Текст книги "Попугай в кружке"

Глеб Редюк
Попугай в кружке

Часть первая
Крест Егора Бедюкина
Моя армия

На крест не просятся, но с креста и не сбегают.

Русская пословица

1

Еще не начался 21 век. Еще не родился он, но уже находится в утробе матери, толкаясь там и просясь наружу, мол, скоро я вылезу и тогда вы, папаня и маманя, двадцатые, которые зачали меня на свою голову, все поймете. И с удивлением смотрит на эти его поползновения его старший брат – век 20, ныне уже старик, думая, уже ли будешь еще круче, чем я? И журналисты с политиками, капая от нетерпения слюной, пытаются делать прогнозы тому, кто должен народиться на свет Божий, заранее упрекая 21 век во всех не начавшихся еще войнах, землетрясениях и других катаклизмах. При этом, одни из них берут на себя роль акушеров, а другие – гинекологов. Младенец еще не вышел из утробы, а они уже кричат о грядущем конце света, который принесет с собой этот не родившийся плод. Сектанты и экстремисты подвывают им и непримиримые ранее оппоненты объединяются ныне в извечных вопросах: «Что делать? И кто виноват?».

А может взять и абортировать этого зловещего младенца? – думают они. И уже тянутся щипцы, готовые быть инструментами страшной казни новоявленных и самозваных судей. Казни, над еще не начавшейся жизнью.

Но не так уж беззащитен этот плод, как им казалось. Стоят за ним некие силы, не дающие в обиду, да и аборт делать поздно. Да и права на него нет у человечества. А поэтому младенец шевелится радостно в матерней утробе и улыбается беззубой улыбкой. Эта улыбка пока еще беззубая, но скоро младенец 21 век вылезет наружу и уж тогда покажет всем свои зубки.

Однако, стоп. Зловещий пафос уже заложен в начале повествования. Но причем же здесь 21 век? Может притом, что будущий герой сравнительно молод, следовательно, доживать ему придется в веке 21? Впрочем, никто не знает, кому и сколько отмерено Богом. А потому и мы не будем гадать, тем более, что легче описывать то, что уже было, нежели то, что еще будет. Итак, пора познакомить читателей с героем.

Для начала дадим ему имя. Как поется в одной песенке: «Как Вы лодку назовете – так она и поплывет!». Ну, а героя своего я назову просто Егор Бедюкин. Это не потому, что я желаю ему зла, совсем наоборот. Но просто разве он виноват, если у него такая фамилия – Бедюкин. Если и папа, и мама у него были Бедюкины? Если и дедушка по отцовской линии был Бедюкин? И бабушка, и все прапрадедушки и прапрабабушки тоже?

В конце концов, ничего плохого нет в такой фамилии, и звучит довольно благозвучно – Егор Бедюкин, это далеко не самая худшая фамилия и мы вовсе не желаем, чтобы герой ее оправдывал, накликивая на него какую – то беду. Но не отказываться же ему от фамилии рода и предков, в самом деле?

Имя у него тоже приличное – Егор. Правда с именем этим одна неувязочка произошла. Дело в том, что родители у Егора сознательные коммунисты, а потому в детстве ребенка своего не крестили и он, достигнув зрелого возраста, пришел в церковь сам, чтобы принять таинство святого крещения. Вот тогда – то и выяснилось, что имени такого как Егор, в святцах не значиться, то есть, нет святых с таким именем. Поэтому батюшка, проводивший таинство, нарек ему другое, созвучное его имени имя – Георгий, в честь святого великомученика Георгия Победоносца. Однако родные и друзья называли его по привычке старым именем. Так буду называть его и я, дабы не путаться, а главное, чтобы не трепать имени святого Георгия, которым, кстати, сам мой герой очень дорожил.

Не знаю точно, требует ли стилистика того, чтобы после имени героя автор непременно описывал черты его характера и внешности, я, собственно, не отношусь к стилистике как к науке. Жанр, форма, план и тому подобное, все это не мое, а пишется, как пишется – что на душе, да и ладно. Не нравится – не читай, никто ведь не заставляет. Надеюсь, что характер героя нарисуется постепенно, так сказать из его действий дальнейших. Ну а что касается внешности, то обычная у него, хочу сказать внешность. Не красавец, но и не урод. Роста среднего, в общем, ничего примечательного, как это ни банально звучит.

Короче говоря, приняв крещение, стал наш Егор – Георгий членом церкви Христовой. Нет, он не работал при храме, не прислуживал, а просто похаживал туда время от времени, но считал себя членом церкви, так как в сознании своем сроднился через крещение с обществом верующих, объединенных общим учением догматическим, едиными таинствами, единой иерархией.

Батюшка Феодосий, крестивший его, наставлял впоследствии: «Церковь земная – она воинствующая, а Церковь небесная – торжествующая. Они соединены мистически. Ежели хотим торжествовать на небе, то здесь на земле наш удел скорби, а душа —

поле битвы. Теперь и ты стал воином Христовым». То, что он стал воином Егор ощутил довольно скоро. Родители коммунисты всячески препятствовали его хождениям в церковь, снобистская родня, мнящая себя авангардом общества, старалась «выбить дурь» из его «больной головы», да и друзья – товарищи посмеивались. Те самые, с которыми он совсем недавно баловался пивком, да покуривал по подворотням, теперь при встрече вопрошали: «Ты чего это, Егорушка? К попам подался?». И в ответ хотелось Егорушке послать их всех подальше, но понимал, что теперь нельзя так – грех это. Да и другим он стал теперь человеком, поэтому помалкивал угрюмо. И как объяснить этим милым людям, что Бог, Он ведь рядом с нами, надо только почувствовать это. И что Он любит всех нас, и плохих и хороших. Как же Его не любить в ответ? И что «блаженны чистые сердцем, яко тии Бога узрят».

Но не понимали Егора эти люди, а потому затосковал он сильно, и хотелось ему за них молиться, но не умел он пока этого, да и духовно слабоват оказался. Не знал, что ему делать от любви к Богу. Ничего не придумал умнее, как потягивать водочку в гордом своем одиночестве. А после, захмелев, ходить по улице и проповедовать испуганным прохожим, что Бог есть любовь. Вот таким странным членом церкви стал Егор, нерадивым да грешным. И металась его окаянная душа из крайности в крайность до тех пор, пока не стукнуло ему восемнадцать. Да не пришла повестка из военкомата, да не забрили Егора в армию.

Перед уходом зашел Егор в церковь и спросил у батюшки Феодосия:

– Боюсь, батюшка, что «деды» крестик у меня сорвут. Что мне делать тогда?

– Ну, коли сорвут, – отвечал батюшка, – то тебе греха нет. А вот, еже ли сам с себя его снимешь, то и Христос от тебя отвернется.

Отслужив молебен, отец Феодосий покропил Егора святой водой, благословил и сказал:

– Защитником отечества быть дело доброе, богоугодное. Да и окрепнешь в армии, возмужаешь. Молись святым Александру Невскому, Димитрию Донскому, Иоанну воину. Они сами воинами были и ныне воинам помогают.

Поклонился Егор и пошел в армию служить, ума набираться и отечество защищать.

2

Армия для Егора началась криком: «Духи, вешайтесь!». Этот крик старослужащего солдата был обращен к Егору и к еще сорока таким же, как он остриженным новобранцам, испуганно озирающимся по сторонам на плацу части, в которой им предстояло пройти карантин, курс молодого бойца до присяги.

Потом их повели в баню, дабы смыть последние остатки гражданской жизни, свободы и независимости. В бане у Егора на груди обнаружили крестик.

– Снять! Не положено! – сквозь зубы процедил сержант.

– Я не могу, – ответил Егор, помня наставление батюшки, – я верующий.

– И я тоже, – вмешался в разговор курносый паренек, стоящий неподалеку и у которого на груди красовался точно такой же крестик, как и у Егора. Тут же паренек поспешно добавил:

– Мне мама не велела крестик снимать.

Сержант презрительно посмотрел на него и сказал:

– Посмотрим, что «папа» скажет.

«Папой» здесь называли старшего прапорщика с немецкой фамилией Мюллер. Егор поначалу даже думал, что Мюллер это кличка и был удивлен, узнав о подлинности. «Папа» Мюллер не замедлил появиться и, указывая на крестики, повторил вслед за сержантом:

– Снять! Не положено!

Надо сказать, что происходили эти события в конце восьмидесятых, когда мода на ношение крестиков у безбожников достигла пика, а потому видя в них простое украшение, армейское начальство, естественно, гневалось. Однако с перестройкой устав и командование не возбраняло сего для тех, кто являлся истинно верующим. Хотя на местах, конечно, все зависело от людей.

Видя, что Егор с курносым парнишкой крестики снимать не намерены, прапорщик матюгнулся и сказал:

– Да я вас сгною, а пока домывайтесь.

После бани новобранцам выдали «афганки» и, построившись, будучи уже в военной форме, пацаны впервые ощутили себя солдатами. Это чувство было непривычным, немного не реальным, но явным.

Сколько таких ровесников Егора впоследствии не вернутся из горячих точек, навеки оставаясь молодыми и получая в награду за кровь веники из пластмассы.

Но тогда им об этом не думалось, и они радовались военному обмундированию как не доигравшие в детстве в «войнушку» и ощущали себя взрослыми солдатами.

Пришел взглянуть на пополнение и сам начальник ракетной базы полковник Масляков, будучи однофамильцем популярного телеведущего. Он также смахивал на него и внешне, имея круглое, добродушное лицо. Выслушав уставное обращение Мюллера, он спросил:

– Эксцессов никаких?

На это прапорщик ответил, указывая на Егора и курносого паренька:

– Да вот, крестоносцы у нас появились. Крестов поначипили, едрить их растудыть! Я им, сымайте, говорю, не положено, едрить. А они уперлись, не хочут, растудыть.

– Фамилия? – спросил Масляков, строго глядя на Егора.

– Рядовой Бедюкин, – ответил наш герой, покрываясь холодным потом.

– Ты, что же, верующий? – почему – то ласково спросил полковник.

– Так точно! – ответил Егор, и зачем – то добавил, – православный.

Курносый паренек тем временем стоял рядом, боясь пошевельнуться. Полковник Масляков смотрел на них добродушно, улыбаясь.

– Нехай носят крестики, – сказал он, – уставом это не запрещено. Времена гонений прошли. Я и сам куличи на Пасху в церковь носил. Лишь бы совесть за крестами была. Ясно?

Егор и курносый паренек ответили хором:

– Так точно!

– А что, – обращаясь к Егору, спросил полковник, —

ваша религия не запрещает брать в руки оружие?

– Никак нет! – сказал Егор, – мы же не баптисты какие – то. Церковь православная всегда благословляла защищать отечество с оружием в руках.

Прапорщик Мюллер, чувствуя себя оплеванным, поспешил блеснуть эрудицией и вмешался:

– А как же заповедь «Не убий»?

– Так – то про личных врагов сказано, – ответил Егор и добавил, – Люби врагов своих, ненавидь врагов Христа и бей врагов Отечества. – Так кажется, говорил Святитель Филарет Московский.

– Вот видите, товарищ прапорщик, – усмехнулся полковник, – рядовые нам уже слово Божие проповедуют. Скоро и мы с тобой молиться начнем.

– Да я уж им помолюсь, едрить – растудыть, – со злостью ответил Мюллер.

– Ну, это ты зря, – полковник Масляков усмехнулся, – Как еще в Писании сказано, – он повернулся к Егору и сам же продолжил, – Нет большей любви, чем если кто душу свою положит за други своя. Это ведь тоже про нас, про солдат, защитников отечества.

Полковник улыбался:

– Так что нехай себе крестики носят. На здоровье. С Богом!

– Есть! – произнес прапорщик, пораженный до мозга костей такими познаниями своего начальника в Священном Писании.

Честно говоря, и Егор, и курносый паренек и все, кто слышал этот разговор, были удивлены. Никто не ожидал от полковника таких слов. И хотя тот произносил их с некоторой долей иронии, все же Егору хотелось верить в искренность этого человека, в то, что он не лицемерит, желая помощи Божией своим новобранцам.

И начались армейские будни. Не буду подробно их описывать, так как не ставлю себе целью описывать солдатский быт. Те, кто был в армии, сами все видели и знают, ну а те, кто там не был, все равно не поймут. Речь о другом.

Егор Бедюкин и курносый обладатель второго крестика познакомились. Паренька звали Витек. Он радовался прошедшей встрече с полковником Масляковым и восторженно говорил Егору:

– Ну, теперь у нас вон какой покровитель солидный! Ни кто нас не тронет теперь!

Однако он жестоко ошибался. Уже в первую казарменную ночь новобранцы узнали новые армейские законы – законы казармы, которые несколько расходились с требованиями устава. Всех их молодых распределили среди старослужащих «дедов» и «дембелей», чтобы знали, у кого быть на посылках, некое подобие рабства. Непокорных наказывали довольно жестоко, внушая, что это необходимо. Мол, и вы такими будете, когда до «дедов» дослужитесь. И, действительно, нынешние «духи» в последствии меняли «дембелей» и, забывая, что сами были «духами» начинали издеваться над новым пополнением. А те, в свою очередь, над следующим и так далее и так далее, образуя замкнутый круг, иногда негласно одобряемый и офицерами, которые частенько делали вид, что ничего не происходит, считая, что таким образом поддерживается порядок. А сами сваливали свои обязанности по воспитанию молодежи на старослужащих солдат. Последние, пользуясь абсолютной безнаказанностью, глумились над «духами», «салабонами», «шнурками», «скворцами», «свистками» и прочими бойцами, всячески их унижая. Справедливости ради, надо отметить, что было здесь множество честных офицеров, исполняющих долг и борющихся с этими беззакониями. Но полностью искоренить этот «неуставняк» никому не удавалось.

Были конечно, более менее благополучные части, но были и вовсе «беспредельные». Именно такой, «беспредельной», являлась та ракетная база, на которую попали наши герои.

В первую же ночь Егора с Витьком подозвал к себе новоявленный «дедушка», со странной фамилией Дума. Фамилия настолько странная, что обращались к нему все исключительно по ней, напрочь забывая его имя. Итак, Дума подозвал их и спросил свысока:

– Вы знаете, кто вы такие?

На что Витек ответил заикаясь:

– Д – д – духи, – надеясь таким образом заслужить милость и снисхождение.

Но Думе этот ответ не понравился. Он презрительно скривился и произнес:

– Вы еще даже не «духи». «Духами» вы станете после присяги, а пока вы еще «запахи».

Егор с Витьком молчали. Затягиваясь сигаретой, и пуская дым им в лица Дума продолжал:

– А раз вы всего – навсего «запахи», то какого же кляпа вы нацепили крестики, если даже у меня, «деда», его нет?

При этом за спиной у Думы стояло с десяток здоровых бугаев «дембелей», насмешливо глядящих на наглых «сынков».

– Дались им эти крестики, – подумал Егор, а вслух сказал:

– Мы верующие, нам начальник базы разрешил.

«Дембеля» заржали.

– Ты что, дурак? – произнес Дума.

– Здесь я твой начальник. Полковника Маслякова в казармах нет. После отбоя начальником базы является Дума Дум Думыч.

При этом Дума ткнул себя пальцем в грудь и добавил:

– А ну – ка, по бырому, снял крестик. Раз – два!

Егор сглотнул слюну и проговорил:

– Не сниму, мне нельзя. Я верующий.

В этот момент дневальный «на тумбочке» сделал знак о приближении дежурного лейтенанта.

– Ладно, потом договорим, – процедил Дума сквозь зубы, направляясь к черному ходу.

Надо пояснить, что новобранцы до присяги жили в так называемом «карантине», на отдельном этаже. А потому Дума со товарищи проникал к ним со своего этажа через черный ход. «Карантин» или курс молодого бойца длился два с половиной месяца, так как сержантской «учебки» на ракетной базе не было, как в других частях. В течение этого времени старики особо не трогали молодых, но опять же, по не писанным казарменным законам, начальство их опекало. Но по окончании карантинного срока, после присяги, «дедушки» отрывались над «духами» на полную катушку. Пацаны со страхом ждали того дня, когда закончится КМБ и их раскидают по ротам да по казармам. Крестики они по – прежнему не снимали.

Но вот прошла присяга, понаехали родители с домашними пирожками. Вот тогда – то Витек не выдержал. Он отозвал Егора в сторонку и сказал:

– Все, Егорушка. Снимаю я с себя крестик, да мамке отдам. Пусть домой увезет, да там хранит. Завтра нас по этажам раскидают, а я не хочу, чтобы Дума мне за крестик череп проломил.

Егору сделалось тоскливо на душе. Он помолчал немного, а потом сказал:

– Не бойся никого, кроме Бога одного, – так бабуля одна говорила в церкви. Да и чего нам бояться какого – то Думу, если с нами Христос?

– Да ты че, Егорушка, – Витек стал нервничать, – Да «деды» нас убьют за эти крестики! Я свой снимаю и тебе советую.

– Отец Феодосий запретил добровольно крест снимать, – угрюмо произнес Егор, – Пусть силой сорвут, тогда мне греха не будет.

Тут вдруг Егор воодушевился и сказал:

– Витек, знаешь чего? Давай пострадаем за Христа! Но крестики не снимем, веру нашу не поругаем. Не дадим ни Думе, никому!

Витек грустно посмотрел на Егора и произнес:

– Нету у меня такой веры. Где тот Христос, а где я?

Сейчас надо шкуру спасать, а не про Христа говорить. Ты как хочешь, Егор, а я крестик мамке понес.

И пошел он с этими словами к своей мамке, которая приехала к нему на присягу. И отдал он ей свой нательный крестик. И взяла мамка этот крестик и уехала с ним в город Сыктывкар.

А Егору глядя на Витька стало грустно – грустно. Он не осуждал его, нет. Просто он его жалел, стараясь оправдать мысленно его слабость. При этом вдруг почувствовал Егор свое одиночество как никогда. Сам – то он не собирался отдавать никому своего крестика. Хоть и его мать тоже приехала к нему на присягу, но он не мог ей рассказать обо всем. Да она и не поняла бы его. Чего доброго еще и посмеялась бы над ним. Подумаешь, какой – то крестик. Егор вдруг показался себе маленьким и беззащитным, ничтожным и глупым. Ему захотелось заплакать несмотря на то, что сегодня он принял присягу и стал самым настоящим солдатом.

И вдруг какая – то злость овладела Егором.

– Вот еще! Буду я из – за какого – то Думы крест с себя снимать?

Увидев на земле ржавый длинный гвоздь, Егор поднял его и сунул в карман «афганки».

– Если сунется ко мне Дума со своими дружками, то ткну кого – нибудь гвоздем в ухо. Мало не покажется, – решил он, и тут же спохватился, – Да ведь ткнуть человека гвоздем это еще больший грех, чем крестик снять.

Егор вытащил гвоздь из кармана и отбросил его в сторону.

– Будь что будет, – пронеслось в голове, – Господь милостив. Господь сам все управит.

3

Ну, вот и прошла присяга, и разъехались приезжавшие на нее родители. И еще не затихло урчание в солдатских желудках, отвыкших от домашней пищи, как армейские будни продолжились распределением «духов» по этажам казармы.

В какой – то момент Дума подскочил к Егору и процедил в самое ухо:

– Молись, чтобы тебя в мою роту не направили, не то живьем сожру.

Холодок пробежал по спине Егора. Но, как говориться, по закону подлости распределили Егора именно в ту роту и на тот этаж, где находился старослужащий Дума. Там же оказался и Витек из Сыктывкара, который добровольно остался без крестика.

Егор же, как известно, нательного креста не снял, и, заходя в казарму, твердил мысленно 90 Псалом «Живый в помощи вышняго…», который выучил специально по совету отца Феодосия перед уходом в армию.

Все ближе приближалось время отбоя, которого так боялись «духи». Вот закончилась вечерняя поверка, последний старлей ушел в дежурку, остался только «папа», то есть прапорщик Мюллер. Он что – то гнусаво объяснял дневальному, несколько раз громко и внятно произнеся «тудыть тебя растудыть». После чего прозвучала долгожданная команда:

– Отбой!

Прапорщик еще пару раз прошелся по «взлетке» между кроватями, устало матюгнулся и, наконец, ушел, громыхая сапогами.

Тем временем, в каптерке, «дембеля» отмечали присягу «духов». Заручившись дружбой «папы» прапорщика, пользуясь покровительством старлея, эти люди были уже вне армейских законов и уставов. У них, у «дембелей», был спирт, жареная картошка, а также все то, что они отобрали у «духов» из привезенных продуктов родителями последних. Дума был среди них. Являясь, правда не «дембелем», а «дедом» и пользуясь авторитетом среди и тех и этих.

Егор знал, что и «деды» и «дембеля» люди опасные. Также он знал, что пьяные «дембеля» и «деды» во много раз опаснее трезвых. Неприятное ожидание окончания пьянки в каптерке томило его, и он не переставал читать про себя псалом, лежа на солдатской кровати и беззвучно шевеля губами. Неожиданно для себя Егор вдруг почувствовал небывалое спокойствие, затем сказалась накопленная за день усталость, и он провалился в глубокий, крепкий сон намаявшегося молодого солдата.

Даже не понял сразу, что его разбудило. То ли удар сапогом по его кровати, то ли дикий вопль:

– Рота! Подъем!

Это естественно был не утренний подъем. А просто началось представление пьяной удали оголтелых «стариков». Лежать на кроватях остались только «фазаны», то есть те, кто отслужил полгода. Отслужившие один год «деды» строили в шеренгу «духов». Ну а «дембеля», за плечами у которых было по полтора года, с ухмылками наблюдали за происходящим.

Построив «духов», «деды» начали втолковывать им «политику партии», учить уму – разуму, что заключалось в требовании «предъявить фанеру к осмотру», то есть, стараться не упасть после удара «дедовским» кулаком в грудную клетку «духа».

Больше всех бушевал Дума, от которого за версту разило спиртом.

– Ну что, сынки? – вопрошал он, – Вы поняли куда попали?

Очередь дошла до Егора.

– А! Богомол! – скаля зубы, обозвал его Дума.

И тут произошло нечто странное. Вместо того, чтобы ударить Егора в грудь, как и предыдущих «сынков», Дума вдруг засунул руки в карманы и задумчиво стал покачиваться с пятки на носок.

Помолчав немного, Дума спросил:

– А ты, это, как его, правда, верующий?

– Да, я православный, – ответил Егор.

Дума смотрел на него пьяными глазами. Зависла пауза.

– А ты молодец, – наконец произнес «дед», – крестик не снял. Уважаю.

И тут произошла совсем удивительная вещь.

– Тебя никто не будет здесь обижать, – внятно произнес Дума, – раз ты у нас Богомол. Божиих людей, – тут Дума пьяно поднял палец, – обижать нельзя. Иди – ка ты спать.

После этого Дума оглядел «духов» и добавил:

– Всем спать! Завтра вставать рано.

Пацаны не верили своим ушам. Тот самый Дума, жаждущий минуту назад невинной крови «духов», вдруг всех отпускает спать, заваливается на кровать сам и бормочет:

– Экзекуция окончена.

Поддатые «дембеля» немного разочарованные несостоявшимся спектаклем, тоже разошлись по койкам. Им, «дембелям», в общем – то, и дела нет до этих «духов», так как мысли их заняты приближающейся демобилизацией, да и поднадоели им эти экзекуции. В общем, все улеглись и как – то постепенно забылись в сновидениях. Только Егор, молча, смотрел в темноту. В происшедшем событии он видел милость Божию и маленькое чудо.

– Слава Тебе, Боже наш! Слава Тебе! – шептал Егор, – Прошу Тебя. Будь и впредь милостив ко мне, грешному. Огради меня, Господи, силою честнаго и животворящего креста Твоего!

Неожиданно ночную тишину сна нарушил громкий шепот с соседской койки:

– Слышишь, Богомол, а, правда, что в Библии написано, мол, инопланетяне скоро прилетят и заберут всех?

Этот животрепещущий вопрос задавал шепотом отслуживший полгода «фазан».

Егор поморщился.

– Ерунда, – сказал он, – Нету в Библии таких глупостей.

– Да ты че? Че ты гонишь? – «фазан» приподнялся на локте, – Да я сам читал!

– Спать не мешай, – раздался чей – то голос из «дедов».

«Фазан» притих, но еще несколько раз пробормотал обиженно:

– Я сам, сам читал.

После этого в казарме вновь установилась тишина. Егор уже второй раз за эту ночь стал проваливаться в сон, когда солдатское спокойствие вновь нарушил неугомонный Дума. В его, думиной крови, еще не остыли спиртные пары и, очнувшись от своего пьяного сна, «дед» опять почувствовал в себе агрессию.

Он встал с кровати и шатающейся походкой направился к спящему Витьку из Сыктывкара, курносому товарищу Егора.

Подойдя, Дума пнул его и со злостью сказал:

– Вставай, «душара». Разговор есть.

Ничего не понимающий спросонья Витек ошалело поднялся и с испугом глядел на Думу. «Дед» схватил его за майку и выволок его на «взлетку» посреди казармы. От шума многие проснулись. Кто – то включил свет. Защитники Родины с интересом ожидали продолжения спектакля. Дневальный уже был на «шухере», дабы предупредить внезапное появление «кусков» и «шакалов», так на дедовском жаргоне именовались офицеры. Да и многое здесь напоминало «зековские» порядки. Как когда – то выразился один из армейских остряков: «Армия тем отличается от зоны, что ты не знаешь, за что сюда попал».

Тем временем Дума совершал вокруг дрожащего Витька пьяные круги.

– Что же ты, с себя крестик – то снял, а? – вопрошал с презрением Дума.

– Вон, дружбан – то твой Егор – Богомол, не снял креста. Не отрекся от веры. Как же ты, Христа предал?

– Ты же сам велел, – заикаясь пробормотал Витек.

Дума оскалился.

– А если я велю тебе сапоги мне лизать? Ты тоже сделаешь? – ухмыльнулся он. И тут случилось то, чего никто не ожидал. Витек вдруг подался вперед и плюнул Думе в лицо. Видимо он и сам от себя не ожидал такого поступка, потому что, тут же отпрянув с испугом, глядел на Думу. Да и все в казарме затаив дыхание ждали последующей реакции.

Дума, как – то криво улыбаясь, вытер лицо, а затем нанес первый, но сокрушительный удар. Этого удара было достаточно, чтобы Витька снесло с ног.

– Встать! – заорал Дума, и тут же подскочив к Витьку, стал пинать его сапогами.

– Я тебя научу, собака, как крестики с себя снимать, – при этом выкрикивал он.

– Ты мне, гад, не в морду, ты мне, в душу плюнул!

Витек дергаясь под ударами, стал уже хрипеть, когда Думу оттащили «дембеля».

– Хватит с него. А то еще издохнет, – сказал кто – то. Дума успокоился. Его сводили в туалет, там его вытошнило, и уложили спать как неповинного младенца.

Витек же, лежал, скрючившись на полу, и харкал кровью, пока к нему не подошел Егор. Поднял, умыл холодной водой и положил в постель. До самого подъема сидел Егор у кровати Витька. Оба они молчали и каждый думал о своем.