Текст книги "Книга россказней"

Герман Гессе
Книга россказней

Осада Кремны[1]1
  DIE BELAGERUNG VON KREMNA
  Рассказ написан в 1908–1909 гг., первая публикация – 1910 г., вошел в сб. «Fabulierbucli».
  Сюжет рассказа отнесен ко времени правления в Риме так называемых «иллирийских императоров» (вторая половина III в. н. э.), когда римские власти столкнулись со множеством восстаний в провинциях.


[Закрыть]

Во времена императоров Аврелиана, Тацита и Проба в малоазийских провинциях Исаврия, Писидия и Ликия, уже в те времена снискавших дурную славу разбойничьего гнезда, имя некоего Лидия наводило ужас на местных жителей. Родом он был из Исаврии, родился при Филиппе Аравийском, и почти все его предки были разбойниками. Отец его нашел конец во время набега на Ликию, дед и два дяди в один день расстались с миром на виселице. Его подлинное имя неизвестно; с двадцати лет он называл себя Лидием и под этим именем прославился в тех местах.

От природы Лидий был умным и сообразительным человеком, храбрым, но осмотрительным в начинаниях. Он умел обходиться с людьми и обращать их любовь или ненависть себе на пользу. Посему он стремительно двигался от успеха к успеху и уже в юности познал славу и власть, не уставая от них и не пресыщаясь ими. Но за порогом тридцатилетия, когда ему стали удаваться все более дерзкие и невероятные выходки, спесивый хмель непобедимости ударил ему в голову, он преступил положенные богами пределы и в конце концов оказался поверженным.

Во время похода по Киликии, предпринятого Лидием со своей многочисленной кликой, к нему примкнул ионийский грек по имени Гефестий, служивший до того киликийским морским разбойникам, а теперь решивший влиться в это знаменитое воинство. С того времени Лидий мог справляться с еще более крупными делами, и удача сопутствовала ему, потому что этот Гефестий был хитроумным, ловким человеком, полным всяческих затей. Он прекрасно говорил на пяти языках, умел чертить карты и вести разведку, разбирался в военном деле и знал, как вести осаду, но более всего прославился как меткий стрелок и механик. Он строил изощренные метательные машины, которые поражали цель на большом расстоянии и наверняка, будь то стрелой или камнем, в дальнем бою знал, как с выгодой использовать любую местность, а во время осады руководил земляными работами.

Лидий хорошо знал, каким сокровищем был этот человек. Он приказал оказывать ему почести и обходился с ним любезно, отдавая двойную долю добычи и сажая подле себя. А поначалу он отнесся к нему не без недоверия и ревности, поскольку опасался, как бы этот греческий искусник не превратился в опасного соперника, который в конце концов однажды его сметет. Однако вскоре он понял, что Гефестий, превосходя его в некоторых искусствах и дарованиях, не был прирожденным вожаком. Тот и в самом деле, при всем своем уме, не годился в предводители; не было у него для этого властного взгляда, внушительной осанки и бесстрашия, без которых никто не сможет удержать в повиновении и покорности и малую горстку мужчин. Поэтому Лидий оставил свои подозрения, и грек был вполне доволен положением советника и первого из подчиненных, не стремясь при этом к господству.

Долгое время разбойничье воинство, насчитывавшее несколько сотен бойцов, пребывало в провинции Писидия, что в Памфилии. Крестьяне лишались скота и хлеба, плодов и вина, горожане и торговые гости – денег и товаров, и никто не смел противиться могущественному предводителю. Жалобы и мольбы о помощи шли наместнику провинции, а также в Рим, императору и в сенат, время от времени отряд солдат направлялся против разбойников, но бывал или разбит, или же возвращался ни с чем, потому что разбойники скрывались от превосходящего противника в непроходимых, расщелистых горах Тавра.

Так постепенно Лидием овладела неуемная гордыня и уверенность, что он сможет, если придется, помериться силой даже с Римской империей и императором, чья мощь столько раз оказывалась против него бессильной. Он дерзко бросил вызов самой государственной власти, не щадил солдат и чиновников и порой заговаривал о том, что подумывает отвоевать у империи всю провинцию и превратить ее в свою вотчину. Дело и в правду было за малым, ведь Лидий жег целые деревни и селения, забирал все, что ни пожелает, и, кроме сотен отчаянных и опытных бойцов, повсюду были его соглядатаи и укрыватели, осведомители и тайные союзники.

Тем временем в Риме место прежнего немощного правителя занял император Проб, храбрый и законолюбивый. Все новые жалобы и отчаянные призывы о помощи из этого пользующегося дурной славой уголка Малой Азии вскоре побудили его отдать строгий приказ и заставить тамошнего наместника объявить разбойникам настоящую войну. Лидий вскоре ощутил, что настало время проявить свою мощь и презрение к Римской империи. Поскольку его повсеместно преследовали и теснили дозоры римских войск, он решил оказать им открытое сопротивление и отважился на большой мятеж.

Был в Писидии город Кремна, возведенный на отвесной скале Тавра, природой и человеческой хитростью превращенный в неодолимую крепость, поскольку с трех сторон он висел над глубокой пропастью, а с четвертой был защищен мощной стеной. Вот этот город Лидий и решил захватить и превратить в свой оплот, чтобы отсюда противостоять всему миру. Он держал совет с Гефестием и некоторыми приближенными разбойниками, и те одобрили его намерения, после чего уже неделю спустя он принялся за выполнение своего отчаянного замысла.

Однажды апрельским утром у ворот Кремны появился десяток мужчин, неприметно поднявшихся крутой горной тропой. Они захватили ворота без шума и заметного сопротивления, подняли над ними красный флаг и со смехом позволили двум до смерти напуганным стражникам бежать. Вскоре на гору поднялось все разбойничье воинство Лидия. Впереди ехал верхом на муле предводитель, красивый смуглый мужчина с черными, злыми глазами. Он молча дал знак своим людям, которые на радостях принялись петь и шутить, чтобы они затихли. Он внимательно разглядывал дорогу и гордо вознесшийся над обрывом город. Он сознавал, что движется навстречу самому большому своему испытанию и что покинет эти стены или увенчанным лаврами победителем, или покойником. Задумчиво смотрел Лидий вверх, на высокие крепостные стены, возможно в глубине души чувствуя, что счастье переменчиво, но сохраняя хладнокровие и твердость, потому что страх был ему неведом. Его пришпоривала тайная гордость, что он, не знавший своего отца ловец удачи, вступает властелином в укрепленный римский город.

За ним пешим порядком следовало его войско, сотня отборных бойцов, лучших из тех, что у него были, а далее шел обоз: возы с добром и провиантом, а также стадо угнанного скота. Замыкал процессию Гефестий, восседавший на серой горной лошадке, кроме предводителя – единственный всадник, маленький тихий мужчина с лицом, на первый взгляд обычным и безобидным, но в каждой морщинке которого таилась сотня хитростей.

В город они вступили спокойно и уверенно. Горожане изумленно и встревоженно наблюдали за тем, что происходит, о сопротивлении никто не думал, и праздные зеваки в переулках, стоявшие или присевшие в тени, громко подшучивали над вооруженными пришельцами, а те не оставались в долгу.

Из маленького дома, на первом этаже которого была мастерская резчика по дереву, вышла высокая девушка с кувшином на голове; остановившись, она изумленными глазами провожала войско. Гефестий, ехавший позади, на несколько мгновений поймал взгляд ее распахнутых карих глаз, залюбовался красоткой, кивнул ей с приветливой улыбкой и поскакал дальше, мурлыча последнюю строфу старинной ионийской любовной песенки.

Лидий тем временем обосновался в доме градоначальника и повелел глашатаям объявить, что отныне он властитель твердыни Кремна. Поскольку его люди вели себя достойно и не угрожали ни собственности, ни свободе горожан, никто не противился захватчику. Разнеслась весть, что он – знаменитый Лидий, и многие обрадовались возможности увидеть наводившего ужас героя своими глазами. Он не обратил на это внимания, велел своим людям становиться на постой и вскоре, выставив часовых, удалился в свои покои. Город зашумел и развеселился, большинство воинов нашли любезных и благосклонных хозяев, пение разносилось по улицам. Гефестий же устроился в доме того самого резчика по дереву и завоевал расположение бедных людей парой серебряных монет. После этого он неспешно и в добром расположении духа направился к своему предводителю и провел у него вторую половину дня, обсуждая замыслы. Вечером он потчевал своих хозяев вином и мясом, играл на кифаре и пел веселые песни, рассказывал о дальних странах, а в ногах у него сидела статная кареглазая девушка, положив голову ему на колени, а он играл ее длинными волосами. Ее звали Феба, она не последовала за ним в его комнату, но пообещала сделать это завтра, чем он и удовольствовался.

На следующий день Лидий получил известие, что против него, как он и ожидал, выступило римское войско и оно уже приближается. Он собрал всех бойцов на рыночной площади и повелел принести присягу и незамедлительно начал готовить испуганный город к осаде. Двум сотням горожан вместе с челядью в тот же день было велено оставить город, при этом им было позволено взять с собой все движимое имущество, за исключением съестного. Стенания и испуг воцарились во всех домах, но никто не осмелился возражать, и вечером изгнанники ушли. На следующий день за ворота отправили еще сотню, а кое-кто сам бежал, движимый страхом смерти.

Через неделю показалось римское войско, поднимавшееся с равнины, вернулись и изгнанные горожане в сопровождении поручителя наместника, который потребовал принять их обратно и предложил Лидию покинуть город. Молча вступили горожане в распахнутые ворота, но посланник так ответа и не дождался.

На следующее утро Кремна была окружена большим войском и оказалась в осаде. Лидий был явно доволен, его затея удалась, и он был полон решимости скорее погибнуть вместе со всем городом, чем уступить. Начал он с того, что велел сбросить вернувшихся накануне изгнанников в пропасть, в самом высоком и видном месте. Угрозы и проклятия неслись из уст падавших, обреченные сопротивлялись всеми силами, некоторые же сами прыгали в бездну, а в городе воцарились тишина и ужас. Каждый чувствовал, какое отчаянное дело затеяно, и каждый дрожал за свою жизнь. Кто мог, бежал тайными тропами, оставшиеся в страхе затаились в домах и подвалах. С этого дня в городе больше не было собственности, все продовольствие было конфисковано Лидием. Он сам появлялся то там, то тут, приказывал и отчитывал, а кого и хвалил. Его людям досталась тяжелая работа. Дело в том, что Лидий велел снести часть домов, землю перекопать и удобрить, а потом засеять хлебом.

Немногие оставшиеся в городе жители, едва ли треть прежнего населения, вскоре оказались в отчаянном положении. Ведь весь скот, все запасы зерна, муки, вина, плодов и прочего продовольствия Лидий отобрал и держал у себя в хранилищах. Ежедневный паек мяса, хлеба и вина выдавался всем поровну, но только тем, кто целый день проводил на земляных и строительных работах. Прочие были отданы во власть голода и на милость разбойников, снисходивших разве что до женщин.

Гефестий помог своим хозяевам, резчику по дереву и его жене, бежать и дал им денег на дорогу, дочь же их оставил при себе и теперь жил с ней, и она была ему и любовницей, и служанкой разом. Однако ж за ее прелестями он не забывал своих обязанностей и прилежно занимался составлением чертежей, продумыванием планов и наблюдением за противником. Порой, когда кто-нибудь из находившегося внизу римского войска осмеливался подобраться слишком близко, Гефестий направлял на него метательный снаряд и бил без промаха. Что же касается осаждавших, то их снаряды и камни лишь изредка достигали возвышавшегося над ними города, да они особенно и не старались, решив взять разбойников измором. Поэтому Лидий при содействии Гефестия делал все, чтобы отвратить наступающий голод. Мясо солили и коптили, зерно и муку хранили как можно тщательнее, каждый свободный клочок был засеян, и наконец Гефестию пришла в голову мысль прорыть подземный ход на волю. Работа тут же началась, попадавшиеся на пути природные пещеры и расщелины помогали дерзкой затее, и через месяц с небольшим ход был готов.

Население тем временем сильно поредело. Перед тем как начать рыть ход, Лидий на целый день открыл ворота, и толпы бесполезных едоков покинули город. С того времени никому не было позволено выходить, чтобы не выдать потайной ход. Зато каждого, кто не годился для тяжелой работы и жаловался на голод, без долгих разговоров сбрасывали со стены, и для грифов, ястребов и лис, обитавших в пропасти, настали дни пира.

Подземный ход был вырыт под руководством Гефестия и вел к небольшому ручью, протекавшему позади лагеря римлян. В день, когда ходом впервые можно было воспользоваться, Лидий при всех обнял грека и одарил золотой цепочкой на шею. Теперь в осажденном городе началась веселая жизнь. Через подземный ход каждый четвертый или пятый день доставлялись в изобилии краденые и купленные мясо, хлеб и прочие припасы, вина тоже было вдоволь, и защитники отдыхали от тяжелой работы, отъедаясь за двоих. Слышалась игра на флейте, стук игральных костей и пение, девушкам было велено танцевать, а сам Лидий устроил на рыночной площади попойку, на которой он восседал, увенчанный венком. Так продолжалось до лета, и римский лагерь у веселого города разбойников полнился недовольством и усталостью. Время от времени римляне пытались ночью прорваться в город, поднявшись по головокружительным тропам. Но у Лидия была чуткая стража. Где бы ни показалась в бурой расщелине голова, где бы ни послышались шаги, в то же мгновение туда обрушивался град стрел и каменных снарядов.

Летом же однажды случилось так, что женщина, у которой пропала корова, пошла вечером на поле ее искать. В небольшой расщелине, среди ивовых зарослей и скалистых откосов, она бродила в поисках коровы, как вдруг услышала голоса, испугалась и спряталась за камень. Тут она увидела, как будто из-под земли появились мужчины и ушли в долину, к горам. Надеясь на хорошее вознаграждение, женщина тут же побежала к римскому военачальнику, рассказала ему об увиденном и в самом деле получила за это золотую монету с изображением предыдущего императора. Военачальник же взял незамедлительно сотню воинов и устроил засаду, и, когда разбойники возвратились с добычей, все они были схвачены. Ход же завалили и приставили к нему крепкую стражу.

С этого дня беззаботная жизнь в Кремне кончилась. Вина людям больше не давали, паек муки и мяса Лидий урезал наполовину. Ему было ясно, что отныне единственный для него выход – сражаться до последнего и умереть непобежденным.

День и ночь расхаживал Лидий по городу и размышлял о том, что бы ему предпринять. Взгляд его стал мрачнее тучи. С обнаженным мечом он ходил по домам и, если находил кого бесполезного, зарубал на месте. Пощадил он лишь мужчин, нужных для несения стражи, а также нескольких женщин, которые считались общей собственностью разбойников. Один только Гефестий, уверенный в своей незаменимости и надежно спрятавший наложницу, оставался в добром расположении духа и хладнокровно взирал на бурные события. Другие же были охвачены ужасом, и никто больше не был уверен, что останется в живых, а паек день ото дня становился скуднее. Лидий не смыкал больше глаз и в любое время дня и ночи не расставался с оружием. В течение дня в его покоях царила тяжелая, мертвая тишина, но ближе к ночи он выходил, словно хищный зверь из своего логова, и где-нибудь закалывал мечом или сталкивал в пропасть одинокого дозорного, без которого, как ему казалось, можно было и обойтись.

Некоторые из разбойников решались убить Лидия. Однако никто не мог выдержать его свирепый взгляд, и все эти грубые мужчины с ужасом понимали, что человек этот был одержим демоном и потому двигался навстречу ужасной судьбе. Гефестий и несколько верных десятских помогали ему стеречь склад и тихо следовали за ним, когда он отправлялся в этот жуткий обход, чтобы снова зарубить своею рукой одного или двоих из его же людей. Стали поговаривать, будто он питается кровью своих жертв, выпивая ее из еще трепещущего тела.

Вскоре эта одержимость смертью заронила в него недоверие даже к самым верным и надежным приспешникам. Так, однажды ночью он прокрался к домику, в котором поселился Гефестий, и проведал, что тот живет с Фебой.

На следующий день он вызвал к себе грека и заявил:

– Ты спрятал у себя девушку. Доставишь ее ко мне, когда стемнеет.

Гефестий испугался. Он вовсе не желал отдавать свою голубку, но раз он не мог оставить ее при себе, убил ее вечером ударом кинжала в сердце, завернул мертвое тело в ковер и велел двоим мужчинам отнести в жилище Лидия.

На следующий день Гефестий стоял у своей метательной машины на крепостной стене и наблюдал за врагом. К нему подошел Лидий и с улыбкой сказал:

– Спасибо за пригожую девушку. Ты мог бы еще сослужить мне службу. Направь свою машину на верхнюю надвратную башню и подстрели часового. Мне этот пост больше не нужен.

Грек, еще ощущавший на своих руках кровь девушки, пристально посмотрел на Лидия и отказался.

– Стреляй сам! – сказал он. – У меня нет снарядов для своих.

Тогда Лидий подозвал трех человек, всегда сопровождавших его и преданных ему как собаки, и повелел схватить Гефестия, раздеть его донага и избить прутьями. После этого он ушел, и больше Гефестий, как казалось, его не занимал.

Механик же хорошо понимал, что жить ему осталось недолго. Он спрятался в пустой цистерне, дождался ночи и спрыгнул со стены наудачу вниз, взяв в руки натянутое на два лука полотнище, чтобы падение его было плавным. Затея удалась, и он оказался живым в римском лагере, где потребовал отвести его к военачальнику. Гефестий открылся ему и попросил освобождения от наказания, а в ответ обещал добиться падения крепости.

И это удалось ему уже несколько дней спустя. С помощью римских инженеров Гефестий соорудил метательную машину, которая позволяла посылать снаряды на высоту городской стены. А поскольку он точно знал место, где Лидий, по обыкновению, стоял и наблюдал за врагом через проем в стене, то в то время, когда Лидий должен был быть там, он направил туда снаряд с железной стрелой.

На этом осада Кремны закончилась. Стрела попала Лидию в глаз и смертельно ранила его. Однако еще целый день, собравши волю в кулак, он продержался на ногах, убил еще двоих и потребовал от своей клики, когда почувствовал, что смерть неудержимо приближается к нему, принести ужасную клятву, что после его кончины они не сдадут города, а будут защищать его до последней капли крови.

Однако как только он умер и страшный взгляд погас на потемневшем лице, люди его словно очнулись от загадочного наваждения, надругались над покойным и сдались на милость осаждавших.

Влюбленный юноша[2]2
  DER VERLIEBTE JÜNGLING
  Легенда написана и опубликована в 1907 г., вошла в сб. «Fabulierbucli».


[Закрыть]

Эта история приключилась во времена преподобного Илариона.[3]3
  имеется в виду преподобный Иларион из Газы (291–372) – ученик св. Антония Великого, основатель монашества в Палестине, прославился излечением бесноватых и одержимых. Фигура Илариона вновь появляется в романе «Игра в бисер».


[Закрыть] В родном городе этого святого, в Газе, жили простые и благочестивые супруги, которых Господь благословил дочерью, умницей и красавицей. Нежное создание подрастало в смирении и страхе Божием на радость всем окружающим; наставляемая родителями на добрые дела, она в своей благопристойной миловидности была пригожа, словно ангел Господень. Белое лицо ее обрамляли темные, блестящие локоны, смиренно опущенные очи оттеняли длинные, бархатно-черные ресницы, своими маленькими изящными ножками она ступала проворно и легко, словно газель в пальмовой роще. На мужчин она не поднимала глаз, потому что, когда ей было четырнадцать лет, ею овладел смертельный недуг, и родители дали обет определить ее в невесты Христовы, коль будет ей суждено выжить, и Господь принял их жертву.

И вот в эту девичью чистоту влюбился один юноша, живший в том же городе. Он был пригож лицом и строен телом, родители его, люди состоятельные, дали ему примерное воспитание и наставление в науках. Но как только он воспылал страстью к той прекрасной девушке, он оставил все занятия и только и делал, что искал повода, как бы увидеть ее, и, когда это удавалось, застывал в очаровании и впивался в прекрасное создание вожделенным взором. А если ему в течение дня не доводилось ее узреть, он бродил бледный и мрачный, не притрагивался к пище и часами предавался отчаянию.

Юноша, воспитанный добрым христианином, отличался кротким и благочестивым нравом, но отныне эта бурная любовь полностью овладела его душой. Молитва не шла ему на ум, и вместо того, чтобы помышлять о благочестивых делах, думал он только о длинных черных волосах девицы, о ее кротких прекрасных глазах, о румянце и очертаниях ее губ, о точеной, белой шее и маленьких проворных ножках. Однако он не дерзал открыть ей свою великую любовь и страсть, поскольку прекрасно знал, что она не намерена выходить замуж и не знала иной любви, кроме любви к Богу и родителям.

В конце концов, истомленный желанием, он все же написал ей длинное умоляющее письмо, в котором выразил свою горячую любовь и проникновенно просил ее внять его словам и вступить с ним, когда придет срок, в счастливый и богоугодный брак. Он надушил послание изысканной персидской пудрой, обвязал его шелковым шнурком и тайно отправил девице со старой служанкой.

Прочитав эти слова, девица зарделась как мак. В смятении она была готова разорвать письмо или тут же показать его матери. Но так как она хорошо знала юношу еще ребенком и испытывала к нему расположение, а также распознала в его словах известную скромность и кротость, она этого не сделала и вернула письмо старухе со словами: «Отнеси это обратно тому, кто его написал, и скажи, чтобы он никогда больше не обращался ко мне с такими словами. Передай ему также, что родители определили меня в невесты Христовы и я никогда не отдам руки своей мужчине, но должна и хочу в своей девственности служить Богу и почитать его, потому что его любовь для меня превыше и дороже человеческой любви. Скажи ему, что ничья любовь не станет для меня дороже любви Божьей и я останусь верна своему обету. Тому же, кто написал письмо, я желаю мира в Боге, который превыше всякого разумения. А теперь ступай и знай, что я никогда более не приму от тебя посланий».

Служанка, пораженная такой стойкостью, вернула письмо своему господину, не преминув передать ему все, что сказала девица.

И хотя служанка прибавила много слов утешения, юноша разразился громкими стенаниями, разорвал на себе одежды и посыпал главу пеплом. Он больше не осмеливался попадаться на пути своей возлюбленной и пытался лишь увидеть ее издали. По ночам он лежал без сна в своем покое, выкликая ее имя и сотню сладких, нежных, ласковых слов, называл ее светом жизни и своей звездой, своей козочкой и своей пальмой, усладой очей своих и жемчужиной, а когда приходил в себя от горячечных видений и обнаруживал, что он один в темной комнате, то скрипел зубами, проклинал Бога и бился головой о стену.

Земная любовь затмила и заглушила в его сердце страх Божий. И дьявол тут же нашел лазейку в его душу и стал толкать его на одно злодеяние за другим. Юноша поклялся, что добудет прекрасную девицу, если надо, то даже силой. Он отправился в Мемфис, поступил в школу языческих жрецов Асклепия и принялся изучать колдовское искусство. Целый год он с большим усердием предавался этому занятию, после чего вернулся домой в Газу.

Тогда он начертал на медной табличке знаки и могущественные заклинания, бывшие сильным приворотным средством. Эту самую знахарскую табличку он закопал ночью у порога дома, в котором жила девица.

Уже на следующий день девушка переменилась, ее прежде так скромно потупленные глаза стали игривыми, она распустила волосы, и они развевались по ветру, она пропускала службу и пренебрегала молитвами и напевала любовную песенку, которой ее никто не учил. Ее нрав менялся день ото дня, а ночами она металась на подушках и громко выкликала имя юноши, называла его любимым и призывала его.

Такая перемена не долго оставалась незамеченной родителями завороженной девицы. Обратив внимание на ее слова и поступки, они стали подслушивать ее, в том числе и ночью, и пришли в такой ужас, что отец «негодной дочери», как он ее назвал, был готов изгнать ее. Мать, однако, упросила его потерпеть, они стали размышлять, что же случилось, и проведали, что дочь их предалась такому распутству из-за ворожбы.

Так как девица по-прежнему была одержима, более того, выкрикивала богохульства и громко призывала своего возлюбленного, родители вспомнили о святом отшельнике Иларионе, который уже несколько лет жил вдали от города, в пустыне, и стал так близок Господу, что все его молитвы бывали услышаны. Он излечил стольких больных и столько раз изгонял дьявола, что наряду со святым Антонием ему подобало звание самого могущественного праведника Господа того времени. К нему и повели они свою дочь и рассказали все, что случилось, умоляя и прося его об исцелении.

Преподобный Иларион повернулся к девице и воскликнул:

– Так кто превратил тебя из рабы Божьей в сосуд злой похоти?

Девушка же посмотрела на него, худого и опаленного солнцем, и принялась над ним издеваться, похваляться своей белой кожей и пышным телом, а старца обзывать тощим пугалом, так что бедные родители пали на колени и закрыли головы свои от стыда. Иларион же улыбнулся и распознал вселившегося в девушку беса, против которого он тут же применил такие сильные заклинания, что тот назвал свое имя и во всем сознался. Старец изгнал ожесточенно сопротивлявшегося беса из девицы, та очнулась, как от горячечного сна, узнала и приветствовала своих плачущих родителей, попросила преподобного Илариона о благословении и с этого момента была той же благочестивой невестой Господа, что и прежде.

А юноша все ждал, пока приворотное средство ее покорит и приведет к нему в руки. Окрыленный надеждой, провел он несколько дней, в течение которых с девицей происходили описанные события. Тем временем она исцелилась и вернулась в город. Как-то он шел по переулку и вдруг заметил, что вдали показалась она, и двинулся ей навстречу. Когда она приблизилась, он увидел, что чело ее светится прежней чистотой, более того, лицо ее излучало такую умиротворенную красоту, будто она шествовала прямо из рая. Пораженный, юноша замер и застыдился своего бесчинства. Однако он не мог смириться, и, когда она оказалась совсем близко, он, полагаясь на совершенную ворожбу, подошел к ней, схватил за руку и спросил:

– Любишь ли ты меня?

Девица не смущаясь подняла взор, и ее ясные глаза вспыхнули пред ним как звезды. Свет всепроницающей доброты излился на него, она пожала в ответ его руку и сказала:

– Да, брат мой, я люблю тебя. Я люблю твою заблудшую душу и прошу тебя, вырви ее из власти зла и верни ее Господу, чтобы она вновь стала чистой и прекрасной.

Ее слова тронули сердце юноши, глаза его наполнились слезами, и он воскликнул:

– Неужто я должен навечно отречься от тебя? Но повелевай мною, отныне я буду делать только то, что ты пожелаешь.

Она улыбнулась улыбкой ангела и отвечала:

– Нет нужды отрекаться от меня навечно. Придет день, и мы предстанем пред престолом Господа. Потщимся же взглянуть Ему в очи и выдержать Его суд. И тогда я стану твоей подругой. Лишь недолгое время нам предстоит провести порознь.

Молча отпустил он ее руку, и она с улыбкой пошла дальше. Юноша какое-то время стоял как зачарованный, а потом пошел и запер свой дом и отправился в пустыню, чтобы служить Господу. Его красота улетучилась, он исхудал и потемнел от солнца и делил свое жилище с пустынными тварями. А когда усталость и сомнения одолевали его, не было ему другого утешения, чем стократно повторенные ее слова: «Лишь недолгое время…»

А все же долгим оно оказалось, его время: он седел, пока не стал совсем белым, и пробыл на земле восемьдесят один год. Да что такое восемьдесят лет? Время летит, словно на крыльях. С тех пор как с юношей приключилась эта история, прошла тысяча и не одна сотня лет; а как скоро забвение сотрет и наши дела и имена, и не останется от нашей жизни другого следа, кроме разве что маленькой зыбкой легенды…