Текст книги "Моби Дик, или Белый Кит"

– Все тщетно! – воскликнул Ахав. – Но, может быть, это к лучшему. Быть может, стоило вам хоть однажды принять полный разряд, и тогда мой магнетизм улетучился бы из груди моей. Может статься, к тому же он поразил бы вас насмерть. Может статься, вам нет в нем нужды. Опустите остроги! А теперь, мои помощники, я назначаю вас виночерпиями трем моим родичам-язычникам, вот этим трем благороднейшим, знатнейшим господам – моим доблестным гарпунерам. Вы гнушаетесь таким назначением? А как же великий папа омывает ноги нищим, пользуясь собственной тиарой вместо кувшина? О мои любезные кардиналы! Вы сами милостиво снизойдете до этого. Я не приказываю вам – вы по собственной воле сделайте это. Эй, гарпунеры! Перерубите бечевку и отделите древки от наконечников.

Безмолвно повинуясь приказу, гарпунеры, отделив древки, подняли перед собою остриями кверху трехфутовые металлические лезвия своих гарпунов.

– Эй, вы так заколете меня! Переверните их, переверните остриями вниз! Так, чтобы получились кубки! Кверху раструбами. Вот так. Теперь вы, виночерпии, приблизьтесь. Возьмите у них из рук эти кубки; держите, пока я наполню их! – И, медленно переходя от одного к другому, он до краев наполнил раструбы перевернутых гарпунов огненной влагой из большой кружки. – А теперь встаньте, вы шестеро, друг против друга. Передавайте смертельные чаши! Примите их – отныне вы связаны нерасторжимым союзом. Ну что, Старбек? Дело сделано! Солнце готово скрепить этот союз своим закатом. Пейте, гарпунеры! Пейте, вы, чье место на смертоносном носу вельбота! Пейте и клянитесь: «Смерть Моби Дику! Пусть настигнет нас кара Божия, если мы не настигнем и не убьем Моби Дика!»

Гарпунщики подняли длинные, колючие, стальные кубки; и под крики и проклятия Белому Киту, крякнув, разом их осушили. Старбек побледнел и, вздрогнув, отвернулся. И снова, в последний раз, в обезумевшей толпе пошел по кругу полный жбан; потом Ахав взмахнул свободной рукой, все разошлись, и капитан спустился в каюту.

Глава XXXVII
Закат

(В каюте у кормового иллюминатора сидит Ахав и смотрит за борт)

– Белый, мутный след тянется у меня за кормой, бледные волны, побледневшие щеки – всюду, где б я ни плыл. Завистливые валы вздымаются с обеих сторон, спеша перекрыть мой след; пусть, но не прежде, чем я пройду.

Там, вдали, у краев вечно полного кубка вином алеют теплые волны. Золотое чело погружается в синеву. Солнценыряльщик медленно ныряет с высоты полудня и уходит вниз; но все выше устремляется моя душа, изнемогая на бесконечном подъеме. Что же, значит, непосильна тяжесть короны, которую я ношу, этой железной Ломбардской короны? А ведь она сверкает множеством драгоценных каменьев; мне, носящему ее, не видно ее сияния; я лишь смутно ощущаю у себя на голове ее слепящую силу. Она железная, не золотая – это я знаю. Она расколота – это я чувствую: зазубренные края впиваются, мозг, пульсируя, бьется о твердый металл; о да, мой череп – из прочной стали, мне не надобен шлем даже в самой сокрушительной схватке!

Сухой жар охватил мое чело. А было время, когда восход звал меня на благородные дела и закат приносил покой. Теперь не то. Этот небесный свет не для меня. Красота причиняет мне только страдание; мне не дано радоваться ей.

Одаренный высшим пониманием, я лишен земной способности радоваться; проклят изощреннейшим, мучительным проклятием, проклят среди райских кущ! Что ж, доброй ночи, доброй ночи! (Махнув рукой, он отходит от иллюминатора.)

Это было не слишком уж трудно. Я думал, хоть один-то упрямый окажется; но нет – мой зубчатый круг пришелся впору для всех колес и все их привел во вращение. Или же можно сказать, что они стоят передо мной, словно кучки пороху, а я для них – спичка! Жаль только: чтобы воспламенить других, спичка и сама сгорает! Я решился на то, чего желаю, а чего я желаю, того я добьюсь! Они считают меня безумцем – Старбек, например; но я не просто безумный, я одержимый, я – само обезумевшее безумие. То неистовое безумие, какое здраво осознает только самое себя! Мне было предсказано, что я получу увечье, и вот – я без ноги. Теперь же я сам предсказываю, что тот, кто нанес мне увечье, будет изувечен мною. Пусть же предсказатель сам исполнит предсказание. На это вы, великие боги, никогда не были способны. Я осмею и освищу вас, игроки в крокет, кулачные бойцы, глухие Бэрки и ослепленные Бендиго! Я не стану говорить вам, как маленькие школьники великовозрастным задирам: «Найдите себе противника по росту, что вы пристали к маленькому?» О нет, вы сбили меня с ног, да только я снова поднялся; но вы-то, вы убежали и попрятались. Выходите из своих укрытий! У меня нет большой пушки, чтобы достать вас за грудой мешков с хлопком. Выходите, Ахав шлет вам свой привет! И посмотрим, заставите ли вы меня свернуть. Меня заставить свернуть? Это вам не под силу, скорее вы сами свихнетесь; вот оно, превосходство человека. Меня заставить свернуть? Путь к моей единой цели выложен стальными рельсами, и по ним бегут колеса моей души. Над бездонными пропастями, сквозь просверленное сердце гор, под ложем быстрого потока мчусь я вперед! И нет ни преград, ни поворотов на моем железном пути!

Глава XXXVIII
Сумерки

(Старбек стоит, прислонившись спиной к грот-мачте)

– Душа моя покорена, подавлена, и кем? Безумцем! Как перенести оскорбление? Здравый ум должен был сложить оружие в этой битве! Он глубоко пробурил и подорвал во мне весь рассудок. Мне кажется, я вижу его нечестивый конец; но на меня как бы возложено помочь ему добраться до этого конца. Хотел бы я того или нет, я теперь связан с ним таинственными узами; он ведет меня на буксире, и у меня нет такого ножа, который перерезал бы канат. Страшный старик! «Кто надо мной?» – кричит он; да, этот будет демократом со всеми, кто выше, чем он; но посмотрите только, какой деспот он со своими подчиненными! О, как ясна мне моя жалкая роль – подчиняться, восставая, и, мало того, ненавидеть, испытывая жалость. Ибо в глазах его вижу я грозовые отсветы такой скорби, которая мне бы спалила всю душу. А ведь надежда еще не потеряна. Времени много, а время творит чудеса. Его ненавистный кит плавает по всей планете, как плавают золотые рыбки в своем стеклянном шаре. И может быть, вмешательство Божие еще расколет в щепы эти святотатственные планы. Я бы воспрянул духом, когда бы дух мой не был тяжелее свинца. Кончился завод внутри меня, опустилась гиря-сердце, и нет у меня ключа, чтобы снова поднять ее. (С бака доносится взрыв веселья.)

О Бог! Плыть с такой командой дикарей, почти не перенявших человеческих черт от смертных своих матерей. Ублюдки, порожденные свирепой морской пучиной! Белый Кит для них – их жуткий идол. Ого, как они беснуются! Какая оргия идет там на носу, а на корме стоит немая тишина! Думается мне, такова и сама жизнь. Вперед по сверкающему морю мчится ликующий, зубчатый, веселый нос корабля, но только затем, чтобы влачить за собой мрачного Ахава, который сидит у себя в каюте на корме, вздымающейся над его пенным безжизненным следом и, словно стаей волков, преследуемой рокотанием волн! Их протяжный вой меня просто за сердце берет. Довольно, вы, весельчаки, все по местам! О жизнь! Вот в такой час, когда душа повержена и угнетена познанием, каким питают ее дикие, грубые явления, – в такой час – о жизнь! – начинаю я чувствовать в тебе сокровенный ужас! Но он чужд мне, этот ужас вне меня! Я человек, я слаб, но я готов сразиться с тобой – суровое, призрачное завтра! Поддержите меня, подкрепите, препояшьте меня, о вы, благословенные влияния!

Глава XXXIX
Ночная вахта

(Стабб на фор-марсе подтягивает брас; про себя)

– Ха! Ха! Ха! Ха! Хм! Что это, охрип я, что ли? Я все время думал об этом и вот: ха-ха-ха – все, что я могу по этому поводу сказать. А почему? Да потому, что смех – самый разумный и самый легкий ответ на все, что непонятно на этом свете; и будь что будет, а утешение всегда остается, одно безотказное утешение: все предрешено. Я не слышал толком, что он говорил Старбеку, но, на мой неученый взгляд, Старбеку пришлось не лучше, чем мне нынешним вечером. Ясное дело, старый Могол его тоже обработал. А ведь я знал, что так и будет, я видел; мне вроде откровение было, так что впору хоть пророчества изрекать; как только увидел, какой у него череп, так все и понял. Ну, так что ж, Стабб, умница Стабб – это мой титул, – что же с того, Стабб? В общем-то, дело ясное. Мне неизвестно толком, чем все это кончится, но что бы там ни было, я иду навстречу концу, смеясь. Как посмотришь, до чего же уморительные все эти будущие ужасы! Смешно, ей-богу! Тра-ла-ла! Ха-ха-ха! Что-то поделывает сейчас дома моя сочная ягодка? Выплакала свои глазки? Или же угощает винцом возвратившихся из плавания гарпунеров и веселится, что твой вымпел на ветру? Вот и я тоже веселюсь – тра-ла-ла! Ха-ха-ха! Эх!..

 
Эх, с веселой душой, ну-ка, выпьем с тобой
За радость любви быстролетной,
Как вина глоток, как вон тот пузырек,
Что в кубке всплывает – и лопнет.
 

Славный куплет! Кто там зовет меня? Мистер Старбек? Слушаюсь, сэр! (В сторону.) Он мое начальство, но и над ним, если не ошибаюсь, тоже кое-кто есть. Иду, сэр, вот сейчас только еще разок подтяну – вот и все, иду, сэр!

Глава XL
Полночь на баке

Г а р п у н е р ы   и   м а т р о с ы . (Поднимается фок, и теперь видна ночная вахта – на баке в самых различных позах стоят, сидят, лежат люди; все хором поют.)

 
Прощайте, красотки-испанки!
Прощайте, испанки, навсегда!
Капитан дал приказ…
 

1 – й   м а т р о с   с   Н а н т а к е т а . Эй, ребята, что это вы тоску наводите? Только животы расстраиваете. Ну-ка, подтягивайте для бодрости! (Поет, и все подхватывают.)

 
Глядит со шканцев капитан
В подзорную трубу,
А в море кит пустил фонтан —
Благословим судьбу!
Спускай вельботы поскорей,
Дружней гребите, люди!
Добычей нам монарх морей
Всенепременно будет!
Веселей, молодцы! Подналяжем – эхой!
Укокошил кита наш гарпунщик лихой!
 

Г о л о с   с т а р ш е г о   п о м о щ н и к а   с о   ш к а н ц е в . Эй, на баке! Пробить восемь склянок!

2 – й   м а т р о с   с   Н а н т а к е т а . Помолчите, вы! Восемь склянок; слышишь, малый? Эй, Пип, пробей-ка восемь раз в свой колокол, черномазый! А я пойду подыму подвахтенных. У меня для такого дела глотка как раз подходящая. Как гаркну – что твоя пушка! Ну-ка, ну-ка! (Просовывает голову в люк.) Первая вахта! Эхой, ребята! Восемь склянок пробили! По-ды-майсь!

М а т р о с   г о л л а н д е ц . Ну и здоровы же они сегодня спать, приятель. Это все вино старого Могола, я так считаю. Одних оно насмерть глушит, другим жару поддает. Мы вот поем, а они спят, да еще как! Завалились, чисто колоды. Ну-ка, угости их еще разок! Вот тебе брандспойт – кричи в него. Им красотки снятся, вот расставаться и неохота. Крикни, что пора воскреснуть; пусть поцелуются напоследок и являются на Страшный суд. Ну-ка, ну-ка! Вот это так гаркнул! Да-а, у тебя глотка амстердамским маслом не испорчена.

М а т р о с – ф р а н ц у з . Знаете что, ребята? Давайте-ка спляшем с вами джигу, прежде чем бросать якорь в Постельной Гавани. Согласны? А вот и новая вахта. Становитесь-ка все! Пип! Малый! Тащи сюда свой тамбурин!

П и п  (недовольный и сонный). Да не знаю я, куда он делся.

М а т р о с – ф р а н ц у з . Ну так колоти в свое брюхо да хлопай ушами! Спляшем, братцы! Повеселимся вволю! Ур-ра! Черт меня подери, кто не хочет с нами плясать? Давай, ребята, становись гуськом, скачи да притопывай! Выше ноги! Шевелись!

М а т р о с – и с л а н д е ц . Мне, брат, такой пол не подходит; он под ногой поддается. Ты уж меня извини, что я тебя расхолаживаю, только я привык танцевать на льду.

М а т р о с – м а л ь т и е ц . И меня, брат, уволь. Какая же пляска без девушек? Только последний дурак станет пожимать себе правой рукой левую и приговаривать: «Здравствуйте». Нет, мне так подавай девушек!

М а т р о с – с и ц и л и е ц . Вот-вот. Девушек! И чтоб лужайка была – тогда я готов прыгать хоть до утра не хуже кузнечика!

М а т р о с   с   Л о н г – А й л е н д а . Ладно, ладно, привередники, мы и без вас обойдемся. Жни, где можешь, говорю я. Вот сейчас соберем мы ногами обильную жатву. А вот и музыка. Ну, начали!

М а т р о с   с   А з о р с к и х   о с т р о в о в   (появляется в люке с тамбурином в руках). Держи-ка, Пип. И вот тебе вымбовки от шпиля. Полезай вот сюда! Ну, ребята, пошли!

Половина из них пляшет под тамбурин; некоторые спускаются в кубрик; другие валяются на палубе среди снастей; кое-кто уснул. Звучит смачная ругань.

(Танцуя.) Давай-давай, Пип! Бей сильнее, малый! Бей веселей, колоти, не жалей! Чтобы искры летели! Чтобы все бубенцы повысыпались!

П и п.  Они и так сыплются. Вот еще один оторвался – разве можно так сильно колотить?

М а т р о с – к и т а е ц . Тогда зубами брякай да стучи громче. Сделайся пагодой, Пип!

М а т р о с – ф р а н ц у з . Веселись как черт! Ну-ка, подыми свой обруч, Пип, я через него прыгну! Эй, лопни все паруса! Рви! Жги!

Т э ш ти г о  (спокойно курит). Вот это белые люди называют весельем. Гм! Я лично пот проливать понапрасну не стану.

С т а р ы й   м а т р о с   с   о с т р о в а   М э н . Пляшут здесь эти веселые ребята, а думают ли они о том, что находится у них под каблуками? «Я еще спляшу на твоей могиле» – что может быть страшнее этой угрозы, которую крикнет иной раз нам вслед уличная тварь на перекрестке, где она борется с ночным ветром! Господи! Как подумаешь о позеленевших подводных флотилиях, о грудах увитых водорослями черепов! Ну что ж. Видно, весь мир – это бал, как говорят люди ученые; значит, так и надо, чтобы все плясали. Пляшите, пляшите, ребята, пока вы молоды. Был когда-то молод и я.

3 – й   м а т р о с   с   Н а н т а к е т а . Уф, передышка! Да, это потяжелее, чем выгребать в штиль за китом. Дай-ка затянуться, Тэштиго.

Они перестают плясать и собираются кучками. Между тем небо нахмурилось; усилился ветер.

М а т р о с – и н д у с . О Брама! Видно, сейчас нам прикажут убирать паруса, ребята. Небеснорожденный полноводный Ганг, оборотившийся ветром! Ты явил нам свое темное чело, о Шива!

М а т р о с – м а л ь т и е ц   (развалясь на палубе и помахивая зюйдвесткой). Глядите, а теперь и волны – в белоснежных чепчиках – принимаются плясать джигу. Сейчас начнут скакать. Вот если бы все волны были женщинами, я б тогда с радостью, мы бы уж наплясались вместе с ними вдоволь. Разве может быть что лучше на свете, – даже царствие небесное, – чем когда мелькают в танце разгоряченные пышные груди, когда прикрывают скрещенные руки такие спелые, сочные гроздья!

М а т р о с – с и ц и л и е ц   (приподнявшись на локте). Ох, не говори мне об этом! Помнишь, а? На лету переплетаются руки и ноги, покачиваются гибко, в смущении трепещут! Уста к устам, сердце к сердцу, бедро к бедру! Всему есть пища: мимолетное касание, а отведать нельзя, не то наступит пресыщение. Верно, ты, язычник? (Толкает того локтем.)

М а т р о с – т а и т я н и н   (лежа на циновке). Благословенна будь святая нагота наших танцовщиц! Хива-Хива! О ты, окутанный туманным покрывалом, высокими пальмами поросший Таити! Вот и сейчас я отдыхаю на твоей циновке, но уж нет подо мной твоей мягкой почвы! Я видел, как плели тебя в лесу, циновка! Ты была зеленой в тот день, когда я принес тебя из лесу; а теперь ты вытерлась и пожухла. Горе нам! Ни ты, ни я – мы не можем снести такой перемены! Что же будет с нами, когда мы очутимся на небе? Но что я слышу? Так ревут бешеные потоки, низвергаясь по утесам с вершины Пирохити и затопляя селения! Вот так рвануло! Встанем во весь рост навстречу ветру! (Вскакивает на ноги.)

М а т р о с – п о р т у г а л е ц . С какой силой ударяют в борт волны! Готовься, ребята, сейчас будем брать рифы! Ветры только еще скрестили шпаги, а теперь вот начнется самая схватка.

М а т р о с – д а т ч а н и н . Потрескивай, поскрипывай, старая посудина! Покуда ты скрипишь, ты жива. Молодчина! Старший помощник направил тебя как надо. Он испугался не больше, чем форт, поставленный у входа в Каттегат, чтобы воевать против Балтики пушками, у которых на исхлестанных штормами жерлах запеклась морская соль!

4 – й   м а т р о с   с   Н а н т а к е т а . Да, только и он ведь исполняет приказ. Я слыхал, как старый Ахав учил его всегда резать шквал – вроде как палят из пушки по водяному смерчу, – прямо ударить судном шквалу в самое сердце!

М а т р о с – а н г л и ч а н и н . Вот это я понимаю! Да, наш старик – парень что надо. Уж мы ему добудем этого кита!

В с е.  Верно! Верно!

С т а р ы й   м а т р о с   с   о с т р о в а   М э н . Ух, как дрожат наши три сосны! Сосна труднее другого дерева приживается на чужой почве, а здесь у нас только и есть почвы, что бренная матросская плоть – тлен да прах. Было прахом – будет прахом. Эй, рулевой! Крепче держи руль! В такую погодку разрываются храбрые сердца на берегу и раскалываются в море крутоносые корабли. Взгляни-ка, ребята, у нашего капитана есть родимое пятно, а вон там, в небе, другое такое же: вон, вон светится бледным светом, а кругом-то все черно, хоть глаз выколи.

Д э г г у . Ну так что ж? Кто боится черного, тот боится меня! Я сам вырублен из цельного куска черноты!

М а т р о с – и с п а н е ц   (в сторону). Опять он кичится своей силищей. А тут еще старая обида гложет мне сердце. (Подходит к Дэггу.) Что верно, то верно, гарпунщик, твоя раса – это черное пятно на человеческом роде, чернее дьявола, не в обиду тебе будь сказано.

Д э г г у  (зловеще). Меня не обидишь.

М а т р о с   и з   С а н т ь я г о . Испанец спьяну ума лишился. Да только откуда бы? Выходит, у него в голове жидкое пламя нашего старого Могола не сразу расходилось.

5 – й   м а т р о с   с   Н а н т а к е т а . Что это сверкнуло? Верно, молния?

М а т р о с – и с п а н е ц . Да нет, это Дэггу оскалил зубы.

Д э г г у  (бросается на него). А ты у меня сейчас все свои зубы проглотишь, мелюзга! Белая шкура – бледная немочь!

М а т р о с – и с п а н е ц   (не отступая). Ох, с каким же удовольствием я всажу в тебя нож! Каланча трусливая!

В с е.  Дерутся! Дерутся!

Т э ш т и г о  (выпуская дым). Внизу драка, и наверху драка, там боги, тут люди, любят пошуметь – и те и другие! Пуф-ф!

М а т р о с   и з   Б е л ф а с т а . Драка! Ур-ра! Святая Дева, драка! Бей его!

М а т р о с – а н г л и ч а н и н . По правилам! Отберите у испанца нож! В круг, становитесь в круг!

С т а р ы й   м а т р о с   с   о с т р о в а   М э н . Стали вокруг, как по команде. Вот оно, кольцо горизонта! В этом кольце Каин поразил Авеля. Отличная работа, правильная работа! А если нет, то для чего же ты, Бог, создал это кольцо?

Г о л о с   с т а р ш е г о   п о м о щ н и к а   с о   ш к а н ц е в . Марсовые, к вантам! Убрать брамсели и бомбрамсели! Взять рифы у марселей!

В с е.  Шквал! Шквал идет! Живей, красавцы! (Разбегаются.)

П и п  (в страхе забился под шпиль). Красавцы? Хороши красавцы, Господи спаси! Трах-бах – это кливерлеер лопнул. Бум-бах! Господи! Забейся поглубже, Пип, это спускают бом-брам-рей. Здесь еще пострашнее, чем под Новый год в лесу во время бури! Разве тут хватит духу лазить за каштанами? А вот они лезут и ругаются на чем свет стоит, а я сижу здесь. Им же лучше, они уже на полдороге к небесам. Держись крепче! Ух ты! Ну и шквал! Но эти люди, они еще пострашнее – хуже белых штормовых валов. Белые валы. Белый Кит – чур меня, чур! Послушал я тут, как они толковали о Белом Ките, – чур, чур меня! – вот только недавно, нынче вечером, а уж меня всего трясет, не хуже, чем мой тамбурин. Этот старый аспид заставил всех поклясться, что они с ним заодно. О, большой белый Бог где-то там в темной вышине, смилуйся над маленьким черным мальчиком здесь, внизу, спаси его от всех этих людей, у которых не хватает духу бояться!

Глава XLI
Моби Дик

Я, Измаил, был в этой команде; в общем хоре летели к небу мои вопли; мои проклятия сливались с проклятиями остальных; а я орал все громче и заворачивал ругательства все круче, ибо в душе у меня был страх. Извне пришло ко мне и овладело мною всесильное мистическое чувство: неутолимая вражда Ахава стала моею. И я с жадностью выслушал рассказ о свирепом чудовище, которому я и все остальные поклялись беспощадно мстить.

Вот уже много лет, как одинокий Белый Кит появлялся время от времени в тех безлюдных водах, куда заплывали изредка только китоловы в погоне за кашалотами. Но и среди них не все знали о его существовании; видели его сравнительно немногие, а число тех, кто когда-либо отважился и сумел дать ему бой, было совсем ничтожно. Ибо великое множество промысловых судов, разбросанных без всякого порядка по всей водной сфере, из которых многие гонялись за своей опасной добычей на пустынных широтах, где иной раз за целые двенадцать месяцев не встретишь ни паруса и не услышишь ни единой новости; необычайная длительность китобойных рейсов; неопределенные сроки отплытия и прибытия – все это в сочетании с другими воздействиями, прямыми и косвенными, издавна затрудняло распространение в мире китобоев точных и подробных сведений о Моби Дике. Не подлежит сомнению, что отдельные суда сообщали о своих столкновениях, в такое-то время и под таким-то меридианом, с кашалотом, отличавшимся чрезвычайной величиной и свирепостью, который, причинив напавшим на него немалый ущерб, в конце концов скрывался от них; и многие считали вполне вероятным, что кашалот этот и есть не кто иной, как Моби Дик. Однако благодаря тому обстоятельству, что за последнее время охотниками за кашалотами было отмечено немало случаев проявления величайшей свирепости, хитрости и злобы со стороны преследуемых китов, многие из числа тех, кому случилось по неведению вступить в схватку с Моби Диком, предпочитали относить весь ужас таких столкновений за счет опасностей охоты на кашалотов вообще, а не за счет данного отдельного животного. Именно в таком свете и рассказывалась обычно история о гибельной стычке между Ахавом и китом.

Вначале те китобои, кому случалось, уже наслышавшись о Белом Ките, встретить его в дальних морях, обязательно спускали вельботы и уходили в погоню, страшась и опасаясь его ничуть не больше, чем всякого другого кашалота. Но страшные бедствия, вызванные такой охотой, – не только вывихи запястий и лодыжек, переломы костей, потеря руки или ноги, – но самые губительные, смертельные опасности и сокрушительный отпор, который не раз получали люди от Моби Дика, – все это, накапливаясь и усугубляя его жуткую славу, поколебало в конце концов отвагу многих смелых добытчиков.

Всевозможные ужасные слухи только преувеличивали и сгущали то истинное, что было в рассказах о столкновениях с Моби Диком. Ведь любое удивительное и страшное событие неизменно дает почву для возникновения всевозможных невероятнейших слухов – так на разбитом стволе дерева вырастают грибы и лишайники; а тем более в море, где самые дикие слухи возникают в значительно больших количествах, чем на terra firma,[14]14
  Твердая земля (лат.).


[Закрыть] если только есть для них хотя бы маленькая зацепка в реальной жизни. И насколько море превосходит в этом отношении сушу, настолько же китобои превосходят всех остальных моряков чудовищностью и неправдоподобностью своих рассказов. Потому что китобоям не только свойственны обычные среди мореплавателей невежество и суеверия – им чаще и ближе, чем другим морякам, приходится сталкиваться со всем ужасным и непостижимым, что только есть в океанах, не только разглядывать, очутившись с ними лицом к лицу, величайшие морские чудеса, но и вступать с ними – руки против зубов – в смертельные битвы. Затерянный в далеких морях, где можно проплыть тысячу миль, миновать тысячу берегов и нигде не найти резной каминной плиты или другого гостеприимного знака под солнцем, на тех долготах и широтах, где ему приходится заниматься своим нелегким делом, китолов оказывается во власти таких влияний, которые порождают у него в душе немало могущественнейших вымыслов.

И потому неудивительно, что раздутые слухи о Белом Ките, которые нарастали, словно снежный ком, перекатываясь над бурными морскими просторами, в конце концов вобрали в себя всевозможные глухие намеки и полувысказанные зачатки предположений об участии сверхъестественных сил и что все это придало Моби Дику такую жуткую славу, какую не могла породить одна видимая сторона явлений. И под конец он стал внушать людям такой ужас, что редко кто из тех, кому случалось хоть по слухам познакомиться с Белым Китом, отважился бы испытать опасность стычки с этим животным.

Но были к тому и другие, более важные и реальные причины. И сегодня жива еще среди китобоев древняя слава кашалота, выделяющегося свирепостью среди всех других левиафанов. И по сей день существуют китобои, готовые со сноровкой и отвагой дать бой гренландскому, или настоящему, киту, но – в силу ли неопытности, неумения или же робости – отступающие перед кашалотами; во всяком случае, есть немало китобоев, в особенности тех национальностей, которые плавают не под американским флагом, чьи сведения о левиафане, поскольку им самим никогда не приходилось сталкиваться со спермацетовым китом, ограничены лишь тем презренным чудовищем, за которым издавна охотятся на Севере; сидя на палубе, эти мужи, точно малые дети у камина, готовы со страхом слушать, разинув рот, удивительные, буйные истории о промысловых плаваниях в Южных морях. Однако нигде так не чувствуют, не осознают всю жуткую необычайность великого кашалота, как на борту того судна, чей форштевень направлен ему вослед.

Жестокая мощь кашалота, с которым мы познакомились сравнительно недавно, кажется, еще с древних времен порождала о себе смутные предчувствия-легенды; потому что у некоторых ученых-натуралистов – у Повельсона и Олассена, например, – мы читаем, что спермацетовый кит – не только гроза для всей обитающей в морях живности, но к тому же настолько свиреп, что им владеет неутолимая жажда человечьей крови. Подобные убеждения сохранялись даже во времена Кювье. И сам барон в своей «Естественной истории» утверждает, что при появлении спермацетового кита все рыбы (включая акул) бывают «охвачены сильнейшим страхом» и «часто в своем поспешном бегстве с такой силой ударяются о скалы, что причиняют себе мгновенную смерть». И несмотря на все те поправки, какие внес в подобные утверждения опыт китобоев, сами эти поверья во всей своей устрашающей сущности, вплоть до кровавого описания Повельсона, нередко оживают в душах китобоев под влиянием превратностей их опасной профессии.

Понятно поэтому, что многие китоловы, слушая таинственные и чудесные рассказы о Моби Дике, припоминали прежние времена, когда опытных охотников за настоящим китом не удавалось иной раз склонить к преследованию кашалотов, потому что, как утверждали они, можно с немалой выгодой промышлять других левиафанов, но поднимать острогу на такое чудище, как спермацетовый кит, смертному не подобает. Сделать это – значит сразу же оказаться вышвырнутым в текучую вечность. Существует немало интересных документов, из которых можно почерпнуть кое-какие сведения по этому поводу.

Были, однако, и другие, готовые даже перед лицом всех этих легенд помериться силами с Моби Диком, а еще больше было таких, кто слышал о нем очень смутно и отдаленно, без достоверных убийственных подробностей и без обычного мистического сопровождения, и сохранял довольно мужества, чтобы не избегать боя при встрече.

Среди людей суеверных ходили о Белом Ките самые невероятные рассказы, один из которых содержал, например, утверждение о том, будто Моби Дик вездесущ, будто его в одно и то же время встречали под разными широтами.

И надо сказать, что при указанной предрасположенности ума это утверждение не лишено было на особый, сверхъестественный манер какого-то намека на правдоподобие. Дело в том, что тайны морских течений остаются сокрытыми даже от ученейших умов; и таинственные подводные пути кашалотов тоже по большей части непостижимы для китобоев; это обстоятельство порождает время от времени в высшей степени любопытные и противоречивые теории относительно тех загадочных приемов, благодаря которым спермацетовому киту удается, нырнув на большую глубину, в немыслимо короткий срок очутиться вдруг в каком-нибудь крайне отдаленном месте.

И на американских, и на английских китобойных судах отлично известен тот факт, уже давно подтвержденный к тому же авторитетными высказываниями Скорсби, что в северных областях Тихого океана вылавливают иногда китов, в чьем теле обнаруживаются гарпуны, заброшенные у берегов Гренландии. При этом никак нельзя отрицать, что промежуток времени между запусками последнего и предпоследнего гарпунов иногда, безусловно, не превосходит нескольких дней. На этом основании многие китоловы пришли к выводу, что знаменитый Северо-Западный проход, так долго недоступный человеку, для кита никогда не представлял трудностей. Можно сказать, что в данном случае сама живая действительность на глазах живых людей не уступает чудесам, которые приписывались в древности горе Стрелло в Португалии (где у самой вершины якобы находится озеро, на поверхность которого всплывают обломки кораблей, потерпевших крушение в дальних морях); или же еще более удивительным поверьям об источнике Аретузе близ Сиракуз (воды которого якобы по подземному каналу поступают из Святой Земли); всем этим басням и россказням мало в чем уступает действительность китобойного промысла.

Вот почему не следует особенно удивляться, что некоторые китоловы, поневоле свыкнувшись с описанными чудесами и зная, кроме того, что Белый Кит уходил живым от многократных отчаянных нападений, зашли в своем суеверии еще дальше и объявили Моби Дика не только вездесущим, но и бессмертным (поскольку бессмертие – это всего лишь вездесущность во времени); они утверждают, что даже если целые рощи острог вырастут на его боках, он все равно уплывет живой и невредимый; если же все-таки он станет когда-нибудь пускать кровавые фонтаны, это будет всего лишь дьявольской хитростью, ибо пройдет немного времени, и за сотни лиг оттуда снова можно будет видеть, как он выбрасывает над зелеными валами прозрачный столб воды.

Но даже если откинуть сверхъестественные свойства, в земном облике этого чудовища, в его необоримом норове остается довольно силы, чтобы потрясти человеческое воображение. Среди других китов его выделяли не столько сами грандиозные размеры туши, сколько – как уже упоминалось выше – небывалый белоснежный, изборожденный складками лоб и высокий пирамидальный белый горб. Таковы были его отличительные черты, знаки, по которым он даже в бескрайних диких морях позволял своим старым знакомцам узнавать себя с большого расстояния.