Текст книги "Обретая Юпитер"

Гэри Шмидт
Обретая Юпитер

Copyright © 2015 by Gary D. Schmidt

Published by arrangement with Clarion Books/HarperCollins Children's Books, a division of HarperColling Publishers

© И. Свердлов, перевод на русский язык, 2014

© ООО «Издательство «Розовый жираф», электронное издание, 2025

* * *

один

– ПРЕЖДЕ ЧЕМ Джозеф к вам переедет, – сказала миссис Страуд, – вы должны кое-что узнать.

Она выложила на кухонный стол папку с надписью «Департамент здравоохранения и социального обеспечения штата Мэн».

Мама внимательно посмотрела на меня, потом на отца.

– Пусть Джек тоже знает, что нас ждет. – Отец положил руку мне на плечо. Потом повернулся ко мне: – Может, тебе это еще нужнее, чем нам.

Мама кивнула, и миссис Страуд открыла папку.

Вот что она нам рассказала.

Два месяца назад Джозеф находился в ювенальном центре Адамс-Лейк, и там в мужском туалете ему подсунули какую-то дрянь. Джозеф зашел в кабинку и ее проглотил.

Его долго не могли найти, а когда воспитательница его обнаружила, он завопил что есть мочи.

Воспитательница велела Джозефу немедленно выйти из кабинки.

Он продолжал кричать.

Воспитательница велела ему немедленно выйти – или ему не поздоровится.

Тогда он вышел. И чуть ее не убил. Хотя Джозеф так себя вел под воздействием той дряни, что ему подсунули, его все равно отправили в Стоун-Маунтин. Никто не стал ни в чем разбираться.

Джозеф никогда не рассказывал о своей жизни в Стоун-Маунтине. Но после возвращения оттуда он не носит ничего оранжевого[1]1
  В тюрьмах США заключенные носят оранжевую униформу. Здесь и далее – прим. перев.


[Закрыть].

Никому не позволяет стоять у себя за спиной.

Никому не дает к себе прикасаться.

Не заходит в слишком маленькие комнаты.

И не ест консервированные персики.

– Мясной рулет он тоже не особо привечает, – и миссис Страуд закрыла папку с надписью «Департамент здравоохранения и социального обеспечения штата Мэн».

– Ну уж от консервированных персиков моей мамы он точно не откажется, – заметил я.

– Посмотрим, – улыбнулась миссис Страуд, а затем добавила: – Джек, я должна рассказать тебе еще кое-что. Твои родители уже в курсе…

– Что?

– У него есть дочь.

Я чувствовал на плече руку отца.

– Ей почти три месяца, но Джозеф никогда ее не видел. Душераздирающая история.

Миссис Страуд протянула папку маме:

– Оставляю это вам, миссис Хёрд. Изучайте, а потом решите. Позвоните мне через несколько дней, когда определитесь.

– Мы уже всё обсудили, – ответила мама. – И уже приняли решение.

– Вы уверены?

Мама кивнула.

– Уверены, – подтвердил отец.

Миссис Страуд посмотрела на меня.

– А ты, Джек?

Рука отца все еще лежала у меня на плече.

– Когда он приедет? – спросил я.

ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ, в пятницу, миссис Страуд привезла Джозефа к нам домой. Он выглядел как обычный восьмиклассник из Истхэмской средней школы.

Черные глаза, черная челка почти до бровей, рост чуть меньше среднего, вес чуть меньше среднего, а все остальное среднее.

Так и вправду мог бы выглядеть любой другой восьмиклассник из Истхэмской средней школы. Вот только у него была дочь. И он не смотрел на вас, когда говорил – если вообще говорил.

Выйдя из машины миссис Страуд, он ни с кем не поздоровался. И не позволил маме обнять себя. И не пожал руку отцу. А когда я привел его в нашу комнату, он закинул свои вещи на верхнюю койку и забрался наверх – все это молча.

Я тоже улегся с книгой на нижней койке и читал, пока отец не позвал нас доить коров.

В Большом хлеву мы с Джозефом распотрошили три тюка с сеном и наполнили все кормушки – я объяснил ему, что начинать надо всегда с кормушки Квинта Сертория,[2]2
  Квинт Серторий (120-е годы до н. э. – 73 год до н. э.) – римский политик и военачальник. Плутарх рассказывает, как мудрый Квинт Серторий убедил вождя одного иберийского племени присоединиться к его войску. Он приказал привести двух коней: слабого вел могучий воин, а крупного и сильного – немощный старик. Сильному воину велели вырвать хвост своей лошади целиком, схватив его двумя руками, и у того ничего не получилось. А старику – вырвать хвост своего коня по волоску, и пусть не быстро, но он справился с задачей. Благодаря такому убедительному примеру к войску Сертория вскоре присоединились все племена Иберии.


[Закрыть] который жил в Малом хлеву, потому что он старый конь и не любит ждать, – а потом началась дойка.

Отец сказал, пусть Джозеф для начала просто посмотрит, а помочь еще успеет. Джозеф встал, прислонившись спиной к стене. Коровы повернулись и посмотрели на него, молча. Даже Далия. Все жевали сено, как обычно. Похоже, он им понравился.

Когда очередь дошла до Рози, отец спросил Джозефа, не хочет ли он ее подоить.

Джозеф покачал головой.

– Она смирная. Всем разрешает.

Джозеф промолчал.

Но когда отец закончил доить и вынес пару полных ведер, чтобы вылить молоко в охладитель, Джозеф подошел к Рози сзади, протянул руку и почесал ей спину над хвостом. А ведь он даже не знал, что Рози обожает всех, кто чешет ей крестец. Когда она замычала и завиляла задом, Джозеф быстро отступил на пару шагов.

– Она просто говорит тебе, что… – начал было я.

– Мне плевать, – и Джозеф вышел из хлева.

Однако на следующее утро, когда мы втроем пришли на дойку в Большой хлев, Джозеф первым делом подошел к Рози и снова почесал ей крестец. И Рози промычала Джозефу, что он ей нравится.

Тогда я впервые и увидел, как Джозеф улыбается. Ну типа того.

Раньше Джозеф никогда не прикасался к крупу коровы. Или к ее вымени. Правда. Так что доил он ужасно. И хотя, пока Джозеф пытался доить Рози, я все время чесал ей крестец, она очень разнервничалась и в конце концов опрокинула ведро – а Джозеф не догадался загородить его ногой от копыта. Но ничего страшного, все равно в ведре почти не было молока.

Джозеф поднялся, и тут вошел отец.

Отец посмотрел на опрокинутое ведро и пролитое молоко.

Потом на Джозефа.

– Я думаю, тут хорошо бы кое-что закончить, Джозеф.

– Если вам так нужно молоко, то поблизости наверняка есть магазин, где все нормальные люди его покупают.

– Не нужно мне молока, – отец указал на Рози. – Но ей нужно, чтобы ты ее подоил.

– Да с чего это?..

– Ты ей нужен. – Отец отставил в сторону два своих ведра и поправил под Рози ведро Джозефа. – Садись на табуретку.

Хоть и не сразу, но Джозеф подошел и сел, а отец опустился рядом на колени и просунул руку под вымя.

– Показываю еще раз. Большим и указательным пальцами зажимаешь сосок у основания – вот так, а потом всеми пальцами плавно сцеживаешь молоко – вот так.

Струя молока ударила в металлическое дно. Еще одна. И еще. Отец поднялся.

Прошло несколько секунд. Много секунд.

Потом Джозеф нагнулся и попробовал доить.

Не выдоил ни капли.

– Сожми в кольцо большой и указательный пальцы, сильнее, и веди рукой плавно вниз.

Джозеф попробовал снова.

Отец принялся чесать Рози крестец.

Она замычала, показались первые капли. Медленно и неуверенно, но Джозеф доил, и вскоре уже слышался не звон молока о металл, а плеск молока в молоке.

Отец посмотрел на меня и улыбнулся. Потом стал обходить Джозефа со спины, чтобы подобрать свои ведра.

И вдруг – бац! Джозеф вскочил, будто под ним что-то взорвалось. Ведро снова опрокинулось, и табуретка тоже, а Рози испуганно замычала. Джозеф стоял, прижавшись спиной к стене, подняв руки в защитной стойке, смотрел на нас (хотя обычно он ни на кого не смотрел) и дышал так часто и тяжело, словно во всем мире внезапно закончился воздух.

Я заметил в отцовских глазах то, чего никогда раньше не видел. Печаль, что ли.

– Извини, Джозеф, я постараюсь не забывать, – он наклонился за ведрами. – Я сам здесь все закончу. А вам, ребята, лучше вернуться в дом и вымыться. Джек, скажи маме, что я скоро приду.

Когда мы с Джозефом вышли на улицу, уже почти рассвело. Лучи солнца спускались с освещенных вершин на западе на наши убранные и перепаханные, готовые к долгой зиме поля. Пахло холодным воздухом и печным дымом. По краям пруда появилась наледь, сердившая гусей, и было слышно, как в Малом хлеву фыркает Квинт Серторий, а в Большом – мычит Рози. В сером дворе все постепенно приобретало цвет: сараи – красный, ставни – зеленый, дома и курятник – желтый, полосатый кот, устроившийся на заборе, – огненно-рыжий.

Джозеф не остановился. И ничего этого не увидел. По-прежнему тяжело дыша, он вошел в дом. Дверь за ним захлопнулась.

И все же в тот день вечером он снова пришел в Большой хлев. И почесал Рози крестец. И она замычала. А потом он ее доил. Долго-долго, и выдоил все до капли.

– Как думаешь, Джозеф у нас освоится? – спросила меня мама позже.

– Рози он понравился, – ответил я.

Мама сразу все поняла. Ведь корова хорошего человека чует.

В ПОНЕДЕЛЬНИК мы с Джозефом попробовали доехать до школы на автобусе. Проще простого, я проделывал это миллион раз. Ждешь в темноте и на холоде, подходит автобус, мистер Хаскелл обычно не здоровается и даже не смотрит на тебя, потому что и ему холодно и темно. Он, знаете ли, не то чтобы всю жизнь мечтал быть водителем автобуса, так что тебе лучше заткнуться и сесть. Ты затыкаешься, садишься, и автобус катит в среднюю школу Истхэма.

Проще простого, как уже было сказано.

Но в то утро, когда мы садились в автобус – сначала я, за мной Джозеф, – мистер Хаскелл посмотрел на него и сказал:

– Да ты тот ребенок, у которого есть ребенок. – Тут Джозеф замер на ступеньках автобуса. – Я не поверил, когда мистер Кантон рассказал нам об этом. Не рановато ли?

Джозеф повернулся и вышел из автобуса.

– Эй, если хочешь прогуляться, мне по барабану. Три километра, валяй, парень. А ты-то что творишь?

Последние слова были адресованы мне, потому что я тоже вышел из автобуса.

– Спятили оба, – буркнул мистер Хаскелл.

Я пожал плечами. Может, и так.

– Послушай, я не имел в виду ничего такого. Просто хотел с тобой познакомиться.

Джозеф не двигался. Буравил водителя своими черными глазами.

Мистер Хаскелл насупился.

– Ну как хотите, на улице минус шесть.

Он закрыл дверь и включил передачу. Я видел, как из окон автобуса на меня пялились Эрни Хапфер, Джон Уолл и Дэнни Нэйшенс. Все были в наушниках, а выражение лиц такое, будто я самый большой придурок на свете, раз собрался идти в школу пешком, когда на дворе минус шесть. А потом автобус укатил, на дороге осталось только облако выхлопного газа.

Я медленно выдохнул пар изо рта. Минус шесть, говорите?

– Ты зачем вышел? – спросил Джозеф.

– Не знаю, – ответил я.

– Тебе надо было остаться в автобусе.

– Может.

Джозеф снял свой рюкзак. Практически пустой, так как у него еще не было учебников.

– Дай мне что-нибудь, понесу, – сказал он.

Я дал ему две книжки: «Современную физику» и «Словесность нового века» (очевидно, не такую современную, ведь с начала века уже прошло двенадцать лет). Потом вытащил свою спортивную форму. Но Джозеф отказался – тряпки мои таскать он не станет – и взял «Октавиана Пустое Место»[3]3
  Книга М. Т. Андерсона «Удивительная жизнь Октавиана Пустое Место, предателя нации. Том первый: Праздник оспы» (The Astonishing Life of Octavian Nothing, Traitor to the Nation.Volume I: The Pox Party) вышла в 2006 году. События в ней разворачиваются в США в XVIII веке: Октавиан, сын африканской принцессы, живет с матерью в поместье под Бостоном в окружении философов и ученых и обнаруживает, что оказался частью их научного эксперимента. Вторая книга дилогии: «Удивительная жизнь Октавиана Пустое Место, предателя нации. Том второй: Королевство волн» – вышла в 2008 году.


[Закрыть]. Прочтя заголовок, он вопросительно посмотрел на меня, и я сказал:

– Ну да, чтение не из легких.

Джозеф пожал плечами и сунул «Октавиана» в свой рюкзак. Затем он перекинул рюкзак через плечо, кивнул в сторону дороги, и мы потопали – три километра, и было никакие не минус шесть, а гораздо холоднее.

Джозеф всю дорогу шел немного позади меня.

Не могу передать, как задубели у меня пальцы, когда мы свернули к старой Первой конгрегациональной церкви[4]4
  Протестантские конгрегациональные церкви отличаются от других христианских церквей своей независимостью от каких бы то ни было властей, светских или религиозных: каждый приход живет самостоятельно, но при этом согласовывает на равных некоторые свои решения с другими конгрегациональными приходами.


[Закрыть].

Я оглянулся. Уши у Джозефа покраснели настолько, насколько могут покраснеть уши, прежде чем отвалиться и вдребезги разбиться о дорогу.

– А вот как бы ты узнал, что здесь надо свернуть? – поинтересовался я.

Он пожал плечами.

Когда мы добрались до школы, звонок уже прозвенел и в коридорах никого не было – только завуч Кантон. Мистер Кантон из тех, кто на самом деле мечтал служить в Иностранном легионе, но упустил свой шанс. И теперь патрулирует коридоры средней школы.

– Вы опоздали на автобус? – спросил он.

– Не совсем, – ответил я.

– Не совсем? – повторил мистер Кантон.

– Мы сошли, – уточнил я.

– Почему сошли?

– Потому что водитель автобуса – придурок, – объяснил Джозеф.

Мистер Кантон как-то сразу вырос. Честно. Распрямился, расправил плечи и упер руки в бока.

– А это, наверное, мистер Брук? Похоже, одна из твоих проблем – недостаток уважения к старшим.

Джозеф молча расстегнул рюкзак и протянул мне обратно мои книги. Все, кроме «Удивительной жизни Октавиана Пустое Место».

– Выговор за опоздание обоим. Понятно?

– Да, сэр, – ответил я.

Мистер Кантон ждал ответа, но Джозеф просто застегнул рюкзак и встал.

– Марш в класс, Джексон. А ты, Джозеф, пойдешь со мной, ознакомишься с расписанием. У тебя, между прочим, есть расписание.

Джозеф ничего не ответил. Он пошел за Кантоном, немного позади него.

За ужином я сказал своим, что теперь мы с Джозефом будем ходить в школу пешком. Джозеф продолжал есть. Он даже бровью не повел.

– Что, правда? – отец перевел взгляд на Джозефа, но тот по-прежнему не поднимал глаз, и отец добавил: – Тогда вам, мальчики, понадобятся теплые варежки и шапки. И, возможно, свитера потолще. На дворе уже холодно. Похоже, нас ждет лютая зима.

К утру мама все для нас приготовила.

И очень своевременно: на этот раз температура была намного ниже шести.

Когда автобус проезжал мимо, обогнав нас на повороте у старой Первой конгрегациональной церкви, Эрни Хапфер, Джон Уолл и Дэнни Нэйшенс в наушниках с болтающимися проводами опустили окна и прокричали, что мы полные идиоты, на улице минус двенадцать.

Когда они проехали, Джозеф окликнул меня:

– Эй!

Я оглянулся. Он сбросил рюкзак, подобрал камень с обочины и швырнул его в прямо в колокольню.

Я никогда раньше не слышал звона этого колокола.

Я тоже снял свой рюкзак. Промахнулся на первом броске. Трудно бросать в варежках.

И на втором броске тоже промахнулся. И на третьем. Где уж мне?..

– Выставляй ногу вперед. И бросай с размахом из-за спины.

Так я и сделал и со второго раза довольно точно попал в колокол. Со второго!

– Вот видишь?

Я кивнул. Говорить не получалось, у меня все лицо заледенело.

А Джозеф?

Улыбнулся во второй раз. Типа того.

Теперь мы каждый день ходили в школу вместе. Вроде как вместе. Он всегда держался немного позади.

Мы шли вдоль Аллайанса – темной и быстрой в это время года реки и жутко холодной. Мы останавливались у старой церкви, чтобы ударить в колокол. Если от церкви свернуть направо, попадешь на мост, перекинутый через реку, по крайней мере, так было раньше. Но теперь большинство досок были сломаны и стоял знак «Проезд закрыт». Мы же поворачивали налево, к школе. И хотя мы почти не разговаривали, похоже, Джозеф был рад моей компании.

А вот учителя нашей Истхэмской средней школы, похоже, были не рады Джозефу.

На уроках обществознания, у мистера Оутса, и на уроках литературы, у миссис Хэллоуэй, Джозеф сидел за последней партой во втором ряду, а я – за последней в первом. Хотя он был в восьмом классе, а я – в шестом. Джозеф был силен в математике и ходил на начальную алгебру в восьмой класс к мистеру д’Ални. Мистер Коллум в свой восьмой класс на естествознание его не пустил, так что лабораторные по физике мы делали вместе. Физкультурой у тренера Свитека Джозеф занимался с восьмым классом, в противоположном – от шестого и седьмого – конце зала. Однажды из своей шеренги он посмотрел на меня и недовольно покачал головой. Он не любил, когда ему отдают команды, но старался все выполнять. А еще мы вместе с Джозефом должны были ежедневно проходить офисную практику, помогая завучу Кантону с административными делами.

Учителя обращались с ним осторожно – по крайней мере, на тех уроках, где я мог за ним наблюдать. Не то чтобы его боялись… Они же не слышали, как он бормотал по ночам, как вскрикивал: «Отпусти, отстань, ты…» – а потом слова, которых я даже не знал. Или как он плакал во сне и все повторял чье-то имя – так, словно сделал бы все что угодно, лишь бы найти этого человека. Может быть, учителя и стали бы бояться Джозефа, услышав его ночные крики.

Но все же они вели себя с ним осторожно. Наверное, им хватало того факта, что Джозеф чуть не убил воспитательницу в ювенальном центре. Зачем средней школе Истхэма такой ученик?

Уверен, именно так думала и миссис Хэллоуэй каждый раз, как на него смотрела.

Иногда Джозеф вынимал из бумажника и рассматривал какую-то фотографию. Он держал снимок так, чтобы никто другой не мог его увидеть. Даже я. На второй день пребывания Джозефа в школе на уроке литературы миссис Хэллоуэй сделала ему замечание, что он невнимателен, подошла к его парте, последней во втором ряду, протянула руку и потребовала отдать ей то, что он разглядывал. Джозеф не отдал. Он положил фотографию в бумажник, бумажник – в задний карман, а потом уставился на свою парту. Миссис Хэллоуэй не выдержала и убрала протянутую руку. Опустила глаза, вернулась к своему столу, что-то записала в блокноте, спрятала блокнот в верхний ящик и снова забубнила про Роберта Фроста, каменные стены и прочую дребедень[5]5
  Роберт Фрост (1874–1963) – поэт, один из классиков американской литературы. В классе миссис Хэллоуэй, видимо, проходили его знаменитое стихотворение «Починка стены» (“Mending wall”), написанное в 1914 году. В этом стихотворении два соседа чинят каменную ограду между своими владениями, и один твердит: «Чем выше стены, тем дружней соседи», а второй отвечает: «А без стен / Никак нельзя? Скажите, для чего / Стеной мне заслоняться от кого-то / И от меня кому-то заслоняться?» (перевод А. Казарновского).


[Закрыть].

И больше не щурилась на последний стол второго ряда.

И еще завуч Кантон.

Через неделю после того, как мы опоздали в школу, мистер Кантон подошел ко мне, когда я пытался открыть свой шкафчик. Руки у меня так замерзли, что пальцы не слушались. Вот что бывает, когда снимаешь варежки, чтобы попасть в колокол старой Первой конгрегациональной церкви.

– Мистер Хаскелл сказал, что тебя сегодня снова не было в автобусе, – сказал мистер Кантон.

– Я шел пешком.

– С Джозефом Бруком? – уточнил мистер Кантон.

Я кивнул.

– Какая последняя цифра? – спросил он.

– Восемь.

Мистер Кантон прокрутил комбинацию на восемь и открыл шкафчик.

– Послушай, Джексон, – сказал он. – Я уважаю твоих родителей. Правда уважаю. Они пытаются изменить мир к лучшему, забирая в нормальную семью таких детей, как Джозеф Брук. Но такие дети, как Джозеф Брук, не всегда нормальны, понимаешь? Они ведут себя так, как ведут, потому что их мозг работает иначе. Они думают не так, как мы с тобой. Они могут делать такие вещи…

– Он не такой, – возразил я.

– Нет? Джексон, когда тебя в последний раз вызывал завуч? Когда ты в последний раз опаздывал?

Я не ответил.

– В прошлый понедельник, – продолжил мистер Кантон. – А с кем ты был?

Я снова промолчал.

На завуче были коричневые туфли, которые выглядели так, будто их чистили десять минут назад. Ни единой крапинки. Даже на мысках. Как это возможно – носить обувь без единого пятнышка?

– Советую тебе быть поосторожнее с Джозефом Бруком. Ты ничего о нем не знаешь.

И мистер Кантон удалился, сверкая своими чистыми ботинками.

– Он не такой, – прошептал я.

После занятий я встретил Джозефа на стоянке школьных автобусов, он меня ждал. Мистер Кантон наблюдал за нами с крыльца. Он кивнул мне с таким видом, как будто у нас с ним есть общий секрет.

И Джозеф пошел следом за мной с таким видом, словно у него тоже есть секрет, но им он ни с кем не поделится.

Когда мы миновали старую Первую конгрегациональную церковь, я остановился и обернулся.

– Ты в порядке? – спросил я.

– Что?

– Ты в порядке?

– А почему бы и нет?

– Послушай, а как зовут твою дочь?

Он посмотрел на меня. Своими черными глазами.

– Не твое де…

– Я просто спросил.

Он долго молчал. Было очень холодно. Может быть, минус шесть, может, минус семь или еще ниже. Автобус проехал мимо, и Джон Уолл постучал в окно, чтобы я не забывал, какой я придурок.

– Юпитер, – ответил наконец Джозеф.

Видок у меня, наверное, был ошарашенный.

– Это наша любимая планета, – пояснил он.

– Наша?

Джозеф кивнул.

– Ты хочешь сказать, твоя и…

Он снова кивнул.

Джозеф шел за мной до самого дома. Потом мама повезла его к психологу, и, когда они выезжали со двора, он сидел в машине с закрытыми глазами.

УЖИН был теплым и уютным. Моя мама любит иногда устраивать нам ужины при свечах. Вот и в тот вечер мы тихо сидели в мерцающем желтом свете. А позже, на улице, было холодно и очень светло. Луны не было видно, но зато звезды сияли так ярко, что мы не стали включать свет на крыльце, когда таскали щепу для кухонной печки. Нам троим потребовалось всего несколько ходок, и когда мы закончили, я остановился посреди двора, посмотрел на планеты и звезды и спросил отца:

– Ты знаешь, какая из них Юпитер?

– Юпитер? – Он посмотрел на небо. – Понятия не имею. Может, вон та, большая?

– Вон там, – показал Джозеф над горами.

– Откуда ты знаешь? – спросил отец.

– Я всегда знаю, где Юпитер.

Отец посмотрел на него. С той самой печалью во взгляде.

Если бы мистер Кантон был тогда с нами… Если бы. Он тогда бы понял, что Джозеф не такой.

два

НЕ ВСЕ УЧИТЕЛЯ думали, что Джозефу не место в средней школе Истхэма.

Тренер Свитек, например, был им очень доволен. Когда в середине ноября мы перешли к упражнениям на снарядах, тренер обнаружил, что Джозеф все умеет делать лучше любого восьмиклассника. Никогда у Свитека не было такого способного ученика.

Сальто на батуте? Джозеф крутил двойное.

Стойка на руках на брусьях? Без проблем. И балансировал на одной руке Джозеф дольше, чем вы можете себе представить.

Прыжок через козла? Легко. Джозеф добавлял поворот. Честно! Поворот!

Подняться по канату до потолка менее чем за минуту? Джозеф поднимался за тридцать восемь секунд, на одних руках, без ног. И, кстати, это было единственное, что тренер мог показать ему сам, потому что давным-давно потерял обе ноги, подорвавшись на мине во Вьетнаме.

В первый раз, когда карабкались до потолка и съезжали обратно, тренер Свитек выиграл с преимуществом в четыре секунды.

Во второй раз Джозеф опередил его на три секунды.

Тогда Джозеф улыбнулся в третий раз. Типа того.

– Чему тут радоваться? – сказал тренер. – Обогнал безногого старика на пару секунд. Только и всего.

– На три, – поправил Джозеф, все еще улыбаясь.

– На три, – согласился тренер. Потом посмотрел на остальных восьмиклассников, а также на всех семи– и шестиклассников: – А вас этот безногий старик все еще может опередить намного больше, чем на три секунды, так что нечего ворон считать!

Между прочим, я залезал по канату меньше чем за две минуты. Быстрее всех шестиклассников. Да, у меня две ноги, и что с того? А вы попробуйте сами.

МИСТЕР Д’АЛНИ тоже был рад, что Джозеф учится в Истхэмской средней школе.

Он преподавал математику в шестом, седьмом и восьмом классах и обожал числа: то, что они значат, и даже как они выглядят. И иногда не мог понять, почему остальные не любят их так же сильно. А по-моему, любить уравнения невозможно. Кому они сдались, кроме мистера д’Ални?

Как-то раз мистер д’Ални дежурил на школьной остановке: следил за посадкой в автобус. Я ждал Джозефа. И мне пришлось ждать долго, так как мистер д’Ални засыпал его вопросами.

По геометрии.

Честно. По геометрии.

Похоже, Джозеф знал все ответы. Или мог догадаться.

На следующий день во время офисной практики мистер д’Ални увидел нас с Джозефом. Мы сидели на скамейке и бездельничали (как и обычно на этих дежурствах). Он нацарапал что-то в блокноте и протянул его Джозефу:

– Можешь доказать эту теорему?

Джозеф взял блокнот и корпел над ним всю офисную практику. А потом отнес его в класс мистера д’Ални.

С тех пор д’Ални каждый день приносил ему на офисную практику новую задачу, и Джозеф сразу начинал ее решать.

Однажды это заметил мистер Кантон.

– Мальчики проходят офисную практику, – сообщил завуч математику.

– Ну да, – обернулся к нему мистер д’Ални. – Куда важнее разносить по школе бумажки, чем бросать вызов задачам, над которыми великие математики бьются тысячу лет.

– Вы полагаете, наши ученики способны вот так, между прочим, решить эти задачи? – пожал плечами Кантон.

– Дело не в решении, мистер Кантон. Главное – ход мысли, – сказал д’Ални.

И ушел, а завуч отправился к себе в кабинет и вынес оттуда пятнадцать листков бумаги, сложенных вдвое.

– Доставьте по назначению, – велел он. – Когда вернетесь, поможете мне навести порядок в журналах посещаемости.

С того дня во время офисной практики у нас появилось множество «дел».

Зато Джозеф начал обедать в кабинете мистера д’Ални.

Математик пообещал, что к концу учебного года займется с ним тригонометрией.

Вот такими были те два учителя, которым нравился Джозеф.

ДЖОЗЕФ НИКОГДА НЕ РАССКАЗЫВАЛ о своей семье, но я познакомился с его отцом. Сам Джозеф был у психолога, а мы готовились к дойке, и я чистил стойла в Большом хлеву, когда вдруг прямо рядом со мной появился незнакомый человек. Он стоял у выгребной ямы. Я сразу понял, что это отец Джозефа: те же черные глаза.

– Джо здесь? – спросил он.

Коровы оглянулись, глаза их расширились, хвосты взвились, они задрали морды и замычали: забеспокоились. Коровы не любят чужаков в хлеву. Особенно перед самой дойкой. Ну если только чужаки не такие, как Джозеф.

– Нет, – ответил я.

– Горбатишься по хозяйству? А тебя за что сюда упекли?

Далия топнула задней ногой. Далия топает задней ногой, когда разозлится.

– Я здесь живу, – сказал я.

– Понятно, что живешь. Я имел в виду раньше.

Позади меня загремели молочные ведра. Это пришел отец. Он почесывал крестец Далии. Она это любит почти так же, как Рози. Ее это всегда успокаивает.

– Вы отец Джозефа? – спросил он.

– Точно.

Мой отец кивнул.

– Джек, – сказал он, – будь так добр, сходи за опилками для Рози.

Затем повернулся к отцу Джозефа:

– Вам не следует здесь появляться.

– Хочу посмотреть, в какую чертову дыру засунули моего сына.

– Повторяю, вам не следует здесь появляться.

– Джо тоже убирает навоз? Ловко придумано. Куча детей, которые за тебя навоз гребут!

Отец снял очки и потер глаза.

– Мы хорошо заботимся о Джозефе, – он снова надел очки, – а теперь вам пора.

– Знаешь, я могу…

– Знаю-знаю… но вам уже пора.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом папаша Джозефа процедил пару словечек, которые мне запрещалось произносить, и глянул на меня. Мой отец шагнул к нему, а тот еще раз выругался и вышел.

Далия все это время наблюдала за ними. И, если бы отец Джозефа оказался в пределах досягаемости ее копыт, ему бы еще как влетело.

Как я уже говорил, коровы скверного человека чуют.

К КОНЦУ НОЯБРЯ стало очевидно, что мой отец был прав: нас ждала суровая зима. В День благодарения пошел сильный снег – навалило пятнадцать, может, двадцать сантиметров, а потом, за выходные, еще сантиметров пять. И продолжало холодать. Температура в День благодарения была минус девять, в субботу – минус двенадцать, а в воскресенье немного потеплело, до минус одиннадцати.

– Еще немного, и станет жарко! – пошутил отец.

Когда холодно, приятно привалиться к теплому коровьему боку. Джозеф так и делал – после того, как почешет Рози крестец и послушает ее объяснения в любви. Теперь он всегда доил ее первой. Утром и днем. Иногда казалось, что он нарочно делает все медленно: тянет время, лишь бы подольше слушать теплое мычание Рози.

Может, и нарочно.

В понедельник было холодно и ясно, а после полудня в воздухе лениво закружились снежинки, словно им было все равно, приземлятся они или нет. По дороге домой у старой Первой конгрегациональной церкви нас обогнал автобус. Его окна были сплошь залеплены снегом, и я услышал, как водитель Хаскелл орет, перекрывая рев мотора:

– Сейчас же закрой окно, Джон Уолл!

Потому что Джон открыл окно, чтобы метнуть в нас снежком, непонятно как пронесенным в автобус.

Между прочим, Джон промахнулся, даже близко не попал. Может, не выставил вперед ногу.

Автобус покатил по глубокому снегу и исчез, а вокруг все было белым-бело. Земля, деревья, церковь, небо. Даже река замерзла и покрылась белым льдом. Может, именно поэтому Джозеф сбросил на дорогу рюкзак и двинул через сугробы к Аллайансу.

Я потащился за ним. Если не знаешь реку, легко не заметить, где кончается берег и начинается вода. А она течет очень быстро, прочный лед на Аллайансе не встает до середины зимы. И сразу у берега она глубже, чем любая нормальная река.

Думаю, Джозеф этого не знал.

Снег был очень плотным, Джозеф, протаптывая себе путь, двигался медленнее, чем я. Но все-таки он ступил одной ногой на лед раньше, чем я его догнал.

– Джозеф, ты что делаешь?

– Угадай с трех раз, Джеки.

И он встал на лед обеими ногами.

Я топтался на снегу рядом.

Джозеф оттолкнулся и заскользил по льду.

Я ковылял по снегу вдоль берега.

– Знаешь, – сказал я, – это совсем свежий лед.

Джозеф, не отвечая, снова оттолкнулся и заскользил, но на этот раз не вдоль берега, он докатился почти до середины, где лед был темнее.

– Джозеф, я не шучу.

Он взглянул на меня так, будто я пустое место.

Подул сильный ветер, Джозеф расстегнул куртку, распахнул ее, как крылья, но скорости это не прибавило, так что он снова оттолкнулся ногой и, оказавшись на гладком льду, дважды крутанулся на месте и снова заскользил.

Прямо в сторону темной середины.

– Джозеф!

Прозвучало это как вопль или плач. Да я и вправду плакал и вопил. В конце концов Джозеф все-таки обернулся.

А потом снова двинулся к темному льду!

Поэтому я крикнул то, что слышал от него в темноте ночи, выкрикнул имя, которое он повторял ночью снова и снова:

– Мэдди! Мэдди!

Джозеф резко обернулся и посмотрел на меня… Не хотел бы я когда-нибудь снова ощутить на себе такой взгляд.

Но он был так близко к темному льду!

– Мэдди! – сказал я.

– Заткнись. Заткнись!

Я стоял на берегу Аллайанса – во всем этом белом безмолвии – и ждал, когда Джозеф вернется на берег. Но он не шевелился. Не шевелился.

По дороге над нами проехала машина. Еще одна, потом другая… эта остановилась. С дороги донесся голос:

– Эй, мальчишки! Вы что? Совсем сбрендили? Что вы там делаете? Убирайтесь со льда прочь!

Джозеф поглядел на водителя и начал прыгать. Вверх-вниз.

Со всей силы бухаясь на лед.

Машина уехала.

И Джозеф прекратил прыгать. Внезапно он устало обмяк.

– Джозеф, – позвал я.

Он поднял на меня глаза и потащился обратно к берегу, еле-еле переставляя ноги. Больше не скользил.

Лед у него под ногами с каждым шагом предательски белел.

Как-то раз зимой, когда мне было шесть лет, я увидел на тонком льду Аллайанса дикую каролинскую собаку[6]6
  Дикая каролинская собака – порода диких собак, живущих на Юго-Востоке США. Впервые ее обнаружили в 1970-х годах в штате Южная Каролина, отсюда и название.


[Закрыть]. Мы вдвоем с мамой возвращались после утренней трапезы в Первой конгрегациональной церкви (тогда она еще не называлась старой). Собака бежала подальше, чем сейчас Джозеф, чуть дальше от берега, и провалилась. Она выкатила глаза, стала молотить передними лапами, царапать лед, стараясь уцепиться. Не издавая ни звука. А я кричал, что нам надо ее спасти, надо бежать туда, к ней! Но мама не давала спуститься к реке, стояла, одной рукой ухватив меня и прижав другую к своим губам. Один раз собака чуть было не вылезла, но лед под ней проломился, а она все продолжала лихорадочно царапаться и цепляться – пока вдруг не перестала, опустила голову на лед, соскользнула в темную воду и пропала. Пропала.

Прожив всю жизнь на ферме, я часто видел, как умирают животные.

Но никогда это не было так ужасно.

Не знаю, сколько ночей я проплакал о дикой собаке. Мне она снилась. Снилось, что я сам становлюсь собакой, и холодная вода утягивает меня за задние лапы под лед, передние леденеют, не могут пошевелиться, голова опускается, и тело соскальзывает в темную воду.

И всякий раз я просыпался весь в холодном поту, не зная, кричал я или нет.

Я сразу вспомнил свои кошмары, когда Джозеф – почти в трех шагах от берега – провалился под лед.

Он не ушел целиком под воду: удержался, широко раскинув руки, но вода заливала все вокруг и доставала ему почти до плеч. Глаза у него стали огромными, совсем как у той дикой собаки, и было видно, как течение утаскивает его за ноги. Он рванулся к берегу, царапая и царапая лед.