Текст книги "Эжени флиртовала… Женщины времен Июльской монархии"

Глава 7
Мария-Луиза вела в Парме распутный образ жизни

Ее образ жизни заставляет биографа опуститься до деталей хроники, где скандалы перемежаются с бесстыдством…

Ле Портефей (Дипломатический журнал, 1848 год)

Однажды летним вечером 1821 года в английском посольстве произошла любопытная сцена. Некий прелат явился туда в сопровождении двух офицеров. Встретивший их швейцар осведомился:

– Как прикажете доложить, монсеньор?

Ответ был кратким:

– Доложите, что прибыл епископ Амьенский с сыновьями.

Видя, что стоявшие в вестибюле лакеи недоуменно вытаращили глаза, а швейцар стал пунцово-красным, прелат, желая избежать осложнений, с улыбкой произнес:

– Хорошо, доложите, что прибыл епископ Амьенский с племянниками.

Это успокоило простодушных слуг.

Следует признать, что сей остроумный епископ не походил на обыкновенного священнослужителя. До посвящения в епископский сан он успел послужить офицером мушкетеров во время Семилетней войны, гусарским капитаном, послом Франции в Венеции и духовником герцогини Беррийской. Но самым почетным его титулом (и к тому же самым необычным) стало звание «тестя бывшей императрицы Марии-Луизы»…

Как же это случилось?

Вот об этом-то сейчас и пойдет речь.

Монсеньор де Бомбель, архиепископ Амьенский, принял сан в возрасте шестидесяти пяти лет после смерти своей жены Анжелики де Мако. У него было три сына. Старший был послом Австрии в Тоскане, средний – гувернером императора Франца-Иосифа, а младший – подполковником австрийской армии.

Вот этот-то третий сын по имени Шарль и женился тайно на бывшей французской императрице.

Мария-Луиза стала вдовой в 1829 году. Генерал де Нойперг, ее второй муж, не смог, как утверждали злые языки, противостоять скуке от разговоров с герцогиней Пармской. Другие говорили, что бедный генерал умер от истощения, наступившего вследствие безуспешных попыток удовлетворить неугасимое желание своей слишком требовательной супруги.

Сведения, которые мы смогли почерпнуть в летописях и мемуарах тех времен, позволяют нам предположить, что последнее объяснение причины его смерти самое вероятное. В то время Мария-Луиза и впрямь страдала от прилива крови к половым органам, и это заставляло ее искать «раз по десять – пятнадцать в день и, как правило, в наименее подходящих для проявления воли естества местах то охлаждение, которое доставляют потайным местам дам пылкие атаки любовников»[46]46
  Шарль Вердье. Влюбленная Мария-Луиза.


[Закрыть].

Случалось, что во время прогулок на природе Мария-Луиза вдруг начинала испытывать непреодолимую «жажду любви». И тогда она без раздумий покидала своих спутников и отправлялась на поиски любовных приключений.

Автор «Скандальной хроники времен Реставрации» рассказывает в этой связи вот такую пикантную историю:

«Однажды, когда маленький пармский двор проезжал через лес, герцогиня, ноздри которой уже некоторое время возбужденно дрожали, остановила карету и сказала:

– Езжайте вперед, я пройдусь пешком.

Встретимся на перекрестке дорог.

И пошла по тропинке, которая вывела ее на поляну, где рубил дерево молодой дровосек.

Мария-Луиза приблизилась к нему и с этакой непринужденностью великих людей предложила ему пройти с нею за кустики.

Молодой человек, который даже представить себе не мог, что столь прекрасная дама заговорит с ним, стоял как вкопанный около поленницы дров, совершенно не понимая, чего хочет от него графиня.

– Ну иди же! – сказала ему Мария-Луиза.

И, взяв дровосека за руку, подвела его к ложу из мха, легла и резким движением задрала юбки «чуть выше того места, которое так любил Его Императорское Величество».

Окончательно потрясенный этим неожиданным зрелищем, бедный дровосек стал креститься и бормотать молитвы, думая, что перед ним колдовское видение.

Раздраженная Мария-Луиза схватила его за ногу и дернула так, что он упал рядом с ней.

– Ну иди же, дурень!

На сей раз парень решил, что имеет дело с одной из тех злых и похотливых фей, которые, по народному поверью, бродят по лесу и стараются соблазнить и погубить мужчин.

Резким движением он высвободил ногу, вскочил с земли и помчался, словно безумный, к родительской хижине. Прибежав домой, он, весь дрожа от страха, рассказал, какой опасности только что избежал.

Его отец и пятеро других дровосеков в это время валили огромный дуб. Побросав топоры, они с сомнением выслушали его и, расспросив, где молодой человек встретился со злой феей, спешно направились к указанной поляне.

Вскоре они наткнулись на Марию-Луизу, которая, озирая лес блуждающим взором, искала хоть какого-нибудь мужчину. Увидев приближавшихся к ней шестерых дровосеков с волосатыми руками, она вскрикнула от восторга и упала на траву.

И тогда дровосеки, которые давным-давно не верили в существование похотливых фей, выстроились в очередь, словно к булочнику в голодные годы, и поочередно вручили бывшей императрице самое дорогое, что у них было…

А тем временем молодой человек, испугавшись, что отец его подвергается опасности, с воплями помчался в сторону перекрестка, где свита ожидала Марию-Луизу.

Господин де Маршал, императорский комиссар, присланный из Вены после революции в Парме 1831 года, вышел из кареты и подозвал парня к себе:

– Что случилось?

– Злая фея хотела заставить меня совершить грехопадение. И теперь я боюсь, что она причинит зло моему отцу и его друзьям, которые отправились прогнать ее из нашего леса!

И тогда господин де Маршал покачал головой, – сообщает нам автор “Хроники”. – Спросив, как была одета эта “фея”, он легко узнал по описанию, о ком идет речь, и посоветовал молодому человеку возвращаться домой и держать язык за зубами».

Придворные, зная свою герцогиню, улыбаясь украдкой, стали ждать, чем закончится эта история.

– Оставайтесь здесь, – сурово приказал им господин де Маршал. – Я пойду посмотрю, не вранье ли все эти россказни. Мне надо убедиться, не угрожает ли Ее Светлости госпоже герцогине опасность…

Спустя несколько минут он подошел к поляне и увидел Марию-Луизу, заканчивающую развлечение с последним дровосеком.

А остальные пятеро, блаженно улыбаясь, сидели рядом на стволах поваленных деревьев и ждали, когда их приятель закончит свое дело.

Увидев господина де Маршала, они ужасно перепугались и кинулись прочь, бросив своего приятеля, который продолжал «работать, не подозревая о присутствии свидетеля». Когда дровосек закончил свое «дело» и увидел имперского комиссара, бедняга вскочил, «даже не успев застегнуться, помчался к своей хижине».

Мария-Луиза тут же открыла глаза и увидела господина де Маршала.

– Как? И вы тоже? – спросила она с любезной улыбкой. – От вас-то я этого уже не ожидала.

Но имперский комиссар, сделав вид, что ничего не заметил и не понял, сказал просто:

– Надеюсь, Ваша Светлость, вы не простудитесь, решив так неосторожно прилечь ненадолго на траву?

Мария-Луиза, ни слова не сказав, поднялась с земли и пошла к своей карете.

А через несколько дней господин де Маршал, чье положение при герцогском дворе стало невозможным, направил в Вену прошение об отзыве его в Австрию.

И тогда Меттерних послал в Парму графа Шарля де Бомбеля.

Мария-Луиза встретила его загадочной улыбкой.

«Граф де Бомбель, приезда которого я так опасалась, очень мне понравился, насколько я могу судить за столь короткое время знакомства с ним, – написала она своей подруге Виктории. – В нем есть все, о чем можно только мечтать: твердость и обходительность манер, и одновременно это человек очень добродетельный, настоящая находка».

Прошло совсем немного времени, и Мария-Луиза решила затащить этого достойного господина в свою постель, приобщив его к удовольствиям, получаемым на стеганом одеяле. С этой целью она начала принимать его в прозрачных дезабилье, «которые не скрывали ничего, – сообщает нам господин де Гротц, – ни живота, в котором был выношен король Римский, ни груди, так бурно вздымавшейся при падении Парижа, ни ягодиц, о которых так тосковал на острове Святой Елены император Наполеон».

Герцогиня без труда добилась успеха в задуманном предприятии, и новый великий магистр пармского двора стал регулярно проводить ночи в ее спальне.

А 17 февраля 1834 года он тайно женился на ней.

Бедняге-графу приходилось еженощно выполнять тяжелейшую задачу. Он, безусловно, догадывался о том, что его ждало, поскольку господин де Гротц утверждает, что новоиспеченный муж однажды якобы сказал своему приятелю:

– Каждую ночь мне надо воздавать почести вдове Наполеона, вдове Нойперга, дочери императора эрцгерцогине Австрийской, бывшей французской императрице, герцогине Пармской и, наконец, моей жене…

Согласитесь, для одного мужчины это слишком много.

Несмотря на значительные силы и пылкий темперамент, которым суждено было оставить свой след в истории, господина де Бомбеля очень скоро стало явно недостаточно для того, чтобы удовлетворить Марию-Луизу.

Рассказывали, что с самого утра, пока бедный граф забывался тяжелым сном поденщика, бывшая императрица, сверкая глазами и облизываясь, носилась по коридорам в поисках красивых кавалеров…

Найдя кого-либо, она тащила свою жертву в какую-нибудь отдаленную комнату и там, «рабыня хромосом австрийских императоров», заставляла партнера, как тогда говорили, «надраивать до блеска полуостров»…

Естественно, такое ее поведение вскоре возбудило подозрения графа де Бомбеля, и тот принялся искать средство для того, чтобы охладить свою слишком пылкую супругу.

Ему показалось, что спасение заключается в небольшом путешествии на воды в австрийский город Ишль.

– Думаю, вам надо поехать на воды, – сказал он герцогине. – Я нахожу, что у вас очень утомленный вид, и полагаю, что курс лечения пойдет вам на пользу.

Кроме того, он посоветовал ей пить побольше козьего молока, поскольку этот напиток тогда считался сильнодействующим успокоительным средством. Граф наивно полагал, что молоко способно унять любовный зуд и погасить бесстыдное пламя.

А для полного своего спокойствия он решил, под предлогом «опасности, которой может подвергаться Мария-Луиза в тот момент, когда итальянские карбонарии грозили ввергнуть Европу в огонь войны и залить ее кровью», что перед комнатой во время поездки и пребывания ее в Ишле должна будет неотлучно находиться стража.

И наконец, господин де Бомбель строго-настрого приказал людям, которые должны были поочередно охранять покой и блюсти нравственность его жены, «ни под каким предлогом не впускать в комнату герцогини ни единого мужчины, если они не хотят оказаться в тюрьме».

Спустя несколько дней Мария-Луиза, запечатлев на губах мужа целомудренный поцелуй, села в карету, увозившую ее в Австрию.

Вечером того же дня она остановилась на ночь на постоялом дворе, и перед ее дверью, согласно полученным указаниям, встал часовой.

Около полуночи, когда этот бравый двадцатилетний тиролец понемногу начал клевать носом, опершись ладонями на ствол ружья, за его спиной неожиданно раздался какой-то шорох, заставивший его вздрогнуть и открыть глаза. Обернувшись, он с изумлением увидел, что в проеме двери стояла Мария-Луиза в ночной сорочке и, приложив палец к губам, делала ему знак войти в комнату.

Поскольку эта слегка увядшая пятидесятилетняя красотка его мало привлекала, молодой тиролец подчинился не сразу.

– Иди сюда, не пожалеешь, – прошептала герцогиня.

Подумав, что не стоит пренебрегать ничем, что могло бы помочь его карьере, он вошел в комнату и бесстрашно выполнил все, что от него потребовали.

Через полчаса слегка запыхавшийся часовой вышел в коридор и отправился за своим товарищем, который должен был сменить его на посту перед дверью комнаты герцогини.

«Естественно, – пишет автор “Скандальной хроники”, – что и второй часовой вскоре был призван продолжить дело, начатое его собратом по оружию. И так повторялось до самого утра пять раз, поскольку часовых было пятеро…»

На следующую ночь воины, чья мощь была оценена по достоинству, снова, если можно так выразиться, «двинулись на штурм пролома».

Начиная с третьей ночи каждый из них уже имел свои привычки, излюбленные приемы и прозвища.

Таким образом, пребывание в Ишле стало для Марии-Луизы сплошным праздником любви. Получая наслаждений больше, чем могла ожидать, она постоянно благодарила небо за то, что оно дало ей такого внимательного и заботливого мужа.

Распорядок ее дня был просто великолепен. После ночного пятиактового спектакля, свежая и отдохнувшая, она отправлялась слушать мессу, а затем шла на воды. После обеда она немного отдыхала, затем гуляла и слушала музыку. Наконец вечером, прежде чем сесть за ужин, она выпивала большую чашку козьего молока, отлично зная, что на нее это снадобье не оказывало ни малейшего вредного воздействия…

Увидев, что по возвращении Мария-Луиза выглядит спокойной, расслабленной и умиротворенной, почти целомудренной, господин де Бомбель подумал, что был совершенно прав, когда решил отправить ее на воды в Ишль.

И, успокоенный, уехал в Тибиано, где планировал построить курорт.

Оставшись одна, герцогиня немедленно бросилась на поиски столь любимых ею запретных удовольствий.

В Парме как раз в то время гастролировал молодой тенор, заслуживший высокие отзывы дам. Этот тридцатилетний любитель богемы по имени Жюль Лекомт успел уже послужить капитан-лейтенантом на флоте, побывать журналистом и писателем. В 1837 году произошла история, испортившая его карьеру светского литератора: его стало преследовать правосудие за то, что он выписал фальшивый вексель, и ему пришлось срочно покинуть Францию.

Укрывшись в Льеже, не имея ни гроша в кармане, он начал добывать средства к существованию с помощью своего голоса. У него был довольно красивый тенор, и он достаточно быстро завоевал популярность. Покинув Льеж, Лекомт отправился в Мюнхен, потом в Вену, в Венецию и в конечном счете оказался в Парме, где сразу очаровал восторженных поклонниц театра.

Мария-Луиза, соблазненная высокой репутацией Жюля Лекомта, отправилась как-то вечером послушать его в театр, а увидев, пришла в сильнейшее волнение. «Почти сразу же, – пишет Макс Биллар, – эрцгерцогиня вписала этого элегантного певца в записную книжку своих желаний…»

И добавляет: «Она пригласила его ко двору и потребовала петь для нее одной, это было сладостным и тяжелым рабством, поскольку в жилах Марии-Луизы текла кровь Лукреции Борджиа».

А спустя несколько недель господин Суверен, парижский издатель Жюля Лекомта, получил от своего беглого автора вот такое очаровательное письмецо:

«Да, мой дорогой Суверен[47]47
  Игра слов: фамилия издателя омонимична французскому слову souverain – монарх. – Примеч. пер.


[Закрыть], Ваша фамилия имеет к этому делу прямое отношение. Я стал преемником Наполеона: Вам из Тюильри этого не видно, но я ощущаю это здесь, в Парме. Я пел Марии-Луизе, она оставила меня ужинать. Ужин продлился всю ночь. Проснувшись утром, я едва не возомнил себя императором.

Однако не очень уж гордитесь вашим моряком-романистом. Если я и пошел на абордаж[48]48
  «На абордаж» – название одного из романов Жюля Лекомта.


[Закрыть], то только в качестве тенора, а не писателя. Прав Купидон, сказав, что у лука должны быть две тетивы…»

За время отсутствия господина де Бомбеля Жюль Лекомт буквально дневал и ночевал в герцогском дворе. Дворецкие обращались к нему в третьем лице, словно к титулованной особе:

– Господин граф[49]49
  Игра слов: фамилия Лекомт (Lecomte) по-французски означает дворянский титул «граф» (le compte). – Примеч. пер.


[Закрыть] желает пообедать? Господин граф желает, чтобы подали лошадей?

Наконец, в 1847 году, тенор вернулся в Париж и добился реабилитации.

Эта связь, ставшая, как мы можем себе представить, причиной громкого скандала, явилась последним любовным приключением Марии-Луизы.

Бывшая императрица умерла 18 декабря 1847 года, и если на ее могиле не была начертана сочиненная Арсеном Уссеем эпитафия: «Здесь покоится та, что начала с императором и кончила с тенором», то лишь потому, что такое на надгробиях не принято писать…

Глава 8
Париж очарован любовницей Фьеши

Весь Париж глядел на Нину с вожделением…

Альфонс Карр

Со времени своей свадьбы господин Тьер жил (и это вызывало многочисленные сплетни) в полном согласии и любви с женой и тещей. Они проживали втроем – господин Досн благоразумно отбыл в Лилль, где располагалось его управление по сбору налогов, – в особняке «Сен-Жорж», который незадолго до этого приобрел маленький марселец. Люди, жившие по соседству, не стеснялись весело шутить по поводу этой странной троицы.

В небольшом памфлете, появившемся в 1848 году, некий автор, подписавшийся Илер Лажуа, отразил ходившие в то время слухи по поводу личности будущего освободителя страны. Он привел разговор двух женщин с улицы Бреда. Вот о чем толковали эти парижанки, стоя на пороге у своих дверей:

«– Взгляните-ка, мадам Паттер, “малыш” возвращается домой. Только вот его в карете совсем не видно: его нос не достает до окна.

– Тогда скажите мне, мадам Фрикото, каким образом этот мужчина умудряется удовлетворять одновременно двух женщин?

– Послушайте, мне рассказывали, что с девяти вечера до полуночи он спит с тещей, а с полуночи до шести утра – с женой… Такие вот теперь нравы…

– А вот мне как-то говорили, что они спят все втроем в одной кровати, и все у них перемешано, как в курятнике…

– Что ж, вполне возможно… Бедный малыш, ему, вероятно, нелегко приходится с двумя женами… Ведь если с госпожи Досн снять корсет, она растечется по всей постели…

– Зато, к счастью для него, у госпожи Тьер детская фигурка…

– Совсем детская… Это ж надо: заставлять пятнадцатилетнюю девочку принимать участие в подобном похабстве! Просто срам какой-то!

– А я так считаю: во всем виновата ее мамаша. Он-то, “малыш”, всего-навсего мужчина. Вот и пользуется ситуацией. Все мужики – свиньи! Но вот мамаша…

– А знаете, господин Лепла, кондитер, сказал однажды, что мать с удовольствием отдаст “малышу” и вторую свою дочку, лишь бы только он ее не бросал.

В этот момент в разговор вмешался доселе молчавший портье:

– У него кажется…

Он что-то шепнул женщинам на ухо. Те выпрямили спины с явно заинтересованным видом:

– О!..

Тут портье стал изображать что-то руками, как это обычно делают рыбаки, показывая размер сорвавшейся с крючка рыбы. Женщины пришли в восторг.

Мадам Паттер (с горящими глазами):

– Ну, мсье Дюлар, вы нам сказки какие-то рассказываете…

Мадам Фрикото (облизнувшись):

– Да не может этого быть, мсье Дюлар…

И обе женщины разошлись по домам. Но во второй половине дня они обе, не сговариваясь, отправились в особняк “Сен-Жорж”, чтобы узнать, не нужна ли господину Тьеру горничная»[50]50
  Илер Лажуа. Парижские сплетни. 1848 г.


[Закрыть].

Весь этот диалог был, естественно, выдуман автором памфлета. Но он, несомненно, довольно точно выражал мнение большинства людей того времени. Кстати, подтверждение этому мы можем найти в небольшом стихотворении госпожи де Жирарден, которое в то время имело хождение по салонам Сен-Жерменского предместья:

 
Был папаша доверчив. Уважив законы,
Отдала мама дочку любовнику в жены.
Той продаже не очень противилась дочь,
Жить семейно втроем они были не прочь,
И вот так, не таясь, в наслаждении жили.
«Святою Троицей» союз их люди окрестили.
 

Но вскоре у парижан появилась гораздо менее фривольная тема для разговоров.

28 июля 1835 года, принимая парад национальной гвардии, Луи-Филипп едва не был убит на бульваре Тампля адской машиной Фьеши. В результате покушения погибло шестнадцать человек, в число которых попал и престарелый маршал Мортье. Покушение потрясло буквально всех.

Многочисленная толпа парижан направилась к тюрьме, где был заключен неудавшийся цареубийца. Многие требовали для него самого жестокого наказания, а отдельные журналисты вообще считали, что следует публично четвертовать.

Когда же начался судебный процесс, общественное мнение чудесным образом переменилось, и все благодаря присутствию в зале суда одной женщины.

Жозеф Фьеши, прожив долгое время с некоей Лоранс Пети, бывшей замужем за служащим таможни по фамилии Лассав, стал любовником дочери своей любовницы. Эта восемнадцатилетняя черноволосая аппетитного вида девица имела округлый задок, чарующую улыбку и волнующую грудь. Эти ее достоинства заставляли даже забыть, что она была крива на один глаз.

Когда девицу вызвали для дачи свидетельских показаний, ее появление взволновало всех мужчин в зале.

«На ней было платье из зеленой тафты с глубоким вырезом, элегантный шотландский плащ-пелерина, очаровательная шляпка с длинными завязками и шелковый шарф. Молодые пэры поднялись со своих мест, чтобы получше разглядеть ее, и даже самые старые из мужчин повернули головы в сторону молодой женщины. Это была уже не робкая провинциалка, напуганная драмой, в которой, как она это предчувствовала, невольно стала одним из действующих лиц. И не несчастная, покинутая всеми и готовая наложить на себя руки девушка. Нет, это была великая актриса современности».

Нина села, по-хозяйски оглядела всех присутствующих и дружески помахала рукой в ответ на воздушный поцелуй Фьеши…

С момента ее появления публика, казалось, совершенно перестала интересоваться главным героем суда, и все внимание перенесла на молодую женщину. Газеты представили ее героиней, ангелом чистоты, воплощением долга и добродетели. Описывалась ее «большая прекрасная душа», ее белая кожа, ее детская грациозность и элегантность…

Короче говоря, Париж глядел на Нину глазами Фьеши… Про нее стали петь на улицах:

 
Ты дней печали знать не должна,
Пусть радуют всех твои нежные чары!
Столь грациозна ты только одна,
Пусть минуют тебя злого рока удары.
Нина, не тужи,
На врагов – наплевать.
На врагов – наплевать.
После грозы
Солнце светит опять.
 

И когда, наконец, Фьеши с сообщниками был гильотинирован 20 февраля 1836 года, простые люди плакали при мысли о том, какое огорчение должна была испытывать Нина…

Спустя несколько дней владелец кафе «Ренессанс», что находилось на площади Биржи, пригласил молодую женщину к себе на работу кассиршей. И с того дня в его заведение стал ломиться весь Париж. В скором времени пришлось продавать входные билеты и приглашать полицию для наблюдения за порядком. Настолько была велика толпа поклонников девушки. В конечном счете хозяин кафе, будучи ловким коммерсантом, установил цену в один франк за право приблизиться к идолу молодежи 1836 года…

И таким образом сколотил себе приличное состояние…

В одно прекрасное февральское утро 1836 года французы узнали, что король предложил Адольфу Тьеру пост председателя совета министров.

В коммюнике сообщалось, что новый глава правительства, оставив пост министра внутренних дел, возьмет на себя обязанности министра иностранных дел.

Эта новость очень удивила обитателей Сен-Жерменского предместья. Все стали ломать голову над тем, почему этот маленький марселец, особенно прославившийся своими обильными речами, деятельностью по руководству полицией и ярко выраженной склонностью к парламентским играм, потребовал для себя ключевой пост в большой политике.

– Несомненно, – с важным видом говорили те, кто желал прослыть осведомленным, – у него есть тайные планы какого-нибудь альянса…

Другие заявляли, что господин Тьер потребовал дать ему пост министра иностранных дел для того, чтобы навязать Европе революционную концепцию «сосуществования»…

И, естественно, все ошибались…

Причины, по которым новый глава правительства потребовал для себя кресло министра иностранных дел, были чисто житейскими. Уже давно госпожа Досн жаловалась на невоспитанность людей, которых господину Тьеру приходилось приглашать к себе на ужин в качестве министра внутренних дел. Это были большей частью неотесанные парламентарии, префекты с сомнительной репутацией, грубые полицейские и т. п. …

– Я больше не желаю видеть у себя в салоне эту публику, – заявила она. – Ты должен заполучить более важное министерство. Я хочу принимать у себя послов, дипломатов, аристократов, а не этих мужланов, которые постоянно пачкают мне ковры, льют кофе на скатерть и брызжут слюной в лицо собеседника…

А посему, когда Луи-Филипп предложил Адольфу пост главы кабинета министров, госпожа Досн заявила:

– Соглашайся, но при одном условии: одновременно ты должен получить и портфель министра иностранных дел!

Вот так, для того, чтобы доставить честолюбивой мещанке удовольствие принимать в своем салоне господ «с прекрасными манерами», Адольф Тьер и занял кресло министра, которое среди иностранных монархов считалось одним из самых ключевых в Европе…

Можно легко понять радость госпожи Досн, когда она узнала, что ее дочь, господин Тьер и она смогут отдавать распоряжения таким дипломатам, как посол Франции в Вене господин де Сент-Олер.

В мечтах она уже воображала, как она будет играть основную роль во французской внешней политике.

Летом 1836 года судьба вроде бы предоставила ей желанную возможность.

Однажды вечером Тьер вернулся в особняк «Сен-Жорж» с удивительной новостью:

– Софи! – крикнул он с порога. – Король хочет женить герцога Орлеанского!

Госпожа Досн даже застонала от удовольствия при одной лишь мысли о том, что она посвящена в самые сокровенные тайны короля. Глава правительства объяснил ей, что Луи-Филипп для того, чтобы сблизиться с европейскими дворами, продолжавшими тяготеть к Бурбонам и считать его в некотором роде узурпатором, решил ввести своего сына в семейство «законных» монархов.

Госпожа Досн сразу же представила себе, как она сможет последовать примеру госпожи де Помпадур, которая некогда поспособствовала сближению Франции и Австрии.

– Надо, – сказала она, – женить герцога Орлеанского на эрцгерцогине Австрийской. Если тебе удастся заключить этот союз, тебя ожидает большая слава! Легитимисты будут благодарны тебе за это, вспоминая о Марии-Антуанетте, а бонапартисты увидят в этом дань уважения Марии-Луизе…

Спустя несколько дней Тьеру, наладившему контакт с Меттернихом, показалось, что австрийский министр благожелательно отнесся к возможности заключения франко-австрийского брачного союза, и он сообщил королю о том, что герцогу Орлеанскому надо только съездить в Вену и попросить руки эрцгерцогини Терезы, дочери эрцгерцога Карла.

Обрадованный молодой герцог отправился с герцогом де Немуром в австрийскую столицу и, полагая, что все уже улажено, поручил послу Франции сделать официальное предложение.

Но ему, бедному, в тот день суждено было заслужить самое большое в жизни оскорбление, поскольку Меттерних, вежливо выслушав французского посла, ответил весело, но категорично:

– Нет!

На следующий день над Францией потешались все европейские дворы. И все по вине бывшей торговки простынями, которая возомнила из себя великого дипломата…

Эта неудача больно задела госпожу Досн, у которой едва не случился нервный припадок. Но еще страшнее эта неудача обернулась для Тьера, которому 25 августа пришлось подать в отставку, пробыв у кормила власти всего шесть месяцев…

Король обратился тогда к услугам Моле, и тот вместе с Гизо сформировал новое правительство.

Правление госпожи Досн на некоторое время прекратилось. Начался период царствования любовницы Гизо княгини Ливен…

А раздосадованный Тьер заперся в своем особняке и, для того чтобы утешиться, стал любовником свояченицы, Фелис Досн, не забывая воздавать почести супруге и теще[51]51
  Шарль Помаре сообщает, что Тьер никогда не говорил «моя жена». Он всегда использовал множественное число. Например, когда ему надо было возвращаться домой, он говорил: «Меня ждут дамы»…


[Закрыть].

Столь необычное поведение вдохновило некоего шансонье того времени на сочинение вот таких веселых куплетов:

(На мотив «Папаша Гиллери»)

 
В нем не самое главное рост,
В человеке по имени Тьер
Карабьер.
От горшка три вершка, но совсем он не прост,
Да к тому же разбойник большой
Половой.
Говорят, с ним ложатся в постель,
Чтоб ночами играть в багатель,
Три жены. Вот такая выходит картина.
Ах, мсье Тьер,
Ах, мсье Тьер,
Ваша кто половина?[52]52
  Игра слов: Тьер звучит по-французски как «треть». – Примеч. пер.


[Закрыть]
Одна половина – супруга
(Ей отцом мог быть Тьер
Карабьер).
А кто же вторая подруга?
Кто играется с ним до утра?
Несомненно, родная сестра,
И все трое довольны, поверь,
Когда вместе ложатся в постель.
Вот семья, до чего же дружна!
Ах, мсье Тьер,
Ах, мсье Тьер,
Кто же ваша жена?
Та, кого он на данную ночь изберет,
Если верить тому, что толкует народ,
Каработ.
Он и тещу не забывает:
Вот какой он заботливый зять,
Хоть, казалось бы, что с него взять:
Недомерок. Но может опять и опять
Радость матери дать
И с двумя дочерьми поиграть.
Ах, мсье Тьер,
Ах, мсье Тьер,
Кого вашей женою считать?
– Но, – скажете вы, – а отец, например?
И его любит Тьер?
Карабьер?
А брат! А собака? На тот же манер
Им тоже положена толика
Любви ненасытного кролика?
Об этом нам всем остается гадать.
…Пока неизвестно! А дальше – как знать.
Ах, мсье Тьер,
Ах, мсье Тьер,
Кого вашей женою считать?
А сам-то он это знал?[53]53
  Шарль Помаре пишет: «Таким образом, у этого избалованного ребенка есть три женщины в доме, он – центр мирка, где у каждого свое строго определенное место: Софи, Элиз, Фелис, Администрация. Софи Досн, госпожа “Я велю”, руководит всем домом. Она же распоряжается бюджетом семейства. Несомненно, Тьер, который обо всем ей докладывает, время от времени дает ей “наводки”, которые помогают приумножить семейное состояние. Она занимается и большим, и малым. В особняке на площади Св. Георга она – полновластная царица, за исключением кабинета господина Тьера, где никто не имеет права ни к чему прикасаться. Она назначает даты приемов у себя и даже во Французской академии. Она распределяет места на заседаниях Академии. Она присылает с молодым Одом холодный кофе в Национальное собрание, и этот кофе господин Тьер пьет во время своих выступлений, поскольку ничего другого он пить никогда не станет. Она готовит посмертную славу Тьеру при его жизни. Ибо Тьер, естественно, не имеет времени для написания “Мемуаров”. И госпожа Досн поэтому берется за перо. На протяжении тридцати семи лет она ежедневно ведет дневник».


[Закрыть]