текст книги "Абвер – «щит и меч» III Рейха"

Кто-то из англичан сказал: «Тайная служба – это настолько грязное дело, что руководить им может только джентльмен». Именно это можно сказать и о Канарисе. Основой поведения для него была порядочность, и из нее он исходил при работе с подчиненными. В его глазах ни убийство, ни преступление не могли быть средством выполнения задач разведки и контрразведки. Эту службу следует осуществлять в рамках международного права, а не методами, применявшимися СД. До тех пор пока у него были на то полномочия, он защищал всех своих сотрудников от нападок гестапо и СД. Это распространялось и на сотрудников-евреев, и, когда им грозила опасность со стороны гестапо, он устраивал им надежные заграничные командировки. В этом отношении показательно мероприятие «Семерка». Речь шла о том, чтобы спасти от гестапо семерых евреев, награжденных за мужество, проявленное в годы Первой мировой войны, и проживавших с семьями в Берлине. По личному указанию Канариса эту задачу взял на себя сотрудник абвера-I майор Зойберт. «Семерку» стали для видимости готовить к использованию в Южной Америке, снабдили соответствующими документами и деньгами, вырученными от продажи их имущества, и отправили в Швейцарию. Отправка, которой руководил ротмистр Ланг из абвера-I, сопровождалась приключениями. Еще до этого майор Зойберт с большим трудом сумел помешать отправке одной из этих семей в концлагерь Терезиенштадт. Вскоре после отправки «семерки» в Швейцарию СД из-за оплошности управления делами абвера прознало об истинном смысле этой операции, но было уже поздно, а Зойберта своевременно перевели в Тунис[45]45
  Сообщение подполковника в отставке Зойберта автору.


[Закрыть].

Иллюстрировать атмосферу ответственности за людей и за дело, сохранявшуюся в абвере повсюду, могут и другие примеры. Когда русские летом 1940 г. готовились ввести войска в Прибалтику, пожертвованную Гитлером по германо-советскому пакту, возникла угроза для жизни всех агентов, работавших на абвер по выявлению советских военных секретов. Уполномоченный Канарисом офицер абвера в Эстонии позаботился о сотрудниках Второго бюро эстонского генштаба, обеспечил им прикрытие и отправил их тайно морем в Штеттин. В дальнейшем Канарис сам позаботился об их устройстве и благополучии, тогда как агенты многих других государств, работавшие в Эстонии, остались без помощи и большей частью попали в руки Советов[46]46
  Из рассказа подполковника в отставке Райле автору книги.


[Закрыть].

Когда в начале сентября 1940 г. король Румынии Кароль II отказался от престола и руководство страной возглавил «кондукатор» генерал, а впоследствии маршал Антонеску, начальник румынской «Сигуранцы» (тайной службы) Морузоу находился в Венеции, где должен был вести переговоры с Канарисом об усилении безопасности нефтепромыслов Плоешти. События в Бухаресте настроили Канариса пессимистически. Он был уверен, что Антонеску устранит начальника «Сигуранцы» как политического противника. Адмирал предложил Морузоу защиту и политическое убежище. Тот отказался и уехал к себе. А через несколько дней Морузоу был арестован и вскоре злодейски убит кем-то из «Железной гвардии» Антонеску, полувоенной партийной организации типа СС. В дальнейшем отношения адмирала с преемником Морузоу генералом Кристеску ограничивались чисто деловыми вопросами.

После вступления немецких войск в Данию Гитлер ограничился сокращением датской армии наполовину и оставил руководство страной в значительной мере королю Христиану X. Экономическое и общее положение Дании было настолько прочным, что Германия смогла получать оттуда продовольствие и другие товары в обмен на уголь. Хорошие отношения сложились и с сохранившейся датской тайной службой во главе с полковником Лундингом. Эти отношения переменились после поражения немцев под Москвой, причем это отмечалось не только в Дании. Постепенно росло недовольство оккупантами, доходившее до открытой враждебности. Усилилась заброска британских агентов, участились диверсии. Гитлер только ждал удобного случая, чтобы показать Дании и Европе, как отныне будут подавляться любые антигерманские выступления. И этот случай не заставил себя ждать.

К 72 летию Христиана X Гитлер направил ему поздравительную телеграмму, составленную в благонамеренном тоне. Король, ознакомившись с ней, послал ответную телеграмму всего из 11 слов: «Его Величество король Христиан X благодарит рейхсканцлера Адольфа Гитлера за поздравления». Гитлер усмотрел в этом преднамеренную бесцеремонность и отреагировал введением в Дании чрезвычайного положения. Датской армии приказали сложить оружие. Здание генштаба было оккупировано, но абвер не нашел среди огромного количества конфискованных документов ни единого материала, указывающего на связи датчан с западными союзниками. В этот момент вмешался Канарис. По его приказу начальнику датской разведки Лундингу была дана охрана, а отделению абвера в Копенгагене приказано не отдавать Лундинга в руки гестапо. Однако уже через сутки в отеле «Энглетер», где был интернирован полковник и его офицеры, появился гестаповец и потребовал выдачи ему Лундинга. Начальник отделения абвера в Копенгагене капитан Кламрот поехал в помещение гестапо вместе с Лундингом. Там ему пришлось долго ждать в приемной. А полковника тем временем вывели из здания через задние двери и увезли в Берлин в подвалы дома на Принц-Альбрехтштрассе[47]47
  Сообщения, полученные автором от полковников в отставке Лутце и Лундинга.


[Закрыть].

В этой же связи необходимо также возразить против утверждения, которое сделал в своей книге «Трагедия абвера» Карл Бартц. Он пишет, что в 1941 г. «на решающем совещании в министерстве пропаганды абвер и Канарис защищали план присвоения евреям отличительных знаков и их переселения в гетто…». Все, включая Геббельса и шефа гестапо Мюллера, были против, и только абверовцы безоговорочно требовали нашивки на одежду «звезды Давида» и переселения евреев Берлина в барачные казарменные поселки»[48]48
  Bartz К. Die Tragoedie der Deutschen Abwehr, Salzburg 1955, S. 105ff. Книга Бартца подробно проанализирована в работе: Buchheit G. Soldatentum und Rebellion, Rastatt 1961, S. 481ff. Anm. 72.


[Закрыть]. Поразительно! Ибо на кого ссылается г-н Бартц? На бывшего статс-секретаря министерства пропаганды доктора Гуттерера, который дал это «показание» на судебном следствии. Однако в протокольной записи этого заседания значится следующее: «…один из разведчиков из ОКХ сказал, что Канарис думал, как сделать евреев «более заметными». Он требовал, чтобы им дали какой-то значок, чтобы в случае шпионажа можно было легко установить принадлежность человека к этой группе… Потом Канарис явился сам, повторил свое требование и указал на то, что в генерал-губернаторстве евреи уже носят «звезду Давида». У него с собой была папка дел, которыми доказывалось, что евреи участвуют в шпионаже. Он говорил, что за ними нужно наблюдать. Но при этом ничего не говорилось об их депортации[49]49
  Bartz, a. a. O. S. 105ff.


[Закрыть].

Не говоря уже о том, что упомянутое Бартцем заявление Гуттерера весьма сомнительно, ему полностью противоречит целый ряд других высказываний и оценок. Когда тот же Бартц спросил об этом начальника отдела пропаганды ОКВ полковника Мартина (это было уже после войны), тот заявил, что не может припомнить такого случая. Не смогла это сделать и его секретарша, отличавшаяся очень хорошей памятью[50]50
  Из письма полковника в отставке Мартини Карлу Бартцу. Фотокопия в распоряжении автора.


[Закрыть]. Несостоятельность обвинения, выдвинутого Бартцем, отмечает и начальник группы абвер-III С полковник Мартини. На наш вопрос он ответил, что «обвинения Бартца, будто Канарис был изобретателем нашивок с еврейской звездой, целиком взяты с потолка»[51]51
  Сообщение полковника в отставке Мартини автору.


[Закрыть]. Подтвердил это и возвратившийся в 1957 г. из русского плена начальник абвера-III генерал-лейтенант фон Бентивеньи, сказавший, что «этого не могло произойти без того, чтобы я об этом не знал». Бывший абверовец капитан Билль Гроссе после войны серьезно занялся этим вопросом и сумел установить следующее: Канарис задолго до войны был убежден, что нужно как-то воспрепятствовать бессмысленной травле евреев и погромам какими-то предупредительными мерами, в частности – созданием какого-то образования на территории одной из колониальных стран. Тогда можно было бы обращаться с евреями, проживающими в Германии, как с иностранцами со всеми вытекающими отсюда последствиями. Тогда, имея на себе какой-то отличительный знак (нашивку, значок и т. п.), они были бы легитимизированы как представители другого государства. «Это избавило бы немецкий народ от позорного клейма жесточайшего антисемитизма»[52]52
  По записям доктора Вилли Гроссе, переданным автору.


[Закрыть].

Вслед за этим предлагаем любопытное свидетельство бывшего начальника венгерской тайной службы генерал-полковника в отставке Хеньей: «Вследствие политических и военных союзнических отношений между Венгрией и Германским рейхом тесное сотрудничество сложилось и у обеих разведывательных организаций, которое можно назвать идеальным и за которое нужно благодарить прежде всего адмирала Канариса. Уже вскоре после вступления на пост он восстановил со мной личный контакт, существовавший при Патциге. В ходе наших многочисленных бесед и встреч в Берлине и Будапеште эти добрые отношения переросли в дружеские. Канарис был крайне молчаливым и спокойным человеком, можно даже сказать – скупым на слова. Его дух был обращен как бы вовнутрь. Техникой разведслужбы он владел мастерски, не хуже разбирался и в больших проблемах мировой политики, особенно касающихся Востока… Интерес разведчика ко всему, что происходило в Советском Союзе, позволял Канарису детально отслеживать положение во всех странах Восточной и Юго-Восточной Европы… Между нами не существовало никаких тайн. Мы открыто обсуждали все вопросы, обменивались секретнейшими материалами и тесно сотрудничали в области разбивки кодов и дешифрирования… В условиях особого положения Венгрии, находящейся в центре Дунайского бассейна и окруженной со всех сторон государствами «Малой Антанты», мы были вынуждены вести активную совместную и достаточно глубокую разведывательную деятельность».

Далее Хеньей описывает одну из своих встреч с Канарисом, который только что побывал на аудиенции у Гитлера: «Он был глубоко взволнован, потому что Гитлер совершенно неверно оценивал положение Советского Союза. Адмирал напрасно указывал ему на потенциальную мощь СССР. Гитлер стоял на своем, утверждая, что уже первый удар приведет Россию к краху. Канарис сказал мне тогда, что, по-видимому, он поступил неумно, открыто отстаивая свою точку зрения перед Гитлером. Канарис, по его словам, сослался и на мнение венгров, совпадавшее с его собственным, и подчеркнул, что Венгрия, являясь соседкой России, ведет интенсивную разведку и очень хорошо информирована о тамошней ситуации… Когда я в конце 1939 г. встретился с Канарисом, я спросил его, как он оценивает обстановку. К моему большому удивлению, его ответ был таким: «Войну мы уже проиграли». И пояснил это так. Победа над Польшей – это лишь частичный успех, и война еще долго не будет закончена. Вместе с Францией и Англией в нее вступят США, а против такой коалиции Германия не устоит… Все венгры, знавшие адмирала Канариса, – от регента Хорти до каждого, с кем ему приходилось иметь дело, высоко ценили его и сохранили о нем добрую память»[53]53
  Сообщение генерал-полковника в отставке Хеньей автору.


[Закрыть].

Любопытна также характеристика, которую дал Канарису небезызвестный эсэсовец Отто Скорцени. «Канарис был, вероятно, самым трудным партнером на переговорах, с каким я когда-либо встречался. Он показался мне абсолютно непроницаемым. Возможно, он единственно правильный образец разведчика. Интеллект буквально струился у него из глаз, но понять его до конца было невозможно… Ни одного «да», ни одного «нет»; ни черного, ни белого – только одни нюансы. В конечном счете он ни с чем не согласился и при этом, вероятно, добился, чего хотел»[54]54
  Skorzeny J. Geheimkommando Skorzeny, Hamburg 1950, S. 91f.


[Закрыть].

В противовес Скорцени доктор Вернер Бест, бывший с 1935 по 1940 г. начальником III отдела гестапо, вспоминает совсем другое: «В серьезные моменты я не встречал партнера, который бы вел переговоры столь открыто и честно и давал свое согласие так охотно, как Канарис, несмотря на сложнейшие противоречия, существовавшие между нами. В служебных вопросах он был предельно корректен, и в его словах можно было не сомневаться»[55]55
  Из неопубликованного манускрипта доктора Вернера Беста.


[Закрыть].

Эти заявления позволительно дополнить высказываниями нескольких ближайших сотрудников адмирала. «Воинское воспитание сформировало его, но не смогло нормировать, – пишет подполковник в отставке Прук. – Это был человек… с очень цепким умом и горячим сердцем. Он умел говорить воодушевленно. Его юмор чуть переступал грань сарказма. Удивительны были его способности к языкам… Однажды он выступал перед японцами с заранее подготовленной речью и заставил слушающих поверить, что он прекрасно владеет этим языком. Но на людях он держался всегда сдержанно и даже скромно. Ему было важнее выслушать мнение других, чем высказать свое»[56]56
  Pruck E. Der Abwehrchef. Versuch einer Entmythologisierung, in: Notweg 7, 1954.


[Закрыть].

А вот совсем другое мнение. Оно принадлежит ближайшему сотруднику адмирала полковнику Отто Вагнеру: «Канариса часто считали пронырой, ловкачом, хитрецом и называли «левантинцем». Мы знаем, подобные прозвища рождаются в атмосфере офицерской столовой. Чаще всего эти эпитеты придумываются с целью вышучивания… И применительно к Вильгельму Канарису для этого были все основания: в складках его многослойной души постоянно таилось остроумие. Он мог дурачиться, как подросток, и делал это довольно часто. Он мог скорчить гримасу так, что у людей в военной форме на лицах замерзала улыбка… Но все эти настроения проявлялись в условиях удручающего развития обстановки и смотрелись как гротеск»[57]57
  Сообщение полковника в отставке Отто Вагнера автору.


[Закрыть].

Собранные здесь оценки Канариса разными людьми при всем их стремлении быть объективными отражают в первую очередь субъективные личные взгляды. До нас дошло также и много анекдотов об этом своеобразном человеке, которые, возможно, расскажут нам больше, чем любой психологический анализ. Но прежде чем мы приведем эти краткие сюжеты, хотелось бы заглянуть в рабочий кабинет Канариса на Тирпицуфер, 74–76, в Берлине. В помещении средних размеров стояла лишь самая необходимая мебель, в основном старомодная, что сразу бросалось в глаза. В одном углу был стальной сейф, у стены – походная кровать, на которой он обычно отдыхал после обеда. На стенах висели карты и несколько фотографий и среди них большой портрет генерала Франко с дарственной надписью; рядом красовался японский ландшафт – подарок японского посла Одзимы и портреты бывших шефов германской тайной службы. На каминной полке стоял в рамке снимок умершей жесткошерстной таксы по кличке Зеппль. Центральное место кабинета занимал письменный стол. На нем стояла миниатюрная модель крейсера «Дрезден» как воспоминание о морских сражениях. Рядом с ней лежала небольшая каменная пластина, на которой располагалась оригинальная бронзовая скульптурная группа: три обезьянки, одна из которых держит лапу у уха, как бы напряженно вслушиваясь, вторая внимательно смотрит вдаль, держа лапу над глазами козырьком, а третья прикрывает лапой рот. Это должно было означать, что сотрудники тайной службы должны держать открытыми глаза и уши, но при этом уметь молчать. Позади рабочего места находился стол с множеством новых книг. Канарис был ненасытным чтецом. Литература в его квартире охватывала почти все области духовной жизни, политики, жизни других стран. Было много и беллетристики… К этому следует добавить, что адмирал был всегда исключительно скромен в запросах и в стиле жизни, никогда не имел дополнительных доходов. Когда в 1936 г. он покупал небольшой домик в Шлахтензее, его супруге пришлось продать свою драгоценную скрипку: иначе денег на покупку собственного дома им бы не хватило.

Что же касается историй, которые рассказывают о нем, то они отнюдь не выдуманы и весьма любопытны.

Однажды шеф абвера ехал с полковником Пикенброком в открытой машине из Северной Испании в Мадрид. Это было в самом начале войны. И вот на дороге им встретилось большое стадо овец. Адмирал поднялся с сиденья и отдал честь. «Что такое, ваше превосходительство?» – удивленно спросил Пикенброк. А Канарис совершенно серьезно ответил: «Никогда не знаешь, не прячется ли в этом стаде какое нибудь важное начальство». Ему всегда было трудно оставаться серьезным в присутствии какого либо большого партийного начальства или среди чересчур убежденных нацистов. Поэтому он часто прибегал к тактике скрытой иронии. Когда однажды обергруппенфюрер СС Лоренц посетил Канариса на Тирпицуфер, чтобы осведомиться о текущей военной обстановке, Канарис широким жестом указал на висевшую на стене карту мира и сказал: «Обстановка вся перед вами и говорит сама за себя!» Лоренц вытаращил глаза, потом задумался, не зная, как понять эти слова. Но Канарис успокоительно добавил: «Но… ведь у нас есть фюрер». В другой раз к нему явился моложавый, увенчанный Рыцарским крестом с дубовыми листьями и мечами авиационный генерал. Разговор зашел о начавшейся «Битве за Англию», и генерал высказал убеждение, что Англия уже через 4–6 недель «падет на колени» под сокрушительными ударами люфтваффе (авиации). Канарис запротестовал: «Нет, нет! Говорят, что фюрер отвел на это всего две недели». А затем, сделав строгое лицо, добавил: «А фюрер всегда прав!» Молодой вояка с живостью подтвердил это и быстро откланялся. Когда дверь за ним закрылась, Канарис пробормотал: «Балда с дубовыми листьями и мечами».

Полковник Вагнер, вспоминая о многих встречах со своим начальником и другом, рассказывает: «Когда Канарис посещал меня во время инспекционных поездок в моем доме на окраине Софии в Болгарии, он полностью расслаблялся. Он любил здесь готовить еду на маленькой кухне, ходил за покупками, копался в саду, играл с собаками, долго спал и всякий раз уезжал отдохнувшим… Однажды он меня спросил, что я буду делать после войны. Я ответил, что больше служить не собираюсь, а хотел бы поселиться на Балканах. Он воодушевился: «Давай откроем в порту Пирея маленькое кафе. Я буду варить кофе, а ты обслуживать клиентов!» На что я ответил: «Нет, я буду бандитом». В другой раз он спросил, есть ли у меня друг, которому я могу доверять полностью. «Да, есть. Но ведь друг не тот, кто объявляет себя таковым». Он хитро взглянул на меня: «А как мы относимся друг к другу?» «Господину адмиралу я доверяю целиком и полностью. Сомнений в этом быть не может!» – ответил я. «Но ты не всегда со мной согласен, а?» – «Конечно. Но к доверию это не относится». Мы выпили, и он ушел спать. «Бедняга, – подумал я тогда. – Как ужасно ты одинок, и в этом тебе не поможет никто!»[58]58
  Из письма полковника О. Вагнера автору.


[Закрыть]

Проливают ли свет анекдоты на сущность человека? Возможно. Но уважение к человеку вызывают не только личностные черты, но и деловые способности. Кто когда нибудь присутствовал у Седого на регулярных совещаниях узкого состава, посвященных анализу обстановки (так называемых «малых колоннах») или на общих совещаниях управления, как и на инспекционных разборах, воспринимал их как некую искусную «режиссуру», а не как получение приказов или слушание докладов. Адмирал как то очень нервически, но вполне обдуманно, повышая тон лишь для того, чтобы что то особо подчеркнуть, всегда тщательно подбирал слова. Но большей частью любил слушать других. При этом он, казалось, дремал. Но внезапно пробуждался и вставлял чаще всего ироническое замечание, причем так, что у докладчика ломалась вся его концепция. «Короче, короче!» Эти слова беспрерывно прерывали доклады: Канарис не терпел словоизлияний. «Сочетание непрозрачности, хитрости и ума представлялось его противникам еще большим коварством, чем у любого из представителей высшего командования вермахта»[59]59
  Wehrmacht und Partei, Hrsg. von R. Donnerwest, Leipzig 1938, S. 44ff.


[Закрыть].

Но порой Канарис допускал такие эскапады, которые вряд ли мог объяснить и сам. Так, летом 1939 г. готовилась к изданию обширная публикация «Вермахт и партия». В ней приняли участие некоторые видные военные, в том числе и адмирал Канарис. Разумеется, от него потребовали участия, и отказаться от этого было нельзя, не рискуя попасть в немилость. Однако он переборщил – в плохом или хорошем. У него получился столь напыщенный продукт византизма, исказивший истинное положение вещей, что вполне резонно вставал вопрос, зачем Канарису столь громко стучать в нацистский барабан. Ведь он мог написать что-то более серьезное и солидное, как это сделали многие другие авторы, проявившие известную сдержанность в отношении режима. Все написанное совершенно не соответствовало обычному стилю адмирала. Судите сами: «Германский вермахт существует для реализации ничем не извращенных идей фюрера… Когда великий курфюрст Бранденбурга сделал из кучки ландскнехтов, оставшихся после 30 летней войны не у дел, непосредственных служителей князя и государства… эти наемники превратились в офицеров, понятие добычи сменилось понятием чести, произвол уступил место долгу, заслуга – служению. Это было в глубочайшем смысле национал-социалистическое решение»[60]60
  Ebenda, S. 47.


[Закрыть].

Мысль о великом курфюрсте была заимствована у профессора Ганса Дельбрюка[61]61
  Дельбрюк, Ганс Готлиб (1848 – 1929) – германский военный историк. Автор «Истории военного искусства в рамках политической истории» (в 7 томах), написанной в духе воинствующего национализма и эклектической по содержанию. – Прим. перев.


[Закрыть]. Однако то, как Канарис перевел ее на нацистский язык, наводит на мысль, что адмирал, вероятно, хотел таким завуалированным способом высмеять нацистский режим или просто развеселить тех, кто будет читать эту книгу. Ну как иначе объяснить такие строки: «Стало быть, фронтовые солдаты мировой войны оказались поистине первыми национал-социалистами… Вермахт превратился в инструмент национал-социалистического волевого воспитания людей». Далее шли пассажи о необходимости отделить вермахт от парамилитаристских национал-социалистических формирований, чего, как подчеркнул Канарис, «добивается сам фюрер». И тут же говорится о том, что «нужно тесно сотрудничать с национал-социалистическим движением, что «создатель национал-социализма и наш Верховный главнокомандующий всегда остается солдатом… И, чем глубже мы ознакомимся с его мировоззрением, тем отчетливее поймем, что оно действительно является солдатским мировоззрением и мышлением… Мы достигнем цели и выполним свои задачи, если будем твердо верить в свою миссию солдата, как верит в победу партии наш фюрер и Верховный главнокомандующий»[62]62
  Wehrmacht und Partei, a. a. O. S. 55.


[Закрыть].

Можно предположить, что этими формулами Канарис намеревался припугнуть офицеров-ненацистов и отбить у них охоту критиковать порядки. Но, зная особый склад характера адмирала и его истинное отношение к нацизму и его системе, а также учитывая, что он не мог отказаться выполнить поручение, можно прийти к выводу, что здесь речь шла о весьма смелой мистификации. Такое объяснение станет еще очевиднее, если вспомнить об одном весьма характерном примере. Через несколько недель после оккупации Австрии, 12 апреля 1938 г., адмирал Канарис выступил с докладом перед офицерами абвера в Вене. Этот доклад был безупречен с нацистской точки зрения. В нем между прочим говорилось: «В разных странах о Германии бытуют мнения, согласно которым наш офицер якобы деградировал до уровня простого военного ремесленника. Этот плод высокомерного и неполноценного интеллекта предполагает, будто офицер может ограничить себя чисто военной сферой, только тактическим руководством и совершенствованием методов применения оружия, тогда как воспитание и мировоззрение можно свалить на политического комиссара. В красных армиях Испании и России именно это мировоззрение насаждается неукоснительно и с особой силой. О результатах говорить не имеет смысла. Однако в Германии, где большевизм тоже порезвился, дело не дошло до разрушения морали и дисциплины. И если сегодня вы столкнетесь с подобными взглядами и требованиями, действуйте безжалостно. Те, кого вы на этом поймаете, и есть откровенные или замаскированные большевики»[63]63
  Из доклада доктора Краусника в Вене на Международном конгрессе по проблемам современной истории, состоявшемся 27–28.11.1959 г.; in: Stationen der deutschen Geschichte 1919–1945, Stuttgart 1962.


[Закрыть]. В утвержденном партийными верхами варианте доклада последние слова, начиная с «О результатах…», отсутствовали. Это было, конечно, закодированное выступление с вполне очевидными намерениями.

Кто умел слушать и не был ослеплен режимом, должны были понять и понимали, на какое опасное развитие вермахта указывал Канарис. Он хотел предостеречь от этого, но в тогдашних условиях его предупреждение, выраженное эзоповым языком, не дало результата. Введение должности национал-социалистического оперативного офицера (нечто похожее на политкомиссара в Советской армии) во второй половине войны свидетельствовало о принятии вермахтом именно такого направления по воле Гитлера и Гиммлера. И оно должно было сохраниться до тех пор, пока после «окончательной победы» сам вермахт не будет превращен в войска СС.

То, что в течение почти 10 лет удерживало рядом диктатора и начальника абвера, было истинным «браком по расчету». Это обуславливалось тем, что Гитлер поначалу испытывал известную симпатию к прошедшему всю мировую войну морскому офицеру, овеянному к тому же славой Одиссея, и даже уважал его за неординарный интеллект. В то же время и шеф абвера научился искусно обращаться с Гитлером и даже в течение долгого времени оказывать на него определенное влияние. Чтобы как то «изогнуть» становившиеся иногда опасными или сомнительными планы диктатора, Канарис использовал три метода: он либо затягивал дело в надежде, что о нем забудут, либо пытался противопоставить ходу мыслей диктатора какие-то контраргументы, либо делал вид, что выполняет все порученное, но на самом деле не шевелил и пальцем. Даже когда у легковозбудимого диктатора наступали приступы ярости, а фельдмаршал Кейтель бледнел и присутствовавшие военные молчаливо топтались в страхе, Канарис спокойно выжидал момент спада гнева и чуть приглушенным голосом начинал разговор, переводя его на другую тему. И что же? В большинстве случаев буря, к удивлению всех, постепенно затихала.

Однако этот «брак по расчету» не мог быть продолжительным. Чем больше диктатор убеждался в своей абсолютной гениальности, недоступной всем другим государственным деятелям и военачальникам, тем меньше он считался с мнением советников. Уже в 1938 г. Канарис жаловался, что не может обращаться непосредственно к Гитлеру. «Если бы Кейтель допустил меня до него, – воскликнул он однажды в узком кругу своих помощников, – я бы сумел с ним столковаться»[64]64
  Abshagen K. H. Canaris: Patriot und Weltbuerger, Stuttgart 1949.


[Закрыть]. Лишь в крайне неотложных или неизбежных случаях удавалось ему добиться личного разговора с Гитлером, да и то неизменной «тенью» при этом были либо Кейтель, либо кто-то еще из сановников Третьего рейха. В конечном счете шефу абвера ничего не оставалось, как высказывать свои выводы по обстановке только перед офицерами своего управления.

Как начальник тайной военной службы он имел возможность больше, чем любой другой высший офицер, проникать в происходящее за кулисами Третьего рейха и во внешнем мире. Но именно это положение и эта возможность уже довольно рано поставили его перед роковым вопросом, должен ли он совершить сделку с совестью и стать подручным у того режима, который допускал и даже творил преступления, или поступить по совести и уйти с этого поста. Что было ему делать? Мог ли он покинуть свое ключевое положение как главы военной разведки и контрразведки в условиях, когда он не был уверен, что любой его преемник будет защищать эту службу от притязаний СД и гестапо? И не был ли он обязан и дальше обеспечивать защиту своим офицерам, особенно тем, кто вместе с ним вел навязанную борьбу против СС и СД? Может быть, и стоило выдерживать все то горькое и неблаговидное, с чем сталкивался абвер, ради Германии, однако в нормальных условиях он вряд ли стал бы это делать. Иными словами, Вильгельм Канарис все очевиднее вступал в конфликт между совестью и долгом и не видел из него реального выхода. И, оставаясь на своем посту, он чувствовал ответственность перед отечеством и даже перед человечеством и выполнял свои обязанности, несмотря на тяжелейшие душевные тяготы, до самой последней минуты.