Текст книги "Оскверненная"

Гленда Ларк
Оскверненная

Извлечение из «Описания Падения»

Иногда девушке приходится нелегко, особенно когда тебе шестнадцать и нужно вытаскивать мокрые сети на палубу, скользкую от чешуи и слизи. Еще тяжелее, если ты к тому же по рождению принадлежишь к дастелцам, бездомным скитальцам, которым позволено рыбачить только на рифах Глубоководья.

Это несправедливо, думала Бравена Уэйвскиммер. До рифов приходилось добираться несколько дней с Южного Сафана – одного из Разбросанных островов, где жило большинство рыбаковдастелцев, а это означало, что весь улов следовало выпотрошить и засолить на борту еще до возвращения в порт. В результате, конечно, они не выручали столько, сколько платили за свежую рыбу местным рыбакам – гражданам Разбросанных островов.

«Это замкнутый круг», – шептала Бравена себе под нос. Проклятый бесконечный круг бедности. Они работали больше, чем другие, а получали меньше – и все потому, что они дастелцы, а не жители Разбросанных островов: граждане островного государства, которого больше не существовало.

– Смотри, что делаешь, – проворчал дед Бравены. – Ты чуть не упустила ту рыбину.

Бравена подцепила крюком скачущего по палубе тунца и отправила его в садок. Дед снова принялся поднимать сеть лебедкой.

«Мне вообще не следовало бы этим заниматься, – с возмущением думала Бравена. – Это мужская работа. Если бы только папа не утонул в море… Если бы у меня были братья, а не целый выводок сестер…

Да и вообще, если бы Мортред не отправил Дастелы на морское дно почти сто лет назад…»

Эту историю Бравена, пока был жив ее прадед, слышала часто. Выйдя в открытое море на лов на принадлежавшей их семье лодке, он своими глазами видел, как ушли под воду далекие острова. Сначала никто этому не поверил. Рыбаки с уловом отправились в Аруту, рассчитывая, что острова в любой момент покажутся из тумана – но архипелага на месте не оказалось. Рыбаки подобрали двоих потрясенных людей – обладающих Взглядом, – которые цеплялись за доски от чьегото дома среди качающихся на волнах обломков: плавучий мусор покрывал морскую гладь на мили во всех направлениях. И еще всюду были птицы – растерянные, мечущиеся, жалобно кричащие птицы. Птицами были – хотя прадед тогда этого и не знал – жители Дастел, все, кроме обладающих Взглядом. Многие из них неуклюже садились на его лодку, слезно моля спасти их, помочь…

Разве он их не узнает? «Посмотри на меня, я твой кузен Этеральд! А я – твоя соседка Аирабет!»

Однако прадед не понимал, что они ему говорят. Он не понимал, о чем пытаются ему рассказать птицы, облепившие мачту и снасти его лодки. Они чирикали и чирикали, но их слова оставались загадочными не только для него, но и для других птиц.

Никто не мог разобраться в случившемся еще очень долго. Теперь же не было на Райских островах секрета, который хранили бы так неукоснительно: выжившие жители Дастел знали, что их ближайшие родичи – обладающие разумом птицы. Не те, конечно, кто стал жертвой заклинания, а их потомки.

Маленькие бурые птички с алой полосой на груди, создавшие собственный птичий язык и способные понимать речь людей. Бравена выпутала из сети последнюю рыбину, распрямила ноющую спину… и увидела нечто, чего быть не должно.

– Дедушка, что это?

Старик посмотрел в ту сторону, куда смотрела Бравена. За кормой в воде началось неожиданное бурление, возник странный водяной бугор. У них на глазах водяной вихрь рос, раскидывая щупальца по спокойной поверхности.

– Должно быть, стая какихто рыб, – сказал старик с удовлетворением. – Поставька передний парус, девонька.

Бравена перешла на нос, а ее дед поднял якорь; однако, возясь с парусом, девушка продолжала следить за странным явлением.

– Не похоже на рыбу, – сказала она. Дед развернул лодку, и парус надулся, поймав порыв ветра. – Уж не кит ли… или морской дракон?

Дед нахмурился и повернул руль, ставя лодку бортом к волне. В поведении воды было чтото странное. Она казалась кипящей… или это на поверхность из глубин пробивался какойто чудовищный левиафан? Вода колыхалась. Стая перепуганных рыб промчалась мимо лодки, и в които веки ни Бравена, ни ее дед не обратили на нее внимания.

– Думаю, нам лучше отсюда убраться, – неожиданно сказал старик. – Ставь главный парус, девонька, и поскорее. – Тревога в его голосе заставила Бравену ухватиться за фал, не тратя времени на то, чтобы поинтересоваться причиной. Конечно, одно дело – предложить убраться, и совсем другое – сделать это, когда ветра почти нет. До того как началось непонятное бурление, поверхность океана была почти гладкой, а ветерок – игривым и непостоянным: он то поднимал маленькие волны, то совершенно стихал.

Поставив парус, Бравена посмотрела за корму.

Посреди кипящего океана чтото вздымалось вверх, как гигантская костлявая рука, тянущаяся к небу. С нее текла вода, обнажая красные голые пальцы, сверкающие на солнце. Бравена еще не успела осознать то, что видит, когда поверхность воды расступилась, как если бы какойто великан разорвал ее снизу. Куда бы она ни посмотрела, всюду из воды поднимались какието непонятные формы, рождая в море новые течения. Несколько дельфинов, блестя серебряными боками, удирали, в панике выпрыгивая из воды.

Налетел порыв ветра, и лодка резко накренилась. Бравена вцепилась в руль, разинув рот глядя на то, что творилось за кормой лодки. Алые стволы, черные, лишенные листьев деревья, клубки водорослей, лиловые, зеленые, золотые колонны появлялись из океана и взмывали к небу. Между ними текли пенистые водопады: вода устремлялась обратно в океан.

С морского дна продолжали подниматься утесы. Пурпурные и черные деревья – кораллы, как поняла Бравена, – оказались уже в десяти футах от края воды и продолжали свое восхождение вверх вместе с покрытыми водорослями скалами и песком. Бурление воды все больше приближалось к лодке, изпод воды появлялись все новые рифы. Показавшаяся одной из последних глыба, усеянная раковинами и морскими анемонами, выглядела странно угловатой; ее углы были слишком правильными, чтобы возникнуть естественным путем. Башни, лестницы, стены… целые улицы из покрытых кораллами зданий. Рыбы застревали в колеях давно ушедших на дно дорог, бились под жаркими солнечными лучами, беспомощные и задыхающиеся.

«Они обречены», – подумала Бравена, и печаль пронзила ее сердце, как нож. Вся эта жизнь должна была погибнуть на солнце…

Бравена вцепилась в деда.

Тот смахнул с глаз слезы и прошептал:

– Дитя, это всетаки случилось! Наконец случилось… – Их лодку подхватили откатывающиеся от суши волны и понесли прочь по кипящему морю.

– Что случилось? – спросила Бравена; она догадывалась, что должна и сама сообразить, но была слишком поражена, чтобы думать.

– Разве ты не понимаешь, девонька? – Он обвел рукой поднявшуюся за кормой сушу. – Это же Дастелы! – Его лицо сияло радостью, несмотря на то, что из глаз по морщинистым щекам текли слезы. – Когдато здесь был город, прямо здесь – вон видишь здания? Может быть, это и есть порт Арута. Бравена, Мортред умер! Мы снова можем вернуться домой…

Послеморье, 1797

Аниара айси Терон

Запись в дневнике

23 первого месяца Двух Лун, 1794

Делая записи в своей каюте на борту «Морского ветерка», я удивляюсь: неужели это в самом деле я, Аниара айси Терон, отправляюсь на Райские острова? Веснушчатая, совсем не романтичная, ничем не выделяющаяся Аниара – и принимаю участие в приключении, о котором большинство мужчин смеет только мечтать! Да не может такого быть! И все же именно я – незамужняя женщина, преодолевшая сопротивление семьи,– смотрю, как берега Келлса быстро уходят за горизонт, а впереди расстилается безбрежный океан. Ну разве это не приключение!

Правда, рядом со мной сидит сестра Лескаль айси Бог, читает религиозные трактаты и молится за мою заблудшую душу. Мои родители согласились отпустить меня только при условии, что я отправлюсь в сопровождении старшей проповедницы ордена Эфирных монахинь, а уж сестра Лескаль наверняка может считаться старшей: ей, должно быть, около семидесяти. Пожалуй, она слишком стара для подобного путешествия, но тем не менее глаза ее горят миссионерским рвением, когда она представляет себе, сколько языческих душ спасет.

Правда, гдето на борту пребывает Шор айсо Фаболд, которому поручено присматривать за Аниарой, «чтобы с ней не случилось ничего плохого, раз уж она настояла на этом своем сумасбродном желании». Бедный Шор… Он возненавидел меня, и мы, конечно, будем, насколько возможно, избегать друг друга. Но увы: разве возможно избегать когото на корабле, который меньше, чем наш городской садик в Послеморье? Мы обедаем за одним столом, поднимаемся по одним и тем же трапам, прогуливаемся по одной и той же палубе. Мы вежливо киваем друг другу и желаем доброго утра, однако в душе Шор кипит. Подумать только: было время, когда я была готова выйти за него замуж, если бы он сделал предложение, и считала бы себя счастливицей.

Это было до того, как он обнаружил мое непреклонное желание отправиться на Райские острова, до того, как узнал, что я читаю все переводы его бесед с Блейз Полукровкой и Келвином Гилфитером. (Я уговорила молодого клерка из библиотеки Национального Общества научных, антропологических и этнографических исследований некеллских народов тайком снимать с них копии для меня в обмен на обещание обеспечить ему пост библиотекаря в загородном имении моего кузена. Мы оба выполнили условия сделки. Ну вот, я и призналась в собственной греховности. Я совершенно бессовестная девица.)

Конечно, в том, с какой антипатией ко мне теперь относится Шор, много иронии. Семена тех качеств, которые ему так не нравятся во мне, были посеяны в результате знакомства с рассказами Блейз Полукровки, – и именно он благодаря своим беседам с Блейз невольно открыл мне возможность иного будущего. Блейз показала мне, что в жизни женщины могут быть не только покорность, благочестие и «прогулки по саду на свежем воздухе» ради поправления здоровья. Да, бедный Шор… Он восхищался моим интеллектом и моей независимостью, но в конце концов возненавидел проявления того и другого. Сам факт, что я добилась официального королевского разрешения отправиться в путешествие – ее превосходительство супруга Протектора поручила мне изучить положение женщин в обществе Райских островов, – для него тяжелый удар.

В результате мы настороженно обходим друг друга и притворяемся, что равнодушны к нашему общему прошлому. Неловко, конечно, но я совершенно не раскаиваюсь в том, что сделала. Мой обман был скверным поступком, признаю, но Шор не давал мне читать записи его бесед с Блейз, так что выхода у меня не было. Он раздразнил мое воображение рассказами о ней, но пытался скрыть от меня ее высказывания. Действительно ли я бесстыдная шлюха, как он назвал меня при нашей последней ссоре? Может быть. Но я все равно не позволю ничему помешать мне найти эту женщину, которая родилась так далеко от меня, чья жизнь так отличалась от моего изнеженного существования – и во власти которой оказалось пробудить мою душу.

Здесь, на борту корабля, у меня с собой записи бесед с ней. Я не успела прочесть их все до отплытия. Я так еще и не узнала, сумел ли Руарт Виндрайдер, чья невозможная любовь к Флейм, Деве Замка с Цирказе, заставляла меня проливать слезы, пережить гибель дунмага Мортреда. Мне отчаянно хочется выяснить, преодолела ли Флейм свое осквернение дунмагией, родила ли она ребенка – наследника Мортреда, который и был источником ее осквернения. Вышла ли Блейз замуж, и если да, то за кого? И мне ужасно интересно, что это за таинственная Перемена, которую так часто упоминает Блейз. Я хочу узнать, что случилось с гхемфами: как и почему они исчезли. Шор рассказывал мне, что гхемфы наносили татуировки, говорящие о гражданстве, еще в тот год, когда на острова прибыли первые келлские исследователи, но потом неожиданно перестали. Шор ни разу не видел ребенка, родившегося после 1780 года, у которого на мочке уха была бы татуировка.

А главное, мне хочется узнать, что произошло с магией. Прав ли Шор, который считает, что она – вымысел, рожденный воображением и суевериями, чтото вроде коллективной галлюцинации?

Может быть, мне удастся найти ответ на большинство этих вопросов, если я прочту остальные имеющиеся у меня копии документов. Оттуда, где я сижу, мне видны два сундука, поставленные друг на друга под иллюминатором; из них получился комод с блестящими медными ручками. Все, что нужно сделать, – это открыть верхний ящик, и бумаги будут к моим услугам. И все же я не спешу их читать. У меня впереди месяцы путешествия, и следует распределить это богатство равномерно. Может быть, сегодня вечером я позволю себе прочесть первые страницы… хоть несколько.

Чтото Лескаль не сидится на месте. Удивительное дело: мы всего два дня в пути, а я уже знаю ее так же хорошо, как веснушки на собственном носу. Я, пожалуй, утешу ее и предложу прогуляться по палубе…

Глава 1
РАССКАЗЧИК – РУАРТ

Я вонзил когти в снасть и попытался отдышаться. Теперь я был в безопасности, что бы ни случилось, – до тех пор, пока держался за веревку.

Я сделал глубокий вдох, почувствовав, что дрожу. Причиной, конечно, был испуг, а не холод. Когда вы покрыты перьями, вы не особенно мерзнете, даже когда дует сильный ветер, заставляющий облака мчаться над мачтой «Любезного».

Дело было в том, что испытанный мной ужас был так глубок, что словно стал частью моей души. Я только что слетел с вершины утеса, вздымавшегося на пять сотен шагов над поверхностью океана, и это были человеческие – а не птичьи – шаги. К тому же я летел не над тропой. Я мчался, как ныряющая в воду олуша, каждым взмахом крыльев посылая себя все ниже и ниже. Все это время я думал: если Келвин Гилфитер именно сейчас убьет Мортреда, то все кончится тем, что мои перья будут рассеяны по океанским волнам. Нет, не перья – плоть и кровь. Я стану совершенно мертвым человеком, даже не узнав, каково это – быть человеком.

Говоря честно, чем ближе казалась смерть Мортреда, тем меньше я верил, что она не скажется на птицахдастелцах. Тем меньше я верил в то, что мы не пострадаем, потому что уже родились заколдованными…

Однако, повидимому, Келвин заколебался, и я прожил немного дольше. Сидя на снасти, я наконец улучил минутку, чтобы подумать: что пугает меня больше – смерть Мортреда или то, что он не умрет? Я не мог решить… В обоих случаях нас ждал кошмар. Я посмотрел вниз с того места, где сидел, и взъерошил перья, пытаясь справиться с паникой.

«Возьми себя в руки, Руарт!»

Думай.

Прямо подо мной на палубе стояли четверо людей. Ни один из них не подозревал о моем присутствии.

Среди этих четверых была Флейм. Она носила тот же наряд, что и во время гонки. Тяжелые концы расшитого бисером пояса не давали ветру поднимать ее юбку. Я мог бы найти это зеленое платье прелестным, если бы не знал, что оно подарено Флейм Мортредом, который ее изнасиловал… осквернил и попытался превратить в такое же порождение зла, как и он сам.

Флейм разговаривала с двумя женщинами, прежде обладавшими даром силвмагии, а теперь, конечно, превращенными в свою противоположность, и капитаном корабля, одноруким жителем островов Спатт, которого я знал только как Кайеда. Отсутствовавшая у него рука придавала ему сходство с Флейм, только его культя кончалась ниже локтя, а рука Флейм была ампутирована выше сустава. Я подозревал, что он и в лучшие времена постоянно извергал ругательства, а теперь, скованный дунмагией, чуть ли не пускал пузыри от праведного гнева, но сила, которая превосходила его ярость, лишала его возможности сказать то, что ему бы хотелось.

Я снова сосредоточил внимание на двух экссилвах. Им повезло: в отличие от остальных прислужниц Мортреда они не приняли участия в гонке, потому что не умели плавать. Все те, кто участвовал в гонке, к этому времени скорее всего были мертвы или, во всяком случае, обречены.

– Мне безразлично, что вы думаете, – говорила им Флейм. – Мы отправляемся немедленно. – Она повернулась к Кайеду: – Отчаливай.

– Мы не заплатили портовый налог, – начал капитан. Мне было его жаль: на нем играли багровые всполохи дунмагии, сковывая его по рукам и ногам. Бедняга даже не мог дать воли своему гневу – каждый раз, когда он пытался сопротивляться, опутывающие его магические цепи начинали его душить. За время нашего путешествия на захваченном корабле из Порфа на архипелаг Ксолкас попытки противиться несколько раз едва не стоили ему жизни.

– Никто нас не увидит. Не оспаривай моих приказов, или я выброшу тебя за борт, – рявкнула Флейм. Дунмагия буквально била из нее, обрушиваясь на порабощенного человека всей своей мерзкой тяжестью. На этот раз капитан не медлил. Повернувшись к матросам, он приказал поднимать паруса. Я поежился, пытаясь придумать, каким чудом можно не дать кораблю покинуть Барбикан. Я взглянул вверх, на окружающие гавань скалы. Утесы нависали над водой – отвесные, смертельно опасные, в любой момент готовые обрушиться. На каждом выступе гнездились морские птицы; это были большие и сильные, вечно ссорящиеся существа. Они были так же чужды мне, как рыбы в море.

– Мы не можем отправиться без нашего монарха, – возразила старшая из женщин, пожилая колдунья по имени Габания. До того как Мортред захватил ее, она работала на сирсилва Датрика и Совет хранителей.

– Монарха? – подняла бровь Флейм, хоть и знала, конечно, что женщина имеет в виду Мортреда.

– Великого мага, монарха Дастел. Это… это титул, который он предпочитает.

Флейм фыркнула. Возможно, она поняла иронию, скрытую в словах Габании. По милости Мортреда Дастелы больше не существовали.

Вторая женщина, Страси, в волнении заломила руки.

– Он убьет нас, – прошептала она.

– Его здесь нет, Страси, – возразила Флейм и добавила язвительно: – Зато я здесь. И я убью вас, если мы немедленно не отправимся. Убью на месте.

Страси посмотрела на Габанию, ожидая от нее указаний, но та колебалась: она явно оценивала возможность сопротивления, сравнивая свою силу с силой Флейм.

– И не пытайся, – предостерегла ее Флейм. Потом она заговорила уже не угрожающе, а мягко: – Послушайте, нам же выпал замечательный шанс. Мортред не может вернуть нас просто силой воли, уверяю вас. Да он и должен погибнуть теперь уже в любой момент, так что мы можем отправляться куда захотим, делать что захотим. Все сокровища на этом корабле станут нашими… – В ее голосе я не улавливал ни следа той Флейм, которую я знал. – Подумай о той силе, которой мы обладаем, Габания. Мы – волшебницы, у нас есть корабль, матросы – наши рабы, и сколько хочешь денег. В нашем распоряжении все, чем Мортред завладел за последние годы, с тех пор как его сила вернулась.

В старой женщине проснулись остатки былой независимости, и в голосе зазвучала надежда:

– Мортред должен погибнуть?

– Да. Те люди, что пытались освободить меня на Порфе… я видела одного из них здесь. Я знаю этих людей, знаю, как они думают: они убьют его, пока все вокруг заняты только гонкой.

– Станем мы… станем мы снова силвами? – спросила Страси. Она казалась озадаченной, словно сама не понимала собственного вопроса.

Флейм протянула руку и коснулась лица молодой женщины.

– Нет, милочка. Не станем. Ты же не позволишь такому случиться, правда? Ты используешь свою силу дунмага для того, чтобы оставаться прежней. А теперь иди и позаботься о том, чтобы эти дуракиматросы выполняли мои приказания.

Подчинение Мортреду приучило Габанию и Страси покоряться, так что они отправились выполнять распоряжения Флейм, больше не споря. Флейм посмотрела им вслед, потом прислонилась к борту. Я знал, что она делает: я наблюдал это достаточно часто. Ее, как легкий туман, окружили цветные полосы. Раньше они были бы серебристоголубыми; теперь же они обрели глубокий лиловый цвет, пронизанный и голубым, и багровым. Флейм собиралась скрыть собственное отплытие при помощи иллюзии. Это была магия, которая в последнее время давалась ей не так легко: создание иллюзий было скорее талантом силвов, а не дунмагов; Флейм постепенно теряла свою силу силва.

Сидя над ней, я почувствовал дурноту – дурноту, родившуюся скорее в уме, чем в глубине тела. Я пытался сохранить в живых свою Флейм, нежную и любящую, но и представления не имел, как ее спасти. Я все еще не знал причины ее перерождения, как не знали ее и Блейз с Келвином, когда я в последний раз с ними говорил. Происходило чтото странное. Все, что мне оставалось, – это надеяться, что как только Мортред умрет, произойдут перемены, что тогда ее собственная сущность заставит Флейм бороться и у нее появится шанс победить скверну.

К тому же высоко на утесе, в Верхнем городе, были люди, которые, возможно, сумели бы помочь. Келвин Гилфитер, врач с Небесной равнины, – может быть, после смерти Мортреда его снадобья подействовали бы. Были и другие: Блейз Полукровка, ставшая для Флейм более чем подругой; Том Райдер, менодианский патриарх, мечтающий найти способ избавить мир от магии; Дек Гринпиндилли, мальчик с Мекате, обладающий Взглядом, – все они стремились помочь Флейм, но я так и не знал, как помешать ей сбежать – прочь от той надежды, которую они несли.

Я уверял Флейм, что есть люди, которые ее спасут, которые позаботятся о том, чтобы она никогда больше не испытала мучений, причиненных ей Мортредом. Она, надо отдать ей справедливость, выслушивала меня. А потом – в последний раз, когда мы с ней говорили по душам, – она посадила меня на ладонь и сжала руку. Ее палец гладил мое горло жестом, в котором не было ни любви, ни нежности, ни заботы о том, не пострадают ли мои хрупкие косточки. Она подняла меня на уровень глаз; ее лицо было совсем рядом.

– Я привержена дунмагии, – сказала она, – и ничего другого не хочу.

– Флейм… – начал я.

– Лиссал, – прошипела она в ответ, возвращаясь к своему настоящему имени. – Называй меня Лиссал. – Ее палец двигался вокруг моего горла. – Я могу раздавить тебя, Руарт, с такой же легкостью, с какой дрозд справляется с раковиной улитки. – Ее рука сжалась так, что мне стало трудно дышать. – Это просто… так просто сделать.

Я оставался совершенно неподвижным, чувствуя, какой смертельной опасности подвергаюсь, по тому, как вспотели ее пальцы. Это была не Флейм. Это была незнакомка, которая хотела сломать мне шею.

Что ее удержало? Какойто остаток женщины, все еще жившей в ней, – той Флейм, которую я знал с тех пор, как был птенцом и жил в нише стены дворца на Цирказе, а она – одинокой Девой Замка, наследницей трона, кормившей птиц на подоконнике своего окна?

В тот момент мы находились во дворце владычицы островов Ксолкас, и мне повезло: в комнату вошла служанка. Лиссал прошептала мне в ухо: «Если ты еще раз приблизишься ко мне, Руарт, я тебя убью. Берегись!» С этими словами она разжала руку, выпуская меня на свободу.

Я не посмел выяснить, сдержит ли она обещание. Я больше не приближался к ней, наблюдая издали. Я продолжал разговаривать с ней – жестами и свистом, – но она по большей части не слушала. Это было легко: достаточно отвести глаза, и смысл моих слов уже не доходил до нее. Теперь я смотрел на нее, сидя на снасти, и одиночество душило меня, как петля вокруг шеи; я не мог придумать, как мне заставить ее остаться.

Команда уже отвязывала канаты; лебедки потащили паруса вверх. Никто на причале даже и не смотрел в нашу сторону: нас скрывала иллюзия, удушающая, неестественная.

Когдато я восхищался силой силва, которой обладала Флейм; когдато я видел в ней ценность. Магия дала Флейм возможность избежать ужасной судьбы, которую готовили ей ее отец и властитель Брета при поддержке хранителей из Ступицы, – судьбы племенной кобылы в конюшне тиранаизвращенца. Совет хранителей хотел покупать серу у властителя Брета, поэтому они давили на суверена Цирказе, чтобы тот удовлетворил желание толстого мерзавца. Это был отвратительный договор: Лиссал отводилась роль приманки для акулы. Тогда ее дар силва спас ее.

Теперь же… теперь именно обладание силвмагией делало ее уязвимой для осквернения. Возможно, думал я, Тор Райдер прав. На островах будет легче жить без всякой магии. Возможно, всякая магия – зло; зло не само по себе (так не считал даже Тор), но зло изза того, что человек слаб. Слишком многие пользовались силвмагией для мелких мошенничеств, а то и преступлений. Любая власть, однажды сказал мне Тор, должна иметь систему противовесов, чтобы не сделаться бесконтрольной, а силвмагия давала хранителям возможность творить полный произвол.

Правда, Тор мог бы добавить: если не считать могущественного злого колдуна – уж онто здорово укрощал хранителей.

Стайка птичек летела вдоль причала в мою сторону, и каждое их чириканье было мне понятно. Они снова и снова называли свои имена; это ничего не означало – просто так мы, дастелцы, поддерживаем связь между собой, когда летим стаей. Каждый из летунов сообщает соседу: «Я тут, рядом с тобой». Они направлялись ко мне явно с намерением сообщить новости о том, что происходит в столице. Я ощутил огромное облегчение: с их помощью я смогу передать сообщение Блейз и Гилфитеру.

И в этот момент мир покачнулся.

Иначе описать случившееся я не могу. Все, что окружало меня, распалось; мой желудок устремился кудато вверх, а сознание погрузилось в неизвестность.

Последнее, что я увидел глазами птицы, было поразительно: птицы превращались в людей и падали с неба. В тот же миг смерть Мортреда обрушилась на меня, превращая каждую частичку моего тела во чтото другое.

На мгновение я словно умер.

Меня окутала тьма, чернота настолько всеобъемлющая, что она могла быть только пустотой. Ее сопровождало безмолвие, такое пронзительное, что я слышал, как распадается, частица за частицей, мое тело. Отсутствие всяких чувств, полное онемение, казалось, говорило, что тела у меня нет. Я подумал: так вот что значит умереть…

Я тонул в темноте, тишине, бесчувствии, я лишился всего. Когда я вынырнул, я оказался по ту сторону смерти, в жизни, которая была мне совершенно непонятна.

Все изменилось. Абсолютно все. Мои чувства переменились так, что я подумал… нет, для такого нет слов.

Я был Руартом Виндрайдером, и я был человеком.