Текст книги "Эжени флиртовала… Женщины времен Июльской монархии"

Глава 9
Госпожа Досн хочет развязать «свою» войну

У женщин сильнее, чем у мужчин, развито чувство собственности…

Бальзак

30 мая 1837 года госпожа Досн, строго-настрого запретив зятю и дочерям показываться в Париже, слегла со страшной мигренью.

Это недомогание не было ни следствием воздействия на ее организм слишком ранней и теплой весны, ни итогом шалостей господина Тьера. Оно явилось результатом одной свадьбы. Дело все было в том, что герцог Орлеанский женился на принцессе Мекленбург-Шверинской Елене.

И пока вовсю трезвонили все колокола столицы, пуховая перина госпожи Досн содрогалась от конвульсивных рыданий своей хозяйки. Уткнувшись лицом в подушку, несчастная Софи плакала, думая о том, что весь этот звон раздается для того, чтобы отпраздновать ее поражение.

Ближе к вечеру она разрешила подать ей чашку наваристого бульона, разбавленного красным вином. Это вернуло ей хорошее настроение, и она вызвала свою горничную:

– Попросите господина Тьера, госпожу Тьер и мадемуазель Фелис прийти ко мне в комнату.

Когда все племя собралось у ее кровати, госпожа Досн сказала:

– В Париже нам оставаться больше нет резона. Наши противники будут очень рады продемонстрировать нам свою радость и триумф. Мы отправляемся в длительное путешествие по Италии. Вы, Адольф, как большой ценитель искусства, сможете там посещать музеи, а вы, девочки, будете повышать свое образование…

Сказав это, она отпустила госпожу Тьер и Фелис.

Когда сестры удалились, госпожа Досн, у которой от мысли, что она увидит скоро Неаполь и Везувий, зачесалось то место, где находилась ее добродетель, начала с урчанием повторять имя господина Тьера.

Не говоря ни слова, маленький марселец быстро разделся и запрыгнул на кровать. Через несколько секунд он уже проявлял в постели ту одержимость, которая была так характерна для всех его поступков и действий.

Семейство Тьеров-Доснов провело в Италии четыре сказочных месяца. Затем они отправились на месяц в Валансей погостить у господина де Талейрана, три недели прожили в Бельгии, по пути заехав в Лилль, чтобы обнять господина Досна. Поскольку надо было время от времени давать и этому милейшему человеку возможность поцеловать господина Тьера…

Наконец, в начале 1839 года, эта четверка, вернувшись в особняк на площади Св. Георга, приступила к беспощадной борьбе против правительства.

Борьбой этой руководила, разумеется, госпожа Досн, мечтавшая о том, чтобы снова получить возможность править Францией.

Ее действия носили столь неприкрытый характер, что журналисты частенько принимали ее за официального политического деятеля. Сам Бальзак, например, написал в своем «Парижском обозрении»: «Нити заговора плетутся средь бела дня, в открытую. Инициатором его в первую очередь является “нянька” господина Тьера. Как я уже говорил: “dux femina facti”… Невозможно себе представить, до чего сможет дойти врожденная хитрость этого южанина в сочетании с дьявольской изобретательностью этой мещанки».

Госпоже Досн страшно не понравилось то, что ее назвали «нянькой» господина Тьера, и она люто возненавидела писателя.

Еще больше она разозлилась, когда узнала, что мать Адольфа (которую слуги обычно в особняк «Сен-Жорж» даже не впускали) назвала ее «мадам Мерзавка». Кстати говоря, по городу ходили многочисленные эпитеты, которыми старая госпожа Тьер награждала госпожу Досн. Мать маленького марсельца, покинутая сыном и почти лишенная средств к существованию, жила в убогом полуподвале в двух шагах от шикарного дома своего дитяти. Однажды, когда кто-то завел речь о честности Тьера, его мать рассмеялась:

– Честность? У Адольфа?.. Вот что я вам скажу: если кто-нибудь разрешит ему сесть на задки своей кареты, слышите, на задки, то скоро увидит его сидящим рядом с собой в карете…

Безудержный карьеризм маленького марсельца был, следует отметить, причиной всеобщего к нему презрения. Как-то вечером Тьер, выпятив грудь и поднявшись на носки своих крошечных ботинок, заявил Арману Каррелю:

– Я знаю, что меня ждет. Я погибну от удара кинжала на улице или же закончу жизнь на эшафоте…

– Мой маленький Тьер, вы умрете от пинка в зад…

Все эти истории, которые сострадательные журналисты в подробностях излагали в своих газетах, выводили госпожу Досн из душевного равновесия. Одна из таких публикаций даже стала причиной возникновения у нее желтухи. Дело в том, что в одной из парижских газет сообщалось, что во время оргии в Гранво у графа Вижье господин Тьер развлекался тем, что, открыв окно, выставил на обозрение прохожих свой голый зад в обрамлении двух свечей…

И напрасно Адольф уверял ее в том, что все это досужие выдумки. У госпожи Досн, знавшей о пристрастии своего любовника к эксгибиционизму, в душе остались серьезные сомнения в его непричастности к этому эпизоду…

Но Тьер и его грозная тайная советница, тем не менее, в конечном счете одолели всех своих недругов. 1 марта 1840 года, после двух лет титанической борьбы против правительства, «маленький председатель совета министров» вновь был призван пред светлые очи Луи-Филиппа, который поручил ему сформировать новый кабинет министров… Тьер немедленно начал консультации с лидерами политических партий. Но все они повернулись к нему спиной. И тогда он обратился к парламентариям не столь выдающимся и сформировал из них правительство, которое журналисты окрестили «кабинетом близких друзей».

Альфонс Карр – ибо насмешница-судьба избрала противником господина Тьера именно полемиста по фамилии Карр[54]54
  Если Тьер созвучно слову tiers (треть), то Карр звучит как quart (четверть). – Примеч. пер.


[Закрыть] – опубликовал в своей газете следующий комментарий:

«1 февраля 1840 года из декрета короля, напечатанного в “Мониторе”, Франция узнала о том, что ею правит новый кабинет, в состав которого входят:

Председатель Совета министров и министр иностранных дел: г-н Тьер.

Министр по военным делам: г-н Тьер под именем г-на де Кубьера.

Министр общественных работ: г-н Тьер под именем г-на Жобера.

Министр финансов: г-н Тьер под именем г-на Пале де ла Лозера.

Министр флота: г-н Тьер под именем г-на де Ремюза.

Министр юстиции и по делам культов: г-н Тьер под именем г-на Вивиана.

Министр торговли: г-н Тьер под именем г-на Гуэна».

Устроившись снова в кресле главы правительства, Тьер посчитал, что ему дозволено все. Для начала, хотя у него и было уже три женщины, которых следовало ежедневно удовлетворять, он завел себе новую любовницу. И каждую неделю в назначенный час отправлялся проводить с ней время в уютной квартирке на улице Вожирар. Король, естественно, очень скоро узнал об этой связи от своей тайной полиции. И однажды, когда господин Тьер опаздывал в Тюильри, Луи-Филипп со смехом обратился к господину де Мальвилю:

– Он сейчас находится в таком-то доме на улице Вожирар. Идите и вызволите его оттуда!

Мальвиль вскочил в карету и велел ехать по указанному адресу. Прибыв на улицу Вожирар, он оказался в большом затруднении, ибо не знал имени той дамы, у которой находился председатель Совета министров. И не нашел ничего другого, как закричать:

– Адольф! Адольф!

В ответ на его крики на четвертом этаже приоткрылось окно, и из него высунулся голый Тьер.

– Сейчас спущусь, – сказал он.

Через полчаса они были уже в Тюильри.

– Господин председатель Совета министров, вы опоздали, – сказал Тьеру король.

Господин Тьер опустив голову:

– Прошу меня простить, Ваше Величество, но я готовился к докладу.

Луи-Филипп захохотал:

– Тогда я сожалею о том, что помешал вам подготовиться![55]55
  Воспоминания Шенер-Кейнера.


[Закрыть]

Несколько месяцев после этого выражение «готовиться» означало для парижан самое сладостное занятие. Им пользовались в разговоре все, кроме госпожи Досн, которую эта история очень глубоко задела…

Случай на улице Вожирар в особняке «Сен-Жорж» никак не комментировали.

«Госпожа Досн, – пишет Дидье Сентив, – ограничилась лишь тем, что тонко намекнула на это происшествие, дав понять господину Тьеру, что ей все известно о его недостойном поведении, но она охотно закрывает на это глаза».

Намекнула она на эту историю во время ужина, на который был приглашен бывший офицер императорской армии. Гость на все лады расхваливал заслуги и достоинства Наполеона. Госпожа Досн тут же воспользовалась этим для того, чтобы провести параллель между маленьким корсиканцем и маленьким марсельцем.

– Он был красноречив, как это свойственно всем южанам, – заявил бывший гусар.

– Как и господин Тьер, – мягко заметила госпожа Досн.

– У него был напевный говор!

Госпожа Досн улыбнулась:

– Как и у господина Тьера!

– Он был очень умерен в пище!

Госпожа Досн всплеснула руками:

– Надо же, точь-в-точь как господин Тьер!

– Он всегда возил с собой кровать из кожаных ремней!

Госпожа Досн подмигнула:

– И господин Тьер – тоже!

– Он обожал лошадей!

Госпожа Досн вздохнула:

– Как и господин Тьер!

Слегка раздраженный гость тогда произнес:

– У него была тайная любовница на улице Отвиль!

И тут госпожа Досн спросила наивно:

– А это далеко от улицы Вожирар?

Господин Тьер, покраснев до ушей, едва не поперхнулся. И несмотря на то что секунду тому назад он так страстно желал, чтобы диалог любовницы и гостя не прекращался, Тьер резко сменил тему разговора…

Хитрая госпожа Досн не позволила себе больше ни единого намека, прекрасно понимая, что одной этой фразой она упрочила свое могущество и подняла свой престиж.

С той поры, полностью подчинив себе маленького Адольфа, которому надо было очень постараться, чтобы заслужить прощение, Софи окончательно взяла в свои руки бразды правления страной.

«Власть этой женщины огромна, – писал тогда Бальзак. – Много раз госпожа Досн заставляла господина Тьера менять свои решения. Сегодня, когда после ужина он принимает какого-либо посла и вдруг засыпает, она, не отходя от него дальше чем на три шага, следит за ним и отвечает вместо него…»

Каждое утро глава кабинета являлся в комнату госпожи Досн с проектами речей, черновиками докладов, секретными бумагами, дипломатической почтой и обо всем докладывал своей любовнице.

И дочь торговца сукном высказывала тогда свое мнение, заставляла что-то вычеркнуть, подсказывала, что надо было ответить тому или иному послу, вымарывала чье-нибудь имя из наградных списков или же изменяла смысл какой-либо речи.

Полностью послушный воле этой властной женщины, заставлявшей его вечером отказываться от того, что пообещал утром, Тьер очень скоро восстановил против себя значительное число французов, которые стали считать его марионеткой и ничтожеством.

Это легкомысленное поведение едва не стоило Тьеру пинка в зад, который предсказал ему Арман Каррель.

Вот что пишет по этому поводу шевалье де Кюсси[56]56
  Шевалье де Кюсси. Воспоминания.


[Закрыть]:

«Когда король поручил господину Тьеру сформировать новый кабинет, сей государственный муж вечером того же дня явился к генералу Жакмино поговорить на эту тему и спросить его совета. Генерал, отлично знавший господина Тьера и будучи по натуре прямым и искренним человеком, попытался было отговорить господина Тьера от этой затеи или, по крайней мере, не занимать в новом правительстве пост председателя Совета министров и министра иностранных дел. И привел три основные причины, мотивируя свои слова:

– Общественное мнение обвиняет вас, и я, как ваш друг, полагаю, что обвиняет совершенно напрасно, в том, что к вашим рукам кое-что прилипло в бытность вашу на посту государственного секретаря министерства финансов в кабинете Лафитта. Это – первый довод против.

Далее. Справедливо или нет – на этом я останавливаться не стану, – но общественное мнение обвиняет вас в том, что вы были и остаетесь поныне любовником вашей тещи… Вы не находите, что эти два факта вредят вашему политическому портрету и мешают вам казаться в глазах дипломатического корпуса человеком, который должен быть представителем Франции для других народов, тем паче что ваши политические взгляды никому не внушают особого доверия?

И наконец, позвольте мне сказать вам, что среди послов, посланников всей Европы, являющихся представителями высшей аристократии своих стран, вам, “демократу”, надо по крайней мере иметь солидный и представительный внешний вид. А на самом-то деле ваш рост этого никак не позволяет. Вы сможете быть прекрасным министром внутренних дел, но не сможете, как должно и в соответствии с интересами нашей страны, быть председателем Совета министров и министром иностранных дел…

Немного помолчав, господин Тьер сказал генералу, что понимает резонность этих доводов и, не добавив к этому ни слова, покинул генерала в два часа ночи, сказав на прощанье, что не станет отказывать королю в помощи, что намерен выполнить данное ему Его Величеством поручение и сформировать новый кабинет министров, в котором он, Тьер, как советует генерал, не станет занимать пост ни главы правительства, ни министра иностранных дел…»

Тогда генерал Жакмино пообещал Тьеру, что придет к нему в семь часов утра для того, чтобы вместе обсудить состав формируемого кабинета.

«Верный своему слову, генерал Жакмино в семь утра явился к Тьеру. В рабочем кабинете Тьера он увидел госпожу Досн. Маленький марселец немедленно объявил генералу (к большому удивлению последнего), что его правительство уже сформировано и что он займет в нем кресло председателя Совета министров и одновременно пост министра иностранных дел.

– Не надо было заставлять меня вставать в такую рань, – сказал на это генерал. – Особенно после того, как пять часов тому назад после четырехчасового разговора вы мне пообещали совершенно другое!..

Сказав это, разгневанный генерал Жакмино молча взял шляпу и вышел.

На заседании палаты депутатов господин Тьер и генерал Жакмино работали в одной комиссии. Придя в Собрание, генерал увидел удобно устроившегося господина Тьера, который делал вид, что не замечает вошедшего коллегу. Генерал подавил недовольство, но по окончании заседания подошел к нему:

– Тьер, мне надо сказать вам пару слов.

Они вместе вышли из палаты и пошли в направлении площади Согласия… Генерал первым нарушил молчание, длившееся с самого их выхода из Бурбонского дворца:

– Сегодня утром, мсье, – сказал он, – я был весьма удивлен вашим легкомыслием, поскольку вы заставили меня прийти к вам после того, как мы несколько часов тому назад договорились, лишь для того, чтобы сообщить мне, что вы решили поступить как раз наоборот и вопреки тому, что вы мне пообещали. Я выказал вам мое неудовольствие, оставив вас наедине с тещей, которую вы в данном случае слушаете более охотно, нежели меня. Но это справедливое недовольство, которое я проявил, никоим образом не сравнимо с той невежливостью, которую вы допустили в отношении меня, когда я вошел в кабинет и имел честь приветствовать вас, сударь! На сей раз я ограничусь лишь советом, который хочу вам дать и который, как мне кажется, будет вам очень полезен. Я никому и никогда не спускаю наглости в отношении себя. Если король, принц королевской крови, мой отец, да, сударь, если даже мой отец позволят себе не ответить на мое приветствие, я перестану замечать их на всю жизнь. Но любой другой человек – пусть даже это будете вы, сударь, – который позволит себе поступить подобным образом, получит от меня пинок в зад…

Тут господин Тьер – как рассказывал потом генерал Жакмино – начал ссылаться на свое слабое зрение, на то, что был очень занят работой, на свою рассеянность и сказал мне, что я напрасно принимаю всерьез столь ничтожный факт. Он говорил так искренне, так самозабвенно; прощаясь со мной, протянул мне руку, которую я отказался пожать, и с той поры никогда не забывал приветствовать меня»[57]57
  Генерал Жакмино был своеобразным человеком. Однажды, при посещении им тюрьмы в городе По, тюремщик показал ему одного заключенного, которого обвиняли в убийстве родного отца. Генерал подошел к нему с добродушным выражением на лице:
  – Итак, милейший, вы решили убить папочку? Вопрос был необычным. Ответ – тоже.
  – Что вы хотите, – скромно сказал приговоренный, – и на солнце есть пятна…


[Закрыть].

Господину Тьеру суждено было вскоре пережить гораздо более серьезные неприятности.

На протяжении некоторого времени паша Египта Мехмет Али, поддерживаемый Францией, вел войну против султана Махмуда, на стороне которого выступала Англия.

Весной 1840 года Лондон и Вена, опасаясь, что Россия воспользуется этим конфликтом и ослаблением Турции для того, чтобы захватить Константинополь, предложили Франции вмешаться коллективно в эту войну и уладить египетско-турецкие разногласия. И Луи-Филипп согласился с этим предложением.

К несчастью, достичь этого соглашения оказалось делом непростым. Согласиться с английским планом значило пойти на открытый конфликт с другом и союзником Франции – пашой и настроить общественное мнение против правительства. Если же продолжить поддерживать Мехмета, то опасность настроить Англию и всю Европу против Франции была более чем реальной.

Попав в столь затруднительное положение, господин Тьер и госпожа Досн часами напролет ломали голову над разрешением этой проблемы и не находили нужного решения.

А тем временем Пальмерстон, стараясь ускорить события, добился подписания 15 июля четырехстороннего договора, согласно которому Англия, Пруссия, Австрия и Россия обязались поддерживать турецкого султана в его войне против египетского паши.

Эта новость взбудоражила всю Францию. Народ, сохранивший бонапартистские настроения, посчитал, что пришла пора воспользоваться этим «предательством» для того, чтобы отомстить за императора…

Охваченная воинственным пылом французская буржуазия возмущалась: «Этот договор – наглый вызов!»

Госпожа Досн трепещущими ноздрями учуяла этот ветер народного гнева и поняла, что представилась возможность дать дорогому Адольфу прославиться на всю страну…

Она изложила Тьеру свой план. Обратившись к его честолюбию, она вдохновила его на объявление войны Англии.

Председатель Совета министров попытался было возражать, ссылаясь на то, что король страстно желал жить в мире. Госпожа Досн, уже видевшая своего любовника равным по славе Наполеону, гарцующим на белом коне и въезжающим в Тюильри под рукоплескания восторженных парижан, не пожелала слушать никаких возражений:

– Ты должен начать войну!

На сей раз Тьер, нахмурив брови и напустив на себя грозный вид, засеменил к своему кабинету председателя Совета министров. А спустя несколько часов было отдано распоряжение о призыве резервистов четырех возрастов, о формировании новых полков и о возведении цепи фортов вокруг Парижа.

В течение последующего месяца вся страна, подогретая проправительственной прессой, только и мечтала о том, чтобы поскорее получить причитающуюся ей порцию синяков да шишек. И Альфонс Карр, как обычно, мрачно заметил:

«Господин Тьер разыгрывает судьбу Франции в орлянку, и монетка уже подброшена!»

Но Альфонс Карр, конечно, не мог знать, что монетку эту подбросила в воздух ручка госпожи Досн…

А 2 октября в Париже с удивлением узнали о том, что считавшийся непобедимым Мехмет Али был буквально наголову разбит британским флотом.

Госпожа Досн впала в транс:

– Нельзя терять ни минуты! Надо заставить короля начать войну!

Господин Тьер, желая поставить Луи-Филиппа перед свершившимся фактом, начал с того, что спешно направил в Средиземное море флот под командованием адмирала Дюпарре, созвал обе палаты Национального собрания и приготовил манифест к Европе.

4 октября король, раздраженный воинственностью маленького марсельца, неожиданно проявил характер и категорически воспротивился подписать манифест.

Целых тринадцать дней Тьер, упорно подталкиваемый госпожой Досн, пустив в ход все свое красноречие, всю свою марсельско-греческую хитрость, пытался склонить короля на объявление войны.

Но король оставался непреклонен.

17 октября он заявил Тьеру:

– Унижение Франции, мой дорогой министр, это все газетная болтовня… Похоже, вы не знаете этой страны. В глубине души французы войны не желают, и если мы ее развяжем, все мы пропадем. И вы, и я, и моя жена, и ваша жена, и ваша теща…

После этих слов Тьер поник головой. Он был страшно сконфужен. Спустя одиннадцать дней ему пришлось отказаться от власти. На целых тридцать лет!

Так Франция благодаря мудрости короля сумела избежать войны. Но воинственный дух госпожи Досн оставил-таки свой губительный след в истории страны.

Бряцанье оружием, доносившееся из Франции в последние три месяца, и истерические речи господина Тьера сильно обеспокоили Германию. Обеспокоили до такой степени, что Генрих Гейне чуть позже написал:

«Громкая трескотня Тьера вывела из летаргического сна нашу добрую Германию… Он так громко бил в барабан войны, что мы не смогли снова заснуть и с той поры все время были настороже!..»

Получается, что, вполне возможно, из-за госпожи Досн, этой честолюбивой любовницы господина Тьера, французы стали жертвой войны 1870 года, которая привела к войнам 1914 и 1939 годов…

Для одной женщины это уж чересчур много!..

Глава 10
Палата пэров приговаривает Луи-Наполеона к воздержанию

Целомудрие – это сокровище, которое люди носят в глиняных кувшинах…

Екклезиаст

В конце июля 1840 года в одном из закопченных кабачков в лондонских доках капитан грузового судна «Эдинбург» встретился с неким элегантным мужчиной, который обратился к нему вот с такими странными словами:

– Мои друзья поручили мне организовать небольшую прогулку к берегам Германии. По правде говоря, у нас нет четкой цели, и наша фантазия, возможно, заставит нас пожелать доплыть только до Гамбурга. Не хотите ли взять нас на борт вашего судна? Нас будет человек шестьдесят…

Вынув изо рта трубку, капитан ответил, что, поскольку его корабль мог перевозить как грузы, так и пассажиров, эта просьба может быть удовлетворена.

– Только, – добавил денди, – мы с приятелями большие оригиналы. Когда мы путешествуем, мы любим окружать себя тайной. А посему вы должны дать нам слово, что не будете стараться узнать, кто мы, откуда и куда следуем… Наше пристрастие к путешествиям может вылиться в желание изменить маршрут следования. Такой каприз ничуть не должен вас удивлять. Остается добавить, что, само собою разумеется, мы готовы заплатить столько, сколько вы запросите.

У капитана мелькнула мысль, что земля населена чудаками, и он без колебаний согласился на эти условия, заявив при этом, что готов выйти в море по первому требованию незнакомца.

Вечером 5 августа таинственные пассажиры поднялись на борт «Эдинбурга». Они являли собой странное зрелище. Некоторые из них выглядели вполне прилично, но большинство были люди явно небогатые, в поношенной одежде и стоптанной обуви. За ними погрузили необычный багаж: эти весьма оригинальные туристы везли с собой баулы со съестными припасами, коляску, большой пакет с туристическими проспектами и полуощипанного орла в клетке…

В восемь часов вечера судно снялось с якоря. Около трех ночи человек, который нанимал судно, подошел к капитану:

– Один наш друг опоздал к отплытию. Остановитесь в устье Темзы. Он подплывет на лодке.

Капитан остановил судно в указанном месте и стал ждать. Вскоре послышались удары весел о воду. С судна был спущен штормовой трап, и на борт поднялся какой-то человек. Чувствовалось, что он пользовался большим почтением среди остальных пассажиров. Маленького роста, с рассеянным взглядом, в цилиндре, он, по мнению капитана, мало походил на начальника.

Но, как воспитанный человек, капитан не стал задавать никаких вопросов, и судно взяло курс на Германию.

Утром к капитану снова пришел тот самый денди:

– Как и следовало ожидать, – сказал он весело, – мы с приятелями только что решили изменить маршрут нашего плавания. Теперь мы хотим, чтобы вы бросили якорь перед Вимере, это рядом с Булонью.

Ни слова не говоря, капитан приказал изменить курс. Спустя несколько часов, проходя по палубе, он увидел странное зрелище, заставившее его выйти из полусонного состояния: шестьдесят полураздетых пассажиров натягивали на себя военные мундиры.

Продолжая ничему не удивляться, он удалился в свою каюту, не задав ни единого вопроса и полагая, что эти странные люди вполне могли пожелать устроить комедию с переодеванием в открытом море.

Близ Вимере маленький человек с блуждающим взглядом, одетый в мундир полковника артиллерии, распорядился спустить на воду шлюпки.

– Пойдем разомнем ноги на суше, – сказал он.

В четыре ездки все шестьдесят пассажиров с оружием и аммуницией были переправлены с судна на берег. Один из военных нес на плечах орла, привязанного за лапы к эполетам.

После этого человек в форме артиллерийского полковника произнес краткую речь:

– Друзья мои! Вот мы и во Франции! Нам остается только захватить Булонь. Когда мы овладеем этим городом, успех нашему делу гарантирован… Если мне помогут, как было обещано, через несколько дней мы будем в Париже. И в истории будет записано, что это великое и славное дело я осуществил всего лишь с горсткой таких храбрецов, как вы…

А в нескольких километрах от пляжа жители Булони готовили себе утренний кофе, даже не подозревая о том, что принц Луи-Наполеон Бонапарт, сын королевы Гортензии и племянник императора, высадился на пустынном пляже во главе верных ему людей, движимый безумным желанием захватить власть.

После непродолжительных переговоров с таможенниками маленький отряд заговорщиков направился в Булонь и прокрался в одну из воинских казарм. Двое дежурных солдат, подметавших плац, поприветствовали вновь прибывших и вернулись к своим занятиям. Луи Бонапарт немедленно привлек их на свою сторону, тут же произведя одного из них в чин лейтенанта, а другому пожаловав орден Почетного легиона. После чего, оставив обоих солдат стоять с разинутыми от неожиданности ртами, принц пошел осматривать казарму. Вдруг появился дежурный офицер, капитан Пюиглье. Луи Бонапарт двинулся к нему навстречу, изобразив на лице саму любезность и радушие:

– Капитан, я – принц Луи. Присоединяйтесь к нам. Вы получите все, что пожелаете!

Однако ответ был вовсе не таким, как на это рассчитывал племянник императора.

– Принц Луи вы или нет, – сказал офицер, – но я вас не знаю. Будьте любезны убраться отсюда! В казарме полно солдат! Вас схватят в два счета!

И тут же крикнул:

– Горнист! Играть сбор! Тревога! К оружию!

Принц понял, что дело принимает плохой оборот.

– Тем не менее, – сказал он важно, – мой выбор сделан!

И, прижав локти к бокам, помчался прочь из казармы. Его друзья последовали за ним. Случай, чье коварство нам прекрасно известно, привел группу беглецов к подножию колонны, воздвигнутой в память выступления Великой армии на поле славы французского оружия под Аустерлицем…

Там принц не выдержал:

– Пусть меня убьют здесь, – сказал он. – Оставьте меня!

Но друзья увлекли его к морю. А в это время все колокола города били в набат, а барабаны у всех ворот созывали солдат в казармы.

Беглецы прибыли на пляж Вимере почти одновременно с солдатами, которыми командовал капитан Пюиглье.

– Лодки исчезли! – воскликнул Луи Бонапарт. – Будем добираться до судна вплавь!

И, подавая пример своим сторонникам, он бросился в воду. Но ружейный залп, в результате которого один человек был убит, несколько ранено, а в мундире принца образовалась дыра, отбил у заговорщиков желание плыть дальше.

И офицеру короля осталось лишь арестовать вышедших из воды людей. Самая смехотворная из авантюр с треском провалилась…

Дрожащий от холода, полный отчаяния, Луи-Наполеон был доставлен в замок. 12 августа его перевели в парижскую тюрьму «Консьержери» и поместили в ту же самую камеру, где пять лет до этого сидел Фьеши. А 30 августа палата пэров приговорила его к пожизненному заключению в форте Ам…

Узнав о приговоре, друзья принца окончательно приуныли.

«От Лондона до Флоренции и от Боденского озера до Рима, – пишет Флоран Буэн, – все, кто знал Луи-Наполеона, стали утверждать, что решение палаты пэров было равносильно смертному приговору. Поскольку все они были уверены в том, что принц не сможет долго протянуть без женщин»[58]58
  Флоран Буэн. Наполеон III в интимной жизни.


[Закрыть].

Действительно, страдал Луи-Наполеон не от недостатка свободы (он мог по нескольку дней кряду не выходить из своего кабинета, где читал и курил), а от вынужденного режима целомудрия и воздержания.

Будущий император не мог и дня обойтись без женщины. Всегда под рукой у него должны были находиться или тугая грудь, или плотное округлое бедро, или приятный на ощупь задок…

Кстати, это пристрастие к женским прелестям заставляло его подчас совершать поступки, которые многим казались не совместимыми с рангом принца. Поль Вердье сообщает, что «едва он видел декольте, как не мог удержаться от того, чтобы не запустить туда руку, как если бы он хотел вынуть рыбку из аквариума. Эта бесцеремонность всегда удивляла людей, это наблюдавших…».

Следует сказать, что Луи-Наполеон в любви был чужд классовым предрассудкам: субретки, принцессы, мещанки, торговки, крестьянки – для него все женщины были хороши. А его отрочество было столь богатым на разного рода любовные приключения, что для того, чтобы понять всю тяжесть наказания, наложенного палатой пэров на несчастного принца, нам придется вернуться на несколько лет назад…