Текст книги "Говорит Гитлер. Зверь из бездны"

Антихристианин

Следующий разговор я запомнил до мелочей. Он произвел на меня неизгладимое впечатление. Именно тогда началось мое расхождение с национал-социализмом. Я начал понимать, каков он на самом деле и чем он хочет стать прежде всего. Я и теперь ощущаю атмосферу тесноты: запах новой мебели, пустоту завершившегося дня. Семейная теснота – и кочевая жизнь. Мелкобуржуазные замашки и революционные разговоры. Я и теперь слышу, как в соседней комнате флигеля играет нелепый, неотвязный Пуцци Ганфштенгель. Он как раз сочинил марш, который был благосклонно принят Гитлером. Он любил скрещивать собственные мелодии с темами из вагнеровских опер. Маленький диван, пара кресел, столы; фрау Раубаль, фрау Геббельс, Форстер, Геббельс, я. Позади нас – «фюрер», новоиспеченный рейхсканцлер. Он облокотился на свой письменный стол и перелистывал документы. Перед ним Юлиус Штрайхер и Вагнер из Мюнхена. Подавали чай, пирожные. Фрау Раубаль, во внешности которой было что-то материнское, пыталась завести непринужденную беседу. Мы расслабились. Фрау Геббельс, весьма не по-немецки накрашенная, прислушивалась к тому, что говорил Гитлер, и я тоже пытался не пропустить ни слова из беседы, которая происходила за моей спиной и занимала меня все более и более.

Ангелика (Гели) Мария Раубаль (1908–1931) – племянница Адольфа Гитлера

Было уже поздно. Гитлер пришел из кино. Показывали какую-то патриотическую ерунду, прославляющую Фридриха Великого. Мы как раз сидели наверху в рейхсканцелярии. Мы ждали его. Первым пришел Геббельс. Он сказал, что фильм просто великолепен. «Потрясающий фильм, это то, что нам надо». Через несколько минут вошел Гитлер. «Как вам понравился фильм?» – спросил Форстер вместо приветствия. «Ужасная дрянь. Его надо просто запретить. Хватит с нас этой патриотической халтуры». – «Конечно, мой фюрер, – тут же согласился Геббельс. – Слабая, очень слабая вещь. Нам предстоит еще большая воспитательная работа». Август Вильгельм, принц Прусский, который сопровождал Гитлера и вскоре попрощался с нами, непринужденно бросил: «Есть закон о дурном обращении с животными – почему до сих пор нет закона о дурном обращении с историей?»

Дату этого вечера легко установить по предыдущему дню. Он имел особое значение. Я обедал у Гитлера, с утра я делал ему доклад. Это был важный день, в этот день был учрежден пост имперского наместника. Пост, смысл которого заключался в подавлении сепаратистских устремлений, возникавших в федеральных землях. В Баварии ширилось движение за независимость, чрезвычайно опасное для национал-социализма. Если бы Бавария в свое время была настроена серьезнее, а ее кронпринц Рупрехт оказался решительнее, то баварская монархия навеки положила бы конец всем устремлениям национал-социалистов. И тогда возрождение Германии началось бы совсем с другой стороны и приняло бы совсем иные формы.

Наш ночной разговор начался с тревоги, вызванной подобным развитием событий. Озабоченность высказали оба баварских гауляйтера, Штрайхер из Франкена и Вагнер из Мюнхена. Именно Штрайхер и дал Гитлеру повод для длинного монолога. Я не слышал начала беседы. Я начал прислушиваться только тогда, когда голос Гитлера за моей спиной стал громче.

«Насчет вероисповедания: что одна вера, что другая – все равно. У них нет будущего. По крайней мере, в Германии. Итальянские фашисты во имя Господа предпочитают мириться с церковью. Я поступлю так же. Почему бы и нет? Но это не удержит меня от того, чтобы искоренить христианство в Германии, истребить его полностью, вплоть до мельчайших корешков. Итальянцы наивны, они могут быть христианами и язычниками одновременно. Деревенские итальянцы и французы сплошь язычники. Христианство не проникло им даже под кожу. Другое дело – немцы. Немец принимает все всерьез. Либо он христианин, либо язычник. Совмещать одно с другим он не может. Муссолини не нужно делать своих фашистов язычниками. Для них все равно, язычники они или христиане. А для нашего народа имеет решающее значение, будет ли он следовать жидовскому христианству с его мягкотелой сострадательной моралью – или героической вере в бога природы, бога собственного народа, бога собственной судьбы, собственной крови».

Герман Вильгельм Геринг (1893–1946) – политический, государственный и военный деятель нацистской Германии, рейхсминистр авиации, рейхсмаршал Великогерманского рейха (19 июня 1940), На митинге в 1929 году

После паузы он продолжил: «Хватит рассуждать. Старый Завет, Новый Завет, или даже просто Слова Христовы, которые предпочитает Хьюстон Стюарт Чемберлен – все это один и тот же жидовский обман. Все это одно и то же, и это не сделает нас свободными. Немецкая церковь, немецкое христианство – ерунда. Или ты христианин – или язычник. Совмещать одно с другим невозможно. Можно выбросить из христианства эпилептика Павла. Это уже сделали задолго до нас. Можно превратить Иисуса в благородного человека и отрицать, что он Бог и Спаситель. Это делали и делают снова и снова. Кажется, такие христиане до сих пор есть в Америке и в Англии; они называются унитарии, или что-то вроде того. Но все это бесполезно; они тоже не свободны от того духа, о котором мы говорим. А нам не нужны люди, которые таращатся в небеса. Нам нужны свободные люди, которые осознают и ощущают Бога в себе».

Тут Штрайхер или Геббельс подбросил какую-то реплику или что-то спросил – я не расслышал, что именно. «Вы не можете сделать Иисуса арийцем, это абсурд, – отозвался Гитлер. – То, что написано в „Основных положениях“ Чемберлена, – попросту говоря, глупо. Вы спрашиваете, как нам быть? Так я вам скажу, нужно не допустить, чтобы церковь делала что-либо кроме того, что она делает сейчас. Сейчас она шаг за шагом теряет свои территории. Как вы думаете: вернутся ли массы к христианству? Глупости. Никогда не вернутся. Представление окончено. Они не рухнут сами по себе. Мы им поможем. Пусть попы сами роют себе могилу. Они отдадут нам своего доброго боженьку. Они готовы отдать все на свете ради своего жалкого барахла, ради чинов и доходов. Что же должны делать мы? То же самое, что делала католическая церковь, когда отбирала у язычников их веру: брать все, что можно взять, и истолковывать в нашем духе. Мы возвратимся по тому же пути: в Пасху будем праздновать не воскресение Христово, а вечное обновление нашего народа; рождество станет рождеством НАШЕГО мессии – героического и вольнолюбивого духа нашего народа. Вы полагаете, что эти либеральные священники, не верующие, а служащие, не будут учить в своих церквах от имени нашего Бога? Я вам гарантирую: они сделали Геккеля и Дарвина, Гете и Стефана Георге пророками своей веры – так же легко они сменят свой крест на нашу свастику. Вместо крови своего прежнего Спасителя они будут посвящать празднества чистой крови нашего народа; они примут плоды германской нивы в качестве святых даров и будут есть их в знак вечного единства нации, как прежде вкушали от плоти своего Господа. И когда все это случится, Штрайхер, церкви снова наполнятся. Конечно, если МЫ этого захотим, если там будет проповедоваться НАША вера. Но спешить с этим не нужно».

Отмеченный в первую мировую войну высшей наградой за храбрость, «Pour led merite», последний командор прославленной истребительной эскадрильи «Рихтгофен» Герман Геринг очень рано присоединился к Адольфу Гитлеру и его национал-социалистической партии. «Поступки, которые я совершаю, – заявлял Геринг о своей роли в захвате власти, – не заражены никаким бюрократизмом. Здесь мне не нужно заниматься справедливостью, здесь я должен лишь уничтожать и искоренять – и ничего больше!»

Искусный демагог доктор Геббельс, говоривший о себе, что он может играть на чувствах масс «как на пианино», еще в 1926 г. требовал, «чтобы мелкий буржуа Адольф Гитлер был исключен из национал-социалистической партии». Однако вскоре после этого он признал, что Гитлер – это тот «лидер, с которым можно завоевать мир»

Гитлер прервался. Фрау Раубаль спросила у меня что-то о моей семье, я не понял смысла вопроса. «Пусть покамест все идет своим чередом, – услышал я голос Гитлера. – Все равно оно не будет прочным.

Зачем нужно единое вероисповедание, автокефальная германская церковь? Боже мой, неужели вы не видите, что все это уже устарело? „Немецкие христиане“, Германская церковь, христиане-автокефалы, какое старье! Я уже знаю, что придет им на смену. И в свое время я об этом позабочусь. Без собственной религии немецкий народ не устоит. Что это за религия, еще никто не знает. Мы ощущаем ее. Но этого недостаточно».

«Нет, – ответил он кому-то, – эти профессора и мракобесы, сочиняющие свои нордические религии, только вредят делу. Почему же я их терплю? Они помогают нам в разрушении – единственной работе, которая сейчас нам доступна. Они возбуждают беспокойство. А любое беспокойство плодотворно. Сама по себе их суета не имеет значения. Они помогают нам со своей стороны так же, как с другой стороны нам помогают попы. Мы вынудим их разрушить свои конфессии изнутри; они потеряют авторитет и превратят все в бледный и бессвязный набор слов. Удастся ли нам довести их до этого? Безусловно!»

Беседа сделалась тише. Геббельс пересел за наш стол. Ганфштенгель подошел ближе. Баварские гауляйтеры рассказывали о волне решительных протестов со стороны баварской католической церкви.

Пауль Йозеф Геббельс (1897–1945) – немецкий политик, один из ближайших сподвижников и верных последователей Адольфа Гитлера. Геббельс выступает в берлинском Люстгартене, 25 августа 1934 года.

«Эти „черные“ никого не обманут, – сказал Гитлер угрожающим тоном. – Их время вышло. Они проиграли». Что до него, то он бы никогда не поступил так, как Бисмарк. «Я католик. Так было угодно провидению. Только католик знает слабые места этой церкви. Я знаю, как взять единоверцев за живое. Бисмарк был глуп. Он был убежденным протестантом. Протестанты не знают, что такое церковь. Тут нужно жить народными чувствами, знать, к чему люди питают симпатию и что для них неприемлемо. У Бисмарка были лишь параграфы да прусские вахмистры. Поэтому у него ничего не вышло. Я же не стану ввязываться в „культур-кампф“. Какая глупость – допустить, чтобы „черные“ снова стали великомучениками в глазах бедных прихожанок. Но я все равно с ними разделаюсь – я вам гарантирую».

«В католической церкви есть некое величие. Господи, да ведь это учреждение простояло две тысячи лет! Вот чему стоит поучиться. Сколько изобретательности и понимания человеческой натуры! Они знают своих людей! Они знают, где собака зарыта! Но их время прошло! И сами попы это понимают. Они достаточно умны, чтобы осознать это и не ввязываться в борьбу. Если они это сделают, я, конечно, не допущу, чтобы они стали мучениками. Мы заклеймим их как уголовных преступников. Я сорву с их лиц благочестивые маски. А если этого будет недостаточно, я высмею и обесчещу их. Я распоряжусь, чтобы про них сняли фильм. Да, мы сделаем фильм про историю „черных“. Пусть люди поглядят на весь этот бардак: абсурд, корыстолюбие, идиотизм, жульничество. Как они выжинают деньги из страны. Как они мухлюют наперегонки с жидами, как они занимаются кровосмесительством. Мы сделаем фильм таким занятным, что каждый захочет его посмотреть. Перед кинотеатрами выстроятся очереди. И если у благочестивых бюргеров волосы встанут дыбом – тем лучше. Молодежи это понравится. Молодежи – и народу. Все остальные мне не нужны. Я вам гарантирую – если я захочу, я смогу уничтожить церковь за несколько лет – настолько она пуста, настолько обветшала и изолгалась вся эта религиозная дребедень. Один верный удар – и она рухнет. Мы уже сейчас можем поймать их на их общеизвестной страсти к доходам и благосостоянию. Поэтому мы имеем возможность договориться с ними мирно и без споров. Я дам им пару лет испытательного срока. Зачем нам ссориться. Они проглотят все, что угодно, лишь бы сохранить свою материальную базу. До борьбы дело не дойдет. Они уже чуют, чья воля крепче. Поэтому нам нужно пару раз показать им, кто здесь хозяин. И они сразу смекнут, откуда ветер дуст. Ведь ОНИ не глупы. Церковь когда-то была силой. Теперь мы ее наследники. Мы – тоже церковь. Их время прошло. Они не будут бороться. И я думаю, это правильно. Когда вся молодежь будет на моей стороне, в исповедальнях останутся одни старики. А молодежь будет поступать иначе. Я в этом уверен».

В то время я воспринял этот монолог как простое хвастовство, что-то вроде концессии на очередную порнографическую стряпню. Тем не менее я был глубоко потрясен. Я и не предполагал, что Гитлер настолько циничен. Потом мне пришлось часто вспоминать об этом, когда начались процессы о валютных махинациях и половых преступлениях католического духовенства, чтобы заклеймить их я глазах масс и заранее отобрать у них право стать мучениками в духовной борьбе. Это был один из наиболее злокозненных ударов, и замысел его принадлежал исключительно Гитлеру.

Из дальнейшего разговора я мало что слышал. Для меня было важно демонстративное принижение роли евангелической церкви. Ведь многие автокефально настроенные и агрессивные протестанты жаждали и надеялись, что Гитлер с помощью национал-социализма разрушит католическую церковь и создаст единую (а в сущности – евангелическую) германскую церковь, в которой католики будут чем-то вроде подчиненного подразделения. Позднее я беседовал об этом с епископом Мюллером, который был почти что моим предшественником на посту президента данцигского сената. Его честолюбивые планы устремлялись в этом направлении.

«Протестанты вовсе не знают, что такое церковь, – услышал я в тот вечер от Гитлера. – С ними можно делать все что угодно – они потеснятся. Они привыкли к невзгодам. Они научились этому, посещая сюзеренов и церковных старост, которые по воскресеньям угощали их жареным гусем. Их место всегда было внизу, за одним столом с детьми и учителями. Им оказывали честь – не заставляли есть с прислугой. Эти маленькие нищие человечки готовы целовать вам руки; они потеют от застенчивости, если кто-то к ним обращается. И наконец, у них нет верующих, которые принимали бы их всерьез, и их не защищает такая великая сила, как Рим».

Нить беседы потерялась в незначительных подробностях и брани. Гитлер вновь привлек мое внимание, когда заговорил о нашем крестьянстве. Он утверждал, что и в нас, под тонкой коркой христианства, сидит вечное язычество и все время рвется наружу. «Вот вы из деревни, – обратился он ко мне. – Что вы об этом знаете, как это выглядит у вас?» Я поднялся и подошел ближе. «Наши крестьяне, – ответил я, – большие рационалисты, они едва ли выказывают склонность к старым обычаям. Но, если их поскрести, то древняя вера предков тут же вылезет наружу». – «Вот видите, – обрадовался Гитлер, – на том я и стою. Наши крестьяне не забыли своей собственной веры. Она еще живет. Она всего лишь скрыта. Припудрена христианской мифологией. Эта пудра законсервировала настоящее содержимое сосуда. Я говорил Даррэ, что нужно начать великую реформацию. Он предложил мне много интересного. Это замечательно, я бы даже сказал, превосходно. Всеми средствами он будет возрождать уважение к старым обычаям. Он показывал наше религиозное наследие на „Зеленой неделе“ и на Передвижной сельскохозяйственной выставке – образно, впечатляюще, так, чтобы это дошло даже до самого простого крестьянина. Не так, как это делалось раньше, без восторгов по поводу красивых костюмов и мечтаний о романтических временах. Крестьянин должен знать, что именно отобрала у него церковь. Все таинственное знание о природе, все божественное, не имеющее облика, демоническое. С этих пор они должны научиться ненавидеть церковь. Они должны постепенно узнавать о том, какими хитростями была похищена душа немецкого народа. Мы снимем слой христианского лака и доберемся до исконной веры. Именно здесь нам нужно взяться за дело, Геббельс! Не в больших городах. Там мы влипнем в идиотскую атеистическую пропаганду марксистов: Бельше, любовь к природе и прочая безвкусица. В городских массах больше ничего нет. А там, где погасло, уже ничего не разожжешь. Но наши крестьяне еще живут среди языческих представлений и понятий. И таковы они повсюду: в Швеции, во Франции, в Англии, в славянских аграрных странах. Однако возрождению язычества все время мешают проделки литераторов – этой кучки столичных мыслеблудов, полностью оторвавшихся от собственных корней. Если мы не дадим массам ничего взамен того, что мы у них возьмем, то их легко можно будет обманывать и впредь. И если мы начнем с крестьян, то действительно сможем разрушить христианство, потому что именно здесь скрыта сила древней веры, корни которой – в природе и в крови крестьян. Когда-нибудь миссионеры из деревни пойдут в большие города. Но спешить с этим не нужно».

На этом беседа окончилась. Мы еще немного посидели за столом, Гитлер подсел к нам. Фрау Геббельс сказала, что ее беспокоит состояние фюрера. Ему пора отправляться домой. «Сегодня у вас был трудный день, мой фюрер. И завтра вас тоже ждет трудный день». Мы попрощались. Я пошел в свою маленькую гостиницу возле вокзала на Фридрих-штрассе.

А некоторое время спустя все, о чем говорил Гитлер, вплоть до самого последнего слова, исполнилось. Был начат и до сих пор ведется эксперимент по дехристианизации крестьянства с помощью внедрения древних обычаев. Я видел отделы сельскохозяйственных выставок с искусно подобранными материалами соответствующего содержания. Я видел в Бремене серию весьма поучительных картин о борьбе крестьян-штедингов против церкви. Мне, как и всем посетителям, бросилось в глаза, что на фоне наглядной информации о нашей сельскохозяйственной жизни появились эти суровые обвинения, напоминающие о реках пролитой крови. Крови последних язычников и свободолюбивых крестьян, пролитой церковью в позднем средневековье. Все руководители нацистских организаций на селе, и я в том числе, регулярно получали приглашения на своеобразные атеистические собрания национал-социалистов – «религиозные» вечера, с которых начиналась пропаганда новых религий. Профессора Гаузер, Вирт и многие другие выступали на этих вечерах. Было ясно, что эти приглашения, подписанные лично Даррэ, должны были стать для нас пробным камнем: насколько мы годимся в национал-социалистическую «элиту», насколько серьезно мы относимся к национал-социалистической идее тотальной революции. И насколько нам можно доверять. Таков был первый шаг. Вторым шагом было принуждение к выходу из церковных общин. Насколько быстро шел этот процесс, я мог судить по одному моему знакомому, крестьянину Майнбергу из Вестфалии, который производил впечатление весьма зажиточного и хорошо устроенного человека. Майнберг, государственный советник и лидер сельских национал-социалистов, заместитель Даррэ в «Имперском земельном сословии», был прилежным учеником. В его старинном крестьянском доме возник новый камин.

Его стены были украшены рунами и языческими премудростями. Кресты уступили место другим священным знакам. Был реабилитирован Водан – древний охотник. А в печи горел новый, вечный огонь. Неужели Гитлер был прав, что христианство наших крестьян – всего лишь тонкий поверхностный слой? То же самое происходило и с эсэсовцами, прежде всего с руководством. И с высшими чинами «гитлерюгенда». Целенаправленно и планомерно, с жесткой последовательностью велась борьба за истребление всего христианства.

Разговоры за обеденным столом

В то лето я часто обедал у Гитлера. Он занимал тогда весь второй этаж новой рейхсканцелярии. Обстановка здесь была буржуазной, можно даже сказать, мелкобуржуазной. Комнаты были маленькими, мебель простая, безо всякой художественной ценности. Вокруг Гитлера не было ни одной вещи, которая свидетельствовала бы об изысканном вкусе или просто имела бы художественную ценность.

Находясь в Берлине, Гитлер всегда приглашал к обеду гостей. Это считалось большой честью. За обедом обычно присутствовало десять – двенадцать человек. Стол был простой: фюрер и здесь выставлял себя образцом простоты и единства с народом. Он снова и снова повторял, что не хочет отказываться от своих прежних привычек – ни в поведении, ни в образе жизни. Все это, и вправду, выгодно отличалось от высокомерных манер новоиспеченных бонз. Гитлер постоянно садился рядом с шофером и никогда – на заднее сидение автомобиля; он носил знаменитый плащ и шляпу и ходил либо в штатском пиджаке и брюках от партийной униформы, либо в своем прежнем простом костюме. На обед подавали суп, мясное блюдо, овощи и сладкое. Сам Гитлер не ел мяса, зато поглощал сладости в невероятных количествах, и его личный повар, старик Пг., готовил для него особые овощные ассорти. Но своих гостей Гитлер не принуждал к вегетарианству. На обедах разносился даже алкоголь (в виде пива). Можно было выбирать между пивом и лимонадом, и было очень забавно смотреть, как новички, особенно преданные партийцы, глядя на Гитлера, выбирали лимонад, чтобы произвести на него благоприятное впечатление.

За столом собиралось пестрое и разнообразное общество. Всегда присутствовала какая-нибудь знаменитость – кинозвезда, художник, партийный лидер. Не было недостатка и в дамах. Однако они всегда были в меньшинстве. Однажды я видел пару очень симпатичных блондинок. Иногда здесь бывали и дамы из общества. Я познакомился здесь с сестрой Гесса, мастерицей-рукодельницей. Она переплетала книги из библиотеки Гитлера. В то время здесь постоянно бывал «Авви» – Август Вильгельм, принц Прусский. Заядлый нацист, он был бойким говоруном, но плохим оратором и политиком. Он держался непринужденно, но, несмотря на это, казалось, будто он не в своей тарелке. В молодости я часто видел его и его младшего брата Оскара в Потсдаме, в прусском кадетском корпусе. Гитлер обращался с ним предупредительно. Было время, когда в консервативных кругах бытовала надежда, что Гитлер сделает «Авви» кайзером.

Август Вильгельм Генрих Гюнтер Виктор (1887–1949) – прусский и германский принц из династии Гогенцоллернов, обергруппенфюрер СА (9 ноября 1939).

Постоянной деталью этих обедов был и Пуцци Ганфштенгель, ценимый за свой опыт и знание языков – своеобразная форма его головы привлекала внимание гораздо больше, чем то, что он говорил. Часто можно было повстречать здесь и Геббельса; он держался поближе к Гитлеру, помня старую немецкую поговорку: «Отсутствующий всегда неправ». Постоянно бывал здесь и долговязый Брюкнер, адъютант Гитлера; частенько захаживал и Дитрих. Все партийные лидеры, бывавшие в Берлине проездом, тоже приглашались к Гитлеру.

Общение было непринужденным. Часто Гитлер молчал или вступал в беседу лишь от случая к случаю. Иногда он начинал поучать – таким угрожающим тоном, что все вокруг замолкали и прислушивались. При этом можно было заметить, что Гитлер говорит поспешно, а для красноречия использует громкость и нарастающий темп. Просто беседовать с ним было невозможно. Он либо молчал, либо полностью овладевал беседой. Очевидно, красноречие Гитлера – не природный дар, а что-то вроде компенсации внутренней заторможенности, которая и сейчас делает его беспомощным в близком общении. Судорожность и искусственность его натуры проявляются именно в таком узком кругу; они проявляются прежде всего в отсутствии настоящего юмора. Смех Гитлера едва ли выражает что-либо кроме издевательства и пренебрежения. Он не несет с собой никакого облегчения. И в общении с ним никогда не бывает передышки. Однажды за обедом я имел возможность послушать его мнение о юморе. Я сидел тогда наискосок от него, напротив меня, слева от него, сидел Геббельс. Они беседовали о национал-социалистических юмористических газетах и о значении юмора как средства борьбы. Да, и в том, что он называл юмором, он тоже видел всего лишь средство борьбы! Тогда-то с его языка и сорвались слова, впоследствии весьма распространившиеся в партии, – он назвал «Штюрмер» и его карикатуры на евреев «формой порнографии, разрешенной в Третьем рейхе». Заметно было, что его искренне радует вся эта гадость.

После обеда в маленьком кабинете Гитлера подавали кофе, кофе с ликером. Некоторые курили, но не очень много. Несколько раз кофе подавали на большой, похожей на висячий сад, террасе, откуда можно было увидеть верхушки деревьев старого сада рейхсканцелярии. Окружение Гитлера, и прежде всего его сводная сестра, фрау Раубаль, выполнявшая в то время роль «женской руки» в его хозяйстве, постоянно беспокоились о его безопасности. Уже тогда они опасались покушений, прежде всего в саду рейхсканцелярии. Гитлера предупреждали, чтобы он воздерживался от прогулок в этом саду. В то время он вообще мало двигался. Терраса заменяла ему сад.

Прочно встать на ноги в Латинской Америке

Именно на этой террасе, после обеда в начале лета 1933 года я стал свидетелем разговора, который выявлял политические идеи Гитлера относительно Америки и показывал, насколько ошибочным было мнение, будто политические интересы национал-социализма распространяются только на восточную и юго-восточную Европу. В то время один старый член руководства СА возвратился из Южной Америки. Гитлер подробно беседовал с ним за столом и задавал ему много вопросов. Когда подали кофе, беседа снова продолжилась. Познания Гитлера в этой области едва ли были обширными – он всего лишь повторял суждения из популярных в то время книжек о «стране будущего». Особенно ему нравилась Бразилия. «Здесь мы создадим новую Германию. Здесь у нас будет все, что нам нужно». Затем он в общих чертах изобразил, каким образом трудолюбивое и деятельное правительство, которое умеет наводить порядок, может добиться всего. Он был убежден, что в Бразилии существуют все условия для переворота, который за несколько десятилетий (если не за несколько лет) превратит коррумпированное государство в германский доминион. «К тому же мы имеем права на этот континент, там находятся владения Фуггеров и Вельзеров. Мы наверстаем все, что упустили в эпоху раздробленности, возвратим себе все, что мы взяли, но не смогли удержать. Прошло то время, когда мы плелись в тени Испании и Португалии и повсюду опаздывали».

Фон Пф., находившийся в гостях у Гитлера, подтвердил, что шансы Германии на успех в Бразилии сейчас велики. «Мы нужны им, потому что они хотят что-то сделать из своей страны, – сказал он. – Им нужны капиталовложения, но еще больше им нужен дух предпринимательства и организаторский талант. И к тому же им надоели Соединенные Штаты. Они знают, что США только эксплуатируют их, а мер по развитию страны от них не дождешься».

«Мы дадим им и капитал, и дух предпринимательства. Третье, что мы им дадим, – наше мировоззрение, – сказал Гитлер. – Где демократия бессмысленна и самоубийственна, так это в Южной Америке».

«Следует укреплять в людях сознательность, чтобы они вышвырнули за борт свой либерализм вместе с демократией. Они еще стесняются своих здоровых инстинктов. Они еще считают, что должны играть в демократию. Давайте подождем пару лет, а потом им поможем. Но наших людей надо отправлять к ним уже сейчас. Наша молодежь должна учиться колонизировать. Для этого не нужны корректные чиновники и губернаторы. Нам нужны смелые парни. Им не придется бродить по джунглям и расчищать лес. Нам нужны люди, которые имеют доступ в светское общество. Знаете ли вы немецкую колонию в Бразилии? Можно ли начать с нее?» Вопрос был обращен к фон Пф. «Вопрос в том, стоит ли держаться светского общества», – ответил тот. По его мнению, можно гораздо скорее достигнуть цели, если заняться другими слоями общества – индейцами, метисами. «Уважаемый Пф., – нетерпеливо прервал его Гитлер, – заниматься нужно и теми, и другими. За рубежом нам нужны два движения: одно – лояльное, а другое – революционное. Вы думаете, это трудно? Я полагаю, мы уже доказали, что мы это можем, иначе бы мы здесь не сидели. Мы не будем высаживаться в Бразилии, как Вильгельм Завоеватель, и завоевывать ее с оружием в руках. Оружие, которое у нас есть, – невидимо. У наших конкистадоров, дорогой Пф., куда более сложная задача, чем у прежних, зато и оружие у них – значительно изощреннее».

Гитлер продолжал расспросы о шансах Германии в Латинской Америке. Теперь на первый план вышли Аргентина и Боливия. Оказалось, что здесь есть множество объектов для национал-социалистического воздействия. Гитлер уже в то время высказывал идеи, позже осуществленные Боле, с одной стороны, и Риббентропом – с другой – о двойной пропаганде, противоречащей самой себе. Задачу прочно встать на ноги в Латинской Америке и вытеснить оттуда США и Испанию с Португалией следовало решать с помощью новых, деятельных и беззастенчивых людей.

Я спросил у Ганфштенгеля, не значит ли это, что вся наша предвоенная политика угрожающим образом повторится. Может быть, лучше не вызывать Англию и Америку на соперничество – по крайней мере, до тех пор, пока положение Германии не станет прочным? К тому же, это противоречит основным положениям «Майн Кампф». И тут я впервые услышал, как плохо отзываются об этой книге в присутствии Гитлера, и понял, что для приближенных кругов она вовсе не была тем всеобъемлющим источником, за который выдавалась в официальной пропаганде. Ганфштенгель считал, что в любом случае когда-нибудь нам придется принять во внимание, что США и Англия – наши враги.

Но Германия это переживет. Он спросил меня: неужели я все еще питаю иллюзии насчет Англии? По его мнению, Соединенные Штаты уже никогда не вторгнутся в Европу; он знает «братьев» и все их слабые места. А Англия уже умерла. Откуда же Германии взять элементы для своего будущего всемирного Рейха, как не из развалившихся Британской и Французской империй? Но финальной гонки с Англией нам не избежать. «Впрочем, если вы присмотритесь внимательнее, вы поймете, что все сказанное в „Майн Кампф“ об Англии имеет лишь тактическую ценность. Гитлер знал это уже тогда, когда он все это писал».

В тот день я впервые увидел очертания будущего великого Германского Рейха. Я с удивлением услышал рассуждения Гитлера о южных морях. Он говорил прежде всего об архипелаге, в свое время принадлежавшем Германии, к которому должны присоединиться голландские колонии и Новая Гвинея. Японии нельзя быть слишком большой, сказал Гитлер. Ее стоит переориентировать на Китай и Россию. Гитлер рассчитывал также на возникновение германского доминиона в Центральной Африке и на то, что в США удастся возбудить всеобщую революцию. С распадом Британской империи Гитлер предполагал преодолеть англосаксонское влияние и в Северной Америке, вытеснив его с помощью немецкой культуры и языка, – это было бы предварительной ступенью включения Соединенных Штатов во всемирную Германскую империю.