Книга: Душа ребёнка - Герман Гессе

Гессе не захотел быть послушным винтиком прусской образовательной системы, хотя и создал несколько блестящих романов воспитания. В то время, когда Германия объединялась, чтобы в едином порыве свернуть горы, этот бунтарь не хотел шагать в ногу даже с единомышленниками. Уже в "Демиане" он пишет об уникальности восприятия и том, насколько драгоценны личные впечатления и эмоции. Для него важнее всего стать до конца человеком, реализовать чудо, подаренное природой, а не быть еще одним полезным членом общественного муравейника. В этом романе появляется мир зла, расположенный пока за границами уютного дома главного героя, но уже наступающий на него. Детский шантаж главаря подростковой компании показывает школьнику, как хрупко здание, построенное на морали и любви к ближнему. Хотя Гессе раннего периода ближе к романтической школе, здесь взгляд на реальность напоминает готический роман, когда весь мир лежит во мраке, а человек не может сопротивляться иррациональному злу. Возможно, самый сильный эпизод этого романа - это переосмысление исповеди блаженного Августина в эпизоде мнимой кражи яблок. Мальчик, ощущая вину за серьезное преступление, испытывает презрение к отцу, ругающему его за мелкое нарушение правил. Для героя Гессе это чувство становится точкой отсчета, начиная с которой он понимает, что не только мир греховен, но и его собственная душа таит в себе темные бездны порока. Уже в этом романе развивается мысль о праве самостоятельно принимать решения и нести за свой выбор ответственность. Каинова печать выделяет своих носителей из толпы, но отнюдь не поднимает их над другими людьми.

Так герой "Степного волка" не ощущает себя выше мещанского уюта, он чувствует в собственной душе нечто выводящее за обычные рамки. Дикое, стихийное, животное начало не обязательно преодолевать и обуздывать, хотя примирить вселенную внутри себя может не получиться. В финале "Степного волка" герой убивает Гермину - проводника в мир чувств и бессознательного, но в этом не чувствуется трагедии и безнадежности. Новая реальность куплена дорогой ценой, Гарри выходит из своего узкого мира, "разбивает яйцо" разума, чтобы стать больше себя, соединить душу в единое целое. Это хронология тяжелого недуга, а не смертельной болезни.

Практически любой неблаговидный поступок ребёнка – это показатель плохого контакта с ним родителей, его неосознанный и завуалированный крик о помощи, который вечно занятые мама и папа не хотят слышать. На мой взгляд, присвоение (даже язык не поворачивается назвать это кражей) взятых в кабинете отца винных ягод является знаком нехватки любви, утешения и внимания мальчику со стороны отца, а также внутренним протестом против родительского авторитаризма. Но, даже не пытаясь разгадать невинную и трогательную мотивацию поступка ребёнка, склонного к обострённому переживанию вины и одиночества, родители поспешили его наказать одиночным заключением в комнате на чердаке. «Страх, страх и неуверенность – вот что испытывал я во все эти часы отравленного детского счастья: страх перед наказанием, страх перед собственной совестью, страх перед движениями моей души, на мой тогдашний взгляд, запретными и преступными».

Авторитет родителей и способы реагирования на него детей порой становятся главной причиной психологических проблем и неврозов. Герой рассказа испытывал чувство вины и тревоги, возникающее из-за недовольства им отца и страха его разочаровать. Он даже вполне допускал, что за кражу инжира его передадут полиции и отправят в исправительную колонию. Отцовское утешение означало для сына мир с судящей совестью. По мнению мальчика, в кабинете-царстве отца обитали власть и ум, суд и храм, там пахло строгостью, законом, ответственностью. Временами же он испытывал ненависть к отцу и желание мести, называл про себя мучителем, предпочитал быть убитым им, считая свою жизнь отравленной взрослыми под мерзкой маской доброжелательности. Мысли о самоубийстве тоже посещали ребёнка. Видя неискренность, лживость и притворство взрослых, он иногда мечтал, чтобы все дети, которых на свете больше, чем родителей, соединились и помогали друг другу.

Лишение внутренней свободы и психологическое порабощение человека, возникающие при господстве авторитарной этики, происходит в результате постоянного внушения ему чувства вины, греха. Поэтому самый эффективный способ ослабить волю зависимого ребёнка – вызвать у него это чувство. У детей давящих родителей выход из образа хорошего и послушного ребёнка вызывает крайне высокую тревожность и виновность. Но бездумное исполнение чужой воли вредит личности, так как постепенное привыкание к такой роли лишает человека свободы и превращает его в бессловесного исполнителя, то есть раба.

«Проклятой и противной была эта жизнь, она была лжива и тошнотворна. Взрослые делали вид, будто мир совершенен и они сами – полубоги, а мы, мальчики, просто отребье».

К сожалению, даже в неавторитарной культуре достаточно властных и жёстких родителей. Но самые грустные жертвы психологического (а порой и физического) насилия – это те, кто уже в очень взрослом возрасте продолжают это насилие оправдывать. Если человек даже не смог пока признать, что ему была нанесена травма, то и работать над ее преодолением он тоже не сможет. Однако многие люди вообще не способны вводить своих родителей в зону критики. Когда же выросший ребенок начинает понимать, что суть в том, что не он нарушитель, а родитель преступил черту, у него освобождается огромное количество психической энергии.

«Как ужасно могут не понимать, мучить, терзать друг друга два родных, полных взаимной доброжелательности человека и как тогда любые речи, любое умничанье, любые разумные доводы лишь подливают яду, приводят лишь к новым мукам, новым уколам, новым промахам».

В данном произведении рассказывается как раз о детстве ребенка. В нем хорошо описано, что переживает такая тонкая и ранимая душа, душа ребенка! Произведение заставляет задуматься о вечном конфликте поколений. Ведь взрослые порой сами не понимают, что именно их поведение приводит к определенным поступкам детей. Итог этого недопонимания: агрессия, жестокость и наказание детей!

Взрослые! Одумайтесь! Посмотрите, ведь наши дети - это зеркало нас!

Читая эту книгу, можно очень живо представить себе, как нелегко жилось временами моему любимому писателю Герману Гессе. «Степной волк» по сравнению с ранним «Клейном и Вагнером» − собственно, та же повесть, но структурированная и изрядно обогащенная погружением в психоанализ. «Клейн и Вагнер» по сравнению со «Степным волком»... чистое погружение в душевную смуту. Не в вотчину грациозной поданной Тени с «Герминой в аду», оргиями/танцами в рамках познания своей подчиненной функции/чувственной природы, комнатками в магическом театре и звонким хохотом Моцарта в небесах, а именно натуральный неприукрашенный ад навязчивого мышления. Убивать, быть убитым или славить Бога? Все сразу, можно в один вечер. Конечно, анима, танцы и секс тут тоже есть, ненависть/вожделение к женщине, проклятущее мещанство и внутренний злодей, которому все моральные заповеди как веревка на шею, куда без этого, но... здесь изначально нет ни рацио, ни структуры; у набросков есть это преимущество полного погружения без оглядки на публику. И стремительности развития темы, конечно

Что-то случилось, потому что случилось. Добропорядочный служащий Клейн похитил служебные деньги, бросил жену и детей и уехал в Италию познавать настоящего себя. Назад дороги нет, впереди его тоже, собственно, никто не ждет. Теперь, выскользнув из доброго и привычного мира, сковавшего его душу железной цепью, он либо научится летать, либо разобьется.

«И я тоже не знал этого, я говорил, думал, делал только чужое, только заученное, только хорошее и правильное, я жил такой заученной жизнью, пока в один прекрасный день это не кончилось. Я больше не мог, я должен был уйти прочь, хорошее перестало быть хорошим, правильное − правильным, жизнь сделалась нестерпимой».

Смелость чередуется с трусостью, экстазы полноты жизни − с желанием избавиться от тела как можно быстрее, оценки происходящего расшатаны, в зеркале каждый раз новое лицо, вдохновенно живописуются южные пейзажи и одушевленный женский ботинок, напряжение нарастает, чувственные удовольствия после снятия внутреннего запрета теряют свой искусительный характер... в конечном итоге, наступает полная недвойственность, и это прекрасно, но я всем искренне желаю, чтоб это случалось не на таких условиях. Хотя, наверное, во мне говорит мещанин; как известно, за столь глобальными истинами человек, у которого «все хорошо», не потянется никогда. Совершить квантовый скачок с одного берега на другой куда как проще, когда все мосты сожжены и любая мысль причиняет боль. По Клейну это очень понятно. Что я могу сказать по поводу скорости развития событий... если вы чувствуете, что ваша жизнь встала на якорь, путешествуйте, господа! :)

Что особо интересно в «Клейне...» (равно как и в «Степном волке») − главный враг предельно ясен: твой разум играет против тебя. А почему разум изначально сходит с рельсов − потому что твою машину ведет кто-то другой. Это единственное, что я запомнила из «Клейна...», когда читала его на заре юности (кроме особо красочных фантазий главгероя): если твою машину ведет кто-то другой, лучше пнуть его в живот, сбить пару прохожих и встретить дерево, чем комфортно ехать всю жизнь по чужой указке. То есть «лучше», наверное, не совсем то слово; в «Клейне...» замечательно описаны все эти вихляния на дороге и незабываемые ощущения от встречи с препятствиями; но иначе ты не вырастешь. Разве можно подняться до ферзя, если ходить только по белым полям? Но законы души, законы природы, страх перед грехом... ах, все эти прелести интеграции Тени в душу добропорядочного существа.

О «Душе» и «Клингзоре»

«Душа ребенка» − рассказ про маленького «Клейна», страдающего от комплекса вины и страха перед отцом. «Врожденная порочность», тяга к свободе путем разрушения себя и мира, пусть даже еще символическом (вспомним более позднее, из «Демиана»: «Яйцо − это мир, и кто хочет родиться, должен разрушить мир»), − судя по рецензиям, знакомая многим читателям тема. Откуда в психике берется вот этот концепт наказания − неужели это неотъемлемое наследие западной культуры? Но если взять и Восток, в каких исторических обществах этого не было? В общем, вот такие первые раны, требующие исцеления появляются в душе ребенка, которого любящие родители как первые представители общества воспитывают через «хорошо» и «плохо». У Гессе явно хорошая память, и практически уверена, что это реальный эпизод из его жизни.

«Последнее лето Клингзора» − всё, забыли про внутренние конфликты старых и юных, ЗАБЫЛИ, говорю; воцаряется неистовый гедонизм, плавно переходящий в пир во время чумы! Гессе ведь очень любит жизнь: она доставляет столько удовольствия, если отключить мозг. Последнее лето Клингзора − cгорание художника в пламени безустанного творчества и любвеобилия. Герой, что интересно, не очень даже и похож на обычного лирического героя Гессе (первый случай на моей памяти после «Сиддхартхи», но там понятно почему), хотя наследует некоторые его черты вроде особой душевной подвижности. Насколько помню, повесть тоже частично основана на реальных событиях; в частности, Гессе снимал часть итальянского замка для занятий художественным творчеством. Клингзор живет по принципу «лучше сгореть за день, чем тлеть тысячу лет», он живет и дышит за всех, но в конечном итоге наступает перегрузка, повозка срывается со скалы и летит в пропасть и... появляется замечательный персонаж, маг, который дискутирует с Клингзором относительно его мировосприятия, относительно главного человеческого страха − страха смерти, который отчасти (полярности) лежит в основе столь неистового желания брать от жизни все, что она может дать, срывать все ее плоды. На этом месте я с удивлением поняла, что их диалог, точнее, последние слова мага помнила все эти годы.

По мне так, это самая важная частичка книги. Фрагмент, который действительно может выдернуть из темных глубин и заставить сильно поменять жизнь (если вы вообще склонны доверять книжкам в таких тонких вопросах, конечно). Так что в довершение рецензии процитирую всю страничку, пусть в моей рецензии хоть что-то будет прекрасно.

Но сначала - про образ «горящего дома». Это классическая восточная метафора для мира сансары, но − что такое, в сущности, мир сансары? Реальность неукрощенного ума. И − микрокосм сопрягается с макрокосмом − что такое «горящий дом» для человека? Опять-таки, его собственный разум с концепцией «я (таков)». Определенный договор с миром и самим собой, программа, дарующая блага и беды, порождающая причины и следствия, в конечном итоге, приводящая к... да, ведь Клингзор все-таки не послушался мага. Потому что творчество, истовое воплощение жизни, стояло для него рядом со смертью; страстная воля жить подпитывалась из страха перед ней. Маг доволен жизнью совсем по-другому: он понял, что она имеет природу сна. Творчество, действительно, несколько теряет в значимости при такой позиции. Очень интересный диалог.

— Ты великий художник, — шептал звездочет Клингзору, наполняя его чашку. — Ты один из величайших художников этой эпохи. Ты вправе называться Ли Тай Пе. Но ты, Ли Тай, ты затравленный, жалкий, замученный и запуганный человек. Ты затянул песнь гибели, ты поешь ее, сидя в своем горящем доме, который ты сам и поджег, и тебе при этом нехорошо, Ли Тай Пе, хотя ты каждый день осушаешь три сотни чаш и чокаешься с луной. Тебе при этом нехорошо, тебе очень больно при этом, певец гибели, — не хочется ли тебе перестать? Не хочется ли тебе жить? Не хочется ли тебе пребывать на свете? Клингзор выпил и зашептал в ответ своим хрипловатым голосом: — Разве можно повернуть судьбу? Разве существует свобода воли? Разве ты, звездочет, можешь направить мои звезды иначе? — Направить — нет, я могу их только толковать. Направить себя можешь только ты сам. Свобода воли существует. Она называется магией. — Почему я должен заниматься магией, если я могу заниматься искусством? Разве искусство не так же хорошо? — Все хорошо. Ничто не хорошо. Магия уничтожает иллюзии. Магия уничтожает ту худшую иллюзию, которую мы называем «время». — А разве искусство — нет? — Оно пытается. Тебе достаточно твоего нарисованного июля, который ты носишь в своих папках? Ты уничтожил время? Тебе не страшна осень, не страшна зима? Клингзор вздохнул и промолчал, он молча выпил, молча наполнил маг его чашку. Бесновалась, сорвавшись с цепи, фортепьянная машина, среди танцующих ангельски парило лицо Ту Фу. Июль кончился. Клингзор поиграл пустыми бутылками на столе, выстроил их в круг. — Это наши пушки, — воскликнул он, — этими пушками мы расстреляем время, расстреляем смерть, расстреляем беду. Красками тоже я стрелял в смерть, огненной зеленой, взрывчатой киноварью, очаровательным гераневым лаком. Я не раз попадал ей в голову. Белую и синюю я всаживал ей в глаз. Не раз я обращал ее в бегство. Еще не раз я в нее попаду, одержу над ней верх, перехитрю ее. Смотрите на этого армянина, он опять открывает старую бутылку, и закупоренное солнце минувших лет бросается нам в кровь. Этот армянин тоже помогает нам стрелять в смерть, армянин тоже не знает другого оружия против смерти. Маг отломил кусок хлеба и стал есть. — Против смерти мне не нужно оружия, потому что смерти нет. А есть одно — страх смерти. Его можно побороть, против него есть оружие. Это дело одного часа — преодолеть страх. Но Ли Тай Пе не хочет. Ведь Ли Тай Пе любит смерть, ведь он любит свой страх смерти, свою печаль, свою беду, ведь только страх научил его всему, что он умеет и за что мы его любим.

С удовольствием перечитала эту небольшую книжку, многие темы которой развиваются в дальнейших произведениях Гессе. Игра света с тенью продолжится в «Степном волке» и «Демиане»; «горящий дом» внезапно появится в письме магистра Кнехта руководству Касталии, да и конец «Игры в бисер», как основного повествования, так и третьей легенды кажется расщепленным (на фактический и метафизический) концом «Клейна и Вагнера», сыгранным, конечно, уже не мрачноватым ноктюрном, а симфонией окончательного, абсолютного торжества человеческого духа над временем и пространством.

В общем, когда Гессе говорит, что жизнь прекрасна и ужасна, я верю ему, как никому иному.

P. S. А вот несколько акварелей Гессе; может быть, кто-то не знает, что он был еще и замечательным художником. Как он говорил, очень радует, когда твои руки перепачканы красками, а не только чернилами...

Viva la vita! :)