Текст книги "Что не так с этим миром"

V. Незавершенный храм

Задача современных идеалистов чересчур облегчается тем, что их всегда учат: поражение само по себе является опровержением. Но если рассуждать логически, дело обстоит совершенно иначе. Именно проигранные сражения могли бы спасти мир. Если кто-то скажет, что Молодой Претендент[48]48
  Молодой Претендент – Чарльз Эдуард Стюарт (1720–1788), он же Красавчик Принц Чарли – внук короля Иакова II, в 1745 г. пытавшийся с помощью шотландцев вернуть своей династии престол.


[Закрыть] сделал бы Англию счастливой, оспорить это будет нелегко. Если кто-то скажет, что Георги[49]49
  Король Георг I (1660–1727, король Великобритании с 1714 г.), основатель Ганноверской династии. То же имя носили его сын, внук и правнук.


[Закрыть] осчастливили Англию, я надеюсь, мы все знаем, что ответить. То, что было предотвращено, остается непоколебимым; и единственный совершенный король Англии – тот, которого разгромили. Именно потому, что якобитизм[50]50
  Якобитизм как движение появился в ходе революции 1688–1690 гг., которая также называется «Славной революцией». Эта революция свергла склонявшегося к католичеству Иакова II, и с тех пор непременным условием для британского монарха стало протестантское вероисповедание.


[Закрыть] потерпел неудачу, мы не можем назвать его провалом. Именно потому, что Коммуна[51]51
  Парижская коммуна 1871 г. просуществовала 72 дня.


[Закрыть] рухнула как восстание, мы не можем сказать, что она рухнула как система. Но такие взрывы были непродолжительными или случайными. Мало кто понимает, сколько величайших усилий, фактов, которые заполнят историю, потерпели крах и дошли до нас изувеченными великанами. Я могу сослаться на два крупнейших факта современной истории: Католическую Церковь и то современное развитие, что уходит корнями во Французскую революцию.

Когда четыре рыцаря расплескали кровь и мозги святого Фомы Кентерберийского[52]52
  Томас (Фома) Беккет (1118–1170) – одна из ключевых фигур в английской истории XII в., первоначально канцлер Генриха II, затем архиепископ Кентерберийский. Вступил в конфликт с королем и был убит на ступенях алтаря Кентерберийского собора. Канонизирован в 1173 г., с XIX в. почитается и Церковью Англии.


[Закрыть], это было проявлением не только гнева, но и своего рода черного преклонения. Они жаждали его крови, но еще больше – его мозгов. Такой удар навсегда останется непонятым, если мы не осознаем, о чем думал мозг св. Фомы прямо перед тем, как растекся по полу. Он думал о великой средневековой концепции, согласно которой церковь была судьей мира. Беккет возражал против того, чтобы священников судил даже лорд – главный судья. И причина была проста: священник сам судил лорда – главного судью. Судебная власть находилась под судом. Короли сидели на скамье подсудимых. Идея состояла в том, чтобы создать невидимое королевство без армий или тюрем, но с полной свободой публично осуждать все королевства земли. Излечила бы такая высшая церковь общество? Этого мы не можем определенно утверждать, потому что церковь так и не стала господствующей церковью. Известно только, что в Англии, во всяком случае, князья одолели святых. Чего хотел мир, мы видим перед собой; и некоторые из нас называют это провалом. Но мы не можем назвать провалом то, чего хотела церковь, просто потому, что церковь потерпела поражение. Трейси[53]53
  Уильям де Трейси – один из рыцарей короля Генриха II, участвовавший в убийстве Томаса Беккета.


[Закрыть] нанес удар слишком рано. Англия еще не сделала великого протестантского открытия, что король непогрешим. Король был выпорот в соборе – вот зрелище, которое привлекло бы и нынешних, забывающих о посещении церкви прихожан. Но открытие было сделано; Генрих VIII разбросал кости Беккета так же легко, как Трейси разбросал его мозги[54]54
  Генрих VIII, отпавший от Рима и подчинивший себе Английскую Церковь, устроил посмертный суд над Томасом Беккетом, посмевшим противиться королю.


[Закрыть].

Конечно, я имею в виду, что не был осужден сам католицизм, хотя множество католиков предстали перед судом и были признаны виновными. Суть в том, что мир устал не от идеала церкви, а от ее реальности. Монашество ставилось под сомнение не по причине целомудрия монахов, а из-за их распутства. Христианство стало непопулярно не из-за смирения, а из-за высокомерия христиан. Конечно, если церковь потерпела неудачу, то в значительной степени благодаря самим церковникам. Но в то же время враждебные элементы, несомненно, принялись подтачивать ее задолго до того, как церковь смогла сделать свое дело. По самой ее природе ей требовалась общность жизни и мышления в Европе. И все же средневековая система начала интеллектуально ломаться задолго до того, как появились первые признаки ее морального распада. У широких еретических движений, как, например, у альбигойцев[55]55
  Альбигойцы – христианское дуалистическое движение, существовавшее в Лангедоке, на юге современной Франции, в XII–XIII вв. и уничтоженное католической инквизицией в результате Альбигойских войн.


[Закрыть], не было ни малейшего морального превосходства. И действительно, Реформация[56]56
  Реформация – широкое религиозное и общественно-политическое движение в Западной и Центральной Европе XVI – начала XVII в., направленное на реформирование Католической Церкви. Ее началом принято считать 31 октября 1517 г.: согласно легенде, в этот день Мартин Лютер прибил к дверям виттенбергской Замковой церкви свои «95 тезисов», в которых выступал против существующих злоупотреблений Католической Церкви, в частности против продажи индульгенций. Концом Реформации историки считают подписание Вестфальского мира в 1648 г., по итогам которого религиозный фактор перестал играть существенную роль в европейской политике.


[Закрыть] начала рвать Европу на части до того, как Католическая Церковь успела ее объединить. Например, пруссаки были крещены накануне Реформации. Бедняги едва успели стать католиками, а им уже было велено обратиться в протестантство. Этим в значительной мере объясняется их дальнейшее поведение. Но я привожу лишь первый и наиболее очевидный пример общей истины: великие идеалы прошлого потерпели неудачу не как пережиток (то есть не зажившись на этом свете), а едва начав жить. Человечество не прошло через Средневековье, скорее человечество отступило от Средневековья, громя все вокруг. Христианский идеал не был опробован и признан несостоятельным. Он был признан трудным и остался неопробованным.

Это, конечно, относится и к Французской революции. Большая часть наших нынешних недоразумений проистекает из того факта, что Французская революция наполовину была успешной, а наполовину – провальной. С одной стороны, решающей битвой на Западе было сражение при Вальми[57]57
  Сражение при Вальми – битва у деревушки Вальми в Северной Франции, произошедшая 20 сентября 1792 г. в ходе Войны первой коалиции, ставшей частью Французских революционных войн. Силы французской Армии Север под командованием Франсуа Дюмурье и французской Армии Центр под командованием Франсуа Кристофа Келлермана остановили продвижение прусской армии к Парижу.


[Закрыть], а с другой – сражение у мыса Трафальгар[58]58
  Трафальгарское сражение (1805) – морское сражение между британскими и франко-испанскими морскими силами во время Войны третьей коалиции, которая была частью Наполеоновских войн.


[Закрыть]. Мы действительно уничтожили крупнейшие территориальные тирании и создали свободное крестьянство почти во всех христианских странах, кроме Англии, о чем мы еще поговорим. Но представительная демократия, единственная универсальная для всех современных стран реликвия Революции, представляет собой лишь мелкий фрагмент цельной республиканской идеи. Теория Французской революции предполагала две идеи о правительстве, идеи, которые она сумела претворить в жизнь в свое время, но которые она, конечно, не завещала своим подражателям в Англии, Германии и Америке. Первой была идея благородной бедности, согласно которой государственный деятель должен быть кем-то вроде стоика; второй – идея максимальной гласности. Многие английские писатели с хорошим воображением, включая Карлайла, совершенно неспособны понять, как это такими людьми, как Робеспьер и Марат, могли так страстно восхищаться. Лучший ответ таков: ими восхищались за то, что они были бедны – бедны, хотя имели возможность обогатиться.

Никто не станет утверждать, будто подобный идеал существует в высшей политике нашей страны. Наши национальные претензии на политическую неподкупность фактически основаны на противоположном аргументе – на теории, будто у состоятельных людей на гарантированных должностях не будет соблазна участвовать в финансовых махинациях. Я сейчас не задаю вопрос, полностью ли подтверждает эту теорию история английской аристократии, от разграбления монастырей до захвата шахт, но определенно наша теория твердит, что богатство будет защитой от политической коррупции. Английский государственный деятель подкуплен заранее, чтобы его не могли подкупить. Он родился с серебряной ложкой во рту, поэтому в его кармане не будут найдены чужие серебряные ложки. Наша вера в защиту со стороны плутократии так сильна, что мы все больше и больше вверяем нашу империю в руки семей, которые наследуют богатство без аристократической крови и аристократических манер. Некоторые из наших политических домов – выскочки по происхождению; они наследуют пошлость как свой герб. О многих современных государственных деятелях не скажешь, что они родились с серебряной ложкой во рту – скорей уж с серебряным ножом. Но все это только иллюстрирует английскую теорию, будто бедность опасна для политика.

То же самое выйдет, если сравнить сложившуюся ситуацию с революционной легендой о гласности. Старая демократическая доктрина гласила: чем больше света проникает во все государственные департаменты, тем легче праведному гневу противостоять неправде. Другими словами, монархи должны были жить в стеклянных домах, дабы толпа могла бросать в них камни. Опять же, ни один поклонник существующей английской политики (если таковой имеется) не скажет, что этот идеал публичности исчерпал себя или хотя бы был испробован. Очевидно, что публичная жизнь с каждым днем становится все более частной. Французы действительно продолжили традицию раскрытия секретов и раздувания скандалов; следовательно, они отчаяннее и дерзновеннее нас – не в грехе, а в исповедании греха. Первый суд над Дрейфусом[59]59
  Дело Дрейфуса – судебный процесс в декабре 1894 г. (и последовавший за ним социальный конфликт 1896–1906 гг.) по делу о шпионаже в пользу Германской империи офицера французского Генерального штаба Альфреда Дрейфуса (1859–1935), разжалованного военным судом и приговоренного к пожизненной ссылке. Дело получило большой общественный резонанс и сыграло значительную роль в истории Франции и Европы конца XIX – начала XX в.


[Закрыть] мог произойти в Англии, но второй процесс был бы юридически невозможен. На самом деле, если мы хотим понять, как далеко мы отошли от первоначального республиканского плана, самый точный способ проверить это – измерить, насколько мы не дотягиваем даже до республиканских элементов старого режима. Мы не только менее демократичны, чем Дантон[60]60
  Жорж Жак Дантон (1759–1794) – один из отцов-основателей Первой французской республики, сопредседатель клуба кордельеров, министр юстиции времен Французской революции, первый председатель Комитета общественного спасения.


[Закрыть] и Кондорсе[61]61
  Мари Жан Антуан Никола Кондорсе, маркиз (1743–1794) – французский писатель, ученый-математик и политический деятель.


[Закрыть], но во многих отношениях мы менее демократичны, чем Шуазёль[62]62
  Этьен-Франсуа де Шуазёль, герцог д’Амбуаз и граф Стенвиль (1719–1785) – французский государственный деятель эпохи Просвещения, глава французской дипломатии в последней трети царствования Людовика XV.


[Закрыть] и Мария-Антуанетта[63]63
  Мария-Антуанетта Австрийская (1755–1793) – королева Франции и Наварры, супруга короля Франции Людовика XVI с 1770 г. После начала Французской революции была объявлена вдохновительницей контрреволюционных заговоров и интервенции, осуждена Конвентом и казнена на гильотине.


[Закрыть]. Самые богатые дворяне до революции были бедняками из среднего класса по сравнению с нашими Ротшильдами[64]64
  Ротшильды – европейская династия банкиров и общественных деятелей еврейского происхождения, чья история восходит к концу XVIII в. Роузбери был женат на наследнице из этой династии.


[Закрыть] и Роузбери. И в том, что касается гласности, старая французская монархия была гораздо более демократической, чем любая из современных монархий. Практически любой, кто хотел, мог войти во дворец и увидеть, как король играет со своими детьми или грызет ногти. Люди обладали монархом, как люди обладают Примроуз-Хилл[65]65
  Примроуз-Хилл – общественный парк, расположенный к северу от Риджентс-парка в Лондоне; назван в честь 64-метрового холма в центре парка, с которого открывается прекрасный вид на центр Лондона.


[Закрыть]: они не могут сдвинуть парк с места, но могут по нему прогуливаться. Старая французская монархия была основана на превосходном принципе, согласно которому кошка имеет право смотреть на короля. Но в наши дни кошка не может посмотреть на короля, если только это не его ручная кошка. Даже там, где пресса свободна, она используется только для лести. Вот в чем существенная разница: тирания восемнадцатого века означала, что вы могли бы сказать «К. Б. – распутник». Свобода двадцатого века в действительности означает, что вы можете сказать: «Король Брентфорда – примерный семьянин».

Но мы слишком долго откладывали главный аргумент, пока доказывали второстепенный пункт: что и великая демократическая мечта, подобно великой средневековой мечте, в строгом и практическом смысле осталась невоплощенной. В чем бы ни заключалась проблема современной Англии, причина точно не в том, что мы слишком буквально осуществили и с разочаровывающим совершенством воплотили католицизм Беккета или равенство Марата. Я взял эти два примера просто потому, что они типичны и представляют десятки тысяч других случаев; мир полон неосуществленных идей, недостроенных храмов. История состоит не из достроенных и разваливающихся руин; скорее она состоит из недостроенных вилл, брошенных обанкротившимся застройщиком. Этот мир больше похож на незастроенный пригород, чем на пустынное кладбище.

VI. Враги собственности

Именно по этой причине требуется дать такое объяснение, прежде чем приступить к определению идеалов. Из-за той исторической ошибки, о которой я сейчас говорил, многие читатели ждут, что, когда дело дойдет до идеалов, я предложу новый идеал. Но я вовсе не собираюсь выдвигать новый идеал. Безумные современные софисты не способны вообразить новый идеал, который оказался бы настолько же поразительным и удовлетворяющим, как прежние. В тот день, когда прописные истины осуществятся, на земле произойдет нечто вроде землетрясения. Есть только одна новая вещь под солнцем[66]66
  Аллюзия на «нет ничего нового под солнцем».


[Закрыть]: посмотреть на солнце. Если вы попытаетесь сделать это в ясный июньский день, вы поймете, почему люди не смотрят на свои идеалы в упор. Есть только одна действительно поразительная вещь, которую следует сделать с идеалом: претворить его в жизнь, посмотреть в лицо пылающему логическому факту и его страшным последствиям. Христос знал, что ударом молнии ошеломляет исполнение закона, а не его нарушение. Это верно для обоих случаев, которые я привел, и для любого другого случая. Язычники всегда превозносили чистоту: Афина, Артемида, Веста. Но когда девственницы стали дерзновенно практиковать непорочность, их бросали на растерзание диким зверям и в раскаленные угли. Мир всегда сильнее всего любил идею бедного человека; это подтверждается каждой легендой, от Золушки до Уиттингтона[67]67
  Ричард Уиттингтон (1354–1423) – реально существовавший английский средневековый купец, прототип известного персонажа английских легенд Дика Уиттингтона, выходца из низов, ставшего лорд-мэром Лондона благодаря кошке.


[Закрыть], каждой песней, от Магнификат[68]68
  Магнификат, также Песнь Марии в византийский традиции, или молитва Богоматери, традиционно включена в литургию Католической и Православной Церкви; название происходит от первого стиха латинской версии: «Величит душа моя Господа».


[Закрыть] до Марсельезы. Короли разозлились на Францию не потому, что она превозносила этот идеал, а потому, что она воплотила его в жизнь. Иосиф Австрийский[69]69
  Иосиф II Габсбург (1741–1790) – эрцгерцог Австрийский, император Священной Римской империи.


[Закрыть] и Екатерина II вполне признавали, что народ должен иметь власть, но ужаснулись, когда народ ее обрел. Французская революция, таким образом, является образцом всех истинных революций, поскольку ее идеал столь же древен, как Адам, но исполнение почти столь же свежо, столь же чудесно и столь же ново, как Новый Иерусалим.

Но в современном мире мы сталкиваемся, прежде всего, с необычайным зрелищем: люди обращаются к новым идеалам, потому что не испробовали прежние. Люди не устали от христианства – они никогда не обретали христианство в таком количестве, чтобы устать от него. Люди не устали от политической справедливости – они устали ждать ее.

Сейчас для целей этой книги я предлагаю взять только один из этих старых идеалов; возможно, самый старый. Я возьму принцип семейной жизни: идеальный дом, счастливая семья, святое семейство истории. На данный момент необходимо лишь отметить, что, как и на церковь и на республику, на этот идеал в основном нападают те, кто его никогда не знал, или те, кто не сумел этот идеал воплотить. Бесчисленное множество современных женщин восстали против семейной жизни в теории, потому что никогда не знали ее на практике. Толпы бедных отправляются в работные дома, даже не понимая, что такое дом. Вообще говоря, интеллигенция требует, чтобы ее выпустили из пристойного дома, а рабочий класс, чтобы его впустили.

Если мы возьмем дом в качестве образца, мы сможем в общем обрисовать элементарные духовные основы этой идеи. Бог – тот, кто способен сотворить нечто из ничего. Человек (по правде говоря) – тот, кто способен сотворить что-то из чего-либо. Другими словами, в то время как радость Бога – неограниченное творение, особая радость человека – ограниченное творение, сочетание творения с ограничениями. Поэтому удовольствие человека состоит в том, чтобы властвовать над условиями, а также быть ограниченным ими; быть наполовину управляемым флейтой, на которой он играет, или полем, которое он вспахивает. Весь азарт состоит в том, чтобы получить максимум от имеющихся условий; условия будут расширяться, но не до бесконечности. Человек может написать бессмертный сонет на старом конверте или изваять героя из камня. Но изваять сонет из камня было бы весьма нелегкой задачей, а сделать героя из бумажного конверта – почти вне сферы практической политики. Эта плодотворная борьба с ограничениями, когда речь идет о некоем легком развлечении для образованного класса, проходит под именем Искусства. Но у массы людей нет ни времени, ни способностей для изобретения невидимой или абстрактной красоты. Для массы людей идея художественного творчества может быть выражена только в идее, непопулярной в современных дискуссиях, – идее собственности. Обычный человек не может вылепить из комка земли человека, но он может разбить на куске земли сад, и, хотя он создает его из чередующихся грядок красной герани и голубого картофеля, он все равно художник, потому что он сам сделал выбор. Обычный человек не может нарисовать закат, цвета которого его так восхищают, но он может покрасить свой дом в тот цвет, который выберет сам, и пусть он красит его в желто-зеленый с розовыми пятнами, он все равно художник, потому что это его выбор. Собственность – это искусство демократии: у каждого человека должно быть что-то, что он может сформировать по своему собственному образу, как сам он сформирован по образу Божьему. Но поскольку он не Бог, а всего лишь образ Бога, его самовыражение должно иметь дело с ограничениями; что еще более правильно – с ограничениями строгими и узкими.

Мне хорошо известно, что слово «собственность» в наше время скомпрометировано испорченностью великих капиталистов. Послушать со стороны, так можно подумать, что Ротшильды и Рокфеллеры[70]70
  Рокфеллеры – американская семья промышленников, политиков и банкиров, одна из самых богатых семей в мире; своим богатством обязана нефтяному бизнесу, созданному в конце XIX – начале XX в.


[Закрыть] были сторонниками собственности. Но очевидно, что они враги собственности, поскольку они враги ограничений. Они хотят не своей собственной земли, но земли других людей. Когда они сносят забор своего соседа, они также убирают и свой собственный. Человек, который любит маленькое треугольное поле, любит его, потому что оно треугольное; всякий, кто нарушает эту форму, давая этому человеку больше земли, по сути своей вор: он крадет треугольник. Человек, осознающий всю поэзию обладания, желает видеть стену там, где его сад граничит с садом Смита, изгородь там, где его ферма соприкасается с фермой Брауна. Он не может видеть форму своей собственной земли, если не видит границы своего соседа. Если герцог Сазерленд[71]71
  Герцог Сазерленд – наследственный титул в пэрстве Великобритании, созданный для семьи Левесон-Гоуэр.


[Закрыть] стремится иметь все фермы в единоличном владении, то тем самым он отрицает институт собственности, точно так же, как мы сочли бы отрицанием института брака попытку собрать всех наших жен в его гареме.

VII. Свободная семья

Как я уже сказал, я предлагаю взять лишь один ключевой пример – институт, именуемый «домом»: раковину и орган семьи. Мы присмотримся к тому, как космические и политические тенденции ударяют по этой древней и уникальной крыше. Всего нескольких слов хватит, чтобы рассказать о самой семье. Я оставляю в покое спекуляции о ее животном происхождении и подробности ее социальной реконструкции; коснусь лишь ее очевидной вездесущности. Семья – безусловная необходимость для человечества; она, если угодно, ловушка для человечества. Только лицемерно игнорируя этот серьезный факт, можно исхитриться завести разговор о «свободной любви», как будто любовь – краткий эпизод, все равно что прикурить или насвистать песенку. Представьте, что всякий раз, когда человек закуривает сигарету, из колец дыма поднимается огромный джинн и следует за ним повсюду, как раб. Представьте, что всякий раз, когда человек насвистывает мелодию, он «низводит на землю ангела»[72]72
  Строчка из оды Джона Драйдена «Пиршество Александра, или Сила гармонии» 1697 г. в переводе В.А. Жуковского.


[Закрыть] и должен всегда ходить с серафимом на веревочке. Эти устрашающие образы – лишь слабая аллегория того, что Природа сочетает с полом; и сразу же становится совершенно ясно, что человек не может быть свободным любовником: он либо предатель, либо связанный обязательствами человек. Второй элемент, лежащий в основе семьи, состоит в том, что последствия, хотя и колоссальные, появляются постепенно; сигарета порождает маленького гиганта, а песня – только маленького серафима. Отсюда возникает необходимость некоторой системы продолжительного сотрудничества, и отсюда возникает семья в ее полном воспитательном смысле.

Можно сказать, что институт дома является единственным анархистским институтом, то есть он старше закона и находится вне государства. По своей природе он обновляется или рушится неопределенными силами обычаев или родственных уз. Не стоит думать, что это означает, будто государство не имеет власти над семьями: государство призывается и должно призываться во многих ненормальных случаях. Но в большинстве простых случаев, связанных с семейными радостями и скорбями, у государства нет возможности вмешаться – не потому, что закон не должен вмешиваться, а потому, что он не может. Подобно тому как некоторые сферы жизни слишком далеки и закону до них не дотянуться, есть и сферы жизни, которые слишком близки: так человек скорее сумеет увидеть Северный полюс, чем собственный позвоночник. Мелкие и близкие предметы выходят из-под контроля так же, как огромные и отдаленные, и настоящие страдания и радости семьи – сильный тому пример. Если ребенок с плачем просит луну с неба, полицейский не может ни достать луну, ни успокоить ребенка. Существа, настолько близкие друг другу, как муж и жена или мать и дитя, обладают способностью причинять друг другу счастье и боль, и с этой способностью ничего не может поделать никакое общественное принуждение. Если бы брак можно было расторгать каждое утро, это не вернуло бы ночной покой человеку, который не спал из-за попреков жены; и что хорошего в том, чтобы дать человеку больше власти, когда он хочет лишь немного покоя? Ребенок зависит от самой несовершенной матери; мать бывает предана самым недостойным детям: в таких отношениях правовые счеты сводить напрасно. Даже в тех аномальных случаях, когда закон может сыграть свою роль, это очень трудно осуществить, что хорошо известно многим изумленным судьям. Судья обязан спасти детей от голода, забрав их кормильца. И ему часто приходится разбивать сердце жены, потому что муж разбил ей голову. У государства нет достаточно тонкого инструмента, чтобы искоренить прижившиеся привычки и разобраться в запутанных семейных привязанностях: два пола, на счастье или на беду, слишком прочно соединены, между ними не пройдет даже лезвие перочинного ножа. Мужчина и женщина – одна плоть, да, это так, даже если они не соединены в духе. Человек – четвероногий. На эту древнюю и анархическую связь типы правления почти не влияют; она счастлива или несчастна из-за целостности двух полов и людской привычки создавать семьи будь то под властью Швейцарской республики или деспотизма Сиама. Даже провозгласив в Сиаме республику, не разделишь сиамских близнецов.

Проблема не в браке, а в поле, и она будет давать о себе знать и при самом свободном сожительстве. Тем не менее подавляющая масса человечества верила не в свободу в этом вопросе, а в более или менее прочную связь. Племена и цивилизации расходятся во мнениях насчет того, в каких случаях эту связь можно ослабить, но они все согласны с тем, что существует именно связь, а не всеобщая независимость. Для целей этой книги мне не нужно обсуждать тот мистический взгляд на брак, в который я сам верю: великую европейскую традицию, сделавшую брак таинством. Достаточно сказать, что язычники и христиане одинаково считали брак узами, чем-то, что не так просто разорвать. Короче говоря, человеческая вера в связь полов основана на принципе, который современный ум слишком поверхностно изучил. Этот принцип, пожалуй, больше всего похож на второе дыхание, открывающееся во время ходьбы.

Принцип таков: во всем ценном, даже в каждом удовольствии, есть момент боли или скуки, который нужно преодолеть, чтобы удовольствие могло возродиться и продолжаться. Радость битвы наступает после первого страха смерти; радость от прочтения Вергилия приходит после утомительного изучения текста; удовольствие от купания в море наступает после ледяного шока от морской воды; и успех брака наступает после провала медового месяца. Все человеческие обеты, законы и контракты – это многочисленные способы выжить с успехом в переломный момент, в момент потенциальной капитуляции.

Для всего, чем стоит заниматься в этом мире, наступает такой этап, когда никто не стал бы этого делать, если бы не принуждала необходимость или честь. Именно тогда институт семьи поддерживает человека и помогает ему выбраться на сушу. Достаточно ли этой важной особенности человеческой натуры, чтобы оправдать идею небесного освящения христианского брака, – совсем другой вопрос, но этой особенности вполне достаточно, чтобы оправдать общее человеческое ощущение, что брак – нечто незыблемое, и расторжение брака будет тяжкой ошибкой или, по крайней мере, проступком. Самым существенным в браке является не столько его продолжительность, сколько надежность. Два человека должны быть связаны вместе, чтобы сделать друг для друга все возможное в течение двадцати минут танца или в течение двадцати лет брака. В обоих случаях, если человек заскучает уже через пять минут, он должен продолжать и заставлять себя быть счастливым. Принуждение ободряет, а анархия (или то, что некоторые называют свободой) на самом деле угнетает, потому что, по сути, обескураживает. Если бы мы все плыли в воздухе, как мыльные пузыри, свободно дрейфуя, на практике это привело бы к тому, что никто так и не набрался бы смелости начать разговор. Было бы так неловко начинать предложение дружеским шепотом, а затем выкрикивать последнюю фразу, потому что собеседник уплывает в свободный и бесформенный эфир. Двое должны держаться друг за друга, чтобы воздать друг другу должное. Если американцы могут развестись по причине «несовместимости характеров», в толк не возьму, почему они все не разведены. Я знал много счастливых браков, но ни одного «совместимого». Все предназначение брака – сражаться и выжить в тот момент, когда несовместимость становится очевидной. Мужчины и женщины по своей сути несовместимы.