Текст книги "Загадка плюща"

Гилберт Честертон
Загадка плюща

Из сборника «Непустяшные пустяки»

Однажды, когда я уезжал в Европу, ко мне зашел приятель.

– Ты укладываешь вещи? – спросил он. – Куда же ты едешь?

Затягивая зубами ремень, я ответил:

– В Баттерси.

– Соль твоей шутки, – сказал он, – ускользает от меня.

– Я еду в Баттерси, – повторил я, – через Париж, Бельфор, Гейдельберг и Франкфурт. Никакой шутки тут нет. Это просто правда. Я еду бродить по миру, пока не найду Баттерси. Где-то в морях заката, в дальнем уголке земли есть маленький остров с зелеными холмами и белыми утесами. Путники рассказывали, что он зовется Англией (шотландские путники считают, что он зовется Британией), и я слышал, что в сердце его лежит дивное место – Баттерси.

– Я полагаю, нет необходимости говорить тебе, – с жалостью сказал приятель, – что сейчас ты находишься в Баттерси?

– Никакой необходимости, – ответил я. – Да это и неверно. Я не вижу отсюда ни Лондона, ни Англии. Я не вижу этой двери. Я не вижу этого кресла, ибо туман повседневности застилает мой взор. Чтобы вернуться к ним, я должен уехать; вот для чего мы путешествуем, вот в чем радость. Неужели ты думаешь, что я еду во Францию, чтобы увидеть Францию? Неужели ты думаешь, что в Германии я увижу Германию? Я люблю их, но я не их ищу. Сейчас я ищу Баттерси. В чужой стране обретаешь свою страну, как чужую. Предупреждаю, этот чемодан туго набит, и если ты хотя бы подумаешь произнести слово «парадокс»… Не я создал мир, не я его сделал странным. И не моя вина, что Англию можно обрести, лишь уехав из нее.

Когда через месяц я возвращался домой, я с удивлением обнаружил, что говорил правду. Англия открылась мне в своей прекрасной новизне и прекрасной древности. Чтобы увидеть ее, хорошо высадиться в Дувре (многие обычные вещи – самые верные), ибо тогда нам являются первыми пышные сады Кента, которые, пусть в преувеличении, олицетворяют сельскую славу Англии. Попутчица, с которой я вел разговор, тоже ощущала дивную свежесть, хотя и по другой причине. Она была американкой, не бывала в Англии и восторг свой выражала с той пылкой простотой, которая присуща американцам, самому идеалистическому народу в мире. Единственная опасность, которая их подстерегает, – это то, что идеалы легко становятся идолами. Однако это, как сказал один их писатель, совсем другая история.

– Я не бывала в Англии, – сказала она, – но она так красива, что мне кажется, будто я когда-то была здесь.

– Вы и были, – ответил я, – триста лет назад.

– Сколько у вас плюща! – вскричала дама. – Просто стен не видно. Он есть и у нас, но такого я никогда не видела.

– Рад слышать, – сказал я, – ибо составляю список всего, что в Англии лучше, чем в других странах. Месяц в Европе и хоть капля разума покажут, что многое лучше за границей. Буквально все, что славил в Англии Киплинг, там гораздо лучше. Однако есть хорошее и в Англии. Копченая селедка, например, и елизаветинская драма, и кебы, и крикет… А главное, добрый и святой обычай – наедаться с утра. Представить не могу, чтобы Шекспир начинал день с булочки и кофе! Конечно, он ел на завтрак копченую селедку и бекон. Ну наконец-то я понял! Вот она, разгадка спора. Все дело в букве, тут нужна маленькая – бекон написал Шекспира.[1]1
  …бекон написал Шекспира. – Честертон иронизирует над концепцией, приписывающей пьесы Шекспира английскому философу, государственному деятелю Фрэнсису Бэкону (1561–1626).


[Закрыть]

– Пока я вижу только плющ, – сказала дама. – Он такой уютный…

Чтобы ее не отвлекать, я впервые за эти недели развернул нашу газету и прочитал речь Бальфура,[2]2
  …речь Бальфура… – В 1908–1909 гг. руководители правящей либеральной партии предпринимали попытки лишить палату лордов конституционных средств воздействия на политическую жизнь Англии, против чего возражала оппозиция во главе с лидером консервативной партии Артуром Джеймсом Бальфуром (1848–1930), премьер-министром в 1902–1905 гг.


[Закрыть] в которой он убеждал сохранить палату лордов, ибо она выше партий и выражает мнение народа. Бальфур искренне любит Англию, он старается, как он утверждает, думать о народных нуждах, и, наконец, он очень умен. Однако, несмотря на все это, я прибавил к чисто английским явлениям – скажем, селедке и крикету – несравненное английское вранье. Француз обличает или защищает вещи за то, что они есть. Он нападает на католическую церковь за ее католичество и защищает ее по той же причине. Он нападает на республику и защищает республику за республиканство. И вот умнейший из английских политиков утешает свой народ, объясняя, что палата лордов – не палата лордов, но нечто иное; что глупые, случайные пэры, которых он видит каждый день, прекрасно понимают простой люд; что узнать о потребностях самых бедных можно лишь у самых богатых. Если бы он был логичным французом, мы могли бы назвать его лжецом. Но он – англичанин, и мы назовем его поэтом. Строгим фактам не устоять перед английской тягой верить, что все вокруг в полном порядке. В чисто научном смысле слова Бальфур прекрасно знает, что почти все лорды, получившие титул не по случаю, получили его за взятку. Он знает, и весь парламент знает, имена пэров, купивших титулы. Но обольщение уютности, но приятное чувство, согревающее душу, когда убедишь в неправде и себя, и других, сильнее холодных знаний; они гаснут, и он искренне призывает восхититься вместе с ним благородным и милосердным сенатом, начисто забыв, что на деле этот сенат состоит из тупиц, которых он презирает, и проходимцев, которых он сам и сделал знатью.

– Какой уютный этот плющ, – сказала дама. – Он покрывает буквально все. Должно быть, в нем главная прелесть Англии.

– Да, прелесть в нем есть, – сказал я, – и для Англии он типичен. Диккенс, самый английский из всех англичан, написал о нем стихи.[3]3
  Диккенс… написал о нем стихи. – См. стихотворение из «Посмертных записок Пиквикского клуба» (гл. 6).


[Закрыть] Плющ уютен, он густ и приветлив, он почти чудовищно нежен. Будем же им восхищаться, моля Бога, чтобы он не задушил дерево.