Текст книги "В защиту детопоклонства"

Гилберт Честертон
В защиту детопоклонства

Из сборника «Защитник»

Почти каждого нормального человека привлекают в детях два свойства: во-первых, они очень серьезны, во-вторых, очень счастливы. Такая полная радость возможна лишь при отсутствии юмора. Самые глубокие философии и философы не достигли той серьезности, которой светятся глаза трехмесячного младенца. Дети серьезны, потому что дивятся миру, и в удивлении этом нет мистики, но много здравого смысла. Детская прелесть кроется в том, что с каждым ребенком все обновляется и мир заново предстает на суд человеческий. Когда, проходя по улице, мы видим внизу дивные круглые головы, слишком крупные для небольшого тела, словно шляпки грибов, мы должны помнить, что в каждой из них – вселенная. В каждой из этих голов – новые созвездия, новая трава, новый город, новое море.

Здравомыслящий человек всегда смутно чувствует, что проникать вглубь лучше, чем стремиться ввысь, и, если бы мы поняли толком, что такое простая земля, мы бы знали все на свете. Точно так же, если бы нам удалось прорвать пелену привычки и увидеть звезды, как видит их ребенок, мы обошлись бы без нового откровения. Именно эта великая истина лежит в основе детопоклонства и никогда не даст ему исчезнуть. Взрослых людей, вечно пекущихся о чем-то и к чему-то стремящихся, легко убедить, что им встретится еще много нового и увлекательного. Но, в сущности, мы не оценили как следует и того, что у нас есть. Мы можем забраться на небо и открыть немало небесных тел, но одно из них мы еще не открыли – то, на котором родились.

Да, дети, не прилагая усилий, творят новое небо и новую землю; но это не все. Их влияние на нас еще глубже. Поведение наше может совершенно измениться в согласии с мятежным учением об удивительности мира. Даже самым простым и темным из нас кажется чудом, что дети говорят, ходят, рассуждают. Философ-циник торжествует, со смехом указывая нам, что воспеваемые детопоклонниками слова и повадки детей ничем не примечательны. На самом же деле прав детопоклонник. Любые слова, любые поступки человека – истинное чудо, и детские, и взрослые, и даже самого циника.

Именно с детьми мы обращаемся правильно, со взрослыми – нет. Мы относимся к нашим сверстникам с подобострастной важностью, в которой так много равнодушия. На детей же мы смотрим сверху вниз, прощаем им все и глубоко их почитаем. Мы кланяемся взрослым, снимаем перед ними шляпу, стараемся не возражать им, но не уважаем их, как до́лжно. Мы забавляемся детьми, учим их, можем дернуть за ухо – и почитаем, любим, побаиваемся. Во взрослых мы ценим достоинства или знания, а это нетрудно. Но в детях нас восхищают даже ошибки и глупости.

Наверное, мы жили бы правильнее, если бы испытывали к взрослым – ко всем, невзирая на типы и титулы, – ту же неразумную любовь, то же робкое почтение, какие чувствуем к детям. Ребенку нелегко овладеть чудом беседы, и его оговорки чудеснее для нас, чем правильная речь. Если бы мы только могли так отнестись к премьер-министрам и лорд-канцлерам, если бы мы кротко поощряли их сбивчивые, неуклюжие попытки заговорить по-человечески, мы были бы и мудрей, и терпимей. Дети хотят все испытать на опыте, что чаще всего вполне разумно, хотя и приносит большой ущерб домашнему хозяйству. Если бы мы сумели так же отнестись к нашим финансовым пиратам и напыщенным политикам, если бы могли только укорять их, приговаривая: «Вырастут – поймут», насколько легче смотрели бы мы на слабости человеческие! Наши чувства к детям доказывают, что снисходительная мягкость совместима с поклонением, доходящим до страха. Мы прощаем детей с той же кощунственной терпимостью, с какой Омар Хайям[1]1
  Омар Хайям (Гясаддин Абу ль Фатх ибн Ибрахим, ок. 1048 – после 1122) – персидский и таджикский поэт и философ. Огромная популярность Омара Хайяма в Европе конца XIX – начала ХХ в. связана с выходом в 1859 г. сборника его стихов в переводе Эдварда Фицджеральда (1809–1883). Честертон посвятил Хайяму статью «Омар и лоза виноградная» («Еретики», 1905).


[Закрыть] прощал Всевышнего.

Честность и простота, с какими мы относимся к детям, основаны на том, что мы считаем чудесными и действия их, и их самих. Почему-то себя мы чудесными не считаем. Дети – очень маленькие, и уже поэтому кажутся чудом, словно общаешься с особым народцем, который виден лишь в микроскоп. Вряд ли хоть один человек, наделенный сердцем или фантазией, может увидеть детскую ручку и не испытать хотя бы легкого страха. Когда подумаешь, что человеческая сила движет столь хрупкой кистью, кажется, что сила эта поселилась в листке дерева или в бабочкином крыле. Видя такие похожие на нас и такие крохотные создания, чувствуешь, что сам ты непозволительно разросся.

Дети – очень смешные; и, наверное, это лучшая из сил, связывающих мир воедино. Их неуклюжая важность трогательней смирения; в их торжественности больше надежды, чем в карнавальном буйстве оптимизма; их большие блестящие глаза, удивленно глядя на звезды, не дают им исчезнуть, а дивное отсутствие носа предвещает ту разновидность юмора, которая ждет нас в раю.