Текст книги "Весьма опасная игра"

Гэвин Лайл
Весьма опасная игра

Глава 1

В песчаную долину между скал – аэропорт Рованиеми – беспрерывно прибывали самолеты. Впрочем, этим летом в любом аэропорту Финляндии творилось то же самое. Непрерывный конвейер летательных аппаратов был частью огромного, отлаженного механизма, начинавшего бесперебойную работу, лишь только поток туристов становился достаточно мощным, чтобы оправдать подъем в воздушный океан реактивных лайнеров. Между тем такая лавина самолетов успешно превращала аэропорты в грязные пыльные пустыни.

В своей иступленной суете они вспахали и исковеркали все поле между стоянками и зданием аэропорта – деревянной постройкой с кофейным баром "Баари" в центре и командно-диспетчерской башней на краю. Чтобы пройти к бару, нужно было преодолеть около пятидесяти метров по деревянному с навесом тротуару, проложенному поверх развороченного грязного песка.

Он ждал меня почти в конце тротуара.

Я наверняка не отличил бы его от архангела Гавриила, не окажись он, как мне показалось, несколько коротковат для этого. Если же говорить точнее, он произвел на меня впечатление щеголеватого типа в плаще и светлой шляпе, с кучей элегантного багажа, сложенного под навесом вдоль тротуара так, чтобы он оставался сухим.

Покрой и цвет одежды подчеркивали его нефинское происхождение, и я заговорил с ним по-английски:

– Вы не обидитесь, если я, стараясь не сломать шею, переберусь через ваш багаж?

– Мистер Кери? – спросил он.

– Да, я Билл Кери, – кивнул я и стал внимательно разглядывать его до мелочей.

Поначалу мне пришло в голову, что выглядит как-то неопределенно, и среди всех посетивших меня в тот день мыслей эта потом оказалась самой правильной.

Он выглядел несколько коротконогим, но не низкорослым. Плащ у него был однобортным, без пояса, какого-то цвета слоновой кости, отчего смотрелся гораздо дороже обычного ширпотреба. Кроме того, он обладал способностью всегда казаться чистым и ухоженным, но без назойливого впечатления свежекупленного. Его шляпа, американская версия островерхой панамы для гольфа, была того же материала. Изящные коричневые туфли с тиснением ручной работы – из кожи с мягким глубоким блеском. Одежда подчеркивала его состоятельность, но не кричала об этом; он явно привык к такому стилю, и чувствовалось, что тот был для него естественным.

А вот лицо его, стоящего на изуродованном летном поле как раз на широте Северного полярного круга, выглядело неестественно, не вязалось с окружающей обстановкой. Круглое и гладкое, оно по-детски или по-ангельски светилось мягкостью огромных серых глаз. И хотя те казалось воплощением самой кротости, сам он не отличался ею ни в малейшей степени: среди лежащего на тротуаре багажа виднелись четыре поношенных футляра с ружьями.

– Извините, сэр. Я – Фредерик Уэлс Хомер, – сказал он, протянув руку. У него был гортанный американский акцент. Свое имя он, видимо, произнес так, как привык представляться, не пытаясь произвести на меня впечатление. Я пожал ему руку, она была маленькой, холеной, но крепкой.

– Мистер Кери, не могли бы вы доставить меня кое-куда на вашем самолете?

Эта мысль мокро и глухо больно шлепнулась в мои мозги. Я замахал руками.

– Потом, потом. Поговорим после завтрака.

– Завтрака, сэр? Сегодня? Для завтрака вроде бы поздновато.

Он вежливо удивился. Контроль за эмоциями выдавал его возраст – около тридцати пяти, на несколько лет моложе меня по возрасту и на сто лет – по нынешнему самочувствию.

В его замечании был резон: встретились мы около четырех часов пополудни. Пришлось деликатно пояснить.

– Я только что прибыл из Стокгольма и пребываю в сильнейшем похмелье. Перед отлетом мне не хотелось ни есть, ни пить, и, по правде говоря, и сейчас не хочется. Но если я собираюсь жить дальше, то надо все-таки выпить чашечку кофе.

Мысль о кофе вновь вызвала в нем какую-то неопределенную реакцию, и в связи с этим у меня возник вопрос:

– А как вы узнали, что это я?

Он мягко улыбнулся:

– Мне сказали, чтобы я искал высокого англичанина, летающего на амфибии типа "Бобер" и... и одетого как вы.

Как бы там ни было, а человек был хорошо воспитан: "одетого как вы" подразумевало бейсбольную кепку, тиковые брюки цвета хаки, перемазанные керосином, кожаную куртку, выглядевшую так, словно я в ней удалял нагар с поршней (как, впрочем, оно и было), и американские десантные ботинки на шнуровке, к правому крепился нож Фарберина для коммандос.

Я многозначительно ухмыльнулся и заявил:

– Вы меня не обманете. Вы же настоящий Роберт Е. Ли, знаменитый джентльмен с Юга.

С печальной улыбкой он ответил:

– Я ненавижу обманывать, сэр, но в конце концов мы с ним выходцы из того же самого штата.

Я уточнил:

– Вирджиния.

Он кивнул в знак согласия, я тоже; затем, сгибаясь в три погибели под тяжестью его багажа, я зашагал в тот чертов "Баари".

Получив свой кофе, черный и очень горячий, в огромной чашке, я направился в тихий уголок воевать с ним один на один. Однако куда раньше, чем я успел что-то сообразить, кто-то резко отодвинул стул с противоположной стороны стола, шлепнулся на него и так же резко придвинулся к столу. Роберт Е. Ли никогда не позволил бы себе такого с человеком, страдающим с похмелья. И в самом деле это был он, а Вейко. Он спросил:

– Когда ты собираешься закончить работу на компанию "Каайа"?

Он обратился ко мне по-английски, но даже в моем состоянии я сразу смог почуять, что ему от меня что-то надо. Обычно мы разговаривали друг с другом по-шведски. Финский язык – один из труднейших в мире, и я никак не могу добиться нужной беглости речи. Но чаще мы с Вейко вообще не разговаривали. Он самый большой жулик в Лапландии. Я ничего не имею против разговоров с жуликами, но только не с теми, о которых всему миру известно, что они жулики. Однако я не знал, что за аферу проворачивал он в этом году.

– Убирайся, я до смерти занят.

Он наклонился ко мне через стол.

– Для тебя есть работа, если ты быстро развяжешься с "Каайа". Не здесь, в Швеции.

Я сосредоточенно уставился на него. Нет, он не походил на Деда Мороза, он просто выглядел, как самый большой лапландский жулик: низкорослый, очень плотный мужчина в двубортном костюме из полосатого, зеленого с черным, материала, настолько же соответствующего Лапландии, насколько соответствовал бы ей тигр. Лицо – достаточно полное (что не типично для народа, любящего картошку), но гладкое и не обветренное.

Я отхлебнул кофе.

– Что за компания предлагает работу?

Потом я придумал вопрос получше:

– Какова твоя доля?

Он раскинул руки и улыбнулся счастливой, открытой улыбкой продавца подержанных автомобилей.

– Всего несколько процентов.

– Когда начинать?

– А скоро ты закончишь с "Каайа"?

Я вернулся к кофе.

– Не могу. Контракт заключен до первого снега.

– Врешь, – улыбнулся он еще шире. – "Каайа" таких контрактов не заключает. Когда ты освобождаешься?

Я глотнул еще кофе. Он делал свое дело, и лишь теперь я до конца понял, что весь подход Вейко был, вероятно, способом выяснить, какой район для "Каайа" я обследовал. Такое вечно происходит, когда в районе, где одна фирма полагает обнаружить ценные минералы, вдруг становится заметен интерес другой поисковой фирмы. И Вейко был тем идеальным человеком, которого следовало бы нанять, чтобы выведать, чего я тут нащупал.

Конечно, если даже вдруг представить, что все, кроме северных оленей, не ведают, что Вейко был жулик, то теперь-то каждый должен был заподозрить неладное.

– Что это за работа? – спросил я. – Поиск? Доставка?

– Тебе объяснят на фирме. Когда ты сможешь начать?

– Я не могу. У меня контракт с "Каайа". А почему ты не предложишь эту работу Оскару Адлеру?

Адлер был единственным, кроме меня, пилотом гидроплана, работавшим тем летом в Лапландии.

– Сумасшедший дом, – он снова развел руками. – Эта работа требует взлетать как с суши, так и с воды. У него не амфибия; здесь только у тебя есть самолет и с поплавками, и с колесами.

Вот это было правдой.

– Извини, – покачал я головой. – У меня контракт с "Каайа".

Мне захотелось еще кофе. Когда я оглянулся, Вейко как раз вставал из-за стола. Он не казался озабоченным, как можно было ожидать после потери своих нескольких процентов. Или после того, как он ничего не разнюхал о районе, где я занимался изысканиями для "Каайа".

Возможно, я был исчадием ада. Контракт мой с "Каайа" отнюдь не тянулся до первого снега. Мне оставалось обследовать всего один район – работы, скорее всего, недели на две.

Но Вейко все же не казался мне Дедом Морозом.

Я прикончил вторую порцию кофе, но руки все еще трепетали, как боевой флаг. И все же я в конце концов взбодрился до того, чтобы смог понять, что следует сделать в первую очередь: достать пива.

В любом аэропорту Финляндии при покупке пива единственная проблема в том, что вы его купить не можете. Финны, если по-крупному, делятся на тех, кто потребляет пивом и отстаивает это право, и тех, кто оставил его в покое и думают, что будет лучше, если и остальные сделают то же самое. Стадо этих последних протащило законы о спиртных напитках. Первый из них гласит, что в Лапландии, в любом месте севернее Рованиеми, вы не можете купить не только что бутылки, а исключая полдюжины туристских отелей – и стакан спиртного. Это способствовало появлению множества нелегальных домашних производств и массовой торговли самогоном в импортных упаковках из-под настоящего спиртного. Я сам летел пару раз вез такое, когда случался порожний рейс с юга.

Второй закон утверждает, что не положено пить спиртное в аэропортах. Неплохая идея, чтобы пилоты не взлетали пьяными, но она нисколько не помогает пилоту, по долгому жизненному опыту знающему, что единственный способ обуздать похмелье и привести себя в норму – это бутылка пива. Лучше две.

К счастью, внизу в ангаре был человек, который половину своих доходов добывал врачеванием пилотов от похмелья. Я уже встал, чтобы пойти заняться небольшим техническим обслуживанием, когда вошел Фредерик Уэлс Хомер.

Он улыбнулся мне и подошел, а затем сел.

– Надеюсь, вы уже набрались сил, сэр?

– Дела идут на лад, во сяком случае.

Я снова сел и закурил. По крайней мере нужно было принести извинения. Я буркнул:

– Прошу прощения за поведение на улице...

– Забудьте, сэр. Вы плохо себя чувствовали, – он печально улыбнулся. – Долететь из Стокгольма в таком состоянии вполне может считаться достижением. Полагаю, это около пятисот миль? Я чувствую себя спокойным, собираясь отдаться в ваши руки.

Я украдкой покосился на него. Это могло быть сарказмом, но было сказано совершенно открыто, тем же тоном, как он произнес свое имя.

– Не уверен, что разделяю вашу убежденность. Встреть сам я пилота в состоянии подобного похмелья, впредь стал бы путешествовать в подводной лодке.

В ответ он просто улыбнулся.

– Но в результате вы считаете, что в состоянии отвезти меня, сэр?

– В зависимости от того, куда и когда.

У меня не было большого желания брать его куда бы то ни было. У меня был контракт с компанией "Каайа" и я задолжал ей работу до самой полярной ночи. Но вы же не часто встречаете в Лапландии джентльмена с манерами Роберта Е. Ли. По дороге в Стокгольм я встретил в Хельсинки пару директоров из "Каайа", но у них не было подобных манер. Пожалуй, у них манер вообще не было. Я потратил для них на аэросъемку больше пяти недель, но не обнаружил на земле Финляндии и крошки никеля; вот потому и стал бездельничать. Полет в Стокгольм на уик-энд это как раз доказывал.

Он не отставал:

– С Вашим знанием этой страны, надеюсь, вы в состоянии помочь мне, сэр. Я ищу медведей.

– Медведей? – Тут я вспомнил чехлы с ружьями на улице. И покачал головой.

– Вам трудно будет получить лицензию на медвежью охоту. Она бывает главным образом весной. Я где-то читал, что финны отстреливают только сорок одиночек в год.

Он сразу кивнул и продолжал ждать.

Я в замешательстве молчал. Я знал, где есть медведи. Вести авиаразведку полезных ископаемых означает в большинстве случаев летать не выше ста метров, а на одномоторном самолете – еще и проводить время, разглядывая землю, в поиске площадок на тот случай, если на одинокий мотор нападет сонная болезнь. В Финляндии, стране по преимуществу лесной, это не очень помогает, но в зато позволяет узнать, что происходит на земле. И за последние две недели я видел пять медведей, или одного и того же пять раз.

Тут были две загвоздки. Первая состояла в том, что высаживая его на этот клочок медвежьего заповедника, я мог ручаться, что высадка произойдет в самом центре района моей авиаразведки. И будь он шпионом конкурирующей компании, такая операция – не лучшая затея. Но до сих пор я, право, не верил, что он шпион.

Теперь перейдем к загвоздке номер два.

– Смотрите, – сказал я. – Я могу вас высадить возле того района, где я недавно видел нескольких медведей. Вся неприятность состоит в том, что так я нарушил бы закон.

Он вежливо приподнял брови и стал ждать объяснений.

– Этот район объявлен запретной зоной. По крайней мере для самолетов. Она простирается вверх и вниз по границе с Россией в ширину миль на сорок пять. Вся зона – территория Финляндии, но финны сделали ее запретной в знак мирной инициативы. Так что Россия не захочет никаких извинений, если вдруг столкнется со шпионажем. И финны отнесутся к вам весьма серьезно, если поймают в этой зоне.

Меня они не поймали. Пока. Частично потому, что их радар был слишком несовершенен, частично потому, что высоты авиаразведки вообще лежат гораздо ниже зоны действия радаров. А в общем-то вся обследуемая фирмой "Каайа" площадь лежала целиком в запретной зоне.

"Каайа" прикрыла себя, выдав мне подставной контракт на работу в разрешенном районе много западней, и кое-что сделала для прикрытия меня (поскольку именно мне предстояло отправиться в тюрьму), выплачивая почти вдвое больше нормальной ставки. И потому я имел более чем достаточно оснований для сохранения района моих поисков в секрете.

Но, впрочем, я не думал, что Хомер был агентом правительства Финляндии.

– Я не возражаю доставить вас туда, – сказал я.

– И находиться там, в той зоне, для Вас не будет правонарушением. Но только я не желаю, чтобы кто-то знал о том, как вы туда попали. Пока вы там, я предпочел бы, чтобы никто не знал, где вы, а когда вернетесь, – чтобы никто без исключения не знал, где вы были. Так можно сделать наш полет довольно безопасным, вы согласны?

Он подумал, затем кивнул.

– Это вполне приемлемо для меня, сэр. В самом деле, поскольку вас не следует подвергать ненужному риску, я должен буду согласиться. А вы уверены, что все пройдет удачно, сэр?

Я отмахнулся.

– Уверен. Когда вы собираетесь в дорогу?

– Как только вы готовы будете лететь.

Я глянул на часы. Было около пяти часов вечера, что оставляло нам два часа дневного света, а после него долгие сумерки. Мы были на пороге осени, как раз в пору перехода от летних бесконечных дней к долгим – долгим темным ночам лапландской зимы.

– Ладно, – сказал я. – Вспомнил, есть там какая-то старая развалюха. Не знаю, подойдет ли она, поскольку пролетел над ней разок – и только, но все равно это лучше палатки. Полагаю, припасы вы прихватили?

– Полагаю, у меня есть все, включая двухнедельный запас еды. Может быть, потом вы доставите меня куда-нибудь еще?

– Никаких проблем, – тут я начал удивляться, сколько же, по его разумению, надобно охотиться, чтобы убить медведя. – Долго вы планируете здесь оставаться?

– Я рассчитывал недель пять – шесть. Для начала, во всяком случае. Вы сможете задержаться здесь так надолго?

Он спросил это с легкой искренней тревогой, словно мог случайно нарушить мои великие планы.

– Я задержусь до тех пор, пока будет работа. Для пилота она может найтись и проклятой долгой зимой.

Возможно, я сказал это от чистого сердца, потому что он покосился было на меня, но затем снова любезно уставился в сторону.

Я встал.

– Встретимся на улице через четверть часа. Мне надо увидеть одного человека в ангаре. Идет?

– Отлично, сэр. Я начну грузить свой багаж, если ваш самолет не заперт.

– Он не заперт. И достаточно давно.

Я улыбнулся и кивнул головой, что было ошибкой, поскольку голова болела все сильнее, и зашагал дальше, размышляя о том стиле жизни, при котором можно выделить пять – шесть недель, чтобы найти и убить медведя.

Техник из ангара узнал меня, и не успел я приблизиться, в одной руке он уже держал бутылку, а в другой открывалку.

Половину бутылки пива я выхлебал единым духом, а вторую половину стал потягивать понемногу.

Некоторое время погодя он спросил:

– Как дела в Стокгольме?

Он говорил по-шведски, чтобы облегчить мне разговор.

– Прекрасно, насколько я в состоянии вспомнить.

– Что сказал человек от "Де Хэвиленда"?

Я летал туда специально, чтобы узнать, что предложит агент фирмы-изготовителя сделать с "Бобром", дабы сохранить его для следующего сезона.

– Он был очень вежлив и любезен. Во всяком случае, он не рассмеялся.

– Он сказал, что тебе нужен новый мотор?

– Он сказал, что мне нужен новый самолет.

Техник мрачно покачал головой.

– Это и я мог тебе сказать. Но тебя бы это огорчило.

"Бобры" относились к самым прочным самолетам, построенным в наше время. Проектировали их для сельскохозяйственных работ в условиях Канады, но даже "Бобры" стареют. Мой "Бобер" постарел за несколько секунд, когда некий пилот финских ВВС попытался мягко посадить его на небольшом озере. Кое-как военные вытащили его из леса и сбыли по бросовой цене – мне. Я проделал всю работу, на которую был способен, вроде установки пропеллера, но один из поплавков так и не смотрел по линии, фюзеляж был деформирован настолько, что ни одна дверь плотно не закрывалась, а подшипники мотора ходили ходуном, как задница кинозвезды.

– Он назвал тебе стоимость капитального ремонта двигателя?

– Он сказал, что если отремонтированный двигатель разовьет полную мощность, то весь самолет развалится в воздухе.

Техник снова покачал головой.

– Может быть, ты сможешь найти работу на зиму.

Это всегда было проблемой. Большинство чартерных рейсов и вся авиаразведка прекращались с первым снегом. Каких-то несколько лет назад мне удавалось находить работу зимой в Норвегии, или в Германии, или в Австрии; но теперь там получили слишком много авиатехники собственного производства. Прошлой зимой пришлось ставить "Бобра" на ремонт в Хельсинки; похоже, то же самое предстоит и в этом году.

Но даже работа зиму напролет не позволила бы мне купить нового "Бобра"; все, что мне для этого было нужно, – найти никель. По старым договорам с "Каайа" размер премии был таков, что покупку можно было сделать немедленно.

Я спросил:

– Мика далеко?

Техник кивнул в конец ангара. Я прошел туда. Мика прислонился к стене, наблюдая за человеком, возившимся на верстаке с блоком электронной аппаратуры.

По окладу, который я ему платил, Мика был моим ассистентом. Он садился сзади меня и следил за записями магнитометра и сцинтиллометра, а когда они выходили из строя, их ремонтировал. Как оказалось вскоре после того, как я его нанял, он с новенькими правами пилота искал настоящую работу, а не собирался протирать штаны наблюдая за электронной бессмыслицей.

Я постучал Мику по плечу и он встрепенулся, отогнав грезы о командовании всей реактивной авиацией Финляндии.

– Самописец уже в порядке? – спросил я.

Он показал на блоки на верстаке, пояснив без особого интереса:

– Нужно сделать пару новых деталей. Как результаты в Стокгольме?

– Когда прибор будет готов?

Мика пожал плечами.

– Ближе к вечеру.

– Я должен перебросить одного охотника, недалеко, на несколько миль. Вернусь через пару часов. Если к тому времени самописец не будет готов, сними нам где-нибудь пару комнат, но только не в "Полярном".

Оставь его без четких указаний, и он закажет нам лучшие номера в городе. По его мнению некоторая наглость должна помогать пилотам поддерживать себя на должном уровне.

Мика пожал плечами и вновь подпер стену.

– Ладно, – бросил я. – Придется мне идти зарабатывать нам на хлеб. Не порти глаз, наблюдая за чужой работой.

Пока я ходил в ангар, Хомер погрузил в "Бобра" большую часть своего багажа, и даже разместил его разумно относительно центра тяжести. Он до этого летал на малых самолетах. Я сбросил на его ящики грузовую сеть, привязал ее по углам, и мы были готовы к вылету.

Глава 2

Курс на север я держал до тех пор, пока мы не покинули зону видимости Рованиеми. Сидевший справа Хомер к этому времени снял плащ и шляпу. У него были тонкие, вьющиеся, почти белесые волосы, придававшие ангельский вид. Серые венецианского сукна слаксы и коричневая с черным кашемировая спортивная куртка только прибавляли впечатления о размере его счета в банке. Он уловил мой взгляд и отстегнул привязные ремни. Сиденья «Бобра» – отнюдь не клубные кресла, но он довольно легко приспособился.

Я закурил, он отказался. А через некоторое время спросил:

– Где именно вы собираетесь меня высадить, сэр?

Ему пришлось кричать это довольно громко, чтобы перекрыть шум воздуха, врывавшегося внутрь по периметру дверей кабины.

Я передал ему карту и ткнул в то место, куда держал курс.

– Здесь маленькое озеро, сразу же у речки Верийоуки. Вам нужно будет отыскать старую хижину примерно в миле к северу, а в пяти милях выше по течению должны быть медведи.

Некоторое время он изучал карту, но из-за мелкого масштаба та была слишком грубой, чтобы сделать какие-либо выводы о медведях, кроме одного: судя по ней, это был один из пустейших уголков Финляндии.

Затем Хомер спросил:

– А местность там такая же, как под нами, сэр?

Я посмотрел вниз из окна.

– Очень похожа. Возможно, немного скалистее. Места вокруг везде примерно одинаковы.

Мы перевалили через гряду невысоких гор, идущую с востока на запад. Деревья, большей частью канадские ели, были раскидистыми и приземистыми, пытавшимися найти там внизу хоть какие-то средства к существованию. Канадская ель пустит корни в клочок коврового мха, если нет ничего лучшего, однако вершины некоторых гор так и остались голыми скалами. Среди деревьев просвечивал серый сушняк, рухнувший во время зимних бурь. Мы находились у полярного круга.

Хомер спросил:

– Вы считаете, я буду там совершенно один?

– Да, скорее всего, на двадцать пять миль вокруг там нет ни души.

Эти Кемийонки-Верийоуки расположены в том месте, которое на карте выглядит большим выступом Финляндии в Россию в восточном направлении. Фактически скругление границ произошло иначе: после войны Россия вклинилась севернее и южнее этого выступа, Среди соображений, по которым это было сделано, фигурировали никелевые рудники Петсамо; вот почему поиски новых месторождений никеля считались столь приоритетной работой.

Русские не захватили выступ, потому что владение им ничего им не давало. Лесоматериал был слишком тонок, чтобы с толком его разделать, а земля слишком каменистой, чтобы ее возделывать. И никто не нашел в ней хоть каких-нибудь полезных минералов. Пока. И все, что было здесь – это скалы, или медведи, или охотники за первым и вторым.

Мы летели, разделенные грохотом стремительно стареющего "Бобра". Потом я спросил:

– Вы прибыли сюда только чтобы поохотиться на медведей? Я считал, что медведей полно и в Штатах, и в Канаде.

– Они есть там, сэр, и я собственноручно подстрелил несколько штук. А теперь я хочу попытаться добыть европейского бурого медведя.

Я тщательно подобрал слова, тон и осторожно спросил:

– Что вы делаете в свободное время. У вас свой бизнес?

Он мягко улыбнулся.

– Нет, я только охочусь. Я растрачиваю свою жизнь на охоту, а еще путешествую с целью охоты. Это все, что я люблю делать.

Я ухитрился просто кивнуть, удержав глаза на измерителе давления масла. Всякие бывают виды безработицы. Потом повернул голову направо, посмотрел на него и спросил:

– Вы в самом деле охотитесь? Вы не идете по следу Волкова?

Он выглядел искренне озадаченным.

– Не думаю, что я вас понял, сэр.

Я кивнул.

– Извините, не знал. Волков – это наша легенда о кладе, спрятанном здесь, в Лапландии. Обычно один-два человека разыскивают его здесь каждое лето.

– В самом деле, сэр? – он выглядел заинтересованным, но только так, из вежливости. – Не знал, что тут спрятан клад.

– Ну, по-моему, его тут нет. И даже если он и был, то, думаю, давно исчез; более того, лично я считаю, никаким кладом тут никогда не пахло. Однако есть сорт помешанных, которым нравится в него верить.

– Вы когда-нибудь расскажете мне эту историю?

– Кошмар! Историй столько, сколько и людей, его ищущих; у всех своя точка зрения. Поначалу считалось, что Волков был выходцем из приполярной России, богатым инженером или кем-то в этом роде, из Мурманска, на северном побережье. Когда началась революция, зимой 1917-1918 года он задумал сбежать и взял курс на Финляндию. Та только что получила независимость. Он тоже захотел независимости для себя, жены и состояния. Жена сюда добралась, а он и драгоценности – нет. Так что где-то здесь, – я очертил рукой угол около 270 градусов, – лежит его выбеленный временем скелет, скрывающий в грудах костей мешочек золотых и бывших в употреблении царских запонок.

– Так в них и состоит клад, сэр?

– Только Бог знает, из чего он состоит; из тех, кто приезжает на поиски, никто толком ничего не знает. Рассчитывают узнать, когда найдут.

– А миссис Волков, что случилось с ней?

– Волкова, – машинально поправил я. – В русском языке фамилии имеют и женские окончания. Да, это хороший вопрос. Никто никогда не встречал ее. Считается, она покинула Финляндию; и вместе с тем каждый новый слух был вызван тем, что она где-нибудь обнаруживалась. Вспомните, все это было сорок лет назад. Она давно могла умереть.

Я бросил сигарету на пол и раздавил носком ботинка. На днях я пришел к мысли установить на своем "Бобре" пепельницу, иначе в один прекрасный день пол может провалиться, а он мне был пока что очень нужен.

– Что до меня, то я не понимаю, почему, если клад всегда был здесь, она в двадцатых годах просто не вернулась и не забрала его. Или почему, когда старина Волков погибал, она просто не сунула хотя бы часть драгоценных камней или золота себе в карман.

Он сочувственно покачал головой.

– Вас нанимали, чтобы попытаться найти его, сэр?

– Время от времени. Я не люблю такую работу: в конце концов, когда не находят клада, это отбивает желание платить.

Хомер улыбнулся. Вскоре я повернул на восток и начал снижаться, чтобы оказаться ниже зоны действия радаров, прежде чем войти в запретную зону.

Озеро, на которое я держал курс, находилось в запретной зоне и теперь до него оставалось около двадцати миль. Оно было ярдов 400 длиной с запада на восток, и большей частью около 50 шириной. Проблемы для посадки создавал островок на расстоянии двух третей длины озера от восточного берега. Островок образовывал пролив в форме бутылочного горла шириной всего 20 ярдов и приводил к тому, что посадка на озеро казалась сомнительной затеей.

Для начинающих пилотов, возможно, так все и было. Но я успел стать старым тертым волком, и уже вдоволь накрутился в этих краях, сажая гидроплан в самых сомнительных местах. А то, что место выглядело непривлекательным, было одним из его преимуществ: на этом острове под грудой хвороста у меня была куча канистр с бензином, так что я мог заправляться горючим, не возвращаясь для этого в Ивало или Рованиеми. Зная длительность моих полетов, Вейко и Оскар Адлер могли заподозрить, что у меня где-то был промежуточный склад, но я надеялся, что по виду озера они не догадаются, где он.

Я сделал круг над хижиной в лесу, чтобы показать Хомеру, в какую сторону от озера она находится, затем пошел на посадку. На восточном краю озера был небольшой песчаный пляж, я выпустил под водой колеса и загнал "Бобра" на него, чтобы мы могли выгрузиться, не замочив ног.

Первое, что сделал Хомер, – открыл один из своих ружейных футляров и вытащил тонкую одноствольную складную винтовку с предохранительными кольцами вокруг мушки. Достав коробочку патронов, пять из них вставил в магазин, потом забросил винтовку на плечо. И только тут заметил, как я пристально слежу за ним.

Он улыбнулся.

– Вы говорили, что в здешних местах есть медведи, сэр. Я не могу вам не доверять.

Вполне справедливо. Почему медведям нужно было ждать до завтра, чтобы свести с ним счеты, если он уже был под рукой?

Я принялся сбрасывать его багаж.

– Какими ружьями вы пользуетесь? – спросил я.

– Все фирмы Парди, в Лондоне. Не помню, чтобы стрелял из каких-то других. Для медведя у меня "Магнум 300", – он тронул винтовку на своем плече. – Затем винтовка 7, 62 на случай, если найду лосей. И еще пара ружей.

– Каких?

– Вы, вероятно, назвали бы их дробовиками, сэр.

– Мне кажется, что "Магнум 300" немного легковесен для стрельбы по медведю, – сказал я просто так, чтобы поддержать беседу.

Я знал охотников, любящих поспорить о весе и калибре пуль. Моим же единственным средством при появлении медведя был немедленный взлет.

Он мрачно покачал головой.

– Есть точка зрения, вполне совпадающая с вашей, сэр. И если вы намеревались бы застрелить из такого ружья зверюгу с толстой шкурой, то я бы с вами согласился. Но у медведя шкура мягкая, и вы, конечно, не забыли, что существуют специальные патроны "магнум". Конечно, если вы при этом будете находиться достаточно близко.

– Близко?

Он посмотрел на окружающие тонкие серо-зеленые деревья и тяжелые валуны, сливавшиеся с подлеском и опавшими ветками, которые не расчищались с незапамятных времен.

– В такого рода местности, – сказал он, – 20 ярдов было бы достаточно.

– Боже, – вздохнул я.

Я не мог себе даже представить Фредерика Уэлса Хомера с его ангельски-детским личиком, даже с "Магнумом 300" от Парди, оказавшегося в 20 ярдах от медведя. Но потом, как следует подумав, я заключил, что, может быть, его невозмутимость – именно то, что нужно в поединке с медведем.

Он сказал почти примирительно:

– Возможно, вы догадываетесь, сэр, что смысл охоты, как рискованной игры, заключается в том, чтобы оказаться близко.

– Конечно, – тут же ответил я, словно действительно догадывался, и продолжал сбрасывать багаж.

Но тут я вспомнил об одном намерении, которое обдумывал не меньше пары лет.

– Возможно, вы мне сможете помочь советом, – сказал я. – Я подумывал приобрести какое-нибудь ружьишко, только на случай иногда случающейся вынужденной посадки. Знаете, чтобы подстрелить какую-нибудь дичь на ужин. Но еще приятнее иногда использовать его, когда какой-нибудь медведь попытается завалить на ужин меня. Могу я это сделать с помощью одного ружья?

Он сразу же ответил:

– Двенадцатый калибр.

– Дробовик? А что он сделает медведю?

Хомер улыбнулся.

– Вы удивитесь, сэр. Если находиться в нужном месте и подобраться близко, двенадцатый калибр без сомнения завалит медведя.