Текст книги "Ужасные игрушки"

Гилберт Честертон
Ужасные игрушки

Из сборника «Пристрастие – не причуда»

Было бы слишком лестно и радостно сказать, что мир становится детским; все же главная его глупость в том, что он не ценит детского ума. Мы слышим со всех сторон пересуды и предостережения, которые показались бы дикими и дураку из сказки. Недавно, на Рождество, мне сказали в игрушечной лавке, что теперь делают меньше луков и стрел, потому что они опасны. И впрямь игрушечный лук иногда опасен; а маленький мальчик опасен всегда. Однако ни одно общество, претендующее на здравомыслие, не подумает уничтожить луки, не уничтожая мальчиков. Достоинства столь радикальной реформы я обсуждать не стану. В ней много смысла, и, быть может, нам посчастливится вскоре о ней потолковать. Современный разум не способен отличить цель от средства, больной орган от болезни, употребление от злоупотребления; почему бы тогда не отменить мальчиков вместе с луками, как выплескивают с водою ребенка?

Разберемся же немного в этом грустном деле и поговорим об ужасных игрушках. Здесь ясно и очевидно одно: из того, что видит и трогает ребенок, игрушки – самое безопасное. Почти все в доме опаснее маленького лука. Огонь может обжечь, кипяток – обварить, нож – порезать; можно утонуть в ванне, подавиться шариком, упасть со шкафа или с лестницы. Ребенок ходит целый день среди орудий убийства, опасных, как колеса какой-то чудовищной фабрики. Он играет в доме, набитом орудиями пытки. Он танцует в сени смертной, и спасти его способен кусочек бечевки, привязанной к изогнутой палочке. Если ребенок мал, ему нелегко справиться с детским луком. Когда он справится с ним, ему достаточно для радости, чтобы стрела вообще полетела, словно перо или осенний лист. А если он подрастет, станет проворней и не изменит ничтожному луку ради блестящего аэроплана, вред, который нанесут его стрелы, окажется во много раз меньше вреда, который может нанести камень, поднятый им в саду.

Чтобы мальчик не бросал камней, мы не прячем от него камни. Мы не запрещаем ему ходить в геологический музей. Мы не убираем камешки с пляжа, чтобы он не метнул их в море. Мы даже не проводим насущнейшей реформы, предписывающей покрыть асфальтом все мостовые и заменить землею гравий на садовых дорожках. Мы упускаем эти возможности, отвергаем дивные плоды просвещения. Когда мы хотим, чтобы мальчик не швырялся камнями, мы обращаемся к отсталым, ненаучным, хуже того – суеверным методам: стараемся сохранить разумный авторитет и его использовать. Другими словами, мы полагаемся на личные отношения с мальчиком, а не на общественные отношения с камнем. Касается это не только естественных, но и искусственных орудий, тем более что они гораздо безопасней. Человека можно убить камнями, как святого Стефана, но вряд ли можно убить игрушечными стрелами, как убили настоящими стрелами святого Себастьяна. Во всяком случае, суть одна: если вы можете научить ребенка, что нельзя бросать камень, вы научите его, когда и куда пускать стрелу. Если вы ничему не можете его научить, он найдет что бросить.

…Мысль о том, что опасность возникает вместе с опасным предметом, так глупа, что я просто не пойму, как может ее вместить человеческий разум. Дело совсем в другом. Дело в том, что и ученые, и социальные выдумки разрушили родительский авторитет, особенно среди бедных, а теперь сами выдумщики ищут, чем бы его заменить. Нормально и правильно, чтобы родители не разрешали ребенку приносить кому-нибудь вред луком и стрелами, а в остальном – не мешали ему играть. Официальный запрет не справится с мальчиком так, как справляется с ним заботливый член семьи. Нельзя приставить к каждому мальчишке полисмена, который не давал бы ему лазать на дерево или падать в пруд; современная мысль пала столь низко, что хочет предотвратить опасность, запрещая деревья и пруды. Я не преувеличиваю, скоро мы дойдем до этого. Говорят, дикари судят томагавк за убийство или сжигают дубинку, которой кого-то ударили. Мир способен спуститься и на этот уровень…

Как все, что связано с человеком, оружие двугранно. Доблесть его или подлость зависит от того, причиняет оно вред или предотвращает. Кроме того, в нем есть высокая поэзия, есть и низкая, порою гнусная проза. Игрушечный лук или игрушечная шпага – одна поэзия, прозы в них нет, нет и зла. Игрушка воплощает самое идею доблести, минуя все неприглядные, земные стороны. Это – душа меча, и кровь не запятнает ее.