Текст книги "Самодержавный «попаданец». Петр Освободитель"

Хиос

– Два румба вправо, начинаем сваливаться! Дать ракеты!

Капитан-командор Самуил Карлович Грейг отдавал команды звучным поставленным голосом, как и все просмоленные на палубах офицеры. Еще бы, глотка была у него луженой, а иначе команду в бою или в шторме матросы просто не услышат.

За спиной вскоре послышалось знакомое шипение, и в небо взметнулись две красные «шутихи», знакомые всем по праздничным фейерверкам в столице или Петергофе.

Но там они служат для праздников и увеселений, а для него самого было делом удивительным, когда государь Петр Федорович в позапрошлом году предложил их использовать для подачи команд.

Вначале было непривычно – красные ракеты означали поворот вправо, зеленые – в левую сторону, а количество ракет соответствовало румбу. Вскоре, впрочем, все капитаны и адмиралы оценили царское нововведение, ведь иногда сигнальщики могли или не заметить сигнал флагмана, или неправильно истолковать его.

В сумерках вообще командовали как бог на душу положит, в лучшем случае ориентируясь по фонарям. Недаром корабли целый месяц в заливе между Котлином и столицей маневры устраивали под внимательным оком императора. Грейг тогда особенно остро ощутил, что дух великого царя, самозабвенно любившего флот, полностью перешел в его внука…

Турецкие корабли, вытянувшиеся в очень длинную, на несколько миль, линию, вырастали прямо на глазах, слева уже поджимал остров, и в другое время молодой капитан-командор ни за что бы на свете не полез в уготованную ему западню.

Еще бы – по всем принятым канонам боя авангарду русской эскадры нельзя сближаться с турками раньше, чем вытянутся такой же линией напротив, что русские и начали делать.

Вот тут-то головные корабли османов сами стали забирать в его сторону – авангард Грейга через четверть часа хода ввязывался в очень скверную ситуацию, оказавшись между двух огней.

Раньше бы это напугало командора, но не сейчас. На всю жизнь запомнился урок, данный императором Петром Федоровичем, чуть не пустившим дедовскую трость «гулять» по его спине. Думать требовал государь-батюшка головой своей и от набитых догм отказываться, тактику новую искать постоянно. Даже слова своего деда припомнил – «не держись устава яко слепой стены». Страшно до жути, куда там туркам, тот бешеный царский взгляд Самуил Карлович надолго запомнил…

Турецкие корабли окутал белый пороховой дым, гром сотни пушечных стволов раскатился по морской глади. Вот только знакомого свиста ядер или шипения книппелей над головой командор не услышал и, подняв глаза, увидел, что последние практически не повредили такелаж – несколько дырок на парусах и пара порванных вантов не в счет.

– Скверно османы стреляют! Только ядра напрасно извели! – за спиной раздался громкий голос капитана первого ранга Круза, командира флагманского «Санкт-Петербурга».

– Худо! – согласился с ним Грейг, но не обернулся, соблюдая дистанцию. И было отчего. Император учинил ревизию петровской «Табели о рангах», сократив ряд чинов, в том числе и пятого класса, в котором числились армейские бригадиры и флотские командоры, или капитаны бригадирского ранга, как их иной раз называли.

Теперь они стали обычными полковниками и капитанами первого ранга, но имели право называться по должности, которую занимали, командуя бригадой или отрядом кораблей. Все отличие, уже не в чине, а в должности, умещалось на эполетах или погонах в виде небольшой эмблемы – золотистой императорской короны.

С тех пор и ходит язвительная шутка, что Грейга со многими другими «короновали», но скипетра и державы в руки не дали…

– А вот теперь пора! – произнес командор, когда второй турецкий залп сотряс воздух. Именно воздух, хотя дистанция между кораблями сократилась, и османы могли бы стрелять получше. – Стреножьте их, капитан!

– Есть, господин капитан-командор! – громко отозвался Круз и проорал приказ: – Стреножить турок! Залп!

Странная, не флотская, а кавалерийская, команда никого не удивила – с высочайшей воли введена, так на учениях царь вымолвил, глядя на результаты стрельбы по плавучей мишени, коей служила старая «Астрахань».

Палуба дрогнула под ногами и подпрыгнула, когда приказ дошел до закрытых деков, а русские пушки оглушительно рявкнули. Борт моментально заволокло белым дымом, но вскоре линейный корабль из него вынырнул, идя на полном ходу.

Перед Грейгом предстало восхитительное для глаз и души зрелище – два ближних к его «северной столице» турецких корабля приобрели жалкий вид, разом потеряв ход, будто рысаки, которых на бегу «стреножили».

«Новоизобретенные» книппеля, которые предназначены для повреждения рангоута, снова показали свою чудовищную эффективность – с «османов» свешивались обрывки вант, паруса изорваны в клочья, с грохотом свалилась одна из мачт, а другие угрожающе покачивались.

– Государыня своим веером их освежила! – хмыкнул Грейг, оценив действие сложенных пластин, которые, вылетев из орудия, моментально раскрывались, превращаясь по форме в знакомый всем дамам, но для корабельного такелажа смертоносный «веер».

На «закуску» полагались книппеля различных сортов – половинки ядер, скрепленные цепью и железными шкворнями, или цилиндры с большой картечью, переплетенные тонкими тросами, и другие нужные приспособления, выдуманные пытливым русским разумом…

– Идите между турками, капитан! – Грейг рявкнул команду: – Рвем их строй надвое! И да поможет нам Бог!

Бендеры

Чудовищный взрыв встряхнул землю под ногами, она заходила ходуном, некоторые солдаты попадали, роняя фузеи. Огромный столб черного дыма и алого пламени взметнулся в небо, во все стороны полетели камни, бревна, пушки, люди.

– Братцы! Вперед, на штурм!

Надрывая командой горло, бригадир Власов выхватил шпагу из ножен и повел своих ингерманландцев вперед, к столбу пыли, что оседала на месте взорванной на протяжении сотни саженей крепостной стены. Мина была чудовищной, доселе неслыханной мощи – семь тысяч пудов пороха заложили саперы. Не пожалели…

– Станичники! В городе добра много!

– Там вино и бабы!!!

– Гренадеры! На штурм!

– Донцы! Пошли всласть гулять!

– Режь турок, братцы!!!

– Постоим за веру православную! Доколе им…

Солдатская и казачья разноголосица на секунды перекрыла рев пушек, и зелено-синяя масса дружно, густым потоком хлынула из подведенных чуть ли не к самым стенам окопов. И началось…

Гренадеры и казаки побросали фашины, кинули штурмовые лестницы и, матерясь почем свет, полезли в пролом, стреляя и бросая гранаты в турок, что отчаянно отбивались с гребня.

Янычары быстро пришли в себя от взрыва и успели занять груды камней, то, что раньше было крепостной стеной. Визг, яростные призывы к Аллаху, выстрелы в упор – турки скинули первую волну штурмующих и приняли набежавших казаков в копья. И столкнулись две силы – пестрая и синяя, и перченый казачий мат заглушил вопли магометан.

Рубились донцы яростно, не уступая противнику в лютости. Всклокоченные бороды, дикие глаза, окровавленные казачьи чекмени – все заплескалось в глазах Власова, который со своими ингерманландцами наконец добрался до разрушенной стены.

Бригадир поневоле восхищался бешеной атакой станичников, их неимоверной храбростью, но в то же время прекрасно понимал, что солдат дерется за славу, а казак за добычу. Столетия беспрерывных схваток и набегов породили и закалили этих русских башибузуков, между жизнью и смертью которых одной толстой нитью протянулась война.

– Твою мать! Что творит?! – Власов пристально смотрел, как бородатый казак саблей распластал трех янычар с ятаганами, вертясь между ними угрем, отмахнулся клинком от копий и зарубил турка, что отчаянно махал бунчуком, воодушевляя защитников.

И тут словно прорвало – казаки, пробираясь по камням с проворством взбесившихся волков, захлестнули турок, поглотили их своей массой, перехлестнули через гребень и неотвратимой волной, сшибающей все на своем пути, хлынули в город заниматься самым увлекательным делом своей жизни – резать османов и грабить все подчистую…

– Достоин сей казак офицерского чина! Первым вошел!

Власов стремительно обернулся. За его спиной стоял командующий – не удержался генерал, лично возглавил штурм.

– Твои ингерманландцы и гренадеры лихо ворвались, бригадир! Ежели к вечеру одолеем супостата, генеральский чин получишь. Что дрожишь в нетерпении, Павел Владимирович?! – Князь усмехнулся. – Беги уж, нечего тебе на месте ерзать, там твои солдаты дерутся!

Юконский острог

– Братец! Ну, наконец прибыли! А то мы здесь глаза проглядели, вас ожидаючи в нетерпении!

Григорий Орлов, широко раскинув объятия, шагнул к Алексею. Тот на радостях так стиснул брата, что кости захрустели. Причем у двоих сразу – восемь лет назад оба считались в гвардии признанными силачами. Но то осталось в прошлом.

Сейчас они, и так силушкой молодецкой не обделенные, прожив в суровой аляскинской земле уже семь лет в лишениях и тягостях, закаливших тело и душу, стали чуть ли не былинными богатырями, что сырую кожу могли разорвать. Кожу братья не пробовали, но вот кочергу узлом сворачивали запросто, а пальцами рвали колоду карт. А уж серебряные тарелки скатывать в трубки было для них самым легким развлечением!

– Рад тебя видеть! – запыхтел в ухо Алехан. – Вижу, славно гвардейцы здесь обстроились, даже с бабами! И вино имеется?

– Чего нет, того нет! – ответил Григорий, разомкнув стальное кольцо рук. Но после паузы, хитро прищурившись, добавил: – Однако настойку одну хитрую варим в том агрегате, что император, батюшка наш, в позапрошлом году прислал!

Алехан ухмыльнулся, машинально почесал правое плечо, пробитое когда-то царственной шпагой, и широко улыбнулся во все три десятка крепких зубов. А Григорий задумчиво почесал висок и чуть тронул губы, припомнив и свое общение с царем.

Лихим воякой стал император на их глазах, от такого плюхи получать в радость. Куда там Шванвичу – всех приласкал своей тяжелой рукой, и не в драке пустой, а в бою. С того дня братья Орловы стали дружно уважать Петра Федоровича и голштинским выкормышем даже в мыслях не называли…

– Ну и забойная вещица в нем получается, на орешках настоянная, да с лимонными корками! Огненная вода – так ее местные индейцы называют. Но мы им не даем, самим мало выходит. Одна у нас радость…

Григорий печально вздохнул, но тут же оживился, вперил ожидающий, радостный взгляд в брата:

– Не томи душу, братец! Вижу, что с новостями ты изрядными!

– А как же! – Алехан скривился в хитрой улыбке. – Вон сколько добра привезли! И людишек! И казачков якутских для службы острожной!

Он ткнул рукой в сторону ворот. А там было столпотворение: десяток тяжелогруженых лошадей спешно обихаживали бородатые казаки в кафтанах, а люди… Люди вповалку попадали на траву и мох, не в силах освободить плечи от лямок объемистых, отнюдь не легких мешков.

– Устали людишки, – виновато, но с легким презрением в голосе, пожав широкими плечами, пояснил Алехан: – Дорога дальняя, уморились за шесть недель. Зато вы здесь чуть ли не городом живете, припеваючи. Золотишка хоть намыли немного? Ты же матушке-государыне что обещал?!

– Намыли, – с тяжким вздохом ответил Григорий. – Чуток. Восемь десятков с лишком. Прошлое лето горбатились, как каторжане, и сейчас моют, как проклятые без передыха. Лето-то короткое. Я сегодня на хозяйстве, а так тоже все времечко с лотком.

– Восемьдесят фунтов?! – В голосе Алехана послышалась непритворная грусть. Он тяжело вздохнул. – Два пуда только?! Эх-ма… Это ж тебе до старости здесь горбатиться, пока матушке сотню пудов намоешь, как обещал! И дернуло тебя за язык, брат! Эх…

Григорий виновато улыбнулся, глядя на огорченное донельзя лицо брата. Тот даже скрипнул от отчаяния зубами:

– Я думал тебя в следующем году забрать, дел выше крыши! Два пуда… Да что ж такое! Ошибся государь Петр Федорович, поверил этому нехристю Джеку Лондонскому, а тот место неверное на карте указал. Жила богатая?! Я упрошу батюшку этому хмырю английскому шейку-то свернуть. Как куренку! Сам съезжу, головенку откручу, токмо бы найти его, а то на морду не знаю! Да и далёко…

– Не кручинься, братец! – С легкой улыбкой Григорий посмотрел на силача, что в сдерживаемом бешенстве сжимал огромные кулаки. – Ты лучше котел вон тот на очаг подвесь, людей твоих кормить надо, а у меня рука болит. А боле мужиков в остроге сейчас нет.

– Это запросто! – Алехан отпихнул ногой чурку и подошел к пузатому, ведер на восемь, котлу, накрытому крышкой. Для любого из братьев это была не тяжесть – и десять пудов могли легко поднять.

Индианки и дети порскнули в сторону, но остановились рядышком, с боязливым восторгом глядя на силача. Тот хмыкнул, присел, развел лапищи и стиснул котел:

– Ы-а!!! Твою мать!!!

От натуги Алехан побагровел и плюхнулся на пятую точку, выпустив из ладоней котел, который не приподнялся даже на лезвие ножа. Орлов хрипло дышал, выпучив глаза и громко испортив воздух.

– Ты бы вначале, братец, – раздался полный ехидства голос Григория за спиной, с еле сдерживаемым смехом, – крышечку-то поднял! А вдруг там совсем не водичка налита?!

Алексей тут же скинул крышку и, отвесив челюсть, зачарованно уставился в знакомую тусклую желтизну – котел был забит золотым песком и самородками почти до краев…

Ларга

– Итак, господа генералы, ваши соображения мне понятны! – Петр взял папиросу, постукал картонным мундштуком по желтоватому от неумеренного курения ногтю. Обвел взглядом спорящих между собой Румянцева и Суворова – те малость попритихли.

А весь сыр-бор разведенный, по сути, яйца выеденного не стоил. Оба полководца за решительное наступление, единодушно считают, что нужно оставить обозы и, не дожидаясь подхода Долгорукова, когда князь там еще возьмет Бендеры, обрушиться на турок главными силами.

Разногласие лишь в одном: план на сражение – кто будет на этот раз диспозицию определять. Кого выбрать прикажете? Румянцев вес имеет немалый, а вот Суворов военный гений – зря в прошлой истории Екатерина направила его в Польшу мятежных панов гонять.

А ведь был мотив, и веский – дражайший Александр Васильевич, как убедился Петр, имел тот еще характер. Язва, право слово. Никаких авторитетов для него не существует. Именно его фразу, адресованную Потемкину, осаждавшему Очаков, сказанную намного позже в той истории, он, немного изменив, отправил Долгорукову. Плагиат, однако.

– Смотрите, господа, – продолжил Петр, – месяц назад у Рябой Могилы мы атаковали 50 тысяч татар Каплан-Гирея. Эти стервецы, как вы видели, просто удрали, бросив пятитысячный отряд турок, который укрепился за речкой в центре. Далее – неделю назад здесь, у Ларги, мы разбили двадцать тысяч турок Абды-паши и опять потрепали татар, которые от нас снова сбежали. Что в этих сражениях общего? А?

Петр посмотрел на генералов – Румянцев хмурил брови, он старше в чине, ему вторым ответ держать. А вот Суворов сразу вскинулся:

– У них позиции одинаковы, батюшка. Слева река, свой центр с правым флангом укрепляют. Мы били главными силами по лагерю, а я наносил удар сбоку – одной своей дивизией, вторую по вашему приказу отдал Петру Александровичу. Вот и утекли супротивники.

Петр вздохнул – вот она, гримаса истории. Сражения произошли почти в то же время, что и в той реальности, и в тех же самых местах. Поначалу это вызвало недоумение, но потом он уразумел – для турок то были наиболее удобные для сражения позиции. Слишком мала Молдавия, выбора изначально нет. Да и по срокам ясно – в мае активные действия начинаются, тут погода свою роль играет. Но чтоб ход самих сражений был практически одинаков, вот это его удивило качественно. Ладно – и там турки позволили генералу Румянцеву бить их по частям. Правда, сейчас у османов и татар потери были намного серьезнее, и то благодаря стремительным фланговым ударам дивизии Суворова.

– Петр Александрович и вы, Александр Васильевич, я вот что думаю…

– Да, государь! – тут же отозвались генералы и неприязненно переглянулись.

Ну что тут будешь делать?! Вот так и упускаются турки, потому что эти два полководца элементарно ревнуют друг друга. Завидуют, что ли? Славы им на двоих не хватит?

– Что там турки? – Петр спохватился – генералы уже между собой спорят, а диспозицию противника еще не обговорили, а ведь от этого плясать нужно.

– Сам визирь Халиль-паша пришел с десятью тысячами янычар, – отозвался Гудович, демонстрируя осведомленность. Что-что, но дело генерал знал и, по настоянию Петра, хорошо поставил войсковую разведку. Вслепую идти не приходилось ни разу.

– С ним еще пятьдесят тысяч пехоты и тридцать конницы, при них полторы сотни орудий. За Сальчи татары стоят. Лагерь разбит на высотах у деревни Фильконешти, слева река Кагул, не проходимая вброд. Позиции на склонах высот, четыре ряда окопов, занимаемых пехотой. Артиллерия в укреплениях, конница в глубине лагеря, – пояснил Румянцев.

– Смотрите, государь, – невозмутимый начальник штаба генерал Гудович бросил на Румянцева негодующий взгляд. Ибо он должен докладывать императору обстановку, к чему и готовился всегда, – а тот его бесцеремонно оттеснил, вмешался, показал осведомленность.

Петр поморщился – ну что ты будешь делать с генералами, прямо как дети малые. Или самому продолжать командовать и их больше не примирять? Или Румянцева поставить во главу, пусть будет, как и было. От добра добра не ищут. Как Петр Алексеевич, дедушка заботливый, всегда командующим фельдмаршала Шереметева ставил. Глупостей не наделает.

Суворова генералитет в штыки примет, ведь недавно тот только дивизией командовал, а тут в генерал-поручики произвели и корпус дали. Царю чем-то понравился, а заслуг-то никаких. Та еще среда генеральская – змеям жить не рекомендуется: сожрут махом и не подавятся.

Гудович развернул карту, и все присутствующие на малом военном совете – сам Петр, командующие корпусами Румянцев и Суворов, начальник артиллерии Меллисино – дружно склонились над ней.

– Ширина поля у Троянова вала восемь верст. Далее оно сужается, с севера на юг идут четыре хребта с проходимыми лощинами. А у турецкого лагеря уже полторы версты на позициях. Правый фланг у них уязвим, его можно обойти. Однако позиции штурмовать и там придется. Османы его дополнительно усилили – высота занята пушками, а на отдалении расположились татары, что могут воспрепятствовать обходу.

– Мешок! – кратко резюмировал Петр, глядя за рукой Гудовича. – А сбоку дубинку приготовили!

– Да, государь, – согласился Гудович. – Через эти лощины турки будут атаковать, если наше наступление на позиции будет неудачным.

– И как баталию вести будем, господа генералы? – Петр посмотрел на командующих корпусами. – Только учтите – нам не отбросить турок надо, не нанести им очередное поражение, а полностью уничтожить, чтоб дальше воевать не с кем стало!

Хиос

– Что творит?! Что творит?! – В голосе старого адмирала не слышалось недовольства, а одно скрытое восхищение. Грейг действовал четко, как на прошлых Котлинских маневрах, – его отряд буквально вломился в турецкую эскадру, разорвав ее на две части. Будто русская буква «Г» страшным колуном вломилась в длинную линию ровно посередине. Получилось вроде стула со спинкой или аглицкой буквы «h», сильно на нее похоже.

– Теперь надо устроить им не бой, а избиение, – пробормотал под нос адмирал и громко отдал приказ: – Сваливайтесь на неприятеля! Скорее!

Григорий Андреевич Спиридов знал, что говорил. Крупнокалиберные русские орудия плохо годились для линейного боя на приличной дистанции. Более всего они подходили для общей свалки, на самом коротком, с ружейный или даже пистолетный выстрел, расстоянии.

Такой бой теперь и начинался – русская эскадра в тринадцать вымпелов наваливалась на турецкую в двенадцать кораблей. Всякую мелочь типа фрегатов, бригов, шебек и прочих посудин османов, что крутились на порядочном отдалении, адмирал в расчет даже не принимал. Пары залпов русского линкора было достаточно, чтобы потопить любую из этих фелюк, толком даже ее не рассмотрев.

Восемь линейных кораблей турецкого авангарда, отсеченных Грейгом, ушли далеко вперед и вмешаться в бой уже не могли. Теперь им нужно было лечь на другой курс, снова поймать ветер, развернуться, совершить маневр для захождения, и лишь потом заговорят их пушки.

Так что добрый час есть, если не пару османы провозятся. А могут и вообще в драку не полезть, коли их главные силы русские пушки и «единороги» на щепки разнесут.

От бортов кораблей Грейга отлетели несколько орудийных дымков, и с небольшой задержкой грянул общий залп, укрыв русские линкоры дымовой завесой.

Адмирал впился взором в неприятеля: на каждом из русских «городов» имелись три десятка смертоносных «царских подарков» – особых вытянутых снарядов, отлитых по приказу императора и совершенно не похожих на привычные ядра. Хранились они на кораблях в опечатанных ящиках, и особый служитель за сбережение тайны головой своей отвечал.

Именно их должны были пустить в ход первыми из носовых орудий и лишь потом выстрелить всем бортом, дабы не затруднить прицеливание приставленных к тем тяжелым пушкам лучших канониров.

Адмирал уже видел их действие – несчастную «Астрахань» два десятка таких «гостинцев» разнесли в доски. Эти бомбы были снаряжены не черным порохом, а каким-то адским зельем, которое сотворили в тайне неизвестные умельцы по царскому приказу.

Но какое, как оно делается, из чего – даже он, вице-адмирал, не ведал – страшное «государево слово и дело» послужило надежной преградой для всех любопытствующих.

– В-у-х!!!

Словно огромный выдох пронесся по морю. Турецкий корабль развалился по палубе, и из нутра, как из огнедышащего жерла вулкана, вырвался столб пламени и дыма, поднявшись выше мачт.

– Крюйт-камера взорвалась! – взвился чей-то ликующий крик с характерным московским «аканьем», и тут же за ним грянуло многоголосое русское «ура».

Спиридов же едва улыбнулся, хотя уничтожению турецкого корабля он был тоже рад. С добрым почином, как говорится. И еще старый моряк успел заметить за секунды до того, как корабли заволокло дымом, что на борту турецкого флагмана, атакованного «Санкт-Петербургом», словно расцвели несколько красных «цветков».

Характерная примета «царских подарков» – более страшного оружия на море он пока не знал. Да и это появилось совершенно неожиданно… И очень даже кстати…

– Твою мать! Что же такое с ними сотворил командор Грейг?!

Спиридов повернулся к удивленно воскликнувшему командиру корабля капитану первого ранга Клокачеву. Офицер с вытянувшимся лицом смотрел на два полыхающих от носа до кормы «турка».

– Одним залпом – три корабля?!!

– Удивляться потом будешь! – резко бросил Спиридов. – Это забытый всеми «греческий огонь», наши мастера овладели его секретом! А император наш разузнал, сам знаешь от кого!

– Виноват, господин адмирал! – громко отозвался капитан, а на его лице растерянность уступила место злорадности. И Спиридов сразу понял почему – скоро и «Москва» начнет посылать в сторону турок адские гостинцы, коими были заряжены все две дюжины «единорогов» на шкафуте.

Страшные времена приходят на море – самое крепкое дерево, даже русский дуб или ливанский кедр, из которого строят свои корабли турки, не способно противостоять разрушительным взрывам «царских подарков», кои однажды Петр Федорович в присутствии адмирала назвал непонятным словом – «аммонал», и всепожирающему пламени «греческого огня», который государь именовал не менее странно – «напалм».

А эти «морские единороги», совершенно не похожие на шуваловское творение?! И мудреное словцо самодержец им тоже дал, насквозь непонятное, и хорошо, что не прижившееся, а то без чарки и не выговоришь, уж больно страшное, как рычание голодного волка, – «карронада».