Текст книги "Топливо твоих кошмаров"

– А то я знаю, как оно бывает, – хозяйка недоверчиво сверлила его этим кислым до сведенных скул взглядом, – Дело молодое, устроите здесь вертеп, потом еще милицию вызывать придется. За неделю управитесь?

– Кирпич…

Коля задумчиво похлопал ладонью по стенке. Обои оказались какие-то липкие, словно нарисованные цветы и стебли оплетали пальцы и цеплялись за них маленькими закорючками, как репей.

– Времени на перегородку вам должно хватить, – безапелляционно заявила Тамара Васильевна с уверенностью умудренного опытом прораба, – На днях я к вам загляну, посмотрю, как и что. И еще…

– Мы на аванс договаривались, – смущенно пробормотал парень, дав ненароком петуха.

Она будто бы замялась на секунду, хотя Коле казалось, что эту маленькую «кислую» женщину не смутить ничем.

– Так, вот ваш аванс, – женщина с неохотой залезла в увесистую сумку из кожзама, выудила внушительный потертый кошелек и отсчитала несколько купюр. Пожевав немного губами, добавила еще одну. – Паспорт ваш давайте. Сейчас время такое, сами понимаете… У меня уже разок так бригада рабочих с авансом сбежала.

– Подождите… А як жеж я…

– А куда вам ходить? Ничего-ничего, у меня полежит, сохраннее будет. Давайте-давайте.

Развернуться бы ему, отдать неприятной тетке обратно аванс и уйти к чертовой бабушке из этой затхлой однушки. Но жена двоюродного брата собственноручно утром выставила весь его скарб в подъезд, а денег не хватило бы даже на койку в самом задрипанном клоповнике. Таким образом, работа на Тамару Васильевну являлась не только способом заработка, но и единственным шансом провести ночь не на вокзале.

– Пожалте, – угрюмо протянул он синюю книжицу, извлеченную из кармана олимпийки.

– Да не переживайте вы так, не съем я его, – золотозубо и как-то криво улыбнулась хозяйка.

Уже у самой двери она резко обернулась, вперилась взглядом в Колю, занимавшегося распаковкой сумки и нерешительно пожевала губами. Наконец, все же решилась. – Вы, молодой человек, когда унитазом пользоваться будете – там ершик сбоку… Ну, поймете. И не вздумайте курить в квартире – вычту из гонорара!

Дверь за хозяйкой захлопнулась, и Коля облегченно выдохнул. Оценив поле предстоящей деятельности, он удовлетворенно присвистнул – дел максимум дня на три. Мебель он сейчас быстро поломает и вынесет, а за стены примется завтра с утреца. В зарешеченном окне небо окрашивалось в грязно-оранжевый цвет, – если под вечер начать долбить, соседи наверняка прибегут скандалить.

Подождав минут пять, чтобы точно не пересечься с хозяйкой, Коля выскользнул из квартиры. В ближайшей палатке он купил у некрасивой продавщицы две бутылки «Рановы» и пару еще дымящихся чебуреков. Подумав немного и воровато оглянувшись, купил бутылку «Балтики» и пачку сухариков. Спрятав пиво под олимпийку, он вновь вернулся в стиснутый со всех сторон дворик. Тот невольно напоминал ему не то гладиаторскую арену, не то гроб, который того и гляди накроют крышкой, и нужно успеть надышаться. Впечатление лишь усиливала ямища посередине. Пахнущие нагретым железом и канализацией клубы пара придавали ей сходство с какими-то адскими вратами. Думалось, что в любой момент появится из подземных недр длинная многосуставчатая рука и утащит Колю в самое пекло, где тот будет вариться, пока сам не распадется на этот зловонный пар.

– Ну, фантазер! – покачал он головой и зашел в подъезд. Старушка, видимо-таки скормившая кошке картофельные очистки, проводила его долгим и бессмысленным взглядом.

* * *

Первым делом Коля получил занозу. Щепка, отколовшаяся от полуживого шифоньера, вошла ему глубоко под ноготь, села будто влитая. Матерясь и баюкая руку под струей холодной воды, Коля корил себя, что не купил перчаток покрепче. Заноза выходить никак не желала – пришлось работать так, манерно отставляя безымянный палец, будто какой-нибудь промотавшийся аристократ. То и дело ему чудились со всех сторон насмешливые взгляды – но стоило обернуться, и глаза находили лишь вензеля изображенных на обоях цветов, в действительности похожих на выкорчеванную из мертвеца нервную систему – с бутоном мозга, завитушками глаз и стеблем позвоночного столба.

Работа спорилась. Добротная, но ветхая мебель всухую проигрывала комбинации из молодецкой силы и потертой кувалды. Намертво вклеенные штыри покидали насиженные в пазах места с недовольным скрипом, хлипкие полочки переламывались надвое, рассохшаяся фанера сыпалась раскрошенным печеньем.

Чтобы работалось веселее, Коля поставил на подоконник портативный магнитофон с радиоприемником – подарок покойного отца. Коллекцию кассет – предмет его гордости – пришлось продать на толкучке, чтобы хватило на первое время в Петербурге. К счастью, радио здесь принимало. Правда, всего одну волну – православные гимны и молитвы чередовались с какой-то церковной мутотенью, – но так всяко лучше, чем работать в тишине, как в могиле. Стены здесь были выстроены на славу – из-за давящего со всех сторон безмолвия внутри квартиры создавалось ощущение, что находишься под водой, а медленно клубящаяся в свете тусклых лампочек пыль лишь усиливала впечатление. Ни работающий за стенкой телевизор, ни звук туалетного смыва, ни соседские ссоры не проникали в эту, будто застывшую во времени, однушку.

Потихоньку Коля, закончив ломать мебель, принялся выносить лакированные деревяшки к мусорным контейнерам. Внутрь они бы никак не влезли, приходилось прислонять обломки к грязному ржавому железу. Меньше чем в восемь ходок Коле уложиться не удалось, на улице уже окончательно стемнело. Старушка с картофельными очистками куда-то исчезла, ее место у соседнего подъезда оккупировал бомжеватого вида мужик. Когда Коля в очередной раз проследовал к контейнерам со своей ношей, тот его окликнул.

– Э, слышь! Ф-ф-фь… – кажется, мужик попытался свистнуть, но вместо этого обильно оросил седые усы свои слюнями. Коля, обернувшись, не смог сдержать легкой ухмылки – тот был так похож на моржа, – Ты че лыбишься? Зубы жмут?

– Извините, я о своем. – С этим опухшим алкашом парень справился бы без труда, но устраивать драку в чужом дворе не было никакого желания. А если еще соседи нажалуются хозяйке – проблем не оберешься.

Коля уже собирался было вернуться в подъезд, когда «морж» неожиданно ловко преодолел разделявшее их расстояние и вцепился ему в локоть.

– Слышь! – вблизи от мужика несло застарелым потом и куревом. Скосив маленькие глазки на красный, в прожилках капилляров нос, он, выдержав паузу, спросил, – Ты здесь живешь?

– А тоби що за бида? – от неожиданности Коля перешел на родную мову.

– Бендеровец! Так это ты у Авдотьи теперь обитаешься?

– Ну, допустим, я, – с вызовом ответил тот.

– Ага-а-а! – злорадно выдохнул «морж», обдав Колю вонью гнилых зубов и перегара, – Так это ты, значит, наследничек! Наследный прынц, значит! Выискался! Внучек без ручек! А где ты был, наследничек, пока бабка твоя в матрас вгнивала, а? Месяц без малого лежала, шмон на весь двор, а эти только под квартирку засуетились, а? Да ты знаешь, как она мучилась перед смертью! Выла в окно и что мертвецы на нее смотрят, и что могильная плита на нее давит, а вы, пидарасы, хоть бы раз навестили!

– Ну и? – набычившись, спросил Коля. Он испытывал странное чувство вины за безразличие бабкиной родни, и от этого ему становилось неуютно. Беседу явно нужно было закруглять. В квартире еще конь не валялся, а он тут с алкашами рассусоливает.

– Ну и! Помянуть надо бы! Ты вот на похоронах был? Не видел я там тебя. Значит, не помянул ты Авдотью нашу. Ну-ка, давай!

Не пойми откуда, в руке «моржа» появилась бутылка с оборванной этикеткой. Внутри плескалось что-то мутное с лимонными корками. Грязные пальцы ловко скрутили крышечку, и горлышко бутылки ткнулось Коле под нос.

– Давай, тебе первому, штрафную!

– Да иди ты на хер!

Совершенно инстинктивно Коля со всей своей молодецкой удалью оттолкнул мужика локтем, тот нелепо взмахнул руками. Сперва раздался звон, а следом «морж» покатился по земле прямо в разверстую посреди двора яму.

Врезавшись в какую-то арматуру, он остановился всего в полуметре от дышащей паром бездны.

– Щенок! Фашист! Да я тебя…

Дослушивать начавшуюся было тираду Коля не стал и нырнул поскорее в подъезд. Ключ как назло не желал входить в скважину целиком, застряв на полпути – ни туда ни сюда. Коля в панике дергал глупую железяку в замке, а гневные крики все приближались.

– Ты, полицаев сын, за все ответишь, сука фашистская! Иди сюда, ублюдок, не посмотрю, что ты здоровый! Тебя отец старших уважать не научил, так я тебя научу…

Наконец, в какой-то момент Коля все же поймал правильное положение ключа и спешно влетел в квартиру, захлопнув за собой дверь. В ту же секунду крики «моржа» пропали, будто кто-то выключил звук. Это было даже удивительно – вот хриплый матерок звенит в ушах, а вот – исчезает, будто выдернули из розетки радио.

«Умели же раньше строить!» – подумал Коля, как вдруг спина его покрылась холодным потом. Голоса. Приглушенные мужские голоса раздавались из единственной комнаты.

– Могила не должна оставаться пустой! – грохотал кто-то, – Как пустая утроба ничтожна по сути, как пустая скорлупа бессмысленна до основания, так и могила не должна оставаться пустой, ибо жаждет себя наполнить. И взывает пустота к темным духам, бесам и теням… Как мертвая тела оболочка, привлекательна она для созданий диавольских…

– Но подождите же, отец Порфирий, но разве это грех – воздавать почести и посмертную славу безвременно… – прервал его чей-то вежливый, смутно знакомый голос. Будто голос диктора…

Радио! Это всего лишь радио! Коля едва не расхохотался, осознав свою догадку. Вот оно как бывает – у страха глаза велики. Теперь ему было даже немного стыдно за себя и в общем-то жалко ни в чем не повинного «моржа», которого он едва не отправил в современное урбанистическое «пекло».

Зайдя в комнату, Коля немного приглушил радио – уж больно буйствовал батюшка, рассуждая о могилах – и окинул взглядом стены.

Из мебели в комнате осталась лишь широкая панцирная кровать. Лишенная матраса, из-за торчащих проволочных крючков она напоминала какое-нибудь гестаповское орудие пыток. Кладешь пленника, приковываешь наручниками к раме и давишь сапогом на живот, чтобы крючья поглубже впивались в мягкие ткани. А если не колется партизан – так утюг ему на живот или крысу в кастрюле. Тем не менее, выносить кровать сегодня было уже поздновато, да и не хотелось по случайности вновь пересечься с «моржом». Приподняв один край на пробу, Коля охнул и схватился за спину – ложе покойной хозяйки, казалось, было отлито из чистого чугуна. Пожалуй, придется дождаться других ремонтников и избавляться от этого раритета коллективно.

Несмотря на то, что кроме кровати в комнате ничего больше не было, помещение не стало просторнее. Наоборот, теперь увитые этими ободранными цветами обои будто бы вспучились и давили на него со всех сторон.

Склонившись над сумкой, Коля извлек наружу шпатель, собираясь раз и навсегда покончить с этой розово-коричневой дрянью – для сноса стены сегодня уже все равно поздновато, – но стоило ему выпрямиться, как что-то пребольно стукнуло его по голове.

Отскочив, он направил шпатель в сторону потенциального противника, но им оказалась всего лишь пыльная люстра. Покачиваясь от удара, она будто насмехалась над молодым незадачливым гастарбайтером, который в недоумении пялился на нее – разве потолки не были выше?

Пригрозив люстре шпателем, Коля достал откуда-то со дна сумки отвертку. Обесточив квартиру, он сходил за стремянкой и принялся откручивать болты, держащие люстру.

«Без плафонов, пожалуй, даже посветлее будет» – рассудил он. Вот один из плафонов накренился, и на голову Коле посыпалось что-то легкое, шуршащее и неуловимо отвратительное.

– Я пошлю на тебя и на рабов твоих, и на народ твой, и в домы твои пёсьих мух! – громыхнул отец Порфирий из радиоприемника, и Коля от неожиданности потерял равновесие. Ухватившись за наполовину открученную люстру, он осознал свою недальновидность лишь, когда та тяжело грохнулась вместе с ним, отдавив многострадальный палец с занозой.

– У, курва! – выругался в исступлении, шипя от боли, Коля. Плафоны разбились, мелкие осколки жалящими насекомыми вонзились в кожу на предплечье. Вдруг он почувствовал, как руку щекочет нечто – будто кто-то перебирает сотнями маленьких лапок. – Уйди! Уйди!

Заорав благим матом, Коля вскочил с пола и побежал скорее в ванную, а вслед ему неслось протяжное мушиное жужжание. Закрыв за собой поплотнее дверь, он склонился над раковиной и принялся смывать с себя разрозненные останки насекомых и вынимать впившиеся в кожу пыльные осколки. В ванной комнате было темно как в погребе, поэтому пришлось сбегать обратно до щитка и включить свет, прежде чем продолжить водные процедуры.

Отдышавшись, глянув в зеркало – бледный как привидение, – Коля все же взял себя в руки и вернулся в комнату: от мух надо избавиться. Войдя в комнату, никаких мух он не обнаружил – только высохшие трупики, что осыпались отвратительными черными крошками на пол под разбитой люстрой. Источником жужжания оказалось радио, чью антенну он задел при падении.

Выправив сигнал, Коля тут же был огорошен скрипучим «Как возвращается пес на блевотину свою…»

– Та пишов ты! – обиделся он и попытался поймать другую волну, но все прочие каналы передавали лишь мушиное жужжание. Отчаявшись, он все же настроил радио на «церковную» волну, где, к его облегчению, неистового батюшку заменило мрачное хоровое пение.

* * *

Веник с совком нашлись под раковиной на кухне. Пустое мусорное ведро источало зловоние, по краешку ползал, разочарованно шевеля усами, крупный рыжий прусак. Коля, скривившись, попытался сбить его плевком, но промахнулся.

– Тыпает вже от этой квартирки! – возмущенно произнес он вслух, будто проверяя – будет ли слышен его голос в этих поглощающих все звуки стенах, или «правом голоса» владело только радио.

Прибравшись в комнате, он с досадой оглядел плод трудов своих – с потолка дохлым ленточным червем свисал оборванный провод. К счастью, на кухонном подоконнике обнаружилась небольшая настольная лампа – видать, усопшая хозяйка была не сильна зрением и кашеварить без дополнительного источника света не могла.

Отломав плафон, Коля подключил лампу к видавшей виды желтого пластика розетке и направил её на стену, предназначенную для сноса, отчего «позвоночные столбы с глазами» приобрели вид еще более выпуклый и зловещий. Местами обои отклеились и пузырились, что, в свою очередь лишь добавило объема уродливым «нервным» растениям.

– З цим мы быстро! – обнадежил себя парень и хищно нацелился шпателем в самый центр одного из бутонов.

Расчет оказался не совсем верным. Отковырнув кусок на стыке, Коля надеялся, что клей давно рассохся и уродливая бумага слезет сама, будто кожица с гнилого фрукта, но просчитался. Одни обои были поклеены на другие – еще отвратительнее – какие-то желтые в мелких мотыльках, больше напоминавших обычную домашнюю моль. Из-за этого слипшиеся слои сидели крепко, отходили мелкими чешуйками размером с трамвайный билетик. Работа казалась еще более монотонной и муторной из-за бесконечных пустопорожних рассуждений попа и диктора по радио.

– А вот, скажите, пожалуйста, а кенотафы на дорогах? Что в них, в сущности, плохого? – задавал, как ему казалось, каверзный вопрос чей-то тенорок.

– Да это же вовсе самая настоящая черная магия! – бушевал отец Порфирий, – Ритуальные конторы за это под суд отдавать надо! Самая натуральная бесовщина! Нет, вы только подумайте – могила-пустышка, что само по себе богохульство, так еще и на месте смерти! Вы представьте себе, сколько зла скопит в себе эта безделица! Жадные могильщики, стервятники чертовы, расставляют их на обочинах, на местах аварий, а темным силам только того и надо! Крест святой им не помеха, ведь не благостью от него, а смертью смердит, новую смерть привлекает!

– Нет-нет, подождите…

– Не о чем тут рассуждать! Одна лишь сухая статистика – прямое доказательство того, что это – объект языческий, греховный и богопротивный! Где на дороге мерзость эту возводят – там и аварии происходят в три раза чаще, бесы руль выкручивают, водителя морочат, на гибель толкают!

Коле сразу вспомнился поворот на Тарасово под одиноким фонарем – грунтовка с насыпью.

– Это же означает, что опасные участки… – пытался оправдаться тенорок, но его вновь и вновь заглушал рокочущий бас священнослужителя, от которого у Коли даже разболелась голова. Слово «кенотаф» пыльным облаком засело во рту, рвалось наружу. Коля окончил восемь классов сельской школы с пятерками по труду и физкультуре, едва-едва выправив тройки по остальным предметам, но слово «кенотаф» знал слишком хорошо. Непрошеным воспоминанием проколола сознание картинка – визг тормозов, темнота, грохот и аляповато украшенный железный крест на развороте в сторону Тарасово. Заныли уж полгода как зажившие ребра, Коля скорчился и скрипнул зубами, прогоняя непрошеное слово, проглатывая его вместе со строительной пылью.

– Ну, будэ на сёгодни! – поднялся он на ноги, разминая затекшие колени.

Ободранная стена в углу у самого окна теперь смотрелась небрежно, но зато представляла собой участок, лишенный, наконец, глазастых цветов. Но ощущение тяжелых, направленных на него взглядов не пропало, а лишь усилилось. С неприязнью Коля взглянул туда, где над кроватью на обоях расплылось коричневато-гнилостное пятно – видать, старушка перед смертью прислонилась к стенке. При одной мысли о том, что зачищать стену нужно будет и на этом участке, парня аж передергивало.

– Горазд! Ранок покаже, що вечир не скаже…

Настроения ужинать не было. Кисловатая теплая «Балтика» не принесла никакого удовольствия, сухарики по твердости напоминали осколки костей, что иногда попадались в мясе. Они оседали суховатой безвкусной кашицей на зубах, не оставляя ни вкуса, ни чувства насыщения.

Как назло, в доме не оказалось ни одной книги – все увезли хозяева. Коля же сплоховал и не взял с собой ничего почитать. Большим любителем литературы он не был – дома всегда находились занятия понасущнее, но с момента своего отъезда из маленькой деревеньки под Луцком в бесконечных автобусах, поездах, электричках и очередях Коля пристрастился к простеньким детективам в мягкой обложке.

От скуки он нашел на кухне отрывной календарь за позапрошлый, девяносто шестой год, с приметами, и принялся его листать. Наткнувшись на сегодняшнюю дату, нахмурился:

«На шестое апреля, в канун Благовещения, не стоит затевать генеральную уборку, заниматься ремонтом. Постарайтесь не ходить в гости, да и сами не зовите гостей.

Приснившийся в ночь с шестого на седьмое покойник сулит неожиданную находку.»

– Бред суеверный!

Коля вернул календарь на замызганную полку над плитой и, сделав последний глоток пива, принялся готовиться ко сну. Вода из крана потекла ржавая, вонючая, так что чистить ею зубы он не рискнул – сполоснул рот «Колокольчиком», от чего десны жгло и сводило.

Поначалу он собирался переночевать на кухне – рама окна в комнате разбухла и не открывалась. Коля подергал было, но, услышав угрожающий треск, бросил попытки – не хватало еще выломать окно вовсе. Вдобавок, в кухне не было строительного мусора и этой жуткой гнилостной затхлости.

К своей досаде, попытавшись разложить тоненький походный матрас, парень обнаружил, что улечься во весь свой двухметровый рост у него не выйдет даже по диагонали. Коридор для сна подходил не лучше – узкий проход с боков сжимали разнокалиберные полочки и подставки для обуви, прибитые к стенам, а по поводу них Коля никаких указаний не получал. Попытавшись угнездиться между обшарпанным комодом и высокой узкой тумбочкой, он будто оказался в саркофаге, стиснутый с двух сторон. Уснуть в таком положении было бы решительно невозможно. Обреченно вздохнув, он вернулся в опустошенную им же комнату, открыв форточку на кухне и отворив «масляную» дверь нараспашку – все ж какая-никакая вентиляция. Поначалу он думал лечь прямо на пол – кровать старухи-покойницы вызывала в нем гадливую оторопь, но, почувствовав, как скрипят под сланцами песок, мелкие осколки стекла и неубранные мушиные крылышки, класть матрас на пол он все же не рискнул.

– Ну нет, шалишь, брат! – пригрозил он кровати. Ухватившись за железную перекладину, Коля, отдуваясь, перетащил ее в противоположный угол – туда, где не было «гнилостного силуэта», благо путь от стены до стены оказался гораздо короче, чем ожидалось.

Улегшись на скрипучее, провисающее едва ли не до пола ложе, он уставился в потолок. Стоявший посреди двора фонарь светил как раз в окно его вынужденного убежища, наполняя все помещение болезненной желтой полутьмой. Коле было неуютно, сон никак не шел, отгоняемый мыслями о предстоящей работе, мрачной петербургской неизвестности, той «кислой» женщине с его паспортом и навсегда впечатавшейся в стену тени напротив. Теперь, не загораживаемое кроватью, пятно стало будто бы обрезанным – ровной горизонтальной линией, что очерчивала границу, за которой мертвая старушка истекала трупной эмфиземой уже не на стену, а в матрас. В неровном свете дворового фонаря, лившемся из окна, этот силуэт, казалось, недовольно ворочался, оставшись без законного своего ложа.

Коля перевернулся на другой бок, носом к стенке, сопровождаемый безбожно громким скрипом пружин, но ощущение чьего-то присутствия и пялящихся отовсюду насмешливых злых взглядов не отпускало. Близоруко прищурившись, он углядел один из источников – это был заплесневелый «мозг» – бутон с двумя «глазами» – вензелями. Выругавшись, он яростно перевернулся на спину, кровать застонала. Зажмурив глаза, Коля твердо вознамерился уснуть.

Снились ему родные Боголюбы – километров двадцать от райцентра, полчаса на мотоцикле. Душная летняя ночь после промозглого Питера казалась далеким воспоминанием. Да им она и была: снова он несется по проселочной дороге, оглядываясь по сторонам в поисках незанятого местечка поукромнее, а к спине прижимается теплой мягкой грудью Наташка из Луцкого текстильного училища, которую за глаза деревенские называли «многостаночницей».

Треск мотора почти заглушает ее мурлыканье, ветер бросает в лицо длинные русые волосы. Вот он сбрасывает скорость и начинает осторожно объезжать кустарник, чтобы подъехать к речке. Шаловливая Наташкина рука ныряет под резинку тренировочных штанов и начинает нетерпеливо наминать ему яички.

– Погодь ты, дай з кущив выйду! – отмахивается Коля, усмехаясь, в ответ раздается хрипловатое пьяное хихиканье, Наташкины растрепанные волосы лезут в нос и в рот. Он притормаживает, неуклюже переступает по сырой от росы траве, зажав между ног пошарпанную «Яву», а рука проявляет все большую настойчивость, в трусах становится влажно. – Наталка, та потэрпы ты!!

Но та не слушается, сжимает пальцы до того, что у Коли льются слезы из глаз, впивается острыми ногтями в самую нежную часть его тела, оттягивает, крутит. И в этот самый момент он понимает, что не чувствует жарковатого, пьяного дыхания, сопровождавшего его в ту ночь. Вовсе никакого дыхания не чувствует. Не вздымается мягкая неживая грудь, прильнувшая к мокрой от пота футболке, и волосы у него во рту – не русые, а какие-то… серые.

И что делать – не знает он, потому что надо как-то вырваться, выкрутиться из мертвой хватки, но ужас сковывает все конечности, стоит ему представить, что там позади…

– Могила не должна оставаться пустой! – гаркнул вдруг чей-то бас, и Коля открыл глаза.

Еще не рассвело – раннее апрельское утро скупилось пока на малочисленные свои солнечные лучи, посреди комнаты вновь надрывалось радио, транслируя очередные теологические дебаты, а мошонку Коли все также продолжали сжимать чьи-то когтистые, сильные пальцы. Воображение мигом дорисовало голую холодную покойницу, из тела которой сочится густая гнилостная жижа, глаза ее высохли и навсегда застыли, а полный личинок рот безобразно распахнут, и лишь хищные Наташкины руки, похоже, ненадолго обрели жизнь, чтобы выдрать Кольке гениталии с мясом и оставить его истекать кровью.

Наташки-«многостаночницы» здесь, конечно же, быть не могло. Ведь это ему, Коле на Луцком кладбище бил морду ее отчим и, точно птичка за ветку, цеплялась за локоть ногтями безутешная мать. «Моя доця! Моя дытына!» – этот крик навсегда отпечатался где-то на подкорке его мозга. А сама Наташка лежала спокойно в гробу, сложив свои обычно неугомонные руки на груди, как живая, лишь слегка наклонив голову, точно разминала шею. С тех пор Коля так и не побывал на ее могиле, а вот кенотаф видел дважды в день – по дороге в училище и обратно. Один раз положил букет собственноручно собранных луговых цветов. «А что толку-то!» – раздался будто бы из-под кровати ехидный голосок, – «Могила-то пустая!»

Рисуясь по частям, картина эта холодила его легкие, сводила желудок, наполняла рассудок страхом. И, когда сознание его набухло, вздулось да и лопнуло, будто перезревший фрукт, а весь ужас выплеснулся, Коля закричал что есть мочи и попытался вскочить с кровати, но едва сам не оторвал себе все добро. Оказалось, тонкий матрас сполз, пока он ворочался, и самую нежную его часть тела зажало пружинами кровати и кололо крючками. Успокоившись, Коля с величайшей осторожностью высвободился из плена и поклялся больше никогда не залезать на это пыточное приспособление – пущай, придется спать хоть в ванне.

Такая его досада взяла на эту кровать, что, поднапрягшись, он дотолкал ее до двери и поставил на попа. Но чертово лежбище никак – ни по диагонали, ни по вертикали – не желало проходить. Коля пробовал и так, и этак, но лишь намертво заблокировал выход из комнаты. Разобрать кровать не получилось бы при всем желании – широкие дуги и перекладины были приварены друг к другу намертво.

– Як жеж йийи сюды затащылы! – цокал языком Коля, обходя кровать то с одной, то с другой стороны. Та, даже торча из двери вертикально, занимала едва не пол-комнаты – было и вовсе непонятно, как она здесь умещалась, а главное – как она сюда попала. Задачка похлеще кораблика в бутылке.

От отчаяния парень, наплевав на соседей, даже саданул кувалдой по одному из сварочных швов и тут же об этом пожалел – рука вся завибрировала, словно по ней пропустили ток, который разошелся по телу, неприятно щекоча нервные окончания, точно телевизионная статика. Оглушительный звук, вырвавшийся из неповоротливой конструкции напоминал тоскливый похоронный набат.

Наконец, его осенило – наверняка дверная коробка была установлена уже после того, как кровать попала в помещение. Примерившись, как следует, он принялся вышибать из толстого, прокрашенного в несколько слоев, дерева кусок, мешавший одной из верхних дуг. Дверная коробка ощущалась как каменная – к тому моменту, как в ней появились два подходящих углубления, Коля уже весь взмок, руки дрожали от напряжения.

– Ничого соби зарядочка!

Кровать удалось разместить в углу коридора, заблокировав теперь входную дверь в квартиру. «Если хозяйка явится не вовремя – крику не оберешься!» – с неприязнью подумал он.

Остаток ночи ему все же не спалось, потому, Коля просидел до рассвета на кухне, листая глупый суеверный календарь. Из-за злосчастной кровати в коридоре позавтракать пришлось вчерашним чебуреком и выдохшимся – забыл закрутить крышечку – «Колокольчиком».

Наскоро умывшись все такой же вонючей и ржавой водицей, Коля принялся за работу. Радио решил не включать – поповские рассуждения только забивали голову, мешали сосредоточиться, точно назойливое мушиное жужжание.

– Могылы-могылы, тьфу! Хоть бы про що нормальнэ говорылы!

Хоть убей, но вчерашнего участка с ободранными обоями он обнаружить никак не мог. На него ехидно пялилась половина «позвоночного столба с глазами» – дальше стена заканчивалась углом, и начинался новый участок обоев.

– Ну и черт с тобой!

Респиратора у Коли не было, пришлось обойтись футболкой. Окатив стену водой из мусорного ведра – три раза, чтоб наверняка – он взялся за перфоратор. Сначала в стене нужно наделать отверстий, равноудаленных друг от друга – тогда кувалда будет вышибать ровные, крупные куски, а не отдельные кирпичи. Старая розетка искранула, принимая в себя вилку устройства. На всякий случай парень отдернул руку – мало ли что.

Дверь он закрыл, чтобы пыль не разлетелась по всей квартире. Раздался знакомый, жужжащий звук старого проверенного инструмента, комната тут же наполнилась тяжелой, пахнущей сыростью и вафлями взвесью. Но вдруг вгрызшийся было в стену бур ухнул на пару сантиметров внутрь, уперся и замер. Ротор крутился вхолостую, пока всепроникающее жало вяло проворачивалось в дыре.

– Щоб тэбэ чорты подралы! – выругался Коля и выключил перфоратор. Вытянув сверло, он чертыхнулся еще раз – все оно было покрыто толстым слоем намотавшейся бумаги – обои, какая-то пленка, желтые истлевшие газеты. Перфоратор он из розетки выключил – а то еще коротнет – и с обреченным видом достал из сумки большой крепкий шпатель. Придется для начала все же ободрать этот полуметровый слой мусора, иначе, пожалуй, так можно инструмент испортить.

С наслаждением принялся Коля срывать, сколупывать и отковыривать эти уродливые телесно-розового цвета обои с оголенной нервной системой. Этот участок стены шел легче, чем вчерашний – парень еще раз бросил взгляд в тот угол, где он вроде бы уже избавлялся от «глазастых» цветов. На полу не лежало ни ошметочка.

– Ерунда якая-то! – сказал он специально вслух – звук собственного голоса успокаивал и гнал прочь глупые мысли о бабкином привидении. Дело шло все тяжелее, шпатель то и дело срывался, и Коля больно стукался локтем об угол. Работа не спорилась, куски рвались, и приходилось зацепляться заново, шпатель оказался слишком толстым и не желал пролезать под ветхую, в несколько слоев поклеенную бумагу. С левой половиной стены он провозился добрые часа три.

Наконец, когда розовая дрянь, а следом и желтая, с мотыльками, осела неровными лоскутами на пол вместе с какой-то сетчатой подложкой, глазам его предстал очередной слой, вырвав горестный стон из груди. Все было обклеено газетами. Желтые, осыпающиеся, с почти не читаемыми буквами, они составляли какой-то безумный криптографический узор.

– Та вы, блин, издеваетесь!

Парень осел на пол прямо там, где стоял. Если бы он курил – наплевал бы на запрет хозяйки и закурил бы прямо здесь. Неужели ему теперь сдирать и это! Можно, конечно, рискнуть и перейти на перфоратор, но если бумаги слишком много, порченый инструмент ему никто не возместит, а от работы кувалдой толку сейчас будет немного. Выбивать стену дома дореволюционной постройки по пол-кирпичику можно до второго пришествия, да и то не успеешь. Представив себя, всего в побелке, бегущего с кувалдой наперевес к Христу с криками «Подождите, не начинайте без меня!», он глупо хихикнул. Сил подняться на ноги не было, поэтому Коля стал бесцельно ползать взглядом по газетным заголовкам.