Текст книги "Что не так с этим миром"

III. Новый лицемер

Но эта новая и расплывчатая политическая трусость сделала бессмысленным старый английский компромисс. Люди начали бояться улучшений только потому, что они уже свершились. Они называют утопической и революционной идею, что каждый должен жить по-своему или что любое дело следует закончить и на том покончить. Прежде компромисс означал, что лучше иметь полкаравая, чем сидеть без хлеба. Среди современных государственных деятелей компромисс, по-видимому, означает, что половина каравая лучше целого.

Возьмем для уточнения аргумента пример из наших вечных законов об образовании. Мы умудрились создать новый вид лицемера. Прежний лицемер, Тартюф[22]22
  Тартюф – персонаж пьесы Мольера «Тартюф, или Обманщик».


[Закрыть] или Пексниф[23]23
  Пексниф – персонаж романа Чарльза Диккенса «Мартин Чезлвит», самозванный учитель, жестокий эксплуататор.


[Закрыть], был человеком с целями мирскими и практичными, но притворялся религиозным. Новый лицемер выдает свои религиозные цели за мирские и практичные. Преподобный Браун, священник Уэслианской методистской церкви[24]24
  Уэслианская методистская церковь является частью так называемого движения святости, в котором подчеркивается стремление возлюбить ближнего, как самого себя, и которое включает такие практики, как ношение скромной одежды, отказ от ненормативной лексики и др.


[Закрыть], твердо заявляет, что ему нет дела до вероучений, он заботится только об образовании; между тем, по правде говоря, его душу раздирает самое яростное уэслианство. Преподобный Смит из Англиканской церкви[25]25
  Англиканская церковь – государственная церковь Англии.


[Закрыть] изящно, как выпускник Оксфорда, объясняет, что единственно важный вопрос для него – процветание и эффективность школ, в то время как на самом деле внутри него клокочет все злострастие викария. Борьба вероучений маскируется под политику. Я думаю, почтенные господа не воздают себе должного – они куда более благочестивы, чем готовы признать. Богословие не вычеркнуто как ошибка (как полагают некоторые). Оно просто скрывается, как грех. Доктор Клиффорд[26]26
  Джон Клиффорд (1836–1923) – британский министр и политик, выступающий за пассивное сопротивление Закону об образовании (the Education Act) от 1902 г.


[Закрыть] действительно жаждет богословской атмосферы, как и лорд Галифакс[27]27
  Эдуард Фредерик Вуд, граф Галифакс (1881–1959) – британский политик, член партии консерваторов (тори).


[Закрыть], но только иной. Если бы доктор Клиффорд прямо требовал пуританства, а лорд Галифакс прямо просил католицизма, для них можно было бы что-то сделать. Будем надеяться, что у нас у всех достаточно богатое воображение, чтобы признать достоинство и самобытность другой религии, такой как ислам или культ Аполлона. Я вполне готов уважать веру другого человека; но это уж слишком – просить, чтобы я уважал его сомнения и выдумки, его политические сделки и притворство. Большинство нонконформистов, чувствующих дух английской истории, могли разглядеть что-то поэтическое и национальное в архиепископе Кентерберийском именно как в архиепископе. Но они справедливо раздражаются, когда он начинает выступать как рациональный британский государственный деятель. Большинство англикан, жаждущих смелости и простоты, могли бы восхищаться доктором Клиффордом как баптистским священником. Но когда он говорит, что он просто гражданин, ему никто не верит.

И это еще не самое удивительное. До сих пор такую расплывчатость, отсутствие кредо, оправдывали единственным аргументом: зато мы убережемся от фанатизма. Но даже этого нет. Напротив, отсутствие кредо с поразительной энергией создает и возрождает фанатизм. Это одновременно так странно и так верно, что я попрошу читателей прислушаться со вниманием.

Некоторым людям не нравится слово «догма». К счастью, они свободны, и для них есть альтернатива. Для человеческого разума существуют две вещи и только две: догма и предубеждение. Средневековье было рациональной эпохой, эпохой доктрины. Наш век, в лучших своих проявлениях, – поэтическая эпоха, эпоха предрассудков. Доктрина – это определенная точка; предрассудок – направление. Утверждение, что вола можно есть, а человека нельзя, – доктрина. Призыв есть как можно меньше – предрассудок, который также иногда называют идеалом. Итак, направление всегда намного фантастичнее плана. Я предпочел бы иметь самую древнюю карту дороги в Брайтон[28]28
  Брайтон – город на южном побережье Англии в графстве Восточный Суссекс.


[Закрыть], чем общую рекомендацию повернуть налево. Прямые непараллельные линии должны, наконец, встретиться; но кривые могут отдаляться друг от друга бесконечно. Пара влюбленных могла бы прогуливаться вдоль границы Франции и Германии, один по одну сторону, другой по другую, пока им не дадут расплывчатое указание держаться подальше друг от друга. И это абсолютно верная аллегория о влиянии современной неопределенности на то, как люди разделяются и теряют друг друга, словно в тумане.

Не только общее вероучение объединяет людей. Различие в вероисповедании тоже объединяет, если только это различие явное. Граница объединяет. Многие великодушные мусульмане и рыцари-крестоносцы ближе друг к другу, поскольку и те и другие – догматики, чем двое неприкаянных агностиков на скамье в часовне мистера Кэмпбелла. «Я говорю, Бог один» и «Я говорю, Бог един, но Он же и Троица» – это начало хорошей заклятой дружбы между людьми. Но наш век превратил бы эти вероучения в тенденции. Так, верующему в Троицу было бы велено следовать множественности как таковой (потому что такова его «склонность»), и в итоге в его Троице появилось бы триста тридцать три лица. В то же время мусульманин превратился бы в мониста: пугающее интеллектуальное падение, когда вполне здравый человек готов не только признать, что Бог один, но и признать, что кроме Бога не существует никого и ничего. Если бы они оба в течение достаточно долгого времени следовали за светом своего собственного носа[29]29
  Как Донг из стихотворения Эдварда Лира «Донг со светящимся носом».


[Закрыть], они бы вынырнули снова с другой стороны: христианин-политеист и мусульманин-панэгоист, оба совершенно сумасшедшие и понимающие друг друга еще меньше, чем раньше.

Точно так же обстоит дело и с политикой. Политическая неопределенность разделяет людей, она их не объединяет. Люди пройдут по краю пропасти в ясную погоду, но они будут держаться от него подальше в тумане. Так тори может подойти к самому краю социализма, если он знает, что такое социализм. Но если ему говорят, что социализм – это дух, возвышенная атмосфера, благородная, неопределимая тенденция, он постарается отодвинуться от него и будет совершенно прав. На утверждение можно ответить аргументом, но тенденцию можно отразить лишь здравым предрассудком. Говорят, что японский метод борьбы состоит не во внезапном натиске, а во внезапном отступлении. Это одна из многих причин, почему мне не нравится японская цивилизация. Использовать отступление как оружие – худшая черта Востока. Но, конечно, труднее всего бороться с той силой, которую легко победить; с той, которая всегда отступает, а затем возвращается. Такова сила великих безличных предрассудков, которыми наполнен современный мир. Против них нет никакого оружия, кроме жесткого, стального здравомыслия, решения не слушать россказни и не заражаться болезнями.

Короче говоря, разумная человеческая вера должна защищать себя предрассудками в эпоху предрассудков, точно так же как она защищала себя логикой в эпоху логики. Но разница между этими двумя ментальными методами очевидна. Суть различий заключается в следующем: предрассудки расходятся, а вероучения всегда сталкиваются. Верующие натыкаются друг на друга, в то время как слепые приверженцы держатся друг от друга подальше. Вероучение – вещь коллективная, и даже грехи его – следствие совместной жизни. Предубеждение – дело личное, и даже его толерантность мизантропична. Так же обстоит дело и с нашими партиями. Они держатся подальше друг от друга; газета тори и газета радикалов не отвечают друг другу, они игнорируют друг друга. Подлинная полемика, справедливые дебаты перед общей аудиторией стали в нашу эпоху большой редкостью. Для искреннего спорщика больше всего важен хороший слушатель. Настоящий энтузиаст никогда не перебивает; он выслушивает аргументы противника так же охотно, как шпион выслушивает планы врага. Но если вы попытаетесь провести реальный спор с современной газетой иной политической партии, вы обнаружите, что между насилием и уклонением от боя не допускается ничего среднего. Вы не получите никакого ответа, кроме клеветы или молчания. Современный редактор не должен обладать тем жадным слухом, который дается в паре с честным языком. Он может быть глухим и молчаливым, и это называется достоинством. Или он может быть глухим и шумным, и это называется беспощадной журналистикой. Ни в том, ни в другом случае спора не возникает, поскольку главная цель современных партийных бойцов – отбежать так далеко, чтобы и не слышать друг друга.

Единственное логическое лекарство от такого недуга – утверждение человеческого идеала. Я постараюсь, говоря об этом, оставаться настолько не «трансцендентным»[30]30
  Трансцендентный – принципиально выходящий за пределы чувственного опыта.


[Закрыть], насколько это согласуется с разумом: достаточно сказать, что, если у нас нет какой-либо доктрины о божественном человеке, любые злоупотребления могут быть оправданы, поскольку эволюция может сделать их полезными. Научному плутократу будет легко утверждать, что человечество приспособится к любым условиям, которые мы сейчас считаем тлетворными. Старые тираны ссылались на прошлое; новые тираны будут взывать к грядущей эволюции, породившей улитку и сову, – эволюция может породить рабочего, которому потребуется не больше места, чем улитке, и не больше света, чем сове. Работодателю нет нужды переживать, отправляя кафра[31]31
  Кафр – представитель одной из народностей Африки, происходит от арабского слова «кафир», означающего «неверный, неблагочестивый».


[Закрыть] на подземную работу: скоро тот станет подземным животным, как крот. Ему не нужно беспокоиться о дыхании ныряльщика, которого посылают на дно: тот скоро станет глубоководным животным. Люди не должны хлопотать о том, чтобы изменить условия: условия и так скоро изменят людей. Голову можно ужать, чтобы она соответствовала шляпе. Не сбивайте оковы с раба – бейте раба, пока он не позабудет об оковах. На все эти правдоподобные современные аргументы в пользу угнетения единственным адекватным ответом будет постоянный человеческий идеал, который нельзя ни сбить с толку, ни уничтожить. Самый важный человек на земле – это идеальный человек, которого нет. В Писании говорится, что христианская религия специально обозначила предельное здравомыслие Человека, которое будет судить воплощенную и человеческую истину. Наши жизни и законы оцениваются не по божественному превосходству, а только по человеческому совершенству. Человек, говорит Аристотель, и есть мера. В Писании говорится, что Сын Человеческий будет судить живых и мертвых.

Итак, доктрина не вызывает разногласий; скорее одна только доктрина может избавить нас от них. Однако необходимо задать прямой вопрос: какая абстрактная и идеальная форма в государстве или семье может утолить человеческий голод, причем вопрос этот необходимо отделять от иного: можем ли мы все это получить и в какой мере. Но когда мы начинаем спрашивать, что нужно нормальным людям, чего хотят все народы, что такое идеальный дом, или дорога, или правление, или республика, или король, или священство, мы сталкиваемся со странным и раздражающим препятствием, свойственным современности, и мы должны на время остановиться и изучить это препятствие.

IV. Страх прошлого

Последние несколько десятилетий были отмечены особым культом романтизированного будущего. Кажется, мы решили неправильно понимать то, что произошло, и с облегчением обращаемся к изложению того, что произойдет, – это, по-видимому, намного проще. Современный человек больше не гордится мемуарами своего прадеда; он занят написанием подробной и убедительной биографии своего правнука. Вместо того чтобы трепетать перед призраками прошлого, мы дрожим в тени еще не рожденного ребенка. Этот дух заметен везде, даже в самом факте появления фантастического романа. Сэр Вальтер Скотт на заре девятнадцатого века создал роман о прошлом; мистер Уэллс на заре двадцатого века создал роман о будущем. Старая история, как мы знаем, должна была начинаться так: «Поздним зимним вечером появились два всадника…» А новая история – так: «Поздним зимним вечером появятся два летчика…» Это направление не лишено привлекательности: зрелище стольких людей, вновь и вновь сражающихся в битвах, которые еще не случились; людей, светящихся воспоминаниями о завтрашнем утре, эксцентрично, однако в одухотворенности ему не откажешь. «Человек, опередивший свой век» – довольно знакомое выражение. «Век, опередивший свой век» звучит весьма странно.

Но даже сделав скидку на безвредный художественный прием и присущее человеку озорство, я все же назову этот культ будущего не только слабостью, но и трусостью нашей эпохи. Своеобразное зло эпохи состоит в том, что даже ее воинственность происходит из страха, а джингоизм[32]32
  Джингоизм – шовинистический национализм в Англии; для джингоизма характерны пропаганда колониальной экспансии и разжигание национальной вражды.


[Закрыть] достоин презрения не потому, что он дерзок, а потому, что робок. Причина, по которой современные вооружения не будоражат воображение подобно оружию и знаменам крестоносцев, заключается не во внешнем уродстве или красоте. Некоторые линкоры красивы, как и море, а многие нормандские шлемы были такими же безобразными, как нормандские носы. Уродство самой атмосферы нашей технологической войны проистекает из порочной паники, которая лежит в ее основе. Крестоносцы устремлялись к некоей цели, они устремлялись к Богу, в этой погоне находит утоление сердце храбреца. Современная гонка вооружений – вовсе не погоня. Это отступление, бегство от дьявола, который поймает отстающего. Невозможно представить себе средневекового рыцаря, говорящего о все более и более длинных французских копьях с таким же трепетом, с каким ныне говорят о все более и более внушительных немецких кораблях. Человек, который назвал Школу синего моря[33]33
  Школа синего моря, Blue Water School (разг.) – политики, считающие сильный флот и господство на море необходимыми условиями для военного могущества страны.


[Закрыть] «Школой страха», выразил психологическую истину, которую сама школа вряд ли смогла бы отрицать. Двухдержавный стандарт[34]34
  Акт о морской обороне 1889 г. (англ. Two-Power Standard) – закон, принятый британским парламентом и предусматривавший постройку в течение 1889–1894 гг. 70 боевых кораблей для Королевского флота; этот закон впервые утвердил «двухдержавный» стандарт, согласно которому британский флот должен быть сильнее, чем два любых других флота в мире, вместе взятых.


[Закрыть], даже если он необходим, в некотором смысле унизителен. Ничто так не оттолкнуло многие благородные умы от имперских инициатив, как манера преподносить эти инициативы в качестве скрытой или внезапной защиты от мира холодной жадности и страха. Например, Бурская война[35]35
  Вторая англо-бурская война 1899–1902 гг. – превентивная война бурских республик – Южно-Африканской республики (Республики Трансвааль) и Оранжевого Свободного государства (Оранжевой Республики) – против Британской империи, закончившаяся победой последней.


[Закрыть] была окрашена не столько верой в то, что мы что-то делали правильно, сколько верой в то, что буры и немцы, по-видимому, делали что-то не так и вынудили нас (как было сказано) пуститься в море. Мистер Чемберлен, насколько я помню, сказал, что эта война – перо в его шляпе[36]36
  Идиома a feather in oneʼs cap переводится как некое «достижение», «предмет чьей-либо гордости».


[Закрыть], что, несомненно, так и есть, только это перо – белое[37]37
  Идиома to show the white feather означает «струсить», «смалодушничать».


[Закрыть].

Сейчас тот же самый первичный страх, который я ощущаю в поспешном патриотическом вооружении, я ощущаю и в поспешном выстраивании будущего видения общества. Современный разум направляется в будущее, подталкиваемый определенным чувством усталости (и даже с примесью страха), с которым он смотрит в прошлое. Его подгоняют навстречу грядущим временам; выражаясь точными словами популярной фразы, «ему всыпали по первое число». И этот стимул, который так яро подстегивает разум, – отнюдь не любовь к будущему. Будущее не существует, потому что оно еще в будущем. Скорее действует страх прошлого, страх не только перед тем злом, что было в прошлом, но и перед всем хорошим, что там было, тоже. Мозг раскалывается под натиском невыносимой добродетели человечества. Было так много пламенных верований, которые мы не способны удержать, так много сурового героизма, которому мы не можем подражать, столько усилий было вложено в монументальное строительство или в воинскую славу, и все это кажется нам одновременно и грандиозным, и жалким. Будущее – убежище, где можно скрыться от яростной конкуренции наших предков. Старшее поколение, а не младшее, стучит в нашу дверь. Гораздо приятнее спасаться бегством, как сказал Хенли[38]38
  Уильям Хенли (1849–1903) – английский поэт, критик и издатель.


[Закрыть], по улице «Вот-вот», где стоит гостиница «Никогда»[39]39
  Английская пословица: By the street of By-and-by one arrives at the house of Never – Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня; буквально: «По улице Вот-Вот попадешь в гостиницу Никогда».


[Закрыть]. Приятно играть с детьми, особенно с еще не рожденными. Будущее – это чистая стена, на которой каждый может написать свое имя такими крупными буквами, какими захочет; прошлое, как я думаю, уже покрыто неразборчивыми каракулями Платона, Исайи, Шекспира, Микеланджело, Наполеона. Я могу сузить будущее до самого себя, прошлое же должно быть широким и бурным, как человечество. И результат этого современного отношения в действительности таков: люди придумывают новые идеалы, потому что они не осмеливаются опробовать старые. Они смотрят вперед с энтузиазмом, потому что боятся оглядываться назад.

В мировой истории не найти революции, которая не была бы, по сути, реставрацией. Среди многих фактов, которые заставляют меня сомневаться в современной привычке концентрировать взгляд на будущем, вот самый сильный аргумент: все исторические деятели, которые действительно как-то повлияли на будущее, устремляли взгляд в прошлое. Не стоит даже упоминать Возрождение: само слово доказывает мою правоту. Оригинальность Микеланджело и Шекспира началась с находок старых ваз и рукописей. Тонкий вкус поэтов происходит от тонкого вкуса антикваров. Так Высокое Средневековье питалось воспоминанием о Римской империи. Так Реформация оглядывалась на Библию и библейские времена. Так современные католики обратились к временам святых отцов. Современное движение, которое многие считают наиболее анархическим, в этом смысле оказывается и самым консервативным. Никогда прошлое не почиталось так высоко, как превозносилось оно французскими революционерами. Они призывали дух маленьких республик античности с той же безусловной уверенностью, с какой призывают богов. Санкюлоты (что опять же понятно из названия[40]40
  Санкюлоты (от фр. sans-culottes – «без штанов») – название революционно настроенных представителей «третьего сословия» в Париже во время Великой французской революции, преимущественно мелких буржуа.


[Закрыть]) верили в возвращение к простоте. Они истово верили в далекое прошлое – некоторые могут назвать его мифическим. По какой-то странной причине человек всегда должен выращивать фруктовые деревья на кладбище. Человек может найти жизнь только среди мертвых. Человек – уродливый монстр, его стопы направлены вперед, а лицо повернуто назад. Он может сделать будущее богатым и великим, но только пока он думает о прошлом. Когда он пытается думать о самом будущем, его разум сужается до предела, граничащего со слабоумием (некоторые называют это состояние нирваной). Завтрашний день – это Медуза Горгона, человек способен смотреть на него только через отражение в сияющем щите вчерашнего дня: если посмотрит на него в упор, то превратится в камень. Такова была судьба всех тех, кто воспринимал судьбу и будущее как нечто ясное и неизбежное. Кальвинисты[41]41
  Кальвинизм – направление протестантизма, созданное и развитое французским теологом и проповедником Жаном Кальвином.


[Закрыть] с их совершенным вероучением о предопределении были превращены в камень. Современные социологи с их пыточной евгеникой превращаются в камень. Единственное отличие состоит в том, что пуритане превращаются в величественные статуи, а апологеты евгеники – в смешные.

Но в прошлом есть одна особенность, которая больше, чем все остальные, ужасает и угнетает современных людей и подталкивает их к этому безликому будущему. Я имею в виду присутствие в прошлом великих идеалов, неосуществленных и порой заброшенных. Вид этих грандиозных неудач огорчает беспокойное и довольно угрюмое поколение; и наши современники хранят странное молчание, порой граничащее с бессовестностью. Их полностью исключают из газет и практически полностью из учебников истории. Например, нам часто говорят, восхваляя грядущее, что мы движемся к созданию Соединенных Штатов Европы. Но при этом осторожно умалчивают о том, что мы выходим из Соединенных Штатов Европы, о том, что такое понятие буквально существовало в римскую эпоху, а по сути, также и в Средневековье. И не желают признать, что межнациональная ненависть (которую именуют варварской) в действительности появилась недавно, вследствие разрушения идеала Священной Римской империи. Или опять же нам скажут, что грядет социальная революция, великое восстание бедных против богатых, но при этом не берут в толк, что Франция уже предприняла такую великолепную попытку без посторонней помощи и что мы и весь мир позволили вытоптать ее и забыть. Я с уверенностью заявляю, что в современных письменных источниках более всего бросается в глаза предсказание идеалов в будущем вкупе с игнорированием их существования в прошлом. Можете сами проверить: прочитайте любые тридцать-сорок страниц брошюр, пропагандирующих мир в Европе, и посчитайте, сколько из них восхваляют былых Пап или императоров за сохранение мира в Европе. Прочитайте сколько угодно эссе и стихов, восхваляющих социал-демократию, и посчитайте, сколько из них хвалят якобинцев, которые создали демократию и умерли за нее. Эти колоссальные руины для современного человека – всего лишь огромное бельмо на глазу. Он оглядывается на долину прошлого и видит великолепные, но недостроенные города. Они не завершены не всегда из-за вражды или несчастного случая, но часто из-за непостоянства, умственной усталости и жажды чужой философии. Мы оставили незавершенным не только то, что должны были сделать, но даже то, что хотели сделать.

Недавно заговорили о том, что современный человек – наследник всех эпох, что он извлек пользу из череды этих экспериментов. Я не знаю, что ответить на это, могу только попросить читателя взглянуть на современного человека, как это только что сделал я – в зеркале. Правда ли, что мы с вами две сияющие башни, возведенные из самых возвышенных видений прошлого? Действительно ли мы осуществили все великие исторические идеалы один за другим, начиная с нашего обнаженного предка, который был достаточно смел, чтобы убить мамонта каменным ножом, продолжая эту линию греческим гражданином и христианским святым и заканчивая нашим дедом или прадедом, которые могли быть убиты ударом сабли йоменри в Манчестере[42]42
  Манчестерская бойня (16 августа 1819 г.), в англоязычных странах более известна как бойня при Петерлоо – столкновение гражданских лиц и оратора Гента с йоменри после митинга, на котором было выдвинуто требование предоставления всеобщего избирательного права. Йоменри – кавалеристы-добровольцы.


[Закрыть] или расстреляны в 1848 году?[43]43
  Европейские революции 1848–1849 гг. – общее наименование революционных движений, выразившихся в вооруженных восстаниях, провозглашении новой государственности в европейских странах в середине XIX в. Вспыхнувшие сразу в нескольких государствах движения носили антифеодальный и национально-освободительный характер.


[Закрыть] Достаточно ли у нас сил, чтобы пронзить копьем мамонта, стали ли мы настолько милосердны, чтобы пощадить его? Есть ли во всей вселенной мамонт, которого мы либо убили, либо пощадили? Когда мы откровенно отказываемся поднимать красный флаг и стрелять из-за баррикад, как наши деды, перед кем мы на самом деле склоняемся – перед социологами или перед солдатами? Действительно ли мы опередили воина и обошли святого аскета? Боюсь, если мы и опережаем воина, то лишь в том смысле, что бежим от него. И если мы обошли святого, боюсь, мы обошли его, не поклонившись.

Вот что я прежде всего имею в виду, говоря об узости новых идей, ограничивающем эффекте будущего. Наш современный пророческий идеализм узок, потому что он постоянно урезается. Мы взыскуем нового, потому что нам не разрешено искать старое. Все это держится на теории, будто мы выжали из идей прошлого все возможное. Но мы не получили от них все то хорошее, что можно было бы получить, а на данный момент, вероятно, и вовсе ничего хорошего не получили. Здесь нужна полная свобода, как для восстановления, так и для революции.

Ныне мы часто читаем о доблести или дерзости, с которой повстанцы нападают на древнюю тиранию или устаревшее суеверие. На самом деле вряд ли есть мужество в том, чтобы нападать на древние и устаревшие вещи, – точно не больше, чем в ссоре с собственной бабушкой. По-настоящему смелый человек бросает вызов тираниям молодым, как утро, и суевериям свежим, как первые цветы. Единственный настоящий мыслитель – тот, чей разум так же свободен от будущего, как и от прошлого. Его так же мало заботит то, что будет, как и то, что было: он заботится только о том, что должно быть. И в этой главе я буду особо настаивать на этой абстрактной независимости. Раз уж я собрался обсуждать, что не так, то в первую очередь «не так» глубоко укоренившееся и не проговариваемое вслух предположение, будто прошлого уже не вернуть. Есть одна метафора, которая очень нравится современным людям – они всегда говорят: «Ты не можешь заставить стрелки часов идти вспять». Простой и очевидный ответ: «Ты можешь». Стрелки часов, механизм, созданный человеком, могут быть повернуты человеческим пальцем до любой цифры или часа. Так же и общество – система, созданная людьми, – может быть воссоздано по любому плану, который когда-либо существовал.

Есть еще одна пословица: «Как постелешь, так и поспишь»; что опять-таки просто ложь. Если я устроился неудобно, с Божьей помощью смогу и перестелить. Мы могли бы восстановить Гептархию[44]44
  Гептархия, или Семицарствие – период в древней истории Англии, начавшийся около 500 г. с образования нескольких англосаксонских государств на юге Британских островов.


[Закрыть] или конную почту, если бы захотели. Это, вероятно, займет некоторое время, и столь же вероятно, что делать это очень неразумно, но, конечно, это не невозможно в том смысле, в каком невозможно вернуться в прошлую пятницу. Это, как я уже сказал, первая свобода, которую я требую: свобода восстановления. Я требую права предложить в качестве решения старую патриархальную систему шотландского клана, если она устранит наибольшее количество зол. Она определенно устранит некоторые пороки, например, неестественное подчинение холодным и грубым незнакомцам, бюрократам и полицейским. Я претендую на право возродить полную независимость небольших греческих или итальянских городов, предоставить суверенность Брикстону или Бромптону[45]45
  Брикстон – район в южном Лондоне; Бромптон, также Южный Кенсингтон – один из западных пригородов Лондона.


[Закрыть], если это кажется лучшим выходом из наших бед. Это решило бы некоторые наши проблемы: например, в маленьком государстве у нас не было бы тех огромных иллюзий о людях или принимаемых мерах, которые подпитываются крупными национальными или международными газетами. Вы не могли бы убедить город-государство в том, что мистер Бейт[46]46
  Альфред Бейт (1853–1906) – немецкий еврей, ставший южноафриканским предпринимателем, активно поддерживавший Британию в англо-бурских войнах и умерший в английском поместье. Его брат получил титул баронета.


[Закрыть] был англичанином или что мистер Диллон – головорез, так же, как вы не могли бы убедить хэмпширскую деревню в том, что деревенский пьяница – трезвенник, а деревенский дурак – государственный деятель. Тем не менее я не предлагаю, чтобы теперь Брауны и Смиты носили одежду в разноцветную клетку. Я также не предлагаю провозгласить независимость Клэпхема[47]47
  Клэпхем – район в южном Лондоне.


[Закрыть]. Я всего лишь заявляю о своей независимости. Я всего лишь требую дать мне возможность выбирать из всех инструментов во вселенной, и я не согласен заведомо считать какие-то из них непригодными только потому, что их уже использовали.