Текст книги "Повнимательнее, Картер Джонс!"

7

Настоящая калитка

«Настоящей калиткой» называют ровный питч. От такого покрытия крикетный мяч отскакивает абсолютно предсказуемо. Если же мяч отскакивает непредсказуемо, такой питч называют «трудная калитка».

Вечером в пятницу Дворецкий ушел, а мы призадумались: придет ли он в субботу? Мама сказала, что ему наверняка захочется сделать передышку. Но утром в субботу, когда я встал, чтобы посмотреть по телику «Аса Роботроида и рейнджеров-роботроидов», Дворецкий уже возился на кухне, что-то напевая.

– Дайте-ка угадаю, – сказал я. – Бетховен.

– Элгар, – ответил Дворецкий. – Бетховен – не для утреннего времени: слишком уж он немецкий.

Я пошел в кладовую – взять чего-нибудь на завтрак.

Переворошил все коробки с хлопьями.

Ни одной коробки «Сахарных звездочек Аса Роботроида».

Переворошил еще раз.

Ни одной коробки «Сахарных звездочек Аса Роботроида».

Как же смотреть «Аса Роботроида и рейнджеров-роботроидов» без «Сахарных звездочек Аса Роботроида»?

Я глазам своим не поверил. Повытаскивал с полки почти все коробки с хлопьями – даже с такими полезными, что к ним никто никогда не притрагивается.

Ни одной коробки «Сахарных звездочек Аса Роботроида».

– Их там нет, – крикнул мне Дворецкий с кухни. Я вернулся на кухню. Он нарезáл кубиками репчатый лук и красный перец.

– Чего там нет?

– Этих варварских «Сахарных звездочек».

– Если «Сахарные звездочки Аса Роботроида» не подают в Букингемском дворце, это еще не значит, что они варварские.

– Именно что значит, – сказал Дворецкий и высыпал лук и перец в миску со взбитыми яйцами.

Ну вот, я же говорил – хуже геморроя.

Конечно, водить Баклажан классно. Но лучше уж обойтись без Баклажана, чем лишиться «Сахарных звездочек Аса Роботроида». Я что, слишком много требую? Разве я не заслужил «Сахарные звездочки Аса Роботроида» после того, как целую неделю проучился в шестом классе?

Спорим, Дворецкий даже никогда не пробовал «Сахарные звездочки Аса Роботроида»?

Спорим, он раньше и не слыхал никогда про «Сахарные звездочки Аса Роботроида»?

– А чем же мне тогда завтракать?

– Завтракать подано. Поднос с едой ждет вас в столовой.

Я пошел в столовую. Стакан апельсинового сока. Вареное яйцо в специальной такой чашечке, на яйцо надета вязаная шапочка – чтобы не остыло, что ли? Два тоста на подставке. Пара ложек апельсинового конфитюра – ненавижу апельсиновый конфитюр – в белой миске. Солонка и перечница. Груша, разрезанная на четыре части. И чашка сладкого чая с молоком, накрыта блюдцем – чтобы не остыл, так?

– Не так-то легко завтракать такой едой, когда смотришь «Аса Роботроида», – крикнул я в сторону кухни.

– Уверен, для вас это огромное облегчение. Вам больше не придется завтракать перед телевизором, отвлекаясь на «Аса Роботроида и рейнджеров-роботроидов». Теперь вы можете позавтракать в столовой, как…

– Знаю-знаю: как цивилизованный человек.

– Совершенно верно.

Я же говорил – намного, намного, намного хуже геморроя.

Я сел за стол в столовой. Остальные еще спали, но я сел за стол в столовой. Один. В столовой. В комнате, где мы никогда не едим. В столовой.

Знаете, как это странно – сидеть в столовой в полном одиночестве?

Я снял с яйца вязаную шапочку.

И крикнул в сторону кухни: – А как положено есть такие яйца?

– Следует приставить лезвие ножа к скорлупе, держа его параллельно краям чашки. Надавите, постепенно усиливая нажим, и скорлупа треснет. Затем…

– Ясно, – сказал я.

Я приставил лезвие ножа к скорлупе, держа его параллельно краям чашки. Надавил, постепенно усиливая нажим.

Скорлупа не треснула.

Я еще раз надавил, постепенно усиливая нажим. Надавил как следует.

Скорлупа не треснула.

Я постепенно усилил нажим.

И еще чуть-чуть усилил.

Уже не «постепенно».

И так продолжалось, пока нож не разрубил это дурацкое яйцо. Верхняя половинка, соскользнув по белой миске с апельсиновым конфитюром, шлепнулась на пол.

Правда-правда – я ничего не выдумал.

Серьезно – шлеп, и на пол.

К счастью, Нед был рядом – и все подлизал.

– Молодой господин Картер, у вас там полный порядок?

– Полный, – сказал я.

Нижнюю половинку яйца я съел, стараясь не обращать внимания на осколки скорлупы. Хлеб тоже съел, к конфитюру не притронулся.

Чай выпил. Да, на молоко и сахар Дворецкий не скупится. Покончив с завтраком, я подобрал с пола скорлупу и почесал Неда за ушком – выразил благодарность за заметание следов.

И Неда тут же стошнило.

– Вы должны выгулять Неда как можно скорее, – крикнул мне Дворецкий.

– А что, подождать нельзя было? Или ты лопнешь, если подождешь чуть-чуть? – сказал я. Но только Неду.

Я все-таки пошел выгуливать Неда. Обошли квартал один раз, сделали еще полкруга – и увидели, что нас поджидает Билли Кольт. Он показал на Неда:

– Он всегда какает у наших ворот?

– Всегда, – сказал я. – Я его выдрессировал.

– Но у вас для этого есть дворецкий, разве нет?

– Для чего «для этого»?

– Чтобы он за ним типа подбирал с земли?

– Только в чрезвычайных обстоятельствах – а сейчас не чрезвычайные.

– Ну, может, для тебя не чрезвычайные…

– Ни капельки, – сказал я.

Билли Кольт склонил голову набок.

– А он что, еще и блюет?

– Видел вчера, как мимо проехала машина Дворецкого?

– Не-а.

– Точно не видел? Часа в четыре?

– Нет. А что?

– Да так… – сказал я. И сам подивился, что это меня огорчило.

Правда, это разве огорчение… А вот что на мой имейл нет ответа…

8

Кролик

«Кроликом» называют бетсмена, играющего в крикет недавно или просто не очень умело, потому что на боулера он глядит с заметным испугом.

Когда я вернулся домой, на кухне пахло яблоками и мама, Эмили, Шарли и Энни стояли вокруг кухонного стола и завтракали маленькими пирожками с яблоками, и тогда мы с Билли Кольтом тоже налегли на пирожки с яблоками. Я, знаете ли, сказал Билли Кольту, что он может зайти к нам и позавтракать с нами за компанию, если мне не придется подбирать с земли сами знаете что. Мы все пили молоко большими стаканами. – Однопроцентное? – спросил Билли Кольт. А Эмили ответила: – Определенно нет. – И, когда мы все съели и убрали посуду, Дворецкий сказал: – Хорошо. Дайте мне одну минуту – и выезжаем.

Билли Кольт посмотрел на меня.

– Выезжаете? Куда?

Я пожал плечами.

Дворецкий кинул мне ключи от Баклажана и спросил:

– Не будете ли вы так любезны прогреть мотор бентли, молодой господин Картер?

Билли Кольт снова посмотрел на меня.

– Легко, – сказал я.

– А вы, молодой господин Уильям, не будете ли вы так добры принести в дом длинный чемодан и довольно громоздкую сумку? Вы найдете их на заднем сиденье. Премного благодарен.

Мы пошли к Баклажану, и я повернул ключ, и мотор зарокотал. Я вернулся в дом. Билли принес чемодан и довольно громоздкую сумку и спросил: – А ты его хоть раз водил? – А я сказал: – Каждый день вожу. – А он сказал: – А где ты на нем ездишь? – А я сказал: – Много где. – А он сказал: – Эх, был бы у меня дворецкий…

И тут из ванной вышел Дворецкий.

Уже не в костюме.

Он переоделся во все белое: белые ботинки, белые треники, белая рубашка поло, белый свитер, белая кепка. Взял у Билли ту самую довольно громоздкую сумку, раскрыл, достал из нее два огромных щитка, сделанных словно из зефира. Мы с Билли остолбенело уставились на щитки.

– Молодой господин Картер, – сказал Дворецкий, – если в вашем гардеробе есть белая рубашка, сейчас самое подходящее время ее надеть.

Я пошел наверх. У меня, знаете ли, и вправду была одна белая рубашка – их надевают на похороны. А я один раз был на похоронах, как я вам уже говорил.

– И если вы прихватите свою биту… – крикнул мне вдогонку Дворецкий.

Когда я спустился, Дворецкий и Билли были уже во дворе. Дворецкий положил зефирные щитки на землю и стал рыться в длинном чемодане. Достал два белых свитера и две белые кепки.

– Придется пока надеть эти, хотя, наверно, они чуть-чуть великоваты. Прошу облачиться.

Что нам оставалось делать? Мы стали облачаться, и, когда наконец напялили белые свитера и белые кепки, Энни, Шарли и Эмили, стоявшие на крыльце, чуть не попадали от хохота.

– Вот так всегда и ходи, – сказала Шарли.

– Замолкни, – сказал я.

Свитера были немножко длинноваты, а кепки – чуть великоваты, но, может, так и полагается. В любом случае Дворецкого это не смущало.

– Мистер Боулз-Фицпатрик, а кем вы нарядились? – спросила Энни.

Дворецкий снова порылся в длинном чемодане, достал пару великанских перчаток – тоже белого цвета – и вручил Билли. – Примерьте. – И перевел взгляд на Энни. – Мисс Энн, я никем не нарядился. Я крикетист.

– Крикетист?

– И не из худших.

Энни показала на нас с Билли Кольтом – а Билли все еще пытался управиться с перчатками, ведь они доходили ему до локтей. – А они кем нарядились?

Дворецкий показал на Билли Кольта: – Приступим. Это бетсмен. – Показал на меня: – Филдер. – Показал на себя: – Боулер.

Меня прошиб пот. Не только потому, что свитер был теплый.

– Если мы играем в крикет, где нам, по-вашему, играть? – спросил я.

– Самое подходящее место, по-видимому, – ваш школьный стадион, – сказал Дворецкий.

Я посмотрел на Билли Кольта – а он ведь был в белом свитере и белой кепке. Он посмотрел на меня: белый свитер, белая кепка. Мы оба поглядели на зефирные щитки. На перчатки. И снова на белые кепки.

– Нет, к школе мы не поедем, – сказал я.

– Определенно поедем, – сказал Дворецкий.

– Мне уже пора домой обедать, – сказал Билли Кольт.

– Нет, не пора, – сказал Дворецкий, – хотя нам придется зайти к вашим родителям и известить их о вашем местонахождении.

– Меня что-то мутит, – сказал Билли Кольт.

– Вы не такса, – сказал Дворецкий. Подхватил длинный чемодан, глянул на небо. – Думаю, нам лучше пойти пешком. Молодой господин Картер, не могли бы вы заглушить мотор автомобиля?

– Пешком?

– Идти недалеко, а день сегодня погожий, теплый.

Я посмотрел на Билли Кольта – он был в белом свитере и белой кепке. Он поглядел на меня: белый свитер, белая кепка. Мы оба поглядели на зефирные щитки. На перчатки. И снова на белые кепки.

– Нас может кто-нибудь увидеть, – сказал я.

Билли Кольт кивнул.

– И, если бы вы занимались чем-то постыдным, вы резонно почувствовали бы стыд. Однако, поскольку крикетные матчи проводят и транслируют на международном уровне, что кардинально отличает крикет от провинциального, изоляционистского вида спорта, который в вашей стране ошибочно называют «футболом», вы сейчас должны чувствовать, что приобщаетесь к глобальной великой традиции.

– Угу, как раз это я и чувствую, – сказал я.

– Превосходно, – сказал Дворецкий, – но не следует забывать, что насмешка – это…

– Помню-помню, – сказал я.

– А что такое «провинциальный»? – спросил Билли.

– Американский, – сказал Дворецкий. И зашагал к воротам, не дожидаясь нас.

– Ох, только бы у школы сейчас никого не было, – шепнул я Билли Кольту.

Но, разумеется, люди у школы были. Кто бы сомневался.

9

Криз

«Криз» – зона игры, в которой занимает позицию бетсмен, когда готовится защищать свою калитку[11]11
  Строго говоря, на крикетном питче имеется несколько кризов. Криз (англ. crease – «складка») – это полоса, отделяющая ту или иную игровую зону от основного пространства питча. Боулинг-криз – полоса, в центре которой установлена калитка, – обозначает заднюю границу зоны бетсмена. Переднюю границу зоны бетсмена обозначает поппинг-криз (popping crease). Завершив перебежку, бетсмен должен прикоснуться битой к земле за чертой поппинг-криза, иначе перебежка не засчитывается. На заре крикета делали специальную ямку в грунте, куда бетсмен после перебежки должен был воткнуть (to pop into) свою биту. Ямка называлась the popping hole. Когда правила изменили, заменив ямку специальной линией, название частично сохранилось – поппинг-криз, хотя биту уже не нужно втыкать в грунт – достаточно «осалить» ею землю за чертой. Возвратные кризы (return creases) перпендикулярны боулинг-кризу и поппинг-кризу, они обозначают коридор, по которому движется боулер, выполняя подачу.


[Закрыть].

Я же говорил вам, что был в Австралии, да? И про австралийские тропические грозы – там они случались почти каждый день, и отец сказал, что для Австралии это норма. И еще сказал, что, когда он прошлый раз был в Австралии, дожди лили каждый день.

Я ездил туда с отцом на летних каникулах, когда перешел из четвертого класса в пятый, потому что в тысяча семьсот лохматом году некоторых наших предков сослали в Австралию на каторгу, а мой отец теперь захотел отыскать их следы для истории нашей семьи. А заодно посмотреть вместе со мной на места, где бывал раньше, когда только окончил колледж.

Вот зачем мы поехали в Австралию. Так мне сказал отец, когда объявил, что мы едем.

Но, по-моему, на самом деле причина была другая.

По-моему, на самом деле мы поехали туда потому, что мама велела отцу уделить мне немножко времени из-за того, какое у нас было настроение после… ну, в общем, когда мой брат Карриэр… в общем, знаете… По-моему, она сказала отцу, что он обязан это сделать и ее не волнует, что он будет вынужден просить начальство об огромном одолжении. По-моему, она сказала ему, что ей плевать с высокой башни на воинский долг и прочую фигню, потому что сыну нужен отец.

В нашем доме стены тонкие.

В общем, по-моему, именно поэтому мы поехали в Австралию. Но не все ли равно? Австралия – понимаете?! Я положил зеленый шарик в карман, и мы поехали в аэропорт на такси, и летели сто миллиардов часов до Лос-Анджелеса, а потом еще тысячу миллиардов часов до Австралии и поздно ночью смотрели фильмы, которые мама почти наверняка бы мне не разрешила, если бы полетела с нами.

Приземлились в Сиднее, сели в машину с рулем с неправильной стороны – совсем как в Баклажане, – и выехали из города по неправильной стороне дороги, и приехали в Голубые горы, хотя цвет у них совсем другой. Тропическая гроза уже начинала нависать над нами. Но отец из-за этого не тревожился. Он хотел совершить пеший поход – предками потом займемся, и мы надели рюкзаки – его рюкзак был намного тяжелее моего – и спустились по склону в долину. Повсюду были маленькие водопады. Деревья росли все гуще. Высокие утесы и длинные красные прослойки песчаника. Запах сырой земли, лужи, и здоровенные листья, и сырой мох, и старая кора, и гигантские белые цветы – я таких цветов в жизни не видел.

Мы спустились на триста десять метров и углубились в заросли больших деревьев, и отец на ходу мурлыкал Бетховена – а он умеет намурлыкивать целые симфонии даже во время австралийской тропической грозы.

Мы шли, и глубокие следы наших ботинок вмиг заполнялись дождевой водой. Было жарко. Шумела вода, падая на скалы. Визгливо переругивались белые птицы – взлетали стаями на верхушки деревьев и пялились на нас свысока. Время от времени раздавался охотничий крик какого-то огромного существа – типа динозавра, наверное. Время от времени в низкой траве шуршал кто-то юркий – вероятно, змеи, сказал отец. Время от времени подлесок трещал, потому что в нем кто-то рыскал – возможно, мелкие крокодилы, сказал отец. Судя по треску, не такие уж и мелкие.

А потом, под вечер, дождь перестал, и из-за пухлых облаков выпрыгнуло солнце, и мы вышли на поляну, с которой открывался вид на всю долину.

– Смотри, – сказал отец.

Солнце нещадно жгло листья эвкалиптов, и от них повалил пар, поднимаясь все выше и выше, и – я ничего не выдумываю! – воздух стал голубым. Голубым над листьями, и над самыми высокими деревьями, и над красными скалами: голубая дымка окутала все вокруг, а потом спустилась на нас сверху. Казалось, вытяну руку и увижу, что она окрасилась в голубой цвет.

Да, в голубой.

Мы видели это каждый день после полудня, когда австралийская тропическая гроза прекращалась и деревья освещало солнце, и с листьев начинали испаряться эвкалиптовые масла, и все вокруг окутывала голубая дымка.

В долине мы провели пять дней. И все пять дней не видели там ни одного человека.

Там были только мы. Мой отец и я. Там были мы. Он да я вдвоем – и больше никого.

И мы даже почти не разговаривали.

Разговаривали очень редко.

Было так тихо, что еще немного – и я соскучился бы по Энни, Шарли и Эмили.

Я крепко стискивал зеленый шарик.

А вот теперь, когда я в белом свитере и белой кепке шел вслед за Дворецким, шел и тащил зефирные щитки, великанские перчатки и неправильную биту, я типа как пожалел, что не остался в Голубых горах.

Мы прошли мимо Кечумов – они как раз поливали азалии, но вскинули головы и уставились на нас, – и мимо рододендронов Бриггсов, и мимо падуба Роккаслов, и мимо петуний Кертджи – и вся семья Кертджи смотрела на нас из окна – и сделали остановку у дома Билли Кольта, и Билли попробовал убедить свою маму, что его мутит, потому что он пирожков объелся, но Дворецкий сказал миссис Кольт, что мы будем учиться играть в крикет, и она сказала Билли, что это блестящий шанс и что в белом свитере и белой кепке он похож на маленького джентльмена, и мы прошли пешком еще шесть кварталов до школы имени Лонгфелло.

– Ты похож на маленького джентльмена, – сказал я.

– Замолкни, – сказал Билли Кольт.

Не знаю уж, куда в эту минуту хотелось сбежать Билли Кольту, но, спорим на что угодно, он ни за что не остался бы на стадионе школы Лонгфелло, где ребята уже играли в бейсбол. На трех площадках.

На всех трех бейсбольных полях, примыкавших к красному овалу беговой дорожки, где Крозоска в эту самую минуту занимался со сборной восьмого класса по кроссу – засекал время и орал во всю глотку. Видно, у тренера пока есть претензии к команде.

Мы пересекли беговую дорожку, замялись, но все-таки поплелись вслед за Дворецким на ухоженный зеленый газон футбольного поля школы Лонгфелло, домашнего стадиона команды «Минитмены Лонгфелло». На газон, который благоговейно стрижет, поливает и посыпает удобрениями целая команда специальных рабочих. На газон, который Дельбанко – а он не только завуч, но и тренер «Минитменов» – охраняет, словно святилище. На газон, куда никогда не ступала нога ни одного шестиклассника.

Я весь вспотел.

– Это место подходит идеально, – сказал Дворецкий.

– Мистер Боулз-Фицпатрик…

– Не отставайте, молодой господин Уильям.

Билли Кольта тоже прошиб пот.

Мы вышли вслед за Дворецким в центр футбольного поля школы Лонгфелло. Я обернулся, глянул на бейсбольные площадки. Кто-то из левых филдеров смотрел в нашу сторону.

Дворецкий достал из чемодана три длинных колышка. И деревянный молоток.

– Мистер Боулз-Фицпатрик, – сказал я, – тут нельзя…

Дворецкий вбил в землю первый колышек.

– Мистер Боулз-Фицпатрик, серьезно, тут нельзя…

Он вбил второй. А потом третий. Я снова обернулся. Теперь на нас смотрели почти все аутфилдеры со всех трех бейсбольных площадок.

– Мистер Боулз-Фицпатрик, – сказал я еще раз.

Он полез в чемодан, достал что-то, засунул обратно и, наконец, выудил две короткие деревяшки.

– Это называется «перекладины», – сказал он. – Пожалуйста, повторяйте за мной: «Перекладины».

– Перекладины, – сказали мы. Точнее, беспомощно пропищали.

Он бережно положил их на колышки, а потом, указав на колышки, сказал:

– Это называется «столбики». Пожалуйста, повторите.

– Столбики.

– Молодой господин Уильям, столбики и перекладины, соединенные вместе, – это калитка. А место, где стоите вы, называется «криз». Хороший крикетист стоит на кризе, чтобы защищать свою калитку до последнего вздоха. Итак, наденьте щитки – перчатки пока придется отложить в сторону… Да, вот так. Наденьте щитки – вам придется ему помочь, молодой господин Картер. А теперь, – снова порылся он в чемодане, – снимите кепку и наденьте вместо нее вот это. – И он протянул Билли черную кепку, к которой спереди было прикреплено что-то вроде клетки.

Билли примерил ее.

– Нет, не совсем так. Позвольте вам помочь.

Я снова огляделся. На двух из трех бейсбольных полей игра прервалась, и все уставились на нас.

– Что ж, приступим, – сказал Дворецкий. – Молодой господин Уильям, возьмите биту, держите ее за рукоятку… обеими руками… да, именно так. А теперь вы останетесь здесь, на кризе, а мы с молодым господином Картером немножко прогуляемся.

Билли Кольт огляделся, оглянулся, перевел взгляд на всех аутфилдеров на всех трех бейсбольных площадках, а потом снова на нас. И сказал:

– Значит, вы меня здесь бросите?

– Это ваша калитка, защищайте ее до последнего вздоха.

Билли сделал такое лицо, будто последний вздох – это довольно скоро.

– А теперь, молодой господин Картер, мы отойдем ровно на двадцать два ярда. Как удачно, что здесь такая четкая разметка.

– Здесь четкая разметка, потому что это футбольное поле и нам нельзя на него даже выходить.

– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, – считал Дворецкий. Снова положил чемодан на землю, достал еще три столбика и еще две перекладины. – Ваша семья платит муниципальные налоги, полагаю? – спросил он. Отдал перекладины мне, принялся вбивать первый столбик. – По логике вещей, вы, дисциплинированные налогоплательщики, можете свободно перемещаться по стадиону государственной школы. – И вбил второй столбик.

Я обернулся. Играть бросили уже на всех трех полях.

И все смотрели на нас.

В том числе тренер Крозоска и сборная восьмого класса по кроссу.

– Я не уверен, что тут все это понимают, – сказал я.

– В таком случае, – сказал Дворецкий, вбивая третий столбик, – школа имени Лонгфелло, вероятно, должна организовать углубленное изучение обществоведения и основ демократии.

Крозоска зашагал к нам.

Судя по выражению его лица, Крозоска не стремился углубленно изучать обществоведение и основы демократии.

За Крозоской шла вся сборная восьмого класса по кроссу. Двенадцать восьмиклассников.

Судя по их лицам, они тоже не стремились углубленно изучать обществоведение и основы демократии.

Я вам уже говорил, что в Голубых горах в Австралии вокруг кишели визгливые птицы, хищные динозавры, юркие змеи и рыщущие в подлеске крокодилы? По-моему, там было все-таки чуть безопаснее, чем в эту минуту на футбольном поле школы Лонгфелло.