Текст книги "Топливо твоих кошмаров"

«…аденiе ста… властi. Образо…нiе временнаго пр…» – кричало «Русское…ово…»

«О…кущих задачах комсомола в…еревне» – скучно собиралась рассказать «Комсомольская правда».

«За…яжелое машиностроение!» – призывала какая-то безымянная газетенка.

Глаза зацепились за неприятную черно-белую фотографию над статьей – какие-то темные волосатые комья, похожие то ли на морских ежей, то ли на раковые опухоли. Коля понял, что же на ней изображено, лишь прочтя спасшийся от выцветания кусок.

«…от вязаного ковра на стене над кроватью осталась лишь верхняя часть… не смогла дотянуться. После вскрытия тела в желудке было обнаружено… общей массой более семи килограммов. Парализованная пенсионерка… без ухода… чтобы не умереть с голоду…»

Его затошнило. Гадкая кислина прикатилась откуда-то из горла, да так и осела на нёбе. Желая поскорее прогнать из головы жуткую картину, Коля переключился на первую попавшуюся статью.

«Невский сом-людоед!» – кричал заголовок. На зернистом фото группа мужчин в милицейской форме что-то вытаскивала из воды.

«…детские останки» – дальше он читать не стал.

«…хищение на сумму… более восьми… готовой продукции. Родственники усопших возмущены и требуют возмещения… виновный не был найден… гранитных памятников с гравир…» – бессмыслица какая-то.

«…капище Чернобога. Безусловно, работы продолжились… слухи о смертности преувеличены… Обводной канал будет…»

«…случаях каннибализма, безусловно, не имеют под собой никакой основы. Блокадный… поставки регулярны… обглоданные кости – результат диверсий и пропаганды враж… подорвать дух советского народа»

«…дружественной социалистической республики Вьетнам негодуют. Тело героя… в результате военного столкновения под… „Могила не должна оставаться пустой!“ – заявляет заместитель министра…» – сильнейшее ощущение дежавю заставило Колю выйти из транса, в который его вогнало это невольное путешествие в прошлое чужого ему города. От этой «стены памяти» нужно было избавляться.

Вновь взявшись за шпатель, он вгрызся металлом в еле заметный стык между «Известиями» и сурово-обвиняющим заголовком «Безбожник!», но инструмент соскочил, руку отбросило назад, и та коснулась чего-то влажного и липкого, будто слой жира на газовой плите. Обернувшись, парень с омерзением скривился, поняв, что притронулся к желтовато-коричневого силуэту на противоположной стене – посмертной тени покойницы.

– Та ну тоби! – возмутился он и схватился за перфоратор, – Хай будэ, як будэ!

Нащупав вилку на том конце провода, он, не глядя, ткнул ею в розетку, но не попал. Поелозил туда-сюда – пластиковый прямоугольник находиться не спешил. Взглянув в угол, Коля обомлел – он готов был поклясться, что еще пятнадцать минут назад здесь, ровно на этом месте, в углу у двери торчал этот искрящий пятачок, но теперь его не было. Тот будто испарился, не оставив и следа.

Коля глупо покрутился на месте, сделав оборота три-четыре, прежде чем заметил, что след все-таки есть – из угла на пересечении стен торчал малю-ю-юсенький пластиковый уголочек.

– Да що ж це таке!

По всему получалось, что, пока он изучал газетные заголовки ушедшей эпохи, стена просто взяла и поглотила розетку. Не веря своим глазам, он открыл «масляную» дверь – та послушалась не сразу, зацепившись за какие-то выемки в дверной коробке – и заглянул за угол. С той стороны торчал точно такой же пластиковый уголок – выходит, розетка «застряла» где-то в середине стены.

– Не, ну це вже якая-то чушь!

Принятое было твердое решение проветриться быстро обмякло и истаяло при виде панцирной кровати, зажатой стенами коридора и загораживающей путь на свободу. Стену нужно было хотя бы начать ломать до наступления вечера, иначе соседи вызовут милицию или нажалуются хозяйке, и та вычтет из гонорара.

«Последним доводом королей» стала кувалда. Размахнувшись как следует, Коля нанес первый сокрушительный удар. Казалось, стена содрогнулась. По руке прокатилась отдача, а прямо по центру «Красного Скотовода» появилась внушительная вмятина-трещина. Будто с испугу включилось радио и сразу затараторило:

– …могила голодна, и, покуда количество имен на стеле не сравняется с количеством усопших под ней, она останется маяком для злых диавольских сил, что зарождаются в пустотах…

– Гарно пошло! – воодушевился парень и принялся долбить стену с задором и упорством, достойными строителя египетских пирамид. Кирпичная крошка, истлевшие газетенки, куски шпаклевки летели в лицо, но Коле все было нипочем. Работа спорилась, он снова был в своей среде, никаких тебе газетных статей и мертвых старушек – только он, стена и кувалда. Даже радио, казалось, оглушило силой и упорством человеческого духа, а оттого лишь что-то застенчиво бормотало о недобросовестности сотрудников сферы ритуальных услуг и братских могилах.

Увлекшись, Коля не сразу заметил, что на улице уже стемнело, а значит, шуметь теперь нельзя. Результат работы впечатлял – добрые два квадратных метра внешнего слоя ему удалось превратить в мелкие рыжие черепки. Под хлипким советским кирпичом – пористым, со сколами, лежащим как попало – встретить его атаку готовилась темная, с узкими, в миллиметр, стыками дореволюционная стена. Кирпичи ставили будто по линейке, создав идеально разлинованную поверхность – хоть графики черти, как в школе. Стоило Коле выпустить кувалду из рук, как усталость, подобно хищному зверю, набросилась на него, да так, что он едва удержался на ногах. Мышцы тянуло от привычной, почти приятной боли. Руки дрожали от пережитого напряжения, мозолистые его пальцы не гнулись, и он не с первого раза открыл дверь – не получалось даже повернуть ручку.

Очередной неприятный сюрприз подстерег Колю, когда он пошел отмываться от строительной пыли. Решение лечь спать в ванной оказалось весьма недальновидным – откинув длинную, во всю стену, замызганную занавеску, вместо огромного чугунного монстра с львиными ножками, какого ожидаешь найти в питерской дореволюционной квартире, в углу он узрел советскую сидячую ванну, в которой крупный деревенский парень из-под Луцка не уместился бы, даже сложись он в три погибели.

Разочарование постигло его и при попытке пойти и купить себе чего-нибудь на ужин: монструозное бабкино ложе не желало пролезать и во входную дверь, подпирая ту широкими верхними дугами и блокируя путь. Попытки отодвинуть кровать не увенчались успехом: коридор будто бы сократился и сузился в вечерних сумерках. Теперь Коля, оттащив ложе от двери, запер себя в туалете.

– Ну, була нэ була! – сплюнул он в раковину и шагнул прямо в скопление пружин и крючков. Разумеется, провисшая конструкция не выдержала давления его богатырской лапищи сорок шестого размера, и нога провалилась, раздираемая бесконечными ржавыми крюками до мяса.

– Твою-то маму слева направо! – выругался он, осторожно вынимая поврежденную конечность из сетки. Со злости Коля так пихнул кровать в коридор, что та перекосилась и встала намертво.

Включив свет в ванной, он оценил повреждения – царапины, но глубокие, – промыл раны водой и полил из найденного на полке пузырька йода, попеременно шипя и матерясь.

– Сука, щоб воно сдохло! – выкрикнул он, швыряя пузырек об стену. Тот разлетелся мелкими темными осколками, на кафеле остался внушительный скол.

Ему нужно было валить из этой квартиры прямо сейчас, пока он все тут не разнес. Коля издал короткий истеричный смешок – ведь для этого его, собственно, и наняли.

Вернувшись в комнату, он помотал головой из стороны в сторону – таким фантастичным казалось это видение. Там, где он буквально минут пятнадцать назад наблюдал лишь темный монолит с редкими вкраплениями желтоватого цемента, теперь выпирали по-тараканьи рыжие кирпичи. Точно обломанные пеньки зубов во рту старика, они торчали беспорядочно, где попало, будто бы заражая, оскверняя и низводя к нулю весь его труд.

– Нет-нет-нет! – качал Коля головой, прогоняя дурной сон, что не желал заканчиваться. Он отшатнулся назад и тут же уткнулся в жирный след разложения, к рукам прилипло что-то густое, пыльное, вонючее. По-бабьи взвизгнув от омерзения, Коля рывком захлопнул дверь, чтобы забрать радио и свалить к чертям из этой халупы, но застыл на месте, ошарашенный увиденным.

– …одинаковое количество и мертвецов, и мест погребений очень важно для сохранения их святости. Любая пустая могила априори осквернена. Любая пустота нечиста по своей сути. Вспомните – «И берется чертовщина ниоткуда неспроста. Заведется чертовщина там, где только пустота!»

Но удивлен был парень вовсе не неожиданной трактовкой цитаты из мультфильма про оловянного солдатика, но тем, что колонка приемника вещала прямо из стены – из этих омерзительных розовых обоев. Выше торчала антенна, наградив омерзительный «позвоночный столб» цветка комариным носом.

Страх разлился стылым комом где-то в желудке, будто Коля проглотил покрытую весенней грязью глыбу льда с улицы, и та теперь медленно таяла, отравляя его сознание, пуская по венам холодную талую воду.

Не помня себя, он дернулся к выходу и изо всей дури врезался в «масляную», теперь покрытую рыжей пылью дверь, и вцепился непослушными пальцами в ручку. Рука соскальзывала дважды, прежде, чем получилось повернуть обшарпанный металлический набалдашник.

Коля изо всех сил насел на полотно – то не поддавалось. «Неужели меня здесь заперли?» – пронеслась ледяная, острая – будто врезающаяся в череп сосулька – мысль.

– Помогите! Выпустите меня! – забасил он, толкая дверь плечом с твердым намерением ее высадить. В радио кто-то засмеялся. Следом засмеялся и сам Коля, осознавая свою ошибку – дверь-то открывалась внутрь.

И лишь дернув на себя ручку изо всех сил, а потом еще раз и еще, он понял – его действительно заперли. Рванувшись к окну, он споткнулся о лежащую у самой стены кувалду и растянулся на покрытом кирпичным крошевом полу, больно разодрав колени. Расставив руки, чтобы подняться, Коля не сразу понял, отчего в его мозгу будто бы завыла сирена, сообщая о какой-то болезненной, неуместной неправильности окружающего мира. Через секунду осознал – его руки касаются обеих стен одновременно.

Вскочив на ноги, он саданулся головой об узкий деревянный подоконник и рассек себе лоб, кровь хлестала, заливая левый глаз, но Коля уже не чувствовал боли. Все, чего он хотел – выбраться отсюда. Но окно будто бы перекосило в раме, и оно не открывалось.

Парень подобрал с пола кусок кирпича и, прикрыв лицо, швырнул его в самый центр стекла. Во все стороны брызнули осколки, один впился в локоть, но это уже было неважно. Прижавшись к решетке, будто младенец к матери родной, сплющив лицо о ржавые прутья арматуры, он изо всех сил завыл:

– Помоги-и-ите! На по-о-омощь! Умоляю! Помоги-и-ите!

Темные окна напротив не спешили зажигаться. Во дворе не было никого, кроме тощей кошки, что важно расхаживала по краю курящейся паром ямы.

– На по-о-омощь! – отчаянно звал Коля, перемежая крики рыданиями и размазывая сопли вперемешку с кровью по лицу.

– Помо…

– Чего голосишь! – раздался вдруг недовольный оклик откуда-то снизу. Из-под козырька подъезда вышел вчерашний «морж» с беломориной на распухшей нижней губе. Под глазом у него наливался соком качественный, душевный «фонарь», а сам глаз заплыл, будто мужика покусали пчелы.

– Дядько, миленький! – заблажил Коля, – Вытащи меня отсюда, Христом-Богом молю, вытащи!

– О, бендеровец! – ощерился недобро «морж». Со вчерашнего дня он лишился половины переднего зуба, – Чо, не в радость тебе хата бабкина? Горишь шоль?

– Не горю! Дядько, хороший ты мой, вызови милицию, пожарных, пусть меня спасут, а!

– А чо такое? Заперся? Ну ты посиди, бендеровец, подумай как старших уважать! А с утра придет слесарь – ему и кричи. Или не придет. Не кричи тогда – пупок надорвешь!

Усмехнувшись, «морж» сплюнул папиросу себе под ноги и нырнул обратно в подъезд.

– Нет! Не уходите! Пожалуйста! Пожалуйста!

Коля изо всех своих богатырских сил схватился за прутья решетки и принялся расшатывать единственное препятствие, отделяющее его от свободы, но арматура сидела прочно и глубоко. Прутья были буквально утоплены в кирпич и накрепко сварены друг с другом. Да и в проём бы он едва ли пролез – не окно, а слуховое окошечко, как в туалете.

Отпустив прутья, Коля обессиленно осел на пол, повернувшись лицом к двери. Ту всю сплющило и перекосило – дверь не комнаты, но шкафа, дерево лопалось, топорщилось острой щепой.

– …могила голодна всегда. Она будет наполнять самое себя, ибо таков баланс вещей. Если люди в своей алчности и богохульстве оставили пустоту там, где ее быть не должно, то зло, сила бесовская расставит все по своим местам, но заплачено будет душами невинных. Вспомните, как покарали безбожный Петроград в двадцать третьем за Обводной канал! «Всякий, кто прикоснется к трупу их, нечист будет!» – сказал Господь, но кровавые богопротивники не выказали уважения к древнему захоронению, разворотили гробницу древнюю, чухонскую, мертвецов на свалки свезли, как мусор, а плиты гранитные побили и на поребрики пустили! Великое проклятие навлекли на город – ступают там в воду отчаянные да безумные, зовет их могила, желает уравнять имена с мертвецами!

Слушая этот бред, Коля медленно, но верно мирился со своей судьбой. Подоконник постепенно и настойчиво толкал его в спину, оголенный провод на потолке медленно опускался вниз, будто змея за добычей. Дверь, сдавливаемая стенами с двух сторон, резко треснула пополам и вывалилась, ненадолго, будто в качестве издевки, показав проход в коридор, такой узкий, что Коля бы и голову не просунул. Обе стены теперь топорщились кирпичами, злобные «позвоночники с глазами» теперь, не таясь, смотрели на него.

– А бабушка та несчастная, что одна осталась, парализованная! Вот уж кто хотел пустоту заполнить! Так хотел, что ковер весь по ниточке распустила и съела – да-да! Природа не терпит пустоты! Господь не терпит пустоты! Как мужчина заполняет пустоту в теле женщины, так труп должен заполнять пустоту могилы! – надрывался по радио уже не поп, а какое-то странное многоголосье. На секунду Коле даже послышалось, что в нем есть и Наташкин голос тоже.

Что было последними словами, которые она от него услышала? Слова любви? Какую-нибудь глупую романтичную ерунду, какие шепчут друг другу летними ночами влюбленные? Или просто что-то незначительное, что поди еще упомни?

Коля помнил каждое слово, интонацию и одинокий фонарь на краю дороги, ослепивший его лишь на краткую секунду.

«Не целуй мене, покуда зубы не почистишь!» – он тогда грубо сбил ее руку, когда Наташка потянулась к его лицу губами. До ее дома в Тарасове оставалось не больше двух километров, когда не свершившийся поцелуй, фонарь и неведомо кем брошенная на дорогу коряга все перевернули. Сначала опрокинулся мотоцикл, закрутив в воздухе лихое сальто, потом закувыркался вниз по склону дорожной насыпи и сам Коля. А следом, когда он, держась за бок, подошел к раскидавшей во все стороны руки и ноги Наташке и принялся ее тормошить, перевернулся и Колин мир. Девушка выглядела почти невредимой – пара царапин тут и там, но что-то в ее облике – то ли слетевший кроссовок, то ли странный наклон головы – кричало, вопило на все лады, заставляя покрываться кожу парня мурашками: это больше не человек, но предмет. И, как всякий предмет, была она неподвижна и мертва.

Коля и сам не сразу заметил, как из раза в раз произносит на родном украинском, их с Наташкой языке, жалким подвывающим басом:

– Просты мэнэ! Будь ласка, просты мэнэ…

Бесцельно обводя глазами свою стремительно сужающуюся будущую могилу, он взглядом наткнулся на кувалду.

– А шо ежели…

Времени было мало. Помещение уже больше напоминало куб со стороной в два метра, нежели когда-то роскошную, с высокими потолками, комнату дореволюционной планировки. Действовать требовалось быстро. Стена с пятном – несущая, через нее не пробьешься, то же самое с внешней стеной дома. Остается только одна – благо, с ней Коля работать уже начал.

– Не боись, Тамар Васильна, – подбодрил он сам себя, – ща выполним мы твой заказ!

Взяв размах пошире, Коля не рассчитал и саданул в соседнюю стену – прямо в центр гнилостного пятна. Штукатурка осыпалась единым куском, разбилась. Вывалилось несколько кирпичей, повисли обои, и стена обнажила свое неприглядное нутро. Тут же каменный мешок, в котором парень оказался заперт, наполнился застоявшимся удушливым смрадом разложения. Сплюснутые, плоские, втиснутые друг в друга, из стены торчали трупы трех человек. Коренастые, чернявые, в трениках и шлепанцах, растекающиеся трупной эмфиземой и вгнивающие друг в друга. Запавшие глаза, вывалившиеся языки, плоские, неправильной формы черепа. Стиснутые в единый комок, они злорадно скалились, сломанные кости торчали острыми осколками наружу.

– Нет-нет-нет! Ну, нет! Ни за что! – завопил Коля и принялся со всех, данных ему матушкой-природой сил долбить злосчастную стену. Зубы-кирпичи, подступающие со всех сторон удостаивались отмеренных ловких ударов, но основное Колино внимание было сосредоточено на одной точке – трещине, что делила «Красного…» и «…Скотовода» надвое. Рассыпались в труху дешевые оранжевые кирпичи. Лезла в лицо неизвестно, откуда взявшаяся солома, своим пыльным запахом заглушая вонь разложения. Гремела кувалда, разбивая бред, льющийся из вмурованного в стену радио на ровные кирпичики слов:

– …украденный труп вьетнамского…

Удар!

– …героя войны Нгуена Тхай Дао…

Удар!

– …скрывала у себя…

Удар!

– …его ленинградская любовница.

Удар!

– …Воистину – и жизнь…

Удар!

– …и смерть во…

Удар!

– …грехе. Пока могила…

Удар!

– …героя на родине…

Удар!

– …пустовала, развратная девица…

Удар!

– …«хоронила» Нгуена в себе…

Удар!

– …ежедневно, покуда тот…

Удар!

– …не разложился окончательно…

Удар!

Левая рука у Коли отнялась. Нос и рот были набиты строительной пылью, в глаза будто песка насыпали. Места для размаха больше не хватало. Из последних сил парень методично долбил упрямый темный кирпич, ухватившись за кувалду у самого наконечника. Согнутый в три погибели, стиснутый со всех сторон наступающими стенами, он настойчиво пробивал себе путь к свободе.

– А вот вы слышали про невского сома-людоеда! Говорят, раньше он был человеком – в блокаду детей к себе заманивал, накормить обещал, а сам поедал их. Говорят, когда за ним чекисты пришли, он в Неву сбросился… Но не погиб, а переродился…

Вот груда кирпичей, наконец, покинула насиженное место и медленно, нехотя, грохнулась на пол, отдавив Коле большой палец и, вероятнее всего, раздробив его, но парень уже не мог кричать – от окна осталась лишь узкая щель, – ни кислорода, ни света не хватало.

Там, за кирпичами, мелькнул слабый, еле заметный блик. Коля прильнул к нему всем лицом, надеясь увидеть по ту сторону проделанной щели кухню, но… Блик исчез. Он прижимался лицом к чему-то гладкому и твердому. Какой-то неизвестный материал приятно холодил разгоряченное лицо. Сейчас он немного отдохнет и продолжит. Радио же не отдыхало, болтая без умолку:

– …выходит, что согрешил один, а страдают многие?

– Ибо сказал Господь – «Строящий дом свой на чужие деньги – то же, что собирающий камни для своей могилы». Такая гнусь, вор и взяточник, он не просто себе яму роет, он и другим грешникам путь прокладывает!

Коля почувствовал, как что-то влажное коснулось его спины и прилипло к ней. Каким-то шестым чувством он понял, что это лицо одного из покойников, но сил шевелиться в себе уже не нашел. Вдобавок, потолок пребольно давил на макушку.

– …Он ведь не просто своровал гранитные заготовки – такое богохульство, чтобы заячью свою душонку от смерти спасти, стены на случай бомбежек укрепить! А это ведь уже не просто материал – там портреты выгравированы, даты, имена… А могила-то остается пустой! Голодная. Жадная. Пожирать будет могила, покуда не наполнится…

И тут Коля осознал, что это за материал такой – гладкий и прохладный. Поднять голову уже не удавалось, потолок мешал, но он скосил глаза, насколько хватило сил, и посмотрел на гранитную плиту. В тусклом свете, льющемся из щели, на него благостно взирал единственным глазом выгравированный старик. Там, где должна была идти дата смерти и где следовало располагаться второму глазу, шел косой срез, а следом оказывался уже новый обрезок могильной плиты – портрет печально улыбающейся девочки лет десяти. Глаз у нее не было – прямо по ним шел тонкий цементный шов, а следом – чьи-то годы жизни. Глаза, носы, рты, звезды, кресты, имена, даты – осколки чужих смертей, которые чья-то воля превратила в эту бессмысленную мозаику. А эту комнату – в пустую голодную могилу.

Все они смотрели на него, на Колю, тот чувствовал это каждой клеточкой, даже в темноте. Очень хотелось кричать, но воздуха в легкие набрать не получалось – очень уж мешали упершиеся в спину грудные клетки слипшихся в жуткий гибрид трупов. Радио продолжало монотонно бубнить про голодные могилы, и что те не должны оставаться пустыми. Вдруг что-то тонкое, холодное проползло мимо шеи, слегка пощекотав парня. Тот не без труда высвободил одну руку и поймал этот предмет. У него было не больше секунды, чтобы понять, что это оголенный провод, ухватиться за него, как утопающий за соломинку, зайтись в судорожном танце и расцвести улыбкой… Все лучше, чем умереть, сгорбившись в три погибели.

* * *

– Так, а паспорта мне давайте. Я теперь ученая, в третий раз на эту удочку не попадусь.

Хозяйка строго, с недоверием следила за тем, как рослые темнокожие мужчины растаскивают сапогами весеннюю грязь по паркету, занося инструменты. Бригадир – солидный мужчина средних лет в комбинезоне – устало утирал пот со лба бумажным платочком.

– Тамара Васильевна, я повторяю, мы серьезная фирма, зачем вы…

– Ничего не знаю! Паспорта мне. Оплата только по факту!

Маленькую яростную женщину рабочие предусмотрительно обходили, предоставив разборки начальству. Бригадир открыл было рот, чтобы начать новый виток спора, но передумал, после чего гаркнул так, чтобы было слышно даже во дворе:

– Ладно, мужики, несите документы, сдаваться будем! – обведя взглядом комнату, поспешил сменить тему, – Я так понимаю, сначала нужно мебель вынести?

– Да, представляете, даже этого тот бездельник так и не сделал.

Поняв, что вновь поднял скользкую тему, бригадир поспешил зацепиться за любую другую. Ноздрей его достиг еле заметный, но на редкость удушливый сладковатый запашок.

– Извините, Тамара Васильевна, а чем тут, простите, пахнет?

– Я бы попросила! – возмутилась хозяйка, надуваясь, точно ядовитая рыба-фугу, – Да, тут умерла моя бабушка, но я требую проявить чуть больше уважения. Все-таки это…

– Здесь умерла, да? Тут вон пятнище в пол-стены!

– Нет, вон там, на кровати. А это… не имею ни малейшего понятия. Наверное, просто пятно. Неважно – все равно эту стену надо снести.

Бригадир, повинуясь какому-то странному порыву коснулся темного силуэта, похожего по форме на человеческую тень. На пальцах осталось что-то жирное, густое, вонючее, точно стена истекала гноем. Бригадира передернуло, он вытер ладонь об штаны и повернулся к хозяйке.

– Не сомневайтесь, Тамара Васильевна, за неделю управимся! – отвлекшись, бригадир обратился к нагруженному, будто ослик, молодому молдаванину, – Мирче, спальные мешки сюда заноси, места всем хватит!

Мирче – новичок в бригаде, недавно из Тирасполя – с явной неохотой, осторожно обойдя хозяйку, внес спальные мешки в комнату и свалил их у подоконника. Несмотря на гигантские размеры, та все равно ощущалась какой-то неуютной, даже тесной. На секунду Мирче даже показалось, что комната оценивающе, голодно смотрит на него, но виной такой странной фантазии были всего лишь дурацкие розовые обои в цветочек. Завитые листья отдаленно напоминали злобные зенки – особенно, если смотреть на них краем глаза.

«Пока эту дрянь не обдеру – спать не лягу!» – решил Мирче и поспешил в машину за остальными вещами.

Наконец, когда все приготовления были закончены, паспорта сданы, а специфика работ оговорена, хозяйка с явным недоверием передала ключи бригадиру.

– И запомните – в квартире не курить, иначе вычту из гонорара!

– Помилуйте, Тамара Васильевна, среди нас и курильщиков-то нет! – умоляюще воздел очи бригадир.

– Я предупредила.

Хозяйка вынырнула в подъезд и с какой-то горькой досадой с силой рванула на себя дверь. Та, отсекая квартиру от внешнего мира, гулко захлопнулась, почему-то напомнив Мирче крышку гроба.