Текст книги "Психогеография"

Ги Дебор
Психогеография

* * *

Œuvres, Guy Debord © Alice Debord et les éditions GALLIMARD, Paris, 2006

© Александра Соколинская, перевод, 2017

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2017

© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС»/IRIS Foundation, 2017

Предисловие

Французский писатель, кинорежиссер и политический активист Ги-Эрнест Дебор (1931–1994) признается ныне одним из наиболее значительных представителей эстетической мысли второй половины XX века. Самая известная его работа – «Общество спектакля» (1967) – имеет во многом определяющее значение для всей художественной теории и практики последующего времени. В этой книге собрано несколько ключевых текстов Дебора «психогеографического» периода, когда в 1950-е годы он и его товарищи по революционному авангарду – сначала по Леттристскому, а затем по Ситуационистскому интернационалу – проектировали переустройство мира путем активного вмешательства в среду города как эпицентра развития современной цивилизации, где раньше и ярче всего проявляются ее изменения. Основанный на строгой марксистской программе, проект Дебора вместе с тем – одним из первых – исходит из осознания колоссального (и в целом позитивного) прогресса, достигнутого к середине XX века индустриальным капитализмом в производстве вообще и в городском производстве – в максимально широком его понимании, включающем производство повседневности, досуга и т. д. – особенно. Нерв его текстов этого периода составляет необходимость перехватить у господствующего класса инициативу в освоении и использовании всего стремительно расширяющегося спектра новых технических возможностей. Дебор проектирует «унитарный урбанизм» – градостроительство, способное направить эти вновь появляющиеся возможности на удовлетворение столь же новых желаний людей, которые, чтобы удержать людей в подчиненном положении, стремится всячески заглушить, подменить старыми желаниями, буржуазная эстетика. Именно эта эстетика во всей ее совокупности, охватывающей почти все современное Дебору искусство, в том числе модернистское, является главной мишенью его уничтожающей критики. Напротив, в области урбанизма (впрочем, в данном случае не менее уместно было бы использовать традиционный русский термин «градостроительство») Дебор вместе с единомышленниками разрабатывает сугубо позитивную, радикализирующую поиски современной ему архитектуры программу, которая остается поразительно актуальной и сегодня. Ее основные термины пронизаны духом дематериализации: это психогеография – переосмысление общего представления о городе исходя из того, что его составляют принципиально временные, изменчивые, перетекающие друг в друга атмосферы, порождаемые взаимодействием всех элементов городской среды и чувств живущих в ней людей; дрейф – практика обнаружения этих атмосфер, прокладки новых маршрутов по воле чувств и желаний дрейфующих, а также фиксации этих маршрутов в новой картографии; конструирование или строительство ситуаций (Дебор учитывает оба значения этого слова: местоположение и стечение обстоятельств) – временных и изменчивых, подобно атмосферам, но гораздо более емких, чем прежде, зданий новой архитектуры, возводимых из столь же новых материалов – желаний и чувств. Наиболее последовательно эта программа изложена в «Отчете о конструировании ситуаций…» (1957), который послужил манифестом образованного в том же году Ситуационистского интернационала.

Все тексты, вошедшие в сборник, впервые публикуются в полном русском переводе, сделанном по собранию сочинений Дебора. Одни из них выходили на страницах авангардных журналов 1950-х годов – Les Lèvres nues («Голые губы»), Internationale situationniste («Ситуационистский интернационал»), – другие были опубликованы впервые уже после смерти автора.

Алексей Шестаков

Введение в критику городской географии[1]1
  Первая публикация – журнал Les Lèvres nues, № 6, сентябрь 1955. – Здесь и далее под знаком *, если не указано иное, даются примечания редакторов собрания сочинений Ги Дебора (Debord G. Œuvres / Édition établie et annotée par Jean-Louis Rançon et Alice Debord; préface et introductions de Vincent Kaufmann. Paris: Gallimard, 2006,) и переводчика.


[Закрыть]

Во множестве занятий, которым мы заинтересованно или индифферентно предаемся, для нас есть лишь одна по-настоящему увлекательная сторона: это поиск зацепок для нового образа жизни. Какие-либо науки – эстетические или иные – быстро обнаруживают здесь свою бесполезность, поэтому их стоит без сожаления отбросить и заново очертить временные зоны наблюдения – в том числе наблюдения за некоторыми случайными и закономерными процессами на улице.

Для этого неплохо подходит слово «психогеография», предложенное одним необразованным кабилом[2]2
  Кабилы – народ берберской группы, живущий в северной части Алжира.


[Закрыть] для обозначения совокупности явлений, которыми наша небольшая группа заинтересовалась приблизительно летом 1953 года. Оно не расходится с материалистическим учением, согласно которому жизнь и мышление обусловлены объективной реальностью. Если география описывает определяющее воздействие всеобщих природных сил – таких как состав почвы или климат – на экономические формации общества и тем самым на его представление о мире, то психогеография может взяться за изучение законов географической среды, сознательно организованной или нет, и ее непосредственного воздействия на аффективное поведение индивидов. Прилагательное «психогеографический», сохраняя приятную размытость, может характеризовать и данные, собранные в процессе такого рода исследований, и их влияние на человеческие чувства, и даже вообще любую ситуацию или деятельность, которая продиктована страстью к открытиям в этой области.

Издавна считается, что пустыня монотеистична. Не будет ли логичным и интересным допустить, что парижский квартал, простирающийся между площадью Контрэскарп и улицей Арбалет, располагает скорее к атеизму, забвению и расстройству привычных рефлексов?

Говорить об «утилитаризме» следует в исторической перспективе. В основе плана облагораживания города, предпринятого в период Второй империи, лежала потребность в свободной территории для быстрой переброски войск и применения артиллерии в случае массовых волнений. Однако со всех иных точек зрения, за исключением полицейской, Париж барона Османа – это город, построенный идиотом, шумный, бешеный и бессмысленный. Сегодня главная задача, которую решают градостроители, заключается в том, чтобы облегчить передвижение быстро растущего числа автомобилей. Ничто не запрещает предположить, что урбанизация будущего будет направлена на столь же утилитарные цели, чем дальше, тем больше учитывающие психогеографию.

Уже и нынешнее умножение числа частных автомобилей есть не что иное, как результат постоянной пропаганды, с помощью которой капиталисты убеждают массы – в данном случае с поразительным успехом, – что владение машиной является привилегией, даруемой обществом своим лучшим представителям. (Впрочем, анархический прогресс сам себе противоречит: страннейший спектакль являет собой рекламный ролик, в котором префект полиции уговаривает парижан – владельцев транспортных средств пользоваться общественным транспортом.)

Столкнувшись с идеей привилегии, пусть и в столь неброском обличье, и зная, что многие люди – причем, далеко не привилегированные – готовы яростно защищать свои убогие преимущества, следует констатировать, что и то, и другое связано с определенной идеей счастья. Эту идею, которую исповедует буржуазия и поддерживает система рекламы, охватывающая все от эстетики Мальро до слоганов «Кока-колы», нужно подрывать при каждом удобном случае и всеми возможными средствами.

Несомненно, главными из этих средств являются предложение – с целью систематической провокации – возможностей превратить жизнь в сплошную захватывающую игру и неустанный разнос ходовых развлечений (разумеется, при условии невозможности их перенаправления [détournement] на создание более интересных ситуаций). Самое сложное в таком предприятии – придать бредовым, по видимости, предложениям достаточную степень серьезного соблазна. Помочь здесь может умелое применение современных средств коммуникации, хотя и демонстративное неприятие этих средств, а также акции, призванные разочаровать в них тех, кто к ним пристрастен, бесспорно, могут сравнительно малыми усилиями поспособствовать созданию атмосферы растерянности, более чем благоприятной для внедрения новых представлений об удовольствии.

Идея, согласно которой реализация аффективной ситуации всецело зависит от хорошего знания и рационального применения ряда конкретных механизмов, легла в основу «Психогеографической игры недели», опубликованной – не без юмора – в первом номере журнала Potlatch:

В соответствии с поставленной целью выберите страну, город с той или иной плотностью населения, более или менее оживленную улицу. Постройте дом. Обставьте его мебелью. Наилучшим образом используйте возможности украшения интерьера и те, что предоставляются окружающей местностью. Выберите время года и время суток. Пригласите в гости симпатичных вам людей, подготовьте подходящую музыку и напитки. Освещение и темы бесед должны соответствовать случаю, так же как и погода на улице, и ваши воспоминания.

Если вы все рассчитаете правильно, результат вас не разочарует.

Нужно стараться выбрасывать на рынок, пусть пока лишь на рынок интеллектуальный, как можно больше желаний, не вмещающихся в старую организацию общества, но сообразных имеющимся сегодня в распоряжении человека способам воздействия на материальный мир. Политически небесполезно противопоставить такие желания примитивным позывам, которые – что и не удивительно – без конца пережевываются в киноиндустрии и в психологических романах из тех, что пишет продажная сволочь вроде Мориака. («В обществе, основанном на нищете, самые нищенские продукты имеют роковое преимущество служить для потребления самых широких масс», – растолковывал Маркс бедняге Прудону.)

Революционное преобразование мира, которое должно охватить все его стороны без исключения, докажет обоснованность стремления к изобилию.

Резкое изменение обстановки на улице в радиусе нескольких метров; четкое разделение города на зоны с разным психическим климатом; сильный, хотя и не связанный с физическим перепадом высот, уклон, которому следуют бесцельные прогулки; очарование или мерзость определенных мест – прежде все это не принималось во внимание или, во всяком случае, не рассматривалось с точки зрения причин, которые можно выявить путем углубленного анализа и выгодно использовать. Люди прекрасно знают, что одни кварталы навевают тоску, а другие радуют сердце. Однако, как правило, они убеждены, что фешенебельные улицы вселяют чувство удовлетворенности, а бедные вызывают уныние, и никаких нюансов для них не существует. На самом деле различные сочетания атмосфер, аналогичные соединению чистых химических веществ в бесконечном количестве смесей, способны вызывать такие же сложные и многообразные чувства, как и те, что рождают все прочие зрелища. Простейшая демистифицирующая разведка показывает, что количественное или качественное различие между кварталами города по характеру их воздействия не может быть полностью объяснено эпохой, архитектурным стилем или, тем более, условиями жизни.

Исследования, которым следует подвергнуть взаиморасположение элементов городской среды в связи с теми ощущениями, которые они вызывают, требуют смелых гипотез, постоянно корректируемых в свете опыта, критики и самокритики.

Некоторые картины де Кирико, явно продиктованные эмоциями архитектурного происхождения, способны оказывать обратное воздействие на свой объективный источник, даже менять его: они сами стремятся стать архитектурными макетами. Притягательность этих произведений могли бы однажды развить и приумножить реальные кварталы тревожных аркад.

Возьмем две гавани на закате, написанные Клодом Лорреном и выставленные в Лувре. Изображая границу между двумя абсолютно разными состояниями городской атмосферы, они соперничают по красоте со схемами парижского метро, вывешенными в поездах. Говоря здесь о красоте, я, разумеется, имею в виду не пластическую красоту – новая красота может быть только красотой ситуаций, – а лишь исключительно волнующее в обоих случаях представление некоей суммы возможностей.

Среди более сложных способов вмешательства пригодной для неотложного применения кажется обновленная картография.

Составление психогеографических карт или даже различные трюки вроде сколь угодно малообоснованного или вообще произвольного наложения друг на друга двух топографических порядков могут способствовать прояснению некоторых перемещений – разумеется, не случайных, но абсолютно непокорных обычаям (каковые можно в целом отнести к разряду туризма – распространенного наркотика, который так же отвратителен, как спорт и покупки в кредит).

Недавно один мой приятель рассказывал, как он путешествовал по горному массиву Гарц в Германии при помощи карты Лондона, слепо руководствуясь ее указаниями. Очевидно, что игра такого рода – лишь робкий первый шаг в направлении полноценной архитектурно-урбанистической деятельности, которая однажды станет общедоступной. До тех пор мы можем наметить несколько сравнительно нетрудных способов частичной реализации, начиная с простого перемещения элементов городского убранства, обычно обнаруживаемых нами в заготовленных местах.

Так, в предыдущем номере этого журнала[3]3
  Les Lèvres nues.


[Закрыть] Марьен[4]4
  Марсель Марьен (1920–1993) – поэт, фотограф, коллажист, кинематографист, видный деятель бельгийского сюрреализма.


[Закрыть] предложил вместо того, чтобы расточать мировые ресурсы на бессмысленные предприятия, как это делается сегодня, собрать в одном пустынном месте и без какого-либо порядка все конные статуи из всех городов. В результате прохожим – а ведь будущее именно за ними – открывался бы спектакль некоей всеобщей кавалерийской атаки, который мог бы напоминать о виновниках величайших в истории кровопролитий, от Тамерлана до Риджвея[5]5
  Мэтью Риджвей (1895–1993) – американский военачальник, участник обеих мировых и Корейской войн. Здесь имеются в виду операции, осуществленные под его командованием силами ООН в Корее в первой половине 1951 года.


[Закрыть]. Здесь вновь заявляет о себе главное требование того поколения[6]6
  Поколения Марьена.


[Закрыть] – воспитательная ценность.

В действительности не стоит ожидать существенных сдвигов, пока действующие массы не осознают характер условий жизни, которые навязываются им во всех областях, и не освоят практические способы их изменения.

«Воображаемое – это то, что становится реальным», – писал один автор[7]7
  Речь идет об Андре Бретоне. Цитата взята из сборника Бретона «Белокурый револьвер» (1932).


[Закрыть], имя которого я предпочел выкинуть из головы по причине его вопиющей духовной деградации. Однако это утверждение с его невольной решительностью может послужить пробным камнем для выявления некоторых пародий на литературную революцию: все, что склонно оставаться нереальным, есть пустая болтовня.

Жизнь, за которую мы несем ответственность, встречает на своем пути как серьезные поводы к унынию, так и великое множество более или менее заурядных возможностей отвлечься и успокоиться. Каждый год кто-нибудь из тех, кого мы любили, сознательно капитулирует, не сумев оценить имеющиеся в его распоряжении возможности. Впрочем, эти люди не делают сильнее вражеский лагерь, который и так уже составляют миллионы дураков и в котором быть дураком – объективная необходимость.

Главным моральным пороком остается снисходительность во всех ее разновидностях.

Теория дрейфа[8]8
  Первая публикация – журнал Les Lèvres nues, № 9, ноябрь 1956.


[Закрыть]

Дрейф – один из ситуационистских методов – можно определить как технику быстрого прохождения через несколько различных сред. Понятие дрейфа неразрывно связано с осознанием явлений психогеографического характера и с разработкой созидательно-игрового поведения, всецело чуждого традиционным представлениям о путешествии и прогулке.

Тот или те, кто пускается в дрейф, на более или менее продолжительное время порывают с общепринятыми мотивами к перемещению и действию, а также со своими обычными контактами, с трудом и досугом, чтобы повиноваться импульсам территории и случающихся на ней встреч. Элемент непредсказуемости играет здесь не столь решающую роль, как может показаться: с точки зрения дрейфа, каждый город имеет свой психогеографический рельеф с постоянными течениями, неподвижными точками и водоворотами, затрудняющими доступ в некоторые зоны или выход из них.

В целом дрейф представляет собой свободное движение в сочетании с его необходимой противоположностью – управлением психогеографической динамикой за счет осознания и учета предоставляемых ею возможностей. В этом последнем отношении для психогеографической мысли полезны данные, выявляемые экологией, хотя социальное пространство, которое изучает эта наука, остается очень ограниченным.

Экологический анализ абсолютных и относительных разрывов в городской ткани, зон микроклимата, элементарных единств города, не совпадающих с его административными подразделениями, а особенно – доминирующего воздействия городских центров притяжения, подлежит использованию и дополнению средствами психогеографического метода. Объективно-чувственная территория, в которой будет развертываться дрейф, должна определяться как исходя из ее собственного детерминизма, так и исходя из ее отношений с социальной морфологией.

Шомбар де Лов[9]9
  Поль Анри Шомбар де Лов (1913–1998) – французский антрополог и социолог, один из основоположников социологии города.


[Закрыть] в своем исследовании «Париж и его пригороды», вышедшем в серии «Библиотека современной социологии» (Paris: P. U. F., 1952), отмечает, что «характер городского квартала определяется не только географическими и экономическими факторами, но и представлением о нем его жителей и жителей других кварталов». В той же работе, иллюстрируя тезис, согласно которому «реальный Париж, в котором живет отдельно взятый человек, очень невелик и ‹…› географически образует зону крошечного радиуса», он приводит план годовых перемещений студентки, живущей в XVI округе. Эти перемещения образуют маленький треугольник, стороны которого, никуда не отклоняясь, соединяют Школу политических наук, дом девушки и дом ее преподавателя фортепьяно.

Подобные схемы – будь они образцами современной поэзии, способными вызвать живой аффективный отклик (в данном случае – возмущение тем, что можно так жить), или даже элементами теории вроде той, в которой Бёрджесс[10]10
  Эрнест Уотсон Бёрджесс (1886–1966) – американский социолог, один из основоположников экологии города.


[Закрыть] описал на примере Чикаго распределение типов социальной активности по четким концентрическим зонам, – никак не способствуют развитию практики дрейфа.

Случайность играет в дрейфе большую роль потому, что методика психогеографического наблюдения еще плохо разработана. Однако влияние случайности в силу естественных причин консервативно и часто сводит процесс к чередованию ограниченного числа вариантов и к привычке. Поскольку прогресс дрейфа всегда определяется разрывом поля, управляемого случайностью, в результате создания новых условий, более благоприятных для реализации поставленных целей, можно сказать, что случайности дрейфа существенно отличаются от случайностей прогулки, хотя первые же обнаруженные точки психогеографического притяжения могут привязать дрейфующего или дрейфующих к новым привычным осям, вновь и вновь выводя их на одни и те же маршруты.

Чрезмерное доверие к случайности и невнимание к ее неизменно реакционному идеологическому использованию завело в скучный тупик знаменитый опыт, предпринятый в 1923 году четырьмя сюрреалистами, которые выбрали город по жребию и двинулись из него куда глаза глядят[11]11
  Опыт состоялся в мае 1924 года (см.: Bonnet M. Chronologie // Breton A. Œuvres complètes. T. 1. Paris: Gallimard [Bibliothèque de la Pléiade], 1988. T. 1. P. XLVIII). Луи Арагон, Андре Бретон, Макс Мориз и Роже Витрак доехали на поезде от Парижа до Блуа (города, определенного жребием), а оттуда несколько дней шли пешком до городка Роморантен.


[Закрыть]. Очевидно, что блуждание в чистом поле нагоняет тоску, и тут уж вмешательство случая бесполезно, как никогда. Еще большее недомыслие продемонстрировал в статье на страницах журнала Medium за май 1954 года некий Пьер Вандри, связавший эту историю (на основании – якобы – общей причастности к антидетерминистскому освобождению) с экспериментами в области вероятности, один из которых, например, состоял в случайном распределении головастиков в круглом кристаллизаторе. «Разумеется, эта масса, – поясняет Вандри суть эксперимента, – не должна получать никакого направляющего воздействия извне»: в таких условиях головастики и в самом деле срывают куш, благо они «насколько это возможно, лишены интеллекта, социального инстинкта и сексуальности», а потому «действительно независимы друг от друга».

Вопреки всем этим аберрациям, дрейф – явление по существу городское, сопряженное со средоточиями возможностей и значений, каковыми являются преображенные промышленностью крупные города, – скорее созвучен фразе Маркса: «Люди не в состоянии увидеть вокруг себя ничего, кроме собственного лица, все говорит им о них самих. Даже пейзаж для них одушевлен».

Можно дрейфовать в одиночку, но, судя по всему, наиболее плодотворным является дрейф несколькими группами из двух-трех единомышленников. Сопоставление полученных этими разными группами впечатлений поможет сделать объективные выводы. Желательно, чтобы состав групп менялся от дрейфа к дрейфу. Если группы насчитывают больше четырех-пяти человек, специфика дрейфа быстро теряется, а если число участников превышает десяток, дрейф неизбежно распадается на несколько дрейфов, проводимых одновременно. Нужно сказать, что последний вариант представляет большой интерес, однако до сих пор сопутствующие сложности не позволили организовать такой дрейф должным образом.

Средняя продолжительность дрейфа – один день, то есть временной интервал между двумя периодами сна. Время отправления и прибытия по отношению к световому дню не имеет значения, но стоит учесть, что предрассветные часы обычно не подходят для дрейфа.

Указанная средняя продолжительность имеет лишь статистическую ценность. На деле она встречается редко: в начале и в конце однодневного промежутка участники обычно поддаются желанию отвлечься и посвятить час-другой своим рутинным занятиям; на заключительном этапе этому дополнительно способствует усталость. Но иногда дрейфующие сознательно укладываются в несколько часов или, наоборот, неожиданно входят в дрейф как на достаточно краткий промежуток, так и на несколько дней подряд. Несмотря на перерывы, вызванные необходимостью сна, некоторые интенсивные дрейфы могут длиться три-четыре дня, а то и больше. Если же дрейфы следуют один за другим в течение длительного периода, почти невозможно более или менее точно установить, когда душевное состояние, свойственное одному дрейфу, сменяется другим. Однажды дрейфы шли почти непрерывно около двух месяцев, так что одни объективные условия поведения в значительной части сменились за это время другими.

Погода влияет на дрейф, но становится определяющим фактором лишь в случае затяжных дождей, когда дрейфовать почти невозможно. Грозы и прочие виды осадков – скорее благоприятный фактор.

Пространственное поле дрейфа может быть более или менее определенным в зависимости от того, какова его цель – изучение территории или получение озадачивающих аффективных результатов. Не стоит пренебрегать тем фактом, что эти два аспекта дрейфа тесно взаимосвязаны и полностью отделить один от другого невозможно. Впрочем, кое-что может помочь их разграничить – например, использование такси. Если дрейфующий берет такси, либо для поездки в конкретное место, либо, скажем, просто для движения на запад в течение двадцати минут, то, скорее всего, задачей для него является смена привычной обстановки. Если же ведется непосредственное исследование территории, то на первый план выходит психогеографическое изучение урбанизма.

Так или иначе, пространственное поле дрейфа зависит от точки отправления – местожительства индивида или места сбора группы. Максимальная площадь этого поля не превышает границ большого города с пригородами, а минимальная может быть ограничена небольшой зоной – одним кварталом или даже одной городской единицей, если, конечно, она заслуживает внимания (крайним примером является статичный дрейф в течение дня по территории вокзала Сен-Лазар).

Исследование фиксированного пространственного поля предполагает определение баз и расчет направлений проникновения. Здесь требуется изучение, исправление и усовершенствование карт, как обычных, так и экологических и психогеографических. Надо ли говорить, что расположенность к территории – кварталу, часто незнакомому дрейфующим и посещаемому ими впервые, – не имеет никакого значения? Если этот несущественный, чисто субъективный фактор и проявляется, то ненадолго. Его следует учитывать лишь в тех редких случаях, когда речь идет о поиске психогеографических полюсов какой-либо зоны путем систематического отклонения от ее привычных центров. Тогда имеет смысл блуждание по хорошо знакомым кварталам.

При избрании тактики «возможного свидания» доля исследования сводится к минимуму, а главную роль приобретает непредсказуемое поведение. Участнику предлагается явиться одному к назначенному времени в условленную точку. Поскольку никто его не ждет, он не скован строгими обязательствами, характерными для обычного свидания. Пока «возможное свидание» ведет его свободным путем в некое место, знакомое ему или нет, он изучает окрестности. Иногда в том же самом месте и в то же самое время устраивается еще одно «возможное свидание» для другого человека, не известного заранее первому, так что, не зная того в лицо, ему приходится заводить беседы со случайными прохожими. Он может никого не встретить, а может случайно встретить того, кому назначено «возможное свидание». Так или иначе, особенно если место и время выбраны правильно, участника ожидает непредвиденный поворот событий. Он может назначить по телефону другое «возможное свидание» тому, кто не знает, чем закончилось первое. Вариантов такого времяпрепровождения великое множество.

Некоторые, как принято говорить, сомнительные забавы людей в моем окружении, всегда вызывавшие у меня живой интерес, явно имели между собой то общее, что можно обозначить как чувство дрейфа: одни забирались ночью в выселенный дом, другие ездили по Парижу автостопом во время забастовки работников транспорта, третьи просто шли в произвольном направлении или бродили по катакомбам, закрытым для посетителей.

Данные, полученные по итогам дрейфа, позволяют составить предварительные планы психогеографического строения современного города. Помимо зон особой атмосферы, их ключевых элементов и пространственных границ выявляются основные пути их прохождения со свободными выходами и тупиками. Намечается важнейшая гипотеза существования психогеографических поворотных кругов[12]12
  Поворотный круг – железнодорожное сооружение, представляющее собой участок пути, который поворачивается по диаметру окружности, позволяя разворачивать локомотивы и выводить их из депо на любой путь станции.


[Закрыть]. Устанавливаются расстояния, фактически разделяющие зоны города и при этом не совпадающие с приблизительным представлением о них, которое дает обычная карта. Комбинируя старые карты, аэрофотоснимки и данные экспериментальных дрейфов, можно приступить к созданию картографии влияний; никогда прежде таковой не существовало, и если поначалу она неизбежно будет неопределенной – для ее создания требуется огромный труд, – эта неопределенность не больше той, которой обладали первые портуланы[13]13
  Портуланы (от итал. portolano – лоция) – карты позднего Средневековья и эпохи великих географических открытий, на которых обозначались главным образом острова и линии побережий.


[Закрыть], с тем отличием, что теперь речь идет не о фиксации контуров неподвижных континентов, а об изменении архитектуры и городского пространства.

Сегодняшние границы, разделяющие зоны особой атмосферы и среды обитания, при всей своей нечеткости включают в себя более или менее протяженные рубежные полосы. Главное изменение, к которому стремится дрейф, заключается в неуклонном сужении этих рубежных полос вплоть до их полного исчезновения.

В архитектуре дух дрейфа поддерживает все новые разновидности лабиринта, к которым располагают возможности современного строительства. Так, в марте 1955 года в прессе появилось сообщение о возведении в Нью-Йорке жилого дома, по которому можно дрейфовать:

Квартиры в спиралевидном доме имеют форму кусков пирога. По желанию владельцев они могут быть увеличены или уменьшены в размерах с помощью мобильных перегородок. Деление на полуэтажи позволяет не ограничивать число комнат: съемщик может включить в свою квартиру смежные участки на нижнем или верхнем уровнях. Эта система позволяет за шесть часов превратить три четырехкомнатные квартиры в одну двенадцатикомнатную.

Чувство дрейфа естественным образом связано с неким более общим отношением к жизни, которое, однако, трудно механически из него вывести. Я не стану распространяться ни о предвестиях дрейфа, которые можно бесспорно выявить или домыслить путем отклонения [détournement] в литературе прошлого, ни об особых эмоциях, вызываемых этой практикой. Трудности дрейфа – это трудности свободы. Всё свидетельствует о том, что в будущем нас ждут необратимые перемены в поведении людей и в облике современного общества. Однажды начнут строиться города, предназначенные для дрейфа. Для них пригодны – при условии незначительной корректировки – некоторые уже существующие зоны. Для них пригодны некоторые уже существующие люди.