Текст книги "Исчезнувшая"

– А копы хоть прочесали «Риверуэй молл»? – спросил он.

Я недоуменно пожал плечами.

– Тьфу ты! Чувак, какой же из тебя репортер? – Стакс всегда уничижительно отзывался о моей прежней работе, как будто видел в ней надолго затянувшееся притворство. – Ребята из «Синей тетрадки» устроили себе в молле логово. Сидят там, наркотой приторговывают. Полиция иногда разгоняет, но они всегда возвращаются на следующий день. Вот это я бы и сказал дамочке-детективу. Разгребите дерьмо в «Риверуэе». Месяц назад там бабу на хор поставили. Это я намекаю, что толпа обозленных жлобов для женщины не подарок.

* * *

Перед тем как отправиться к участку, отведенному для послеобеденных поисков, я набрал номер Бони и заговорил, едва она ответила.

– Почему не прочесан «Риверуэй молл»?

– Ник, «Риверуэй» будет проверен обязательно. Туда как раз направляется патруль.

– Хорошо… А то мой приятель…

– Стакс? Да, я его знаю.

– Он рассказал о…

– Ребятах из «Синей тетрадки»? Есть такие. Положитесь на нас, Ник, мы проверяем все. Мы хотим найти Эми не меньше, чем вы.

– Хорошо. Спасибо.

Покачав права, я выхлебал гигантскую пластмассовую чашку кофе и выдвинулся в район поисков. Сегодня предполагалось осмотреть три места: лодочную пристань Гали (ныне известная как место, где Ник, никем не замеченный, провел все утро), лес у речки Миллер-Крик (лес – слишком громко сказано, поскольку сквозь деревья прекрасно просматривались забегаловки быстрого питания) и Уоки-парк (уголок дикой природы, где организовывались пешие и конные туристские маршруты). Мне достался парк.

Когда я прибыл, местный служитель инструктировал группу из двенадцати человек – все в плотных шортах, солнцезащитных очках и с цинковой мазью от прыщей на носу. Обстановка напоминала день открытия летнего лагеря.

Две группы телерепортеров трудились, чтобы запечатлеть окружающую природу, здания и людей. Был уже уик-энд, да непростой, а Четвертого июля. Сюжет об Эми наверняка воткнут между репортажем с ярмарки штата и конкурсом барбекю. Один молокосос крутился около меня, как назойливый москит, донимая бесцельными вопросами. В фокусе общественного внимания я моментально оцепенел, выражение озабоченности на лице выглядело фальшивее не бывает. В воздухе плыли миазмы конского навоза.

Вскоре телевизионщики вместе с волонтерами ушли по тропинкам в лес. Разве нормальный журналист счел бы подозреваемого мужа неинтересным и оставил бы его? Теперь места нормальных журналистов занимают недоучки без чутья, готовые трудиться за жалкие гроши.

Молодой коп в форме показал, где я должен стоять. Прямо здесь, где начинаются все тропинки, у щита, заклеенного старыми рекламными объявлениями, среди которых виднелся новый лист – с фотографией Эми. Моя жена пристально смотрела на меня. Сегодня она преследовала меня везде.

– Что я должен делать? – спросил я у офицера. – Чувствую себя как последний осел.

Где-то в лесу жалобно заржала лошадь.

– Ник, вы нам нужны именно здесь. Просто будьте дружелюбным, подбадривайте людей. – Он указал на яркий оранжевый термос. – Предлагайте воду. Если я кому-нибудь понадоблюсь, подскажите, куда идти.

Полицейский повернулся и направился в сторону конюшни. Возникла тревожная мысль, что меня намеренно удерживают как можно дальше от возможного места преступления. Но зачем, я мог только догадываться.

Вот так я и торчал без всякой пользы, притворяясь, будто руковожу эксплуатацией кулера, когда подъехал припозднившийся внедорожник, красный и блестящий, как лак для ногтей. Из него вышла та самая сорокалетняя дамочка, которую я видел в штабе. Симпатичная блондинка приподняла длинные волосы, чтобы подруга обрызгала ей шею репеллентом. Женщина демонстративно развеяла химический туман, зыркнула на меня, потом отделилась от стайки товарок и, распустив волосы по плечам, пошла ко мне с грустной, сочувственной улыбкой – улыбкой под названием «Мне так жаль». Огромные, как у лошади, карие глаза, розовая футболка, едва доходящая до пояса накрахмаленных белых шорт, босоножки на высоком каблуке, тщательно завитые волосы, золотистые серьги кольцами. Для поисков в лесу так не одеваются, подумалось мне.

«Только не вздумай заговорить со мной, дамочка».

– Привет, Ник! Я Шона Келли. Мне так жаль…

Ее голос казался мне излишне громким, как у очумевшего от жары осла. Она протянула руку, и я почувствовал укол тревоги – все ее подруги уже уходили по тропинке, бросая многозначительные взгляды на нас.

Я предложил все, чем располагал: благодарность, воду, собственную нелюдимость и неловкость. Но Шона не собиралась уходить, хотя и неотрывно смотрела на тропу, где скрылись ее спутницы.

– Я надеюсь, Ник, у вас есть друзья и родственники, которые смогут вас поддержать в это нелегкое время, – сказала она, прихлопнув слепня. – Мужчины забывают за собой ухаживать. Нормальное питание – вот что вам нужно.

– Да мы в основном колбасной нарезкой питаемся, – ответил я. – Так быстрей и проще.

Вкус салями все еще держался на языке. Только теперь я понял, что утром не почистил зубы.

– Ах, бедняжка… Колбасная нарезка! Нет, так дело не пойдет. – Она покачала головой, солнечные лучи заиграли на золоте серег. – Мужчине нужно поддерживать силы. Но вам повезло, я неплохо готовлю фрито с цыпленком. А знаете что? Привезу его завтра в штаб, где собираются волонтеры. Можно разогреть в микроволновке, и у вас будет нормальный горячий обед.

– О, вы уделяете мне слишком много внимания. У меня все хорошо. Правда, все хорошо.

– А если покушаете как следует, станет еще лучше, – возразила она, похлопывая меня по руке.

Я промолчал, и она попробовала зайти с другой стороны:

– Очень надеюсь, что случившееся не имеет никакого отношения к нашей общей проблеме… Я имею в виду бродяг. Знаете, я подаю жалобу за жалобой. Один из них в прошлом месяце воровал помидоры у меня в огороде. Сработала сигнализация, я выглянула из дому, а он стоит на коленях прямо на грядке и помидоры трескает. Грызет их, как яблоки. Все лицо, вся рубашка в соке и семенах. Гоню, а он ни в какую! Еще штук двадцать сожрал, прежде чем убежать. Эти ребята из «Синей тетрадки» ничего же больше не умеют.

Внезапно я ощутил сродство душ с ребятами из «Синей тетрадки», представив, как иду к лагерю, разбитому бродягами, и размахиваю белым флагом. «Я ваш брат, тоже работал в печатной индустрии. Проклятые компьютеры и меня лишили хлеба насущного!»

– Только не говорите, Ник, что вы слишком молоды и не слышали о «Синей тетрадке». – Шона толкнула меня локтем, отчего я неприлично дернулся.

– Нет, я просто слишком старый, вот и забыл о «Синей тетрадке». Спасибо, что напомнили.

– А сколько вам? – рассмеялась она. – Тридцать один? Тридцать два?

– Почти тридцать пять.

– Совсем малыш.

Подъехала троица энергичных старушек, одетых в кеды, холщовые юбки и поло, обнажавшие дряблые плечи. Тетки спешились и направились к нам. Одна говорила по мобильному. Мне они кивнули вполне благожелательно, а вот на Шону покосились без всякого одобрения. Наверное, мы напоминали парочку, устроившую барбекю у себя во дворе. Не соответствовали важности событий.

«Уйди же, Шона», – мысленно попросил я.

– Бродяги могут вести себя агрессивно и представлять опасность для женщин, – заявила Шона. – Я говорила об этом детективу Бони, но, кажется, я ей не нравлюсь.

– Зачем вы мне это рассказываете?

Я уже знал, что услышу. Монолог любой смазливой дамочки.

– Я вообще не очень нравлюсь женщинам, – пожала плечами она. – Скажите, у Эми было много друзей в городе?

Кое-кто – подруги моей мамы, друзья Го – приглашали Эми то в книжный клуб, то на заседание общества «Американский путь», то на вечерний девичник в «Чилиз гриль-бар». От каких-то предложений моя жена отказывалась сразу, некоторые принимала, но возвращалась полная негодования: «Мы заказали уйму жареного, а запивать пришлось молочными коктейлями».

Шона жадно смотрела на меня, ей хотелось побольше выведать про Эми, хотелось причастности к судьбе моей жены, которая ее вмиг возненавидела бы.

– Думаю, у нее были те же проблемы, что и у вас, – ответил я сдавленным голосом.

Она улыбнулась.

«Шона, шла бы ты уже, а?»

– Когда приезжаешь в новый город, бывает тяжело, – проговорила она. – Трудно находить друзей. Особенно людям постарше. Она ваша ровесница?

– Тридцать восемь.

Похоже, Шоне мой ответ понравился.

«Да вали ты куда подальше, мать твою!»

– Умным мужчинам нравятся женщины старше их.

Из огромной дамской сумочки она, улыбаясь, вытащила мобильный телефон.

– Ну-ка, поближе ко мне, – велела она, обняв меня рукой. – А теперь улыбочку, широкую, как фрито с цыпленком.

Хотелось врезать ей, не поглядев, что передо мной женщина, – нельзя же так нахально липнуть к мужику, недавно потерявшему жену. Но по давней привычке я подавил гнев в зародыше. Мне всегда и во всем хотелось быть хорошим с людьми. И я улыбнулся машинально, как робот. Шона, прижавшись щекой к моей щеке, нажала кнопку. В телефоне щелкнула имитация фотокамеры.

Когда блондинка развернула телефон, на экране я увидел наши загорелые лица, радостные, как на бейсбольном матче.

Глядя на свою вкрадчивую улыбку и прищуренные глаза, я понял, что терпеть не могу этого парня.

Эми Эллиот-Данн
15 сентября 2010
Страницы дневника

Пишу где-то в Пенсильвании. Юго-западная окраина. Мотель у шоссе. Окна нашей комнаты выходят на автостоянку, и я сквозь жесткие бежевые занавески вижу снующих в свете люминесцентных ламп людей. Похоже, здесь жители вечно слоняются туда-сюда.

У меня снова эмоциональный срыв. Слишком много всего произошло, слишком быстро. Теперь я в Юго-Западной Пенсильвании, а мой муж с наслаждением храпит среди пакетов с чипсами и конфетами, которые он купил внизу, в торговом автомате. Это наш ужин. Он сердится, что я не воспринимаю происходящее как игру. Я думала, что натянула на лицо удачную маску, – класс, у нас новое приключение, ура! Теперь догадываюсь, что маска недостаточно убедительная.

Сейчас, оглядываясь на прошлое, я вижу, что нечто подобное должно было случиться. Как будто мы с Ником сидели под огромной звуконепроницаемой и ветронепроницаемой банкой, а потом она опрокинулась – и пришлось что-то делать.

Две недели назад мы, как обычно, скучали в нашем царстве безработных – без каких-либо событий, погруженные в скуку, готовились в молчании поесть, прочитав при этом газету от начала до конца. Мы теперь читаем даже полосу для автомобилистов.

Около десяти утра Нику позвонили на мобильный. По его голосу я догадалась, что это Го. Он всегда разговаривает с сестрой веселым мальчишеским голосом. Не таким, к которому я привыкла.

Ник ушел в спальню, закрыв за собой дверь, оставив меня с двумя свежеприготовленными подрагивающими яйцами-бенедикт в руках. Поставив тарелки на стол, я уселась, глядя на пустое место напротив, и погрузилась в размышления: приступать ли к завтраку в одиночестве? На месте Ника я вернулась бы сказать мне, что делать, или хотя бы показала на пальцах, через сколько минут присоединюсь. Я заботилась бы о своем муже, оставшемся на кухне в компании яичницы. Размышляя об этом, я чувствую, как портится настроение. Из-за дверей доносится голос Ника, с успокаивающими нотками, мягкий и добрый. Лезет мысль: может, у Го какие-то неприятности с парнем? Удивительно… Го много раз расставалась с ухажерами, но никогда не требовала поддержки и участия от Ника.

Когда Ник возвращается, у меня на лице уже специальная мина сочувствия к Го. Яйца безнадежно остыли. Но, увидев мужа, я понимаю: мы столкнулись с проблемой более серьезной, чем если бы она касалась его сестры.

– Моя мама… – начинает он, усаживаясь за стол. – Вот же гадство… У мамы обнаружили рак. Четвертая стадия. Метастазы пошли в печень и кости. Хуже не бывает.

Ник закрывает лицо ладонями, а я встаю и, обойдя стол, обнимаю мужа. Когда он убирает руки, глаза у него сухие. Он спокоен. Я ни разу не видела, чтобы мой муж плакал.

– Это слишком тяжелый удар для Го. Особенно после папиного альцгеймера.

– Альцгеймер? Альцгеймер?! Как? Когда?

– Ну, уже какое-то время. Вначале врачи думали, что это раннее слабоумие. Но оказалось все гораздо хуже.

Тут же я решила: это неправильно, даже обидно, что муж не поставил меня в известность. Иногда кажется, что у него есть особая жизнь, которую он окружил непроницаемым коконом.

– Почему ты мне не сказал?

– Я не очень люблю говорить о своем отце.

– Но ведь…

– Эми, прошу тебя… – Он смотрит так, будто я нетактична, и до того уверенно смотрит, что я и сама начинаю сомневаться в своей тактичности. – И вот теперь Го говорит, что мама очень больна и понадобится химиотерапия. Ей нужна помощь.

– Может, нанять человека, чтобы ухаживал за ней? Сиделку?

– Ее страховки на это не хватит.

Он смотрит на меня, сцепив пальцы. Я знаю, о чем он думает: мы могли бы оплатить уход за его мамой, если бы я не отдала деньги родителям.

– Ну ладно, малыш, – говорю я. – Что ты предлагаешь?

Мы стоим друг против друга и глядим в упор, как будто мы враги, а я только сейчас об этом узнала. Я протягиваю руку, чтобы погладить Ника, но замираю под его тяжелым взглядом.

– Нам нужно туда. – Он впивается в меня взглядом, широко открыв глаза и стряхивая пальцы, будто влез во что-то липкое. – Мы все распродадим и уедем. Ни работы, ни денег – нас ничто здесь не держит. Даже ты должна это понимать.

– Даже я? – Как будто я уже начала возражать.

С трудом успеваю подавить гнев.

– Мы должны вернуться. Так будет правильно. Когда-то нужно помочь и моим родителям.

Конечно, именно это мы и сделаем, вот только зря он представляет дело так, будто я против. Очень хочется сказать это вслух. Но Ник уже вышел за дверь. Меня он воспринимает просто как очередное препятствие, которое необходимо преодолеть. Или как горький голос, который должен смолкнуть.

Мой муж – самый миролюбивый человек на планете, но до поры до времени. Сейчас его глаза потемнели, как будто его предал старый друг и этого друга для него больше не существует. Он смотрит на меня так, словно я балласт, который можно выбросить за борт в случае необходимости.

* * *

Таким образом, решение было принято стремительно и почти без обсуждений. Мы покидаем Нью-Йорк и перебираемся в штат Миссури, в дом на берегу реки, где и будем жить. Это просто какой-то сюр. И не я одна к месту и не к месту употребляю слово «сюр».

Я знаю, что так будет лучше. Но это слишком далеко от той жизни, которую я рисовала в воображении. Не могу сказать, что все так плохо, но… Если бы мне предложили на выбор миллион вариантов моего будущего, я не догадалась бы выбрать этот. Вот почему мне тревожно.

Загрузка вещей в фургон – маленькая трагедия. Ник сосредоточен и пристыжен, губы плотно сжаты, глаза прячутся. Перевозчик стоит у нашего дома несколько часов, блокируя движение на узкой улочке и мигая аварийной сигнализацией: опасно, опасно, опасно! А Ник ходит вверх-вниз по ступенькам – человек-конвейер – и носит коробки с книгами и кухонной утварью, стулья, столики. Мы перетаскиваем антикварный диван – старый широкий «Честерфилд», который папа зовет нашим питомцем, ведь мы любим его до безумия. Диван мы вынесли последним, вдвоем, потея и надрываясь. Переноска столь тяжелой мебели по лестнице («Погоди, дай передохнуть! Приподними правый угол! Постой, не торопись! Осторожно, пальцы, пальцы!») – само по себе упражнение по тимбилдингу, так необходимому нам. Справившись с работой, покупаем в кафе на углу сэндвичи и сдобу, чтобы перекусить по дороге. И холодную содовую.

Ник великодушно позволил мне забрать диван, но прочая крупная мебель остается в Нью-Йорке. Один из его друзей получит в подарок кровать. Парень заедет в наш опустевший дом, где не осталось ничего, кроме пыли и проводов, чуть попозже и заберет ее. Потом он будет жить своей нью-йоркской жизнью на нашей нью-йоркской кровати, получая в два часа ночи китайскую еду и лениво занимаясь безопасным сексом с подвыпившими шумными пиарщицами. В наш же дом переедет суетливая парочка адвокатов, муж и жена, которые до неприличия бурно радуются удачной сделке. Я ненавижу их.

На каждые четыре ходки Ника по лестнице я могу ответить только одной. Двигаюсь медленно, с параноидальной осторожностью, будто кости болят.

Мне все причиняет страдание. Когда Ник мимо взбегает или спускается по ступенькам, он всякий раз вопрошает хмурым взглядом: «Ты в порядке?» Но прежде чем я успеваю ответить, скрывается, оставляя меня с распахнутым ртом – черная дыра, как в комиксах. Нет, я не в порядке. Возможно, когда-то буду, но не сейчас, не скоро. Мне нужно, чтобы муж обнял меня, приласкал, утешил, как ребенка. Хотя бы секунду мне уделил.

Он возится с коробками внутри фургона. Ник гордится своим умением укладывать вещи. Ведь он работал (когда-то!) загрузчиком посудомоечной машины, собирал сумки для пикника. А через три часа становится понятно, что мы продали и раздарили слишком много вещей. Широкие недра фургона заполнены чуть больше чем наполовину. Впервые за день я испытываю радость, горячую мстительную радость. Она словно капелька ртути. «Ну и ладно, – думаю я. – Ну и пусть».

– Мы можем взять кровать, если ты в самом деле хочешь, – говорит Ник, глядя мимо меня вдоль улицы. – У нас хватает места.

– Нет, ты же обещал ее Уолли. Значит, она должна достаться Уолли, – холодно заявляю я.

«Я был не прав. Просто скажи: я был не прав. Прости меня, давай возьмем кровать. Тебе нужна твоя привычная старая кровать в этом новом месте. Улыбнись мне и будь со мной ласков. Прямо сейчас будь со мной ласков».

– Ладно, – вздыхает Ник. – Если ты так решила, Эми. Ведь решила? – Он стоит, переводя дыхание, и опирается локтем на коробку, на стенке которой размашисто написано маркером: «Зимняя одежда Эми». – Больше про кровать я не услышу? А то давай возьмем все-таки. Буду счастлив ее для тебя перевезти.

– Как это великодушно, – отвечаю едва слышно, одними губами.

Я трусиха. Мне не хочется возражать. Беру коробку и иду к грузовику.

– Что ты сказала?

Мотаю головой. Я не хочу, чтобы он видел мои слезы. Ник может только сильнее рассердиться.

Через десять минут на лестнице раздается грохот. Бах, бах, бах! Это Ник в одиночку потащил диван по лестнице.

Покидая Нью-Йорк, я лишена даже возможности оглянуться. В кабине грузовика нет заднего окошка. Поэтому я слежу за горизонтом в боковое зеркало. За отступающим горизонтом, как пишут в викторианских романах, когда несчастная героиня вынуждена покидать родительское гнездо. Но ни одно из любимых зданий – ни Крайслер-билдинг, ни Эмпайр-стейт, ни Флэтайрон – так и не появилось в маленьком блестящем прямоугольнике.

Вчера вечером приезжали мои родители, подарили нам семейную реликвию – часы с кукушкой. Я так любила их в детстве! Потом мы трое обнимались и рыдали, а Ник стоял с руками в карманах и говорил, что будет обо мне заботиться.

Он обещал беречь меня, а мне все равно страшно. Обычно я чувствую, когда что-то пошло не так и в скором времени станет еще хуже. Сейчас я не ощущаю себя женой Ника. Вообще не ощущаю себя личностью. Я словно груз, который занесли в фургон, а потом вынесут. Как диван или часы с кукушкой. Меня можно отправить на свалку, бросить в реку. Я потеряла ощущение реальности. Такое ощущение, что я могу исчезнуть.

Ник Данн
Спустя три дня

Полиция не сумела найти Эми. Если вообще хотела найти.

Проверили все окрестности. Обшарили островки дикой природы: грязные берега Миссисипи, конные и пешие прогулочные маршруты, жалкие прозрачные перелески. Если бы Эми была жива, кто-нибудь натолкнулся бы на нее. Если бы она погибла, природа выдала бы нам ее тело. Это суровая правда, резкая, как вкус лимона. Вернувшись в штаб волонтеров, я понял, что остальные придерживаются такого же мнения. В воздухе витали апатия и пораженческие настроения. Я бездумно прошагал к коробке с печеньем и попытался съесть хоть штучку. Датский кекс. Должен заметить, что нет еды, вгоняющей меня в большую тоску, чем датский кекс. Такое впечатление, что он черствеет, едва покидает духовку.

– А я уверен, что она в реке, – говорил один доброволец другому, ковыряясь в груде кексов грязными пальцами. – Река сразу за его домом, проще не придумаешь.

– Да в воде уже всплыла бы.

– Не всплывет, если труп расчленить. Руки отдельно, ноги отдельно… Тогда течение потащит по дну до самого моря. Уж до Таники дочно дотащит.

Я успел отвернуться, прежде чем они меня заметили.

У карточного столика сидел мой бывший учитель мистер Коулмен. Он прижимал к уху телефонную трубку, что-то записывая на листе бумаги. Когда я попался на глаза, он указал пальцем вначале на ухо, а потом на телефон. Вчера Коулмен приветствовал меня словами: «А мою внучку сбил пьяный водитель, вот так». Мы что-то неловко бормотали и вяло похлопывали друг друга по плечам.

Подал голос мой мобильный – я никак не мог придумать, куда бы его спрятать, и поэтому постоянно носил с собой. Это мне перезванивали, но я не мог сейчас говорить. Сбросив вызов, я огляделся по сторонам, желая удостовериться, что Эллиоты меня не видели. Мэрибет что-то читала на экране своего «Блэкберри», держа его на расстоянии вытянутой руки по причине старческой дальнозоркости. Увидела меня и стремительно зашагала навстречу, неся «Блэкберри» перед собой, словно защитный амулет.

– Сколько ехать отсюда до Мемфиса? – спросила она.

– Чуть меньше пяти часов. А что в Мемфисе?

– Хилари Хэнди живет сейчас в Мемфисе. Та, что преследовала Эми еще в школе. Это совпадение?

Я не знал, что ответить. И правда, что?

– Джилпин от меня просто отмахивается. Говорит, они не могут расследовать случившееся больше двадцати лет назад. Вот скотина! Умеет доводить до белого каления. Ранду отвечает, а меня игнорирует, будто я бесполезный придаток своего мужа, козявка без права голоса. Вот скотина!

– Город сдался, Мэрибет, – ответил я. – Наверняка у полиции не хватает бюджетных средств.

– Ладно, тогда мы сами будем искать. Эта девочка копировала нашу дочку в школе. Я знаю, она и после учебы досаждала Эми. Эми мне говорила.

– А мне не рассказывала никогда.

– Сколько стоит дорога туда? Долларов пятьдесят? Отлично. Ты съездишь? Ты же говорил, что сможешь поехать. Прошу тебя. Пока кто-то с ней не поговорит, я не успокоюсь.

Я знал, что это правда. Ее дочь вот так же страдала от навязчивых идей. Эми могла весь вечер переживать, не оставила ли она плиту включенной, хотя в этот день мы ничего не готовили. А дверь заперли? Ты точно помнишь? Она была мастерица делать из мухи слона. Если мы всегда закрывали дверь, то теперь непременно забыли, и кто-нибудь проник, сидит и поджидает слабую женщину, чтобы изнасиловать и убить.

Я покрылся липким потом. В конце концов фобии моей жены принесли плоды. Это какое жуткое удовлетворение должен испытывать тот, чьи многолетние страхи оказались небеспочвенны.

– Конечно съезжу. И заодно загляну в Сент-Луис, повидаю того парня, Дези. Считайте, что я уже в пути.

Развернувшись, я демонстративно пошел к выходу, но не успел сделать и двадцати шагов, как увидел заспанную физиономию Стакса.

– Слышь, копы вчера обшарили «Риверуэй молл». – Он поскреб щетинистый подбородок.

В другой руке Стакс держал ненадкусанный пончик в глазури. Брючный карман выпирал вперед. Я даже хотел сострить: «У тебя там еще один пончик, или ты…»

– Слышал. Никого не нашли.

– Вчера. Эти ослы пошли вчера днем. – Стакс пригнулся и огляделся, как будто опасаясь, что подслушают. Придвинулся ко мне поближе. – Надо идти ночью. Ночью они на месте. А днем уходят к реке или выставляют транспаранты.

– Транспаранты?

– Ну, знаешь, сидят у шоссе под плакатиками: «Остановитесь. Помогите, пожалуйста. Нужны деньги. Или пиво. Что угодно», – объяснил он, осматривая зал. – Вот такие у них транспаранты, чувак.

– Понятно.

– А ночью возвращаются в «Риверуэй молл».

– Так давай проведаем их вечерком, – предложил я. – И возьмем с собой кого-нибудь.

– Хиллсемы, Джо и Майк, – заявил Стакс. – Они подходят.

Братья Хиллсем – старше меня года на три-четыре – всегда считались городскими задирами. Из тех ребят, которые рождаются бесстрашными и презирают боль. Эти качки все лето мотались туда-сюда на коротких мускулистых ногах, играли в бейсбол, пили пиво, иногда удивляли совсем странными выходками, вроде катания на роликовой доске в сточной канаве или залезания в голом виде на водонапорную башню. Повстречаешь их субботним вечером, смело можно сказать: что-то произойдет. Не обязательно что-то хорошее, но скучать точно не придется. Конечно, Хиллсемы подходили как нельзя лучше.

– Хорошо, – кивнул я. – Нынче же вечером и сходим.

В кармане снова зазвонил телефон. Вот ведь доставучий какой.

– Ты что, не ответишь? – спросил Стакс.

– Нет.

– Чувак, надо отвечать на все звонки. Нет, кроме шуток.

* * *

До конца дня никаких поисков больше не планировалось. Делать было совершенно нечего. Телефон молчал. Мэрибет начала отправлять волонтеров домой – они только нервировали, бесцельно толпясь вокруг. Стакс тоже ушел, не иначе набив карманы бесплатной едой со стола.

– Детективы что-нибудь говорили? – спросил Ранд.

– Ничего, – одновременно ответили мы с Мэрибет.

– Может, оно к лучшему? – спросил тесть с надеждой во взгляде.

Мы с Мэрибет закивали – да, конечно.

– Когда ты едешь в Мемфис? – повернулась она ко мне.

– Завтра. Сегодня мы с друзьями хотим еще раз обыскать «Риверуэй молл». Нам кажется, что вчера полиция сделала не все возможное.

– Великолепно! – воскликнула Мэрибет. – Нам нужны решительные действия. Если покажется, что полиция не сделала что-то хорошо с первого раза, выполним ее работу сами. Потому что… мне не слишком нравится все, что сделано копами до сих пор.

Ранд положил ладонь на плечо жены, давая мне понять, что эти слова он слышал уже не раз.

– Ник, я хочу поехать с тобой, – сказал он. – Сегодня. Пожалуйста.

На Ранде была бирюзовая тенниска и широкие брюки оливкового цвета, волосы облегали голову, словно какой-то шлем. Я представил, как он будет общаться с братьями Хиллсем, корча из себя рубаху-парня: «Эй, ребята, я не дурак хлебнуть хорошего пивка, кстати, за какую команду вы болеете?» – и приуныл, предчувствуя крайне неловкую ситуацию.

– Конечно, Ранд, конечно.

* * *

В моем распоряжении оказалось добрых десять часов свободного времени. Автомобиль мне вернули – надо думать, после тщательного изучения и снятия отпечатков пальцев. За ним я подъехал к полицейскому управлению с пожилой волонтеркой из тех суетливых бабушек; похоже, она нервничала, оставшись наедине со мной.

– Я подброшу мистера Данна до участка, но вернусь через полчаса, – демонстративно предупредила она подругу. – Полчаса, не больше.

Джилпин не обратил внимания на вторую загадку, оставленную Эми. Его слишком беспокоило обнаруженное в колледже нижнее белье. Я уселся в машину, оставив двери открытыми, и, пока жара с улицы постепенно заполняла салон, перечитал записку со вторым ключом.

 
Представь себе, что брежу я тобой.
Туман покрыл грядущее с судьбой.
Сюда привел меня ты, чтобы поболтать,
О детстве в кепке с козырьком повспоминать.
Все остальные за чертой отныне,
Целуй меня, как будто встретились впервые.
 

Вне всяких сомнений, речь шла о Ганнибале, городе, где прошло детство Марка Твена, городе, где я мальчишкой бродил по улицам, как Гек Финн, – в соломенной шляпе и нарочно порванных штанах, призывая туристов заглянуть в магазин мороженого. Об этом я любил рассказывать в Нью-Йорке, в компании за ланчем, и никто из знакомых не мог вставить обычное: «О, так ведь и я когда-то…»

Упоминание кепки с козырьком давно стало нашей внутренней шуткой. Когда я впервые рассказывал Эми, что изображал Гека Финна, мы за обедом начали вторую бутылку вина. Подвыпившая Эми выглядела восхитительно: радостная улыбка и раскрасневшиеся щеки. Впрочем, как и всегда во хмелю. Наклоняясь через столик, будто я притягивал ее как магнит, она спросила, сохранилась ли у меня кепка с козырьком и ношу ли я ее? Я удивился, поинтересовавшись, с чего она взяла, будто Гекльберри Финн ходил в кепке с козырьком. Она отхлебнула из бокала и ответила: «О! Я имела в виду соломенную шляпу!» Таким тоном, как будто речь шла о синонимах. С тех пор всякий раз, наблюдая соревнования по теннису, мы указывали на козырьки игроков и называли их классными соломенными шляпами.

Я удивился, узнав, что Эми выбрала следующим местом Ганнибал. Никак не припомню, хорошо или плохо мы проводили там время. Просто провели, и все. Почти год назад прогуливались по улицам, читали плакаты, время от времени высказываясь: «А вот это интересно». Тогда второй из нас отвечал: «Да-да…» До того я успел съездить туда без Эми – все моя проклятая всепоглощающая ностальгия – и провел отличный день, испытывая радость и умиротворение. Но с Эми все было немного по-другому, пресно, как-то механически. И я слегка тушевался. Помню, как на улице начал рассказывать дурацкую историю о своих детских приключениях и вдруг увидел в ее глазах равнодушие. Я минут десять молча злился, накручивая себя. В браке такое поведение вошло в привычку, едва ли не доставляло удовольствие. Как грызть ногти – знаешь, что нельзя, стыдишься, но не можешь остановиться. Само собой, внешне мой гнев не проявился никак. Мы продолжали гулять, читали таблички и показывали пальцем.

Итак, жена выбрала Ганнибал в качестве одного из мест для поиска сокровищ. Прозрачный и обидный намек на то, что Эми испытывала недостаток в добрых воспоминаниях о том времени, что прожила со мной на Среднем Западе.

За двадцать минут добравшись до Ганнибала, я миновал здание из Позолоченного века (теперь в подвале бывшего суда хранят куриные окорочка) и двинулся дальше, в сторону реки, мимо давно канувших в прошлое учреждений: обанкротившихся коммерческих банков и почивших в бозе кинотеатров. Припарковался на берегу Миссисипи, прямо напротив речного судна «Марк Твен», на бесплатной стоянке. (Вот уж никогда раньше не думал, что способен радоваться бесплатной стоянке!) Флаги с изображением светлокудрого гения обвисли на фонарных столбах, рекламные плакаты покоробились от жары. Стояло самое пекло – середина дня, но даже для этого времени Ганнибал казался пугающе тихим. Оставив автомобиль, я пошел вдоль ряда сувенирных магазинчиков – стеганые одеяла, антиквариат и ириски, – рассматривая объявления о срочной продаже. Дом Бекки Тэтчер закрыли на реставрацию, за которую собирались заплатить еще не собранными с благотворителей деньгами. За десять долларов любой желающий мог написать свое имя на заборе, покрашенном лично Томом Сойером, только никто сюда не спешил.

Я присел на крыльце у закрытого магазина. Неожиданно подумалось, что я привел Эми к концу всего. Мы в буквальном смысле переживаем закат человечества. Прежде я так размышлял лишь о папуасах Новой Гвинеи и аппалачских стеклодувах. Кризис прикончил «Риверуэй молл». Компьютеры убили типографию «Синяя тетрадь». Карфаген обанкротился. Его брат Ганнибал постепенно сдает позиции, уступая более ярким и шумным туристическим центрам. Мою любимую реку Миссисипи поедают азиатские карпы, поднимающиеся против течения к озеру Мичиган. Закончилась «Удивительная Эми». Прервалась моя карьера. Пришел срок моему отцу, маме. Пришел конец нашему браку. Конец Эми.