Текст книги "Тень Галилеянина"

Глава II
Шантаж

Плохо было то, что я никому не мог сообщить о своем аресте. Кто вообще знал о нем? Разве моим родителям могло прийти в голову, где я? Удалось ли Малху пробраться домой? Сидел ли Тимон в противоположном конце моего подвала? Мне рисовались мрачные картины. Сколько еще евреев держат они здесь? Скольких из них они пытали, скольких убили? Сколько людей просто исчезли неизвестно куда? И что будет со мной?

В этой дыре, куда не проникали солнечные лучи, а из звуков доносились только шаги стражи, я скоро утратил всякое чувство времени. Эта темница походила на склеп, и в этом склепе я был заживо погребен. В спертом воздухе был разлит смертный страх. В отчаянии обратился я с молитвой к Богу:

 
«Господи Боже наш, рассуди меня,
ибо невиновен я.
Я возложил на Тебя надежду мою.
Искуси меня, Господи,
испытай меня.
Ты знаешь меня лучше, чем я сам себя знаю.
Защити меня перед их судом,
против лживых обвинений и наветов.
Охрани меня от интриг их тайной полиции!
Я не водил дружбы с власть имущими.
Я презираю тех,
кто презирает человеческую жизнь,
для кого она – грязь,
кто бросает нас в тюрьму,
кто унижает нас и глумится над нами.
Не дай мне погибнуть от их руки!
На их руках кровь.
Подкупом составляют они себе богатства,
В шантаже проявляют они свою власть.
Кто говорит против них, пропадает в их подвалах!
Кто восстает, того убирают с дороги!
Боже, дай мне снова увидеть Твой дом,
где пребывает Твое Величие.
Вызволи меня из рук этих убийц.
И я восхвалю и прославлю Тебя
в собрании!».[10]10
  По мотивам Псалма 25.


[Закрыть]
 

Я вел счет дням по скудным пайкам, которые мне через равные промежутки подсовывали под дверь. Прошла неделя. Ничего не происходило. Прошла вторая неделя. Она показалась мне годом. Наконец, где-то в середине третьей недели меня повели наверх.

Неужели выпустят? Во мне проснулась надежда. Сначала шли бесконечными коридорами. Потом меня втолкнули в просторный зал. Я стоял, ослепленный светом, лившимся в окна. Когда глаза понемногу стали привыкать, я начал различать подробности. Передо мной на высоком помосте стояло судейское кресло. В кресле сидел небольшого роста человек. На нем была дорогая белая тога с пурпурной каймой. На пальце блестело золотое кольцо – знак того, что человек этот был римский всадник. Солдат, приведший меня сюда, прошептал: «Префект». Итак, передо мной в судейском кресле сидел сам Понтий Пилат, префект Иудеи и Самарии.[11]11
  Найденная в Кесарии надпись Пилата показывает, что он носил звание «префекта», а не прокуратора. Оба этих звания часто носили представители всаднического сословия. Всадником считался каждый римский гражданин, имевший имущество на 400 000 сестерциев. Выше всадников стояли сенаторы, минимальное состояние которых составляло миллион сестерциев. Эти цифры относятся к I в. н. э.


[Закрыть]

Допрос в высшей инстанции. Здесь должна решиться моя судьба. Только бы не всплыло ничего, связанного с Бараевой!

Когда я вошел в зал, Пилат просматривал какой-то свиток. Два солдата личной стражи стояли один слева, другой справа от него. Писец вел протокол. Не поднимая глаз от свитка, Пилат заговорил:

– Андрей, сын Иоанна! Я прочел протокол твоего допроса. Ты утверждаешь, что примкнул к демонстрации моих противников случайно. Тем временем мы собрали о тебе некоторые сведения. Мы узнали очень много. Почему ты скрыл от нас такие важные вещи?

– Кроме того, что я сказал, мне не приходит в голову ничего, что могло бы считаться важным, – с запинкой ответил я.

– И тем не менее это важно.

– Он равнодушно посмотрел на меня и тем же невыразительным голосом продолжал:

– Твоя биография неполна.

– Не знаю, что еще могло бы заинтересовать римские власти.

– Где ты был, после того как закончил обучение в грамматической школе?[12]12
  Грамматические школы были тесно связаны с гимнасиями (которые первоначально служили только для занятий спортом). Они существовали во всех эллинистических городах Палестины. В Птолемаиде царь Ирод Великий сам приказал построить гимнасий (И. Ф. Война 1,21,11 = 1.422). Что гимнасий существовал и в Сепфорисе, можно только предполагать. Во всяком случае в городе был (быть может, в более позднее время) театр, то есть учреждение, также тесно связанное с эллинским образованием. В иудаизме в те время определенно уже существовали школы Торы (Закона). Первосвященник Иисус, сын Гамалиила, провел реформу еврейского школьного образования, очевидно, ок. 63–65 гг.


[Закрыть]

Ага, вот оно что! Когда-то давно один человек сказал мне: говори полиции правду, но как можно меньшую часть правды. Поэтому я сказал:

– Я жил в пустыне у одного отшельника, некоего Ванна. Я пробыл с ним год.

– Вот как. И там ты просто вел отшельническую жизнь и больше ничего?

– Я хотел найти путь к истинной жизни. Я изучал Закон нашего Бога.

– Почему ты умолчал об этом?

– А зачем мне было упоминать этот год? Это имеет отношение исключительно к религии.

– Эта твоя «религия» допускает также и другие толкования. Во-первых: ты провел целый год у повстанцев. Во-вторых: тебя схватили во время демонстрации против римского префекта. В-третьих: демонстрация эта направлялась подстрекателями из подполья.

– Так что, это я – подстрекатель и провокатор? Чушь!

– Но этого нельзя исключить.

– Я ушел в пустыню, чтобы в одиночестве поразмыслить. Не всякий, кто на время отказывается от обыденной жизни, обязательно мятежник и террорист. Я сторонник мира.

– Ты не сказал о времени, проведенном в пустыне. Это подозрительно.

Меня бросило в пот. Волосы прилипли ко лбу. Моя одежда источала зловоние. Три недели я был лишен возможности ее сменить. Мне ни разу не дали помыться. Наверняка я являл собой поистине жалкое зрелище. Но и в душе моей, как и во внешнем облике, царил полнейший разлад. Я и правда – подобно многим другим – поселился в пустыне из религиозных побуждений: чтобы там, в тишине оазиса, осмыслить свою жизнь и спросить у Бога, чего он ждет от меня.[13]13
  Примером того, что юноши из состоятельных семей уходили с религиозными целями в пустыню, может служить сам Иосиф Флавий. В своей «автобиографии» («Жизнеописании») он рассказывает, что после изучения различных религиозных направлений в иудаизме он, будучи не удовлетворен ими, ушел на три года к пустыннику Банну, который питался дикими растениями и часто совершал религиозные омовения (очевидно, в Иордане) (И.Ф. Жизн. 2 = 11 сл.).


[Закрыть] Но это было не все – там же познакомился я и с Вараввой. Неужели Пилат об этом узнал? Но он только повторил:

– Все это очень и очень подозрительно!

– Что угодно покажется подозрительным, если не доверять человеку. Честное слово, я случайно оказался среди демонстрантов. Моя совесть чиста. Поэтому я и не пытался бежать, как другие, – продолжал я стоять на своем.

Пилат по-прежнему сохранял полное равнодушие. Что ему от меня нужно?

– Я мог бы назначить судебное разбирательство, – помолчав, сказал он.

– Судьям придется признать меня невиновным!

– Вероятно. Но тебя еще можно отправить в Рим для дальнейшего дознания.

– И там меня тоже признают невиновным.

– Да, но на это уйдет два года. Два года тюрьмы тебе обеспечены! – он поднял на меня глаза и многозначительно улыбнулся.

К чему же он в конце концов клонит? Не мог же он всякого, кто покажется подозрительным, отправлять в Рим! Тогда половину населения Палестины пришлось бы погрузить на корабль. С другой стороны, ясно было, что Пилат в состоянии мне повредить – неважно, буду я признан виновным или нет. Тут он заговорил снова:

– У меня есть к тебе честное предложение. Тебя прямо сейчас отпустят, если ты согласишься собрать для нас кое-какие сведения о некоторых религиозных движениях в стране.

– Это шантаж!

Все во мне клокотало от возмущения и негодования. Я едва удержался, чтобы не плюнуть Пилату в лицо. Этот человек пытался бесстыдно шантажировать меня, а еще говорил о честности!

– Скажем так, это – сделка, в которой одинаково заинтересованы обе стороны.

– Я не желаю быть шпионом.

– Вряд ли нам обязательно произносить такие громкие слова, как «шпион». То, что я предлагаю тебе, давай лучше будем называть «сбором информации». Ты не должен будешь ни указывать на кого-либо, ни доносить.

Сколько цинизма было в словах Пилата! Как будто я не знал, что это все равно что донос – передавать римлянам сведения, что какая-то группа людей мыслит не так, как хотелось бы римским властям! Я взял себя в руки и сказал как можно спокойнее:

– Мне не удастся объяснить своим землякам разницу между «шпионажем» и этим вашим «сбором информации».

– Ты будешь нашим… – он слегка наклонил голову набок. Потом, очевидно, найдя нужное слово, продолжил: – нашим советником по религиозным вопросам.

Я промолчал.

– Ладно, как хочешь! Тогда сейчас мы заводим на тебя дело и пристально исследуем твое пребывание в пустыне или где ты там еще был!

– Значит, все-таки шантаж!

Так как же, разнюхал Пилат что-нибудь о моей дружбе с Вараввой или нет? На что он способен? О нем ходили нехорошие слухи. Поговаривали о насилии, о жестоком обращении с людьми. Разве не в его силах сделать так, чтобы я просто исчез? Или в любую минуту организовать против меня ложные показания? Разве не мог он под пыткой заставить меня признаться в чем угодно? А если я соглашусь? Но пока что я изо всех сил гнал от себя такие мысли.

– Андрей, ты возмущен, и я тебя понимаю. Ты еще молод. Но я за свою долгую жизнь научился тому, что люди редко сами делают что-либо полезное. Им все время приходится помогать.

Его голос звучал все так же отстраненно и трезво, как и в начале нашего разговора. Создавалось впечатление, что моя личная судьба совсем не трогает его. Ему, казалось, и правда все равно, соглашусь я принять его предложение или нет. И от этого мне становилось страшно.

– Ладно, можешь называть это шантажом. Но попробуй все же взглянуть на дело моими глазами: я отвечаю за мир и порядок в этой стране. Это трудная задача. Почему? Потому что мы, римляне, сами не желая того, все время оскорбляем ваши религиозные чувства. Возьмем, к примеру, историю с водопроводом. Моя идея заключалась в том, чтобы наладить наконец-то нормальное снабжение Иерусалима водой. Я собирался поручить это своим лучшим архитекторам и строителям, Но тут выяснилось, что средств для финансирования недостаточно. Знающие люди объяснили мне, что водоснабжение в Иерусалиме финансируется из храмовой казны.[14]14
  В Вавилонском Талмуде (трактат «Шекалим» = «О храмовом налоге») устройство водопровода прямо названо в числе тех мероприятий, которые должны финансироваться из храмовой казны (ср.: Шекалим IV,2).


[Закрыть] В ней полно денег. Каждый еврей ежегодно вносит в нее храмовый налог. И вот я имел дерзость подумать, что расходы на строительство водопровода можно покрыть за счет Храма. В полном соответствии с вашими законами. И что же? Группка благочестивых фанатиков почуяла недоброе. Бросили клич: «Не дадим чистых денег нечистому Пилату! Ни копейки из храмовой казны римлянам!». Словно речь о том, чтобы изъять деньги на безбожные дела! Как будто никто и не собирался потратить их на водопровод, от которого и Храму, и всему Иерусалиму только польза! Зато теперь мы, римляне, снова выглядим бездушными захватчиками, попирающими законы вашей религии, – и ведь, подумать только, даже на храмовую казну покусились!

Вот как, значит, получилось с его водопроводом. Он хотел привлечь к себе симпатии и добился противоположного. А я, выходит, должен теперь ему помогать? Вести для него более успешную пропаганду? Волнение, которое послышалось было в голосе Пилата, сразу же улетучилось, когда он заговорил снова:

– Затея обернулась неудачей. Но, несмотря на подобные неудачи, мы должны и дальше делать все, чтобы на этой земле утвердился мир. Для этого есть предпосылки. И уверенность вселяют в меня две вещи. В первую очередь, проверенные временем принципы римской политики в отношении покоренных народов. Секрет своего успеха здесь мы видим в умении превращать вражду в дружбу. Ибо есть ли у римского народа более надежные союзники, чем те, кто были раньше его злейшими врагами? Чем бы сегодня была империя, если бы дальновидность не слила воедино победителей и побежденных?[15]15
  Две последние фразы – дословная цитата из сочинения римского философа Сенеки (ок. 4 г. до н. э. – 65 г. н. э.) «О гневе» (11,34,4).


[Закрыть] А евреи не всегда были нашими врагами. Напротив: именно в качестве наших союзников вы освободили себя из-под власти сирийских царей.[16]16
  Иуда Маккавей, предводитель восстания против сирийцев, заключил в 161 г. до н. э. договор о взаимопомощи с римлянами (1 Макк. 8; И.Ф. Древности XII,10,6 = 12.414), возобновленный затем при Симоне (ок. 139 г. до н. э.) (1 Макк 14:16 слл.; 15:15 слл.).


[Закрыть] С нашей помощью вам удалось тогда сохранить свою самобытную религию и культуру. Только позднее, когда уже соседи попросили у нас защиты от ваших посягательств, вы оказались под нашей властью – и как раз вовремя, потому что мы смогли воспрепятствовать гражданской войне, которая вот-вот готова была разразиться и которая ввергла бы вашу страну в пучину бедствий.[17]17
  Преемники Маккавеев, прежде всего Александр Яннай (103-76 гг. до н. э.), подчинили себе соседние, нееврейские города Иудеи (и Галилеи). Ссора между наследниками престола Аристобулом II и Гирканом II предоставила римлянам (войско которых возглавлял Помпеи) удобный случай подчинить себе небольшое еврейское государство и «освободить» нееврейские города Иудеи.


[Закрыть] Но даже в этих условиях мы сумели сохранить вашу религию в неприкосновенности! Такова будет наша политика и впредь: уважение к вашей религии, вашему богу, вашим обычаям и вашим маленьким слабостям. Мы уважаем и то, чего не разделяем. Единственное, чего мы ждем, – это чтобы и вы со своей стороны уважали то, что свято для нас, чтобы и вы относились с пониманием к тому благоговейному трепету, который наши солдаты испытывают перед императором, и позволяли каждому поклоняться его богам. Уважение должно быть взаимным.

И мое второе соображение. Из бесед с вашими главными священниками я знаю, что вы в принципе принимаете наше правление. Бог уже давно позволил, чтобы власть над вами имели другие народы: вы были под вавилонянами, под персами и под греками, – так отчего же теперь не покориться римлянам, которые гораздо скорее готовы идти навстречу покоренным народам, чем все мировые державы до них? Вы говорите: «Все, что происходит, управляется тем единым Богом, которого почитают в Иерусалиме».

Он замолчал, словно хотел дать мне время подумать.

– А это значит, что вы должны признать: ваш бог пожелал, чтобы ту независимость от сирийцев, которую вы с нашей помощью получили, вы теперь из-за нас же и потеряли.[18]18
  Примерно такой взгляд на вещи высказывает Иосиф Флавий (после проигранной войны 66–70 гг. н. э.). Он вкладывает этот взгляд в уста Ирода Агриппы II, который обращается в начале войны с речью к еврейским руководителям (ср.: И.Ф. Война 11,16,4 = 2.345–401).


[Закрыть] Нет никаких причин, почему еврейский народ не может признать нас властелинами мира – тем более что мы согласны считаться с тем, что, в отличие от прочих народов Востока, вы не можете почитать императора как бога.

Так что в принципе здесь могло бы и не быть особых проблем. Однако на деле мы сталкиваемся с большими сложностями. В первую очередь такая вещь: то, что нам говорят ваши первосвященники, не всегда совпадает с тем, что движет народом. Судя по всему, именно сейчас в вашей религии многое меняется. В народе идет брожение. Все время возникают новые течения и новые идеи. Пророки и проповедники ходят по стране. Нам трудно разобраться в новых движениях. Вашим первосвященникам немногим легче. На некоторые слои населения они и вовсе утратили влияние. Но как раз от этих слоев и зависит стабильность в стране! Нам нужны сведения о них. Мы готовы, если на то пошло, отнестись с пониманием к их религиозным чувствам и не прибегать без необходимости к крайним мерам. Но для этого нам нужно знать, что происходит в народе. Советчиков в том, что касается официального иудаизма, у нас достаточно. Нам нужен кто-то лучше осведомленный о настроениях в народе. Только в этом случае, располагая дополнительной информацией, мы сможем разрешать конфликты в самом зародыше.

– Но почему вы выбрали для этого именно меня?!

– Ты образован. Ты говоришь и на нашем, и на их языке. Ты разбираешься как в вопросах иудаизма, так и в нашей религии. Ты происходишь из семьи, сочувственно настроенной к римлянам. Ты не фанатик. Ты сторонник мира. Одно то, что у вас в пристройке стоит маленькая статуя божества, располагает в вашу пользу. Я уже давно велел найти такого, как ты. Ты – именно тот, кто нам нужен!

– Но я не хочу!

Я и в самом деле не хотел. Для меня это была бы невыносимая двойная игра. Моя дружба с Вараввой и моя работа на римлян: как прикажете привести их к общему знаменателю? Так легко можно попасть между двух стульев. Пилат же спокойно сказал:

– Подумай: в любом случае, тебе это с рук не сойдет. Даже если тебя оправдают. Мне стоит лишь обмолвиться в Кесарии, что мы подозреваем тебя в связях с террористами. Вряд ли это пойдет на пользу твоей торговле. Ты разоришься. И твой отец тоже.

Шантаж, в чистом виде шантаж! Я поймал себя на том, что мной овладевает глубокое чувство презрения. У власть имущих все сплошная тактика. Один голый расчет. Их истинные чувства и точка зрения всегда остаются в тени. Ясно только одно, что они всегда стремятся удержаться у власти! Угадал ли Пилат мои мысли? Он заговорил снова:

– Попробуй найди в этой стране человека, который что-то сделает для нас без шантажа! Ты, скорее всего, считаешь меня страшным человеком. Вот и другие тоже принимают меня за чудовище. Недавно я слышал, что александрийские евреи так говорят о моем правлении; что это, дескать, сплошная цепь подкупов, насилия, разбоя, злоупотреблений, оскорблений, казней без суда и следствия, беспрерывных и невыносимых жестокостей.[19]19
  Цитата из «Посольства к Гаю» Филона Александрийского (Legat. 302). Филон жил в Александрии во времена Иисуса.


[Закрыть] Признаю: ради мира я иду на многое. Но все-таки не такое же я чудовище!

Он усмехнулся. Наверное, сам заметил, что его слова прозвучали не очень-то убедительно. Хотя, может быть, и тут был свой расчет. Я попытался выиграть время:

– Но с какой стороны мне подобраться ко всем этим религиозным движениям?

– У него ни в коем случае не должно было складываться мнение, что у меня уже есть необходимые связи.

– Не беспокойся. Пока ты некоторое время еще пробудешь в тюрьме. С тобой будут хорошо обращаться. Ты получишь все, что нужно. Одновременно мы позаботимся о том, чтобы кругом поползли слухи: римляне держат в тюрьме юношу, удивляющего всех своей стойкостью и верностью иудейской вере. Ему приходится несладко, но он, несмотря ни на что, открыто заявляет, что римляне не по праву находятся в этой стране, принадлежащей одному Богу. Короче говоря, создадим тебе ореол святого мученика. Потом мы тебя выпустим, и тогда все благочестивые евреи проникнутся к тебе доверием. Ты должен будешь всего-навсего поездить по стране и написать отчет о религиозных настроениях в народе. Нас интересует все, что может как-то угрожать политической стабильности, все, что ставит под угрозу нашу власть. Мой помощник Метилий, с которым ты уже познакомился, разъяснит тебе твою задачу. Он поделится с тобой сведениями, которыми мы на данный момент располагаем. Ну как, по рукам?

– Я бы хотел еще подумать.

– Хорошо! Думай. До завтра. И помни: что бы там ни говорили обо мне, я не чудовище.

Его лицо вновь исказила усмешка. Неужели разговор на этом закончится? Нет: помолчав, Пилат снова обратился ко мне.

– В протоколе я читал о статуях во дворце Антипы. Ты видел их своими глазами?

– Да, но есть и другие люди, которые их видели.

– Ну и лицемер! Ставит у себя изображения зверей и тут же протестует, когда я в своей резиденции в Иерусалиме велю установить щиты с именем императора.[20]20
  Об этом случае и протестах рассказывает в «Посольстве к Гаю» Филон (Legat. 299–305).


[Закрыть] Это, видите ли, идет вразрез с вашими законами! Во всем сплошное лицемерие: вокруг моих монет с безобидной жертвенной символикой подняли крик,[21]21
  Пилат был первым префектом Иудеи, который поместил на свои монеты языческие символы: жезл авгуров и сосуд для жертвенных возлияний. Префекты до него (а также и после него) избегали ущемления религиозных чувств иудеев языческими изображениями, связанными с идолослужением.


[Закрыть] зато храмовый налог требуют платить одной только тирской монетой! И что же мы видим на этих монетах? Бога Мелькарта! Идола![22]22
  Ср. изображения в кн.: Ben-David А. Jerusalem und Tyros (Бен-Давид А. Иерусалим и Тир), 1969.


[Закрыть] Во дворе Храма все деньги меняют на эти монеты с божком. Порой, проходя храмовым двором, мне хочется опрокинуть столы менял! И по поводу этих денег никто не поднимает шума! Вокруг же моих безобидных медяков они устраивают страшный скандал!

Говоря, Пилат все больше распалялся гневом. Он словно забыл о моем присутствии. Но в следующую же минуту он опять повернулся ко мне. Его голос снова зазвучал рассудочно, холодно и мертво. От его голоса мне стало страшно:

– Хорошенько подумай, перед тем как решать! И не забывай: я не чудовище, что бы кто ни говорил. Я всего лишь римский префект, который хочет, чтобы во вверенной ему стране царил мир.

Меня увели, и я снова оказался в своей темной камере Мне показали путь наружу. Но путь кончался тупиком. Я сидел в ловушке. Я проклинал свое бессилие и в отчаянии вновь воззвал к Богу своих отцов:[23]23
  По мотивам Псалма 11


[Закрыть]

 
«Избавь нас, Боже, от этих проходимцев!
Порядочных людей не осталось.
Нет больше ничего человеческого.
Сильные мира сего морочат нам голову пропагандой.
Они смеются над нами.
С их губ сходят прекрасные речи,
Но мысли их – о том, как поработить нас.
Они говорят о мире и грозят оружием.
Они произносят слова о терпимости
и думают о своей власти.
Сделай так, чтобы они захлебнулись своими речами,
Своими продуманными словами,
Которые звучат так по-государственному
И нацелены переломить нам хребет.
Уничтожь дерзость их власти
И цинизм их правления.
Скажи, Господи:
«На защиту угнетенных,
На защиту заключенных в тюрьмы
Хочу Я подняться,
Хочу спасти тех,
Кто тщетно вздыхает по свободе!»
Боже, Ты охранишь и защитишь нас
От преступников и диктаторов!
Ты наша опора
Между людьми, для которых ничто не свято!
Наглость ширится среди людей.
Но Твое слово твердо,
Свет во тьме!».
 

* * *

Многоуважаемый коллега Кратцингер,

Вас «восхищает» смелость, с которой я выдумываю истории о Пилате. У Вас как у историка и экзегета, по Вашим словам, не достало бы на это совести.

Разумеется, Пилат никогда не вел тех разговоров, которые я приписываю ему. Но общий контекст его деятельности, ясный из этого разговора, – тот самый, анализу которого я посвящаю лекцию об историческом фоне Нового Завета. Ведь предмет исторического исследования – это не только события сами по себе, но еще и типичные конфликты и структуры. Они создают ту «канву», по которой развивается придуманное мною действие.

Если позволите, хотел бы здесь прибегнуть к нашему специальному языку, которым мы пользуемся в академических кругах. Итак, условием «нарративной экзегезы» – так в наше время принято называть мой роман об Иисусе и похожие тексты – является отход от событийной истории в сторону структурной истории. Глубинная структура нарративной экзегезы состоит из исторически реконструируемых образцов поведения, конфликтов и трений, ее поверхностная структура – из вымышленных событий, где исторический материал, полученный из источников, подвергается художественной переработке. Такое определение «нарративной экзегезы», на мой взгляд, слишком претенциозно. Но Вы же прекрасно знаете: к тому, для чего не придумано сложного определения, в научных кругах не станут относиться серьезно.

Кроме того, в «нарративной экзегезе» при использовании материала источников иногда позволяется пренебрегать хронологией. Даже события, случившиеся после смерти Иисуса, могут привлекаться в качестве иллюстрации структурного контекста того, что происходило в его эпоху. Так, например, я не задумываясь и с чистой совестью, переношу на двадцать пять лет назад отшельника «Банна», который, как известно, жил в Иорданской пустыне в пятидесятые годы. Вы отметили это. Для Вас это «анахронизм». Но наука часто допускает такие анахронизмы. Разве не станем мы по праву критиковать такую научную работу об Иоанне Крестителе, где не будет сказано, что ближайшая параллель к Иоанну – отшельник Банн?

С нетерпением жду Вашего отклика на следующую главу!

С пожеланиями всего наилучшего,

искренне Ваш,

Герд Тайсен