Текст книги "Хорошо и плохо было жить в СССР. Книга вторая"

Мы любили пить чай с конфетами, и ассортимент конфет предлагался огромный. Наверное, два десятка наименований. Шоколадные конфеты были очень ароматные и вкусные, ну просто волшебные. И когда я заходила в кондитерский отдел, то уже чувствовала себя счастливой. Мы покупали конфеты на неделю, по пятьдесят и сто граммов три-четыре наименования. За карамельные конфеты просили не больше рубля за килограмм. А шоколадные конфеты, естественно, стоили дороже, от 2 рублей с копейками до 7 рублей. Шоколад в плитках продавали где только можно, в каждом буфете, в каждой столовой, на автобусных станциях и даже в учреждениях при гардеробных. Какие у них были красивые обертки! Плитка шоколада стоила от полутора рубля до двух с половиной. Конфеты, шоколад и прочие кондитерские изделия были натуральными, без химических добавок, и все их любили, и дети, и взрослые. И все мы обожали торты. В нашем гастрономе их можно было купить в любую минуту и только свежие, ассортимент состоял из четырех-пяти наименований. Мы с мужем любили торт «Кофейный», изумительно вкусный, он стоил 2 рубля 40 копеек, весил 500 граммов. Мы покупали наш любимый торт к чаю по субботам, но съедали его не сразу, половину оставляли на воскресенье и обязательно по кусочку к завтраку в понедельник. К понедельнику торт немножко подсыхал, но становился от этого только вкуснее!

Помню, как легко решился вопрос с яслями. Я написала в профкоме нашего предприятия заявление о предоставлении мне места в детском саду-яслях, и мою просьбу удовлетворили без каких-либо возражений. А когда дочка подросла, нам выделили место в группе обычного детского сада. Со вторым ребенком, с младшей дочерью, вопрос с детским садом также решился без каких-либо затруднений. Детские учреждения в СССР были очень хорошие, нянечки и воспитательницы очень опытные, превосходно знающие свое дело.

С рождением второй дочери нам, как и было обещано, предоставили двухкомнатную квартиру. И мы ничуть в этом не сомневались! Потому что в СССР подобные решения принимались основательно, обстоятельно. Если уж власти решили предоставить той или иной семье жилплощадь – за этим дело не встанет. Железно! От предприятия нам выделили грузовую автомашину, причем абсолютно бесплатно. В какой еще стране, кроме Советского Союза, это возможно? Прибыл грузовичок, выскочил бодрый, услужливый водитель и сказал: «Грузите, дорогие граждане, свои вещи да поскорее. Платить ничего не нужно!» Пришли друзья, помогли погрузить и перевезти наши пожитки, а потом, как полагается, мы устроили веселое и звонкое новоселье с праздничным угощением, с шампанским – все как у всех советских людей. Шампанское стоило около четырех рублей за бутылку и продавалось в любом гастрономе. Но мы покупали шампанское не только к празднику или по особому случаю, а и просто к выходным, потому что к нам часто захаживали гости. Советские люди с удовольствием принимали гостей. Ведь нас учили быть добрыми и открытыми, чтобы сердца были распахнуты настежь, и мы такими и выросли!

Все мы жили примерно одинаково, и в этом был большой смысл, а я считаю, что это и огромное достижение! Представьте себе улицу, район, город, где люди одинаково хорошо устроены, все у них есть, все необходимое. Они учатся, работают на предприятиях, служат в учреждениях, создают семьи, заводят детей, и часто не одного ребенка, а двух и даже трех. Граждане СССР жили в счастье и покое не только потому, что у них было все, что нужно, а еще потому что другого им ничего не требовалось. Они были уверены в себе и в государстве – чего же желать еще?

Я хорошо помню, о чем говорили советские люди, какие были разговоры на работе, в магазинах, на улицах: об обычной жизни, о текущих делах, об успехах и достижениях. Ни у кого не было озабоченности по поводу деятельности правительства. Никто не высказывал недовольства. Наоборот, люди обсуждали появление новых товаров, услуг, расширение ассортимента, улучшение качества, новаторство, новые технологии. Конечно, были недостатки, но они никого особенно не смущали, не нервировали. Истерик и других нервных выпадов относительно плохой работы в той или иной сфере народного хозяйства я не помню. Бывали только отдельные случаи. При этом все происходило сдержанно, цивилизованно. Если кому-то не нравилась работа конкретной службы, органа, предприятия, он имел право пожаловаться в вышестоящие организации в письменном виде. И люди так и поступали. И на подобные жалобы власти обязательно реагировали, предпринимали меры по устранению недостатков. Я видела результаты таких жалоб и могу сказать, что разговоры о повсеместной бесхозяйственности и бездарном управлении в СССР – это вздор, глупости. В нашем городе все магазины, все предприятия службы быта, предприятия транспорта и прочие учреждения работали хорошо, даже отлично. Иначе в моей памяти сохранились бы другие факты, отрицательного толка. А их нет. Почему же их нет? Ведь я нормальный человек, фиксирую в памяти то, что вижу и слышу. Вот, к примеру, когда по телевизору показывали жизнь безработных и бездомных в Америке, все мы, советские люди, на всю жизнь запомнили эти унылые, угрюмые лица, этот подавленный, растерянный взгляд и помятый, неопрятный, неухоженный вид несчастных американцев, выброшенных на обочину жизни. Они сидели на тротуарах у стен зданий, рассеянно слонялись, заглядывали в мусорные баки, спали на парковых скамейках, и мы понимали: вон сколько людей мучается в Америке, не один, не два, а сотни, тысячи живут впроголодь, замерзают на улицах! А в СССР разве можно было представить себе этакое? Где, в какой республике, в каком городе? Нет, невозможно! Все советские люди трудоустроены, имеют жилье, каждому предоставлена возможность бесплатно учиться и лечиться. Заболел – приходишь в поликлинику, берешь в регистратуре талон, идешь на прием к врачу, он тебя осматривает, простукивает, назначает лечение, и никому не придет в голову говорить о деньгах. Прощаешься с врачом и ни копейки ему не должен! Мы с мужем бесплатно получили высшее образование, нас обоих трудоустроили на замечательное предприятие, предоставили квартиру. Мы получили от нашего родного Советского Союза столько пользы и добра, что какой-нибудь житель любой капиталистической страны развел бы руками: «За что? За какие заслуги? Прямо как в сказке!» А ведь жизнь в СССР и была сказочной – только так и можно выразиться. Мы с мужем захотели стать инженерами – и пожалуйста: наше славное государство выучило нас, предоставило нам работу и жилье, детский сад и школу для наших детей, а взамен от нас потребовалось лишь трудолюбие и усердие.

Город, который был для нас когда-то незнакомым, стал родным. Чистенькие улицы, аккуратные, опрятные дома, исправно работают прачечные, ателье, кафе, рестораны, кинотеатры, бесперебойно курсируют автобусы и такси, и нигде не встретишь несчастных, голодных, подавленных людей, слоняющихся без дела, ночующих на улице. В капиталистических странах много хороших городских районов, где построены роскошные дворцы и особняки для толстосумов-богачей, однако немало и убогих, заваленных мусором кварталов, где живут бедняки и прочие нуждающиеся люди. А у нас в СССР подобное разделение немыслимо, все граждане равны, у всех равные права и условия. Можно ли вообразить себе квартал в СССР, заваленный мусором, где живут какие-то бедолаги и горемыки? Смешно!

Я любила все времена года в нашем городе, но особенно – раннюю сухую осень. Темнеет, зажигаются фонари, витрины… Я иду с работы, захожу в гастроном, покупаю что-нибудь на ужин, потом заглядываю в бакалею, чтобы купить сладкого к чаю, встречаю знакомых, обмениваюсь новостями. На улицах чистота, порядок. Люди довольны жизнью. Школьники после уроков спешат в клубы, в Дом пионеров, там они интересно проводят время, развиваются. Мои дочери тоже посещали детские и подростковые кружки и секции. Пенсионеры возвращаются с бульваров, где они прогуливались, дышали воздухом, играли в шашки и шахматы. Жизнь течет спокойно и правильно. Бывало, зайду в библиотеку, возьму интересную книжку и домой не шагаю, а почти бегу! Так радостно, так хорошо было на душе. И я знала, что завтра все это повторится!

Мы жили в великом государстве – СССР, в нашем родном, единственном Советском Союзе. Я вернулась бы туда в любое мгновение».

Анастасия Се – нова, 1950 года рождения: «Я уехала из родного поселка в областной город, поступила в институт. Мама была очень рада и всем рассказывала, что я стану инженером-технологом, начальницей, буду жить в достатке, потому что у начальников хорошие зарплаты. Мама была полуграмотная женщина, писала с ошибками, выводила такие каракули, что я будучи еще школьницей тряслась от смеха. Но мамуля не потому была малограмотная, что в свое время не имела возможности учиться, а попросту ленилась. Ей всегда нравилось лежать на боку на диване, слушать рассказы нашей бабули, подруг или соседей, пить чай с булками и вареньем. Ни книг, ни газет мама не читала из-за той же лени. В доме прибиралась кое-как, полы и посуду мыла с тоской и тоже еле-еле, насилу. Готовить не любила. Труд ненавидела. В общем была лежебока. Впрочем, таковой она себя не считала, а предпочитала говорить, что она «слишком домашняя» дама, вот и все.

В школе я была хорошисткой, любила точные науки. По математике, физике и химии занималась лучше всех. Отличников в нашей школе не было, зато существовала проблема второгодничества. Некоторые мальчишки, с которыми я пошла в первый класс, по два раза оставались на второй год, кто в первом, кто во втором и третьем классе. Но им было все равно. Они ничего плохого в этом не видели. Их отцы были пьяницами, а у иных пьяницами были даже и матери. Мой папа тоже пил спиртное каждую неделю, по субботам, не пропустил, наверное, ни одной. И так из года в год. Придет с работы с каким-нибудь своим дружком-приятелем, а то и с двумя, сядут за стол, нарежут хлеба и сала, достанут из банок квашеной капусты и соленых огурцов и весь вечер пьют водку. Каждый выпивал по бутылке. А мамуля лежит на боку на диване, слушает их разговоры, а иногда что-то спрашивает, уточняет. Она была любопытная.

В нашем поселке жизнь протекала уныло, малоинтересно. Пойти некуда. Все ходили только на базар и в клуб на киносеанс, но только не вечером, так как вечером возле клуба почти всегда вспыхивала драка между парнями из разных районов. Мне кажется, это примета советского времени: злоба и нетерпимость парней одного поселкового района к своим же сверстникам из другого. Сколько раз я слышала об этом от людей из разных краев и республик! Расстояния в стране огромные, тысячи километров, а рассказы одни и те же, обстановка схожая, почти одинаковая. У нас дрались очень жестоко – палками, ремнями, цепями. Женщин и девушек не трогали. Детей тоже. Но между собой наши парни схватывались нещадно, чуть ли не насмерть. Наверное, оттого что жизнь была убогая и однообразная: серые деревянные дома, серые заборы, в каждом дворе собака гремит цепью, на улицах то сугробы, то непролазная грязь, то ямы, то колдобины, в доме сидеть – тоска, по улице ходить – скука. Парни росли злыми, грубыми, рано начинали курить и пить спиртное. Никогда не видала некурящего мужчины из нашего поселка или совсем непьющего. Все носили с собой табак, сигареты, папиросы, дымили, сплевывали под ноги, и все пили спиртное. Пьянство было так же обыкновенно, как проплывающие в небе облака. Но не только это было ужасно. Парни и их отцы сквернословили и стремились показать свое невежество, оно было у нас в большой моде. То есть прослыть недалеким человеком, не знающим, откуда что берется в окружающем мире – это была верная, правильная система поведения. И наоборот: за осведомленность, грамотную, не исковерканную речь можно было получить по зубам. Бывали у нас такие случаи с приезжими, их били даже за обыкновенные знания на уровне школьной программы, а не за какой-то неслыханный запас сведений. До сих пор спрашиваю себя: это и был социализм? А СССР был государством нового типа?

В наших поселковых магазинах никогда не бывало мясных продуктов, их попросту не завозили. Мясной рацион наши жители были вынуждены обеспечивать себе сами, разводили кур, свиней, коров, кроликов. У нас были кролики. И мы с сестрой ходили за поселок рвать для них свежую траву. Так однажды я познакомилась с одной приезжей женщиной, родственницей нашей соседки, тети Вали. Они тоже рвали траву и набивали ею мешки. И вот эта женщина оказалась инженером-технологом из большого города, с крупного предприятия, и стала рассказывать о том, какая у нее интересная работа – следить за технологическим процессом на большом заводе. Она произносила слова «план», «госзаказ», «объединение», «прогрессивка», «поставка в десять республик», которые показались мне частью какой-то яркой, полноценной, грандиозной жизни. Мы ходили вместе рвать траву не один день, и я слушала городскую даму с возрастающим изумлением. Наконец я решила, что выучусь и тоже стану инженером-технологом. Я перешла тогда уже в десятый класс. Мне оставалось учиться один год. Я принялась усердно заниматься по физике и химии, и через год моя мечта сбылась – я стала студенткой.

О студенческой жизни я знала мало. Мама, папа и другие родственники никогда не были студентами и не жили в общежитии. Но спроси их об этом, они, пожалуй, сказали бы, что у всего имеется своеобразие, и в студенчестве тоже. Папа сказал бы так: «Всюду свой сахар и свое гнилье», и мама тоже так бы сказала. Оба они, как и все в нашем поселке, выражались прямо и просто.

Когда я поселилась в студенческом общежитии, я увидела, что «сахара» тут никакого нет. Жизнь тяжелая, потому что снаружи, за стенами общежития, местные городские парни воюют со скукой. И на нас, приезжих студенток, громада этой войны как раз и обрушилась. Простые развлечения местным ребятам наскучили. Они выросли и теперь искали развлечений «поинтереснее». Они желали поскорее стать «взрослыми», и не где-нибудь, а в наших комнатах, с нами и в наших кроватях поскорее превратиться из юнцов в мужчин. Иногда, видя темные окна наших комнат, они приходили в ярость, так как по их разумению мы не имели права тушить свет в такой «детский час», то есть в полночь. Они бродили у наших стен и громко говорили друг другу, что пора им «взяться за ум» и «перепортить» всех приезжих первокурсниц, устроить рейд, облаву. Наперебой рассказывали, как нужно действовать: каждую из нас ударить по лицу, схватить за волосы, размахивать перед лицом сигаретой и запугивать: не покоришься или расскажешь кому-нибудь – пропустишь семестр, поскольку угодишь в больницу переломанная, как пластмассовая кукла.

Слышать такие речи под нашими окнами было очень страшно. Но откуда же это взялось у семнадцатилетних мальчишек? От таких же местных парней, только старше по возрасту, тех, кто уже ходил этой мерзкой дорогой. Парни старшего возраста разводили руками и закатывали глаза перед младшими пареньками: «Как, вы еще ходите в неопытных юношах, когда здесь, в десяти шагах, столько девчонок?! Ну что за молодежь пошла, что за нравы! Я в твои годы за ночь совершал три «подвига» – с брюнеткой, блондинкой и с шатенкой! Не-ет, это никуда не годится, это просто позор какой-то!..» И младшие парни пыхтели, дергались и били ногами землю, словно копытами. Они готовы были на все, чтобы «стать мужчинами».

Помню, как мы пошли за советом к старшекурсницам, и те ответили, что нападения и изнасилования неизбежны. «Не трогают только местных девушек и дурнушек, – сказали они. – Но жаловаться опасно – здешние парни могут на всю жизнь испортить лицо. Они обязательно будут мстить. И в милицию обращаться бесполезно, там скажут: «Приходите, когда нападение и надругательство состоится, а до того момента о преступлении не может быть и речи». Там же, в милиции, посоветуют не поднимать шума, чтобы не портить им статистику и показатели. Уберечь себя от изнасилования можно, лишь если ходить повсюду с местными девушками и при этом обязательно познакомиться через них с местными парнями, завести «роман», потерять невинность и прикрываться этим знакомством, как щитом: «У меня уже есть местный парень, я принадлежу ему, я занята!» Ничто другое не поможет…»

А что же наши мальчики, наши сокурсники? Парней в нашем общежитии было гораздо меньше, чем девушек, и они поступили благоразумно – выбрали сильную сторону. То есть они подружились с местными парнями и пообещали им всяческое содействие. Наши мальчики приглашали их в гости, в свои комнаты, пили с ними пиво и вино, а затем местные парни как ядовитые змеи расползались по общежитию в поисках «цыплят». Мне и моей подруге не удалось уберечься, мы не успели завести знакомство с местными парнями через местных девушек-студенток. Нас обеих изнасиловали в нашей же комнате. Моего насильника звали Гриша, наглый и сильный восемнадцатилетний парень. Он сразу же стал меня запугивать: «Если заявишь в милицию – мои дружки тебе лицо порежут». Я не плакала, а моя подруга рыдала в подушку. Но сделать уже ничего было нельзя. Никто за нас не заступился.

Жаловаться мы не стали, побоялись. Мой насильник сначала исчез, а через месяц снова появился с общежитии, увидел меня и стал ухмыляться: «Что, понравилось? Может, повторим?» Он ходил с бутылкой вина и искал себе новую жертву. Потом он исчез надолго – его призвали на военную службу. Но появлялись и другие местные негодяи. Они входили в нашу комнату, как в автобус, рассаживались и заводили наглый и ужасный разговор: «Ну, девочки, что скажете? Чем займемся? Ночь впереди длинная, ехать долго…» Я сообразила и соврала, что мой парень – Гриша, и что он вряд ли обрадуется, если я изменю ему. И от меня отстали. Мою подругу тоже не тронули, потому что и она прикрылась именем своего насильника.

Когда я приехала на каникулы домой, мама поглядела на меня и сказала: «Вот как ты изменилась, дочка! Стала серьезная, задумчивая! Сразу видно, какие серьезные постигаешь науки в своем институте! Умница!» Я не могла рассказать о случившемся, поскольку мой отец, напившись в какую-нибудь из суббот, рассказал бы обо всем своим дружкам-приятелям, а те разнесли бы на весь поселок. А в нашем поселке к изнасилованным девушкам и женщинам относились не с сочувствием, а наоборот, с презрением. Считалось, что они сами виноваты. Если какую-нибудь девушку изнасиловали, поселковые женщины записывали ее в проститутки. Отчего они вели себя так жестоко – не понятно. Помню, как однажды в детстве я стояла в очереди в поселковом магазине, и туда зашла девушка, которую изнасиловал один наш местный хулиган. Женщины, стоявшие в очереди, стали на нее шипеть: «Проститутка! Гадина! Сама виновата! Хорошего парня погубила!» Девушка расплакалась и убежала. Потом она уехала из поселка навсегда.

Я не рассказала о своей беде даже младшей сестре, и вообще никому. Держалась как обычно, здоровалась, улыбалась. Говорила только об институте – о том, как тяжело там учиться, потому что «науки слишком серьезные». У нас в поселке уважали разговоры про то, как какой-то паренек или девушка поехали учиться в большой город, а там науки такие тяжелые, что они, эти паренек или девушка, едва дышат. Предметы должны быть едва постижимые, наставники немилосердные, и вообще вся система обучения невероятно трудная. Каторга, не меньше. Лишь тогда это вызывало интерес и уважение. Иной раз мне приходилось придумывать что-нибудь фантастическое: «Нужно прочитать пятьсот книг, а то и тысячу!» Женщины с нашей улицы качали головами и с уважением поглядывали на мою маму. А ей это нравилось. И она, встречая знакомых, только об этом и толковала: «Моя Настюша еле дышит, так у них в институте тяжело учиться!»

Как-то раз я вышла на улицу, а навстречу идет соседский парень, Игорь, лицо побитое, под глазом большой синяк, губы распухшие. Окончив восемь классов, он уехал из поселка на учебу в речное училище. И теперь, как и я, вернулся в каникулы. Я спросила: «Неужели подрался возле клуба? Не может быть. Ведь ты вроде бы не драчливый паренек, с головой!» Но он рассказал мне совсем другую историю: у них в речном училище курсанты постарше бьют всех первокурсников, и бьют сильно, унижают и грабят. И вот мы сидим на лавке у забора – вырвавшиеся из убогого поселка, чтобы получить хорошую профессию, – изнасилованная и побитый. Сейчас я иногда думаю, что в ту самую минуту в Советском Союзе происходило сто подобных историй, и это была обычная жизнь, которую создали себе люди. Ведь какую люди делают жизнь, такая она и есть. Когда нашим парням из поселка было скучно, они напивались или дрались. Когда другим парням, из города, было скучно – они шли насиловать студенток-первокурсниц. В речном училище старшие ребята избивали и грабили младших, и тоже, вероятно, из-за скуки. Все это обычное житье-бытье с низкими человеческими нравами.

Но откуда же взялись эти низкие нравы? Да они никуда и не девались – они существовали всегда, во все времена и во всех странах. Но почему же они не исчезли в СССР, в государстве нового типа, как о нем раструбили на весь свет? Наверное, потому что не было на территории нашей страны волшебного влияния социализма. Никакого особенного воздействия на население социализм не имел. Ничего у коммунистов не вышло. И в России как были низкие нравы у простых людей, так и остались. К примеру, матерщина имела, по-моему, масштабы эпидемии, особенно среди населения небольших городов, поселков и деревень. Советская власть, как мне кажется, капитулировала перед матерщиной. Поджала хвост и спряталась под лавку. Куда ей до такого великана! А про трех других великанов – воровство, курение и пьянство – я уж не говорю.

Во время учебы мама и папа денег мне не посылали, так как у них у самих денег было немного. Дарили только 10 рублей на день рождения. И мне жилось туго. Впрочем, почти всем приезжим студенткам из нашего института жилось туго. Ребята подрабатывали грузчиками, разнорабочими на стройке и кое-как перебивались, а нам, девушкам, денег взять было неоткуда, в грузчики нас не брали, в разнорабочие тоже, и оставалось жить на стипендию, на 30 рублей. Эта совсем небольшая сумма расходовалась только на еду. Купить одежду и обувь мы не могли. И много чего другого мы не могли себе позволить. А бывало, что и еды никакой не было, искали и грызли сухари, пили только воду из-под крана. Учиться в институте было трудно не из-за сложных наук, а из-за недоедания и вообще ужасной студенческой бедности. Но упрекать государство я не могу, потому что учили все-таки бесплатно.

По поводу распределения на предприятия у меня никогда не было даже небольших иллюзий. Еще обучаясь на третьем курсе, я выяснила, что пожелания новоиспеченных специалистов не учитываются. Пошлют туда, где существует потребность в специалистах нашего профиля, а как там сложится твоя судьба, никого не тревожит. Но мы и не роптали. Все знали, что после получения диплома по закону нужно отработать только три года на том предприятии, куда распределили, а затем можно написать заявление на увольнение по собственному желанию и искать себе место получше. И мы были к этому морально готовы: поедем куда пошлют, поработаем, а через три года уволимся. То есть мы готовы были потерпеть.

Почему именно потерпеть? Потому что все знали, что в нашей стране далеко не везде живется одинаково сносно. В так называемой глубинке живется плохо. И никто не хотел ехать на работу в эту глубинку. Небольшие города по всему Советскому Союзу, в любой стороне света, внушали ужас своим несовременным видом, отсталостью в плане культуры и быта, плохим снабжением и, конечно, распространенным пьянством. Я сама выросла в захолустном поселке и мечтала из него вырваться. Что плохого в том, если человек хочет жить в современном городе, с развитой торговой сетью и широкой сферой услуг, стремится красиво и модно одеваться, посещать рестораны, парки отдыха, музеи, интересоваться репертуаром театров? Я лично не вижу в этом ничего плохого. Однако в СССР множество городов и поселков выглядели не просто неинтересно, а убого и уныло – неухоженные, грязные, с ужасными дорогами, нищие. Своей убогостью они тянули людей назад, в темные века, к упадку личности. У меня были знакомые, которые, поселившись в таком вот городишке, всего за два-три года превращались из интеллигентных, современных людей в невежд, пьяниц и кривляк.

К примеру, в моей группе в институте учился некто П., начитанный, скромный парень, уважающий науку историю, самостоятельно изучавший старославянский язык, интересный собеседник, аккуратный, вежливый и учтивый человек. Сначала он учился в другом высшем учебном заведении, а затем вдруг затеял перевод и очутился в нашем институте, поступил сразу на третий курс. После окончания учебы я не видела его четыре года, и вот однажды повстречала в поезде, шедшем из восточной части страны в западную. Я обрадовалась и весело воскликнула: «Привет!», и почти тут же смутилась, поскольку заметила просто-таки ошеломляющую перемену. Этот П. по какой-то невероятной причине растерял все свое прежнее достоинство и благородство. Он вел себя как мелкий уличный кривляка, который одновременно и раскланивается перед вами и норовит нахамить. Он не был «под градусом», как говорили в те времена о выпивших людях, то есть он был трезв, но я увидела обезьяньи гримасы и ужимки, как у пьяного. Также меня поразила его неряшливость. Вероятно, эту дрянь, эту манеру кривляться и гримасничать, изображая пьяного, он подцепил в том городишке, куда его послало государство отрабатывать положенные три года. Наверное, такова была мода среди мужского населения той местности. Видимо, быть всегда нетрезвым считалось у них что-то вроде лихости или солидности. Перевернутый мир! И вот я услышала странную речь: «футы, ну-ты, какая мадама! Ишь ты! Это что же – мне теперь из вагона выпрыгнуть, если тут такая цаца едет? Или на верхнюю полку вспрыгнуть? Ну уж извините… Я уж тут как-нибудь боком, вдоль стеночки… А могу и мебелью прикинуться, типа я – шкаф… А то, глядишь, оштрафуют за то, что я тень отбрасываю!» Это было поразительно. Мой однокурсник, образованный, эрудированный инженер изображал нетрезвого и при этом недалекого и недоброго человека. Я спросила: «Ну, как устроился? Кем ты работаешь? Инженер? Сменный инженер? Может быть, пошел по партийной линии?» В ответ посыпались лакейские выражения: «Где уж нам! Мы «галстухов» не надеваем – уж прощенья просим! Нам они ни к чему, вот если только рыбу ловить заместо удочки… Нам бы чего попроще!» Мне стало очень неприятно. Продолжать разговор не хотелось. Мы стояли в коридоре, и я чувствовала себя очень неловко. И тут в коридоре появились приятели П., такие же неряхи и кривляки, только еще развязнее. Все эти люди вели себя одинаково, называли друг друга Саньша, Ваньша, Тимоха – вместо Саша, Иван, Тимофей. Все они работали на одном предприятии. Куда они ехали одной компанией, я не знаю, но хорошо помню, что спрашивать их о чем-либо мне было противно. Я попрощалась и ушла. И долго еще думала после этого случая: «Что это за место такое, где мужчины, которые вместо того, чтобы быть сильными, смелыми и невозмутимыми, вдруг бросились паясничать и превратились в жалких и ничтожных кривляк? Не хотела бы я там жить! Ни за что!» Наверное, этот случай не стоило хранить в памяти, если бы я когда-то не знала П. как доброжелательного и умного человека.

Сама я попала после учебы в городок, во многом напоминающий мой родной поселок. Такие же избитые, изуродованные дороги, которые никто не собирается чинить, такой же «частный сектор» с деревянными потемневшими и некрашеными заборами. Зимой – сугробы, летом – некрасиво разросшаяся сорняковая трава, осенью – грязь по колено. Иногда по улице проезжает тележка, запряженная лошадью. Водопровода и канализации в обычных домах нет, только на предприятиях, в школах, больницах и администрациях. Да еще в двух трехэтажных многоквартирных постройках на окраине города. Другого современного жилья в городе не сыщешь. Мужское население тяготеет к спиртному и к небрежности. Местные парни враждуют между собой, пьют крепленое вино и дерутся. Вот вам и вырвалась из захолустья!

Мне выделили комнату в семейном общежитии. Двухэтажное кирпичное здание – и без канализации! Уборная расположена во дворе. В коридорах общежития испорченные деревянные полы, стены облупившиеся, давно не крашенные. В общей кухне грязно, неуютно, бродят тараканы. Чтобы вымыть посуду, воду наливают в бак над раковиной, под раковиной – обычное ведро. Ведро быстро наполняется, и его часто приходится выносить. Воду выплескивают в зловонную яму позади двора, туда же бросают помои. Большинство проживающих в общежитии – выходцы из деревень, неряшливые люди, не понимающие, зачем ухаживать за собой и поддерживать чистоту в местах общего пользования. Они носят запущенную одежду, изношенную и нечищеную обувь, умываются один раз в день, зубы чистят от случая к случаю. По субботам, прихватив с собой тазы-шайки, ходят в баню. Я сбежала из этого заведения через неделю, сняла комнату в простом деревянном доме у хозяйки.

На предприятии мне сразу объяснили, что в цехах большая текучка инженерно-технических работников. Острая нехватка специалистов. Разъяснение дали правдивое, не выдуманное: молодые инженеры-технологи, которых присылает государство, сбегают с предприятия, поскольку дирекция не может их как следует заинтересовать. Заработная плата стандартная – 110 рублей в месяц, плюс квартальная премия, однако приезжим не предоставляют современного жилья, то есть квартир со всеми удобствами, а приезжие инженеры хотели бы жить именно в современных квартирах. К тому же город плохо снабжается, и с культурным досугом тоже плохо. Затем меня спросили: «И вы, наверное, сбежите?» Я ответила, что тоже хотела бы жить в современной квартире, а не в доме без канализации и водопровода. Конечно, в таких случаях всегда говорят, что в планах следующей пятилетки как раз строительство современных многоквартирных домов, и после этого просят: «Потерпите. Вот построим жилье со всеми удобствами, сразу же получите ордер на новую квартиру». Так сказали и мне. Показали выписки из решений какого-то областного пленума, однако определенных сроков не назвали. Я ответила: «Вы со мной честны, и я буду с вами откровенна: ваш городок напоминает мне мой родной поселок. Такие же дома и заборы, те же ямы и колдобины на дорогах, так же медленно тащится, огибая рытвины, маленький битком набитый автобусик, затем, поднимая густую пыль или разбрызгивая грязную жижу, проносится грузовик, в кабине которого водитель так подпрыгивает и болтается на сиденье, будто он скачет на лошади. Но он едет так остервенело, не замечая колдобин, вовсе не потому, что сильно торопится, а просто одурел от скуки. У клуба топчутся парни, в карманах у них кастеты и цепи – они собираются на побоище. Самые популярные места в городе – клуб с кинозалом, базар и городская баня. В городскую баню ходят, чтобы встретиться и поговорить, провести время, и все уже привыкли, что она грязная, стены у нее в плесени. На базаре продают яблоки, картошку, эмалированные тазы, ведра, мочалки, семечки, поросят, кроликов, венки и веники, и все уже привыкли, что базар бедный. Другого-то нет…» Дальше продолжать не было смысла – все и так стало понятно. В завершение я сказала, что всегда хотела вырваться из такого захолустья. Моя мечта – жить в большом современном городе. Что в этом плохого? Со мной согласились: плохого в этом ничего нет. Вот только кто будет работать у них на предприятии?