Текст книги "Вернуться по следам"

Глава 2

Кроме собак, были и другие звери, конечно.

Когда я была маленькой, лет трех, мой папа подарил мне хомячка. Хомяк был хорош собою – розовенький, пушистенький, с черными блестящими глазками, я сразу его полюбила, и было нам счастье.

Однажды папа уехал в командировку дня на три, а вернувшись, спросил меня, как там мой питомец поживает.

Оцепенев от ужаса, я сказала: «Папа, я о нем совсем забыла».

Папенька бросился к клетке, хомяка мы застали в живых – он лежал такой несчастный, на мокрой подстилке, глаза открывать отказывался, и вообще, протягивал ноги дружбы.

Но все кончилось хорошо – папа реанимировал зверька, отпоил теплым молоком из пипетки. В награду за стойкость героическому хомяку был куплен еще один хомяк, и они вдвоем наделали множество замечательных хомяков. А я больше никогда никого не забывала покормить. Такие дела.

Могу добавить, что хомяки, рожденные им в союзе с другим хомяком, почему-то пользовались бешеной популярностью среди местных детей. «По хомяков» ходила вся деревня, была очередь, плелись интриги, что странно – деревенские дети обычно вполне равнодушны к грызунам, крыс и сусликов так просто мочили, и весьма жестоко. Но эти крохотные городские розовые твари быстро вошли в моду, и у кого не было хомяка – тот был лох.

А когда мне исполнилось четыре, папенька привез козу. Настоящую ангорскую козу, маленькую, пушистую, с янтарными копытцами и длинными, как у таксы, ушами.

Купил он ее по случаю – проезжал мимо какой-то ярмарки и подумал вдруг: а чего это мы побираемся и покупаем молоко у кого попало, если можно завести собственную козу? Ну и завел. Но поскольку в козах он не шибко рыл, то не учел одного важного момента – для дачи молока коза должна быть с козленком внутри. А приобретенное им животное было белым и невинным, как ангел.

Вникнув во все эти подробности козоводства, папенька повел себя неадекватно – вместо того чтобы отдать свежекупленную козу на поругание какому-нибудь козлу, он подарил ее мне, а сам купил еще одну – правильную. Эта была черной в рыжих пятнах и кудряшках и ждала козленка.

– А откуда она его ждет? – спросила я. – Из командировки? А он скоро приедет?

Папенька подавил смешок и объяснил, что она ждет, когда козленок родится. Что такое «родиться», я знала, поэтому сказала:

– Ну ладно, будем вместе теперь ждать.

Папенька был в восторге от коз.

– Смотри, какие красивые, – говорил он, усаживая меня на ограду загончика, – как грациозно они двигаются…

– Ага, как королевы, – кивнула я.

– Ну как мы их назовем? – спросил папа.

– Как королев? – Я задумалась. – Изабелла и Маргарита?

– Хороша же ты будешь, бегая по деревне с воплями «Изабелла!» и «Маргарита!», – расхохотался папа. – Нет уж, хватит одного нелепого имени в семье. – А увидев, что я надулась, добавил: – Ну сама подумай: «Генрих Васильевич со своими козами Изабеллой и Маргаритой» – это же смешно! Давай что-нибудь попроще, а?

– Жучка и Мурка, – обиженно буркнула я.

С появлением Жучки и Мурки жизнь моя изменилась – я стала настоящей серьезной деревенской девочкой и теперь каждое утро отправлялась на работу, пасти коз.

Занятие оказалось несложным и ничуть не мешало личной жизни и любой бесполезной деятельности. При одном условии: надо было правильно выбрать место, потому что эти козы жрут все. Даже так – Козы Жрут Все, все, до чего могут дотянуться, а учитывая, что это упрямые, резвые, дерзкие и на редкость сообразительные создания, умеющие к тому же лазать по деревьям, дотягиваются они до всего. И это все – жрут, да.

Папенька и сам в этом убедился, когда взял Жучку котиться в дом. Ну была у него такая привычка – забирать в дом щенных сук, вот и Жучка попала в эту категорию.

Выяснилось, что козлята здорово отличаются от щенков – они рождаются зрячими и уже через пару часов начинают скакать на своих четырех, с грохотом и меканьем носиться по дому и – угадайте – да, жрать все.

После того как мать с младенцем сожрали папины брюки, обрушили карниз в процессе поедания занавески, вступили в поединок с парой вельштерьеров и в пылу сражения разбили какую-то особенно любимую мамой вазу, папенька вынужден был признать, что козам в доме не место, и с почетом препроводил их обратно в загон.

Папа выглядел огорченным, и я поспешила его утешить:

– Ничего, пап! Я буду их воспитывать.

Но тут вмешалась Зося.

– Жучку не трожь, – строго сказала она, – у нее от твоих фокусов молоко пропадет!

И я стала воспитывать Мурку.

Козы легко учатся всяким трюкам, по характеру они нечто среднее между кошкой и собакой, наверное. Своевольные, наглые, любопытные и очень дружелюбные. А взгляд… Вот у вас есть знакомые козы? Вы знаете, что у них поперечные зрачки? И взгляд поэтому карнавально-безумный, с веселой бесовщинкой. Мурка легко выучилась танцевать, считать и давать лапу. Также в компании пса Мишеньки она освоила все «собачьи» команды (и знаете, животные легче обучаются бандой). Бедный Мишенька, он пережил несколько неприятных дней, когда я учила его лазать по деревьям. Я стыдила пса. «Вот видишь, Михуил, – говорила я, – Мурка научилась и «ко мне», и «фасу», и «сидеть», а ты что, не можешь на дерево влезть? Ну хотя бы на эту веточку, ну пожалуйста…»

Пес смущался и в конце концов научился запрыгивать на пологие ветки старого дерева, росшего на окраине деревни. Там мы и сидели втроем в жаркие дни, пожирая яблоки, а проходящие мимо деревенские плевались или крестились украдкой, глядя на нас.

Вот и все о козах, пожалуй.

Когда мне было пять, папа посадил меня на лошадь (если что, учат детей и помоложе).

При больнице была конюшня с двумя битюгами и одной гнедой плюгавой лошаденкой неопределенной породы, похожей на немолодую училку, с узкими костлявыми плечами и широкой оплывшей задницей. Ну да – учительница первая моя. Папа не мог со мной ездить – был слишком тяжелым даже для битюга, поэтому гонял лошадь на корде, когда было время. Еще деревенские мальчишки брали меня с собой на выпас, и с папой мы ездили в Киев, на ипподром – у него там были друзья. Но мне было мало, мало, мало, а одну меня не отпускали, так что я решила попробовать освоить другие виды транспорта.

С собаками затея провалилась – самые большие, волкодавы, сразу ложились, если я пробовала забраться им на спину, и лежали мохнатыми неподвижными колодами, пока не отстану.

С козой тоже не вышло, козы «козлят» гораздо лучше лошадей. Органичнее. У меня прибавилось шишек и ссадин, да и Мурка разобиделась смертельно, так что пришлось искать новую жертву.

Выбор пал на свиней (не гусей же объезжать, ей-богу).

Свиньи у нас были здоровенные, миргородские, и подходить к ним мне строго запрещалось – папенька мотивировал это тем, что негоже настоящему индейцу дружить с тем, кого он собирается съесть.

Жили они в двух загонах – в одном три взрослые свиньи и отдельно огромная пятнистая свиноматка с двенадцатью своими дочерьми (ну такой вот удался помет).

Я сейчас подумала о том, что стóит в список жизненных интересов внести графу «трогать поросят». Вы когда-нибудь трогали поросят? Они та-а-акие горячие… И скользкие. И верткие. А еще у них смешные подвижные пятачки. И уши. И пушистые ресницы. И про хвостики все правда, они – штопором.

Вот есть же счастливчики, которые держат карликовых свинксов, вот кому свезло так свезло! Свиньи умные, и еще мне кажется, что они самые трогательные из всех зверей (да-да да! Их приятно трогать!).

Увы, мой опыт общения со свиньями был… мнэ-э-э… не очень. Я решила объездить свиноматку, посчитав, что с одной взрослой свиньей справиться проще, чем с тремя.

Разработав план-перехват (который, как известно, результатов не дает), я набила карманы хлебом и забралась на ограду загона.

Подманив потенциального скакуна (или скакунью?) поближе к калитке, я прутиком открыла щеколду и спрыгнула свинье на холку.

Ошалев от ужаса, несчастная скотина (не я) с истошным визгом вырвалась из загона.

Свинья носилась по двору, вертелась на месте, тяжело вскидывала зад, а я чувствовала себя Мюнхгаузеном на горячем трехсоткилограммовом ядре. Лаяли собаки, куры взлетали у свиньи из-под ног, с гоготом разбегались гуси. Родео продолжалось недолго, с минуту, а потом свинья сильно тряхнула головой, и я, перевернувшись в воздухе, гулко упала на землю. Открыв глаза, я увидела прямо над собой страшную свиную пасть с редкими длинными желтыми зубами. Я даже не успела понять, что испугалась, а уже, тихо пискнув, взбиралась на высокую акацию, росшую у нас во дворе. Кто не знает, акация – это такое колючее дерево. Очень колючее.

Вцепившись в тонкие ветки почти на самой верхушке, я взглянула вниз.

В воздухе кружились перья, похожие на бутафорский снег, по двору обезумевшие от собственного лая собаки гоняли поросят и домашнюю птицу, Зося, выбежавшая на крыльцо, кричала:

– Деточка! Ты меня слышишь? Деточка, держись! Крепко держись!

И только тогда я поняла, что она обращается ко мне. Я хотела помахать Зосе, но руки почему-то не разжимались, и я завопила в ответ:

– Зося, я слезть не могу!

– Держись, доця! Я сейчас! – снова крикнула Зося.

Зося с конюхом Петром, который помогал ей управляться со скотиной (не со мной), притащили лестницу, но она оказалась недостаточно длинной, так что был мне бонус за выдающиеся успехи в верховой езде в виде настоящей пожарной машины, и отдирал меня от дерева настоящий пожарный в шлеме.

Радость моя несколько померкла, когда мой спаситель, вручая меня папеньке, прибежавшему по такому случаю из больницы, порекомендовал порку как лучшую воспитательную меру.

Но у папеньки были свои методы. Под хор требующих моей крови голосов (а когда опасность миновала, наказать меня требовали все, даже Зося) папенька утащил меня в свой кабинет и приступил к воспитательному процессу.

– Дружище, что за дел ты натворила и какого дьявола? – спросил он.

Я, повесив нос, честно рассказала о своей необоримой тяге к верховой езде. Папенька задумался.

– Знаешь, с лошадками чаще никак не получится, – наконец сказал он, – ни у кого нет на это времени, ты уж извини. Но может быть, ты обойдешься велосипедом?

– Велосипед – фуфло, – скривилась я (у меня был трехколесный «Гномик», я уже давно на нем не ездила).

– «Фуфло» – плохое слово, – автоматически поправил папа, – надо говорить «фигня»… э-э-э… то есть «велосипед – это ерунда». Но я имел в виду настоящий велосипед. Двухколесный.

– Двухколесный?! – обрадовалась я, но тут же поскучнела: – Пап, я же маленькая… Не дотянусь до педалей…

– Ну есть такие детские двухколесные. Я видел в Киеве. Куплю тебе на следующей неделе, если пообещаешь никогда больше ни на ком без спросу не ездить. Идет?

– Идет! – Я прыгнула папе на шею, он прижал меня к себе, усмехнулся и сказал негромко:

– Эх ты, Стрелка Робин Гуда… Напугала как…

Через неделю папа привез из города два новеньких велосипеда «Зайчик-4» – мне и моему другу Игорьку.

Ну да. У меня был настоящий друг, человеческий детеныш. А вы как думали? Онли энималс? Я нашла его на дороге.

Одним летним днем мне выпал счастливый случай поиграть в Джона Сильвера – я сковырнулась с какого-то забора, ушибла колено и здорово хромала. Без попугая, увы, пришлось обойтись – куры ни на что не годились, а других кандидатов не было.

Ну и ладно, я набила старую авоську щепками и бумагой и, высвистав козу и пса, направилась к пересекавшему деревню большому ручью – или маленькой речушке? – собираясь построить, а потом потопить вражескую эскадру.

Я шла, старательно хромая, по деревне, весьма довольная собой – в сделанной из старой газеты пиратской шляпе с длинным петушиным пером, с прочным зеленым прутом в руке, который был то посохом, то шпагой, – и распевала пиратскую песню про йо-хо-хо и бутылку рома, пока вдруг не наткнулась на мальчика, играющего в солнечной дорожной пыли.

Тогда, тридцать лет назад, у всех парней были стальные шары – они выковыривали их из подшипников, которые воровали на колхозной автобазе.

Вот и этот играл в шарики, лежа на пузе, – знаете, такая игра, когда надо запулить их в ямку особым способом, что-то вроде детского бильярда.

– Привет, – сказала я. – Ты кто? Я тебя не знаю… А можно с тобой поиграть?

Мальчик посмотрел на меня, не поднимаясь с земли. У него было смуглое узкое лицо, тонкий нос и большие глаза цвета темного меда. Его волосы выгорели на солнце до странного платинового оттенка, и он был похож на марсианина.

– Со мной? Со мной никто не играет, – сказал мальчик.

– А почему? – Я присела рядом, вытянув неудобно забинтованную ногу.

– Мой папа – цыган, – мальчик сел, подобрав ноги по-турецки, и посмотрел на меня с каким-то злым высокомерием, – поэтому меня все дразнят и бьют.

– Ух ты! Настоящий цыган? С усами? С серьгой? – не поверила я.

– С усами, – мальчик невольно улыбнулся, – но сережек он не носит, ты что, он же не баба…

– Пираты же носят, – не сдавалась я, – а они редко бывают бабами… Ну то есть женщинами.

– Не баба и не пират, – отрезал мальчик. – А ты взаправду будешь со мной играть?

– Можно и подраться, если тебе так больше нравится, – я пожала плечами, – но знаешь, ты зря так злишься. Всех дразнят. И меня вот иногда дразнят докторенком, потому что мой папа – доктор, Генрих Васильевич.

– А, – кивнул мальчик, – вы живете в том большом красном доме. Ты – Глория, да? А я – Игорек.

– Очень приятно. А это мои друзья, Мурка и Мишенька.

– Какие же это друзья? – насмешливо спросил Игорек. – Это же просто коза и собака.

– Хорошие друзья, – обиженно ответила я, – а чего такого?

– Не могут собаки и козы быть друзьями, разве только в сказках, они же не умеют разговаривать…

– Еще как умеют. Просто ты не понимаешь на их языке.

– Ты, что ли, понимаешь?

– Нет, – вынуждена была признать я, – не очень еще понимаю. Это сложно, как по-индейски, там не только слова, но и всякие движения. Но можно выучить, если наблюдать их жизнь. Вот Миклухо-Маклай наблюдал жизнь аборигенов и понял их язык, хотя совсем ничегошеньки сначала не знал. Надо быть внимательным, вот и все.

– Что еще за миклухомаклай? – спросил Игорек, но тут Мурка мекнула и нетерпеливо переступила передними ногами. – А! Вот что она сказала?

– Она сказала, что устала стоять под солнцем на дороге, где нет ни листика, – снисходительно объяснила я. – Неужели сам не понял? Вообще-то нам пора, мы шли на речку делать корабли и играть в пиратов. И если ты не идешь с нами, то – пока…

– Иду, иду. – Игорек торопливо распихал шарики по карманам, и дальше мы пошли вместе. – А расскажешь еще про этого… как его… про индейский язык? И про пиратов? И откуда ты все знаешь, ты же вон какая маленькая? Тебе сколько лет-то?

– Книги надо читать, в них про все написано, – огрызнулась я. – Сам маленький! А мне уже четыре, но совсем скоро будет пять.

– И мне уже скоро будет пять. – Игорек напыжился, вытянул тонкую шейку, хотя и так был выше меня на полголовы (я была недомерком, если вдруг вы забыли, конкретным недомерком класса до пятого). – Читать я еще не умею, но ты не думай, я все равно знаю полно всего… Песни красивые знаю и сказок сто мильонов… И про Котигорошка, и про царя Кука, и про спесивого пана. Меня мамка научила! Ну и батько розказував – про то, как цыган чорта надурыв, и про Вайду… а еще смотри, чего я могу! – И мальчишка прошелся колесом. – А? Видела? Умеешь сама?

Он говорил взахлеб, скакал вокруг меня чертененком и улыбался так, что не улыбнуться в ответ было ну совершенно невозможно.

Я и улыбалась.

Глава 3

Мы с Игорьком почти весь день провели на берегу речушки с поэтическим названием Пояйла (вся глубина которого открылась бы вам, если бы вы могли измерить глубину речки).

Коза мирно паслась под ивой, а мы строили флот и пытались забросить кораблики подальше в реку, но Мишенька, дурачок Мишенька, кидался в воду и приносил их обратно с таким глупым и довольным видом, что отругать его язык не поворачивался.

Игорек болтал, кувыркался, бегал за псом и вообще ни минуты не сидел на месте. Нет, я тоже была подвижным ребенком и часто слышала от Зоси о пресловутом шиле в заднице, но по сравнению с этим мальчишкой я была просто тормозом.

Я думаю сейчас о том, что нам здорово повезло родиться в семидесятых годах прошлого века в деревне, потому что, если бы нас растили в двухтысячном какие-нибудь жители мегаполиса, не миновать бы нам диагноза «гиперактивность», детских психологов и всякой другой сволочи. А так мы совершенно безнаказанно росли на воле, лазали по деревьям, заплетали иве косы, играли в догонялки, до посинения плескались в речке – и ничего нам за это не было.

Мы подружились сразу и накрепко. Знаете, бывает такое чувство, когда пазл, в котором элементы неба и моря перепутаны, наконец собирается как надо. Вроде и было нормально, и можно было так оставить, но теперь вот – правильно.

Игорек был первым мужчиной в моей жизни, сказавшим мне те самые слова: «Пойдем, я хочу познакомить тебя со своей мамой».

Когда мы пришли, мама Игорька, тетя Галя, возилась в огороде, но мальчику так не терпелось похвастаться, что он сразу закричал, обращаясь к ее большой круглой заднице, обтянутой цветастой юбкой:

– Мамо, мамо! Посмотрите, кто у меня есть! Посмотрите на мою Глорию!

Тетя Галя, с усилием разогнувшись, повернулась на голос сына, вытирая тыльной стороной руки пот со лба.

Она была очень красивая, хотя вам, наверное, не понравилась бы. Сейчас ведь модно иметь детей, да? Иметь – в смысле любить… Любить – в смысле… Ну, в общем, вы поняли. Современная красавица должна выглядеть подростком – плоский животик, узкие бедра, долгие, тонкие ноги – чтобы ее поимели. То есть полюбили. Ну, в общем, вы поняли. И если женщина старше пятидесяти килограммов, то она считается бытовым монстром. А в тете Гале были все восемьдесят. Сисястая и крутобедрая, с милыми ямочками на щеках, улыбчивая и синеглазая… Глаза у нее были не голубые, а именно синие, как темный сапфир, такие синие, что издали казались черными.

Тетя Галя подошла к нам, вытирая руки о фартук.

– Дзыга (так родители называли Игорька, это значит «юла»), да ты себе, никак, невесту нашел? – ласково сказала она. – Ой, да какая ж красивенькая девочка! А сарафан у нее какой нарядный! Ну-ка, покажись, Глория!

Я послушно повертелась перед ней, а потом представилась по всей форме:

– Здравствуйте, тетя Галя, очень приятно с вами познакомиться. Мой папа – Генрих Васильевич, а мама – Анна Николаевна, они работают в больнице. Осенью мне будет пять лет. С вашим Игорьком мы уже давно познакомились – позавчера и теперь друзья навеки.

– Ты ж моя умничка, – умилилась тетя Галя, а Игорек снова захвастался:

– Мамо, она все умеет, все! И читать, и считать, и бегать быстро, и не боится совсем ничего, прямо как я! А еще у нее ученая козочка!

– Я знаю, Игореша, слышала про твою подружку, – сказала тетя Галя, прижимая к себе сына, а на меня глядя с некоторым сочувствием.

И тут надо отмотать немного назад и вбок, чтобы объяснить обстоятельства мизансцены.

Сначала о родителях Игорька – тут вполне душераздирающая история.

Они были не местными, а в деревне, как известно, не так-то легко стать своим, там и десять лет можно называться приезжим.

Папа Игорька, дядя Боря, был еще покруче моего – он был цыганом, как уже говорилось, а еще он водил КамАЗ. Мама же Игорька, тетя Галя, никаким цыганом не была, а была она славной и доброй украинской женщиной. Когда она полюбила дядю Борю, все ее родственники восстали против такого союза, но тетя Галя уперлась рогом и вышла-таки замуж за кого хотела. А потом еще сказала дяде Боре: «Коханый, тут нам счастья не будет. Все тут на тебя смотрят как на бандюка и в семью никогда не примут. Так давай отсюда уедем, и пусть на новом месте на нас обох смотрят как на чужих».

Ну и уехали они, и уже лет пять, как жили в этой деревне, и на них «обох смотрели как на чужих».

Любили они друг друга очень. Бывало, подъедет дядя Боря к дому на своем КамАЗе и бибикает, а тетя Галя такой пухлой ланью к нему бежит-бежит, разбрызгивая кирзачами грязь, а дядя Боря откроет дверцу, станет на приступочку, и обнимает тетю Галю, и приговаривает: «Галюся, моя Галюся! Моя царица!» И целует в очи.

Индийское кино просто, если вы понимаете, о чем я.

В общем, жили они долго и счастливо, и я не помню, чтобы у них были проблемы с односельчанами, а вот у Игоря были.

Никто не хотел дружить с мальчишкой, местные дети травили его, как зайца, и дразнили «цыганвой». Он мог бы, конечно, не ходить со двора, но был слишком горд для этого, да и материно тихое упрямство унаследовал в полной мере.

Теперь обо мне, обо мне. Друзей у меня тоже не было, но совсем по другой причине. Я была «баронской дочкой», мой папенька был самым влиятельным и богатым типом в округе, и у меня было все, чего не было у других детей, – книжки, игрушки, даже хомяки. Все. Нет, дети вовсе не отказывались со мной играть, тем более что папенька раза по три в год закатывал детские праздники, на которые собиралась вся деревня.

Мой день рождения отмечался как всенародный праздник, на Новый год меня торжественно выбирали Снегурочкой (не только из-за папы, еще я лучше и громче всех читала стихи), и я помню, как плакала, потому что мне-то хотелось быть Чиполлино, а папа утешал меня и объяснял про «долг перед людьми» и что потом, когда я отчитаю все положенные стихи и мы раздадим подарки (ну, не надо объяснять, кто был Дед Мороз, да?), когда начнется шум и гам, я смогу потихоньку переодеться в Чиполлино, уже для себя.

Нет, мне жилось совсем не плохо; как все любимые и балованные дети, я была доброжелательной и общительной девочкой, меня любили, в общем. Но. Я была не такой, как все, и если это сейчас читает какая-нибудь настоящая красавица, то вот она меня поймет. Знаете, эти красавицы, которые проводят жизнь в одиночестве, потому что «она слишком хороша для меня» и к ним боятся подойти. Тут подлость в том, что это никак не зависит от личных качеств человека, понимаете? Хочешь ты или нет, родился особенным – терпи.

Красавицей я не была ни тогда, ни теперь, но «красавицыной» жизни хлебнула. Не мед.

Да, если кто не красавица и не понял, объясню по-другому.

Как-то папенька привез мне из-за границы детскую железную дорогу. Ну, знаете, такая волшебная игрушка, с совсем настоящими маленькими поездами? Мы собрали ее дня за три, и папа предложил позвать других детей, чтобы повеселее было играть. Ну, позвали. Вы думаете, хоть кто-то в нее играл? Сидели кружком, подсунув под попы ладошки – чтобы руками не трогать удивительные паровозики, – и только восхищенно пускали сопельные пузыри.

Мы уж с папой и так, и эдак – нет, ничего не вышло. Пришлось нам устраивать показательное выступление; мы запускали поезда, поднимали шлагбаумы, разводили мостики, а детишки просто смотрели.

Ну вот. И я была как эта самая железная дорога – что-то вполне хорошее, но «не для нас».

Когда я подросла и меня стали выпускать со двора, ситуация не особенно изменилась. Добавилась еще одна проблема – я была самой умной, а этого не любят. Но я действительно была самой умной (извините) и нашла решение. Кстати, трюк работал потом и в школе, так что рекомендую.

Если к вам подкатывают с наездом «Ты че, самый умный?», надо сразу предлагать в глаз. После ряда жестоких драк меня простили и приняли в общество. Вот такой почему-то закон природы – ты можешь быть самым умным, если при этом ты самое распоследнее хулиганье.

Что еще? Со мной играли, но не дружили. Я придумывала игры, рассказывала байки (и дети часто ждали меня у ворот, чтобы послушать «про Монте-Крысу и того деда, ну расскажи, они прорыли ход, убежали из тюрьмы?») и показывала «цирк».

Мурке очень нравилось «представлять перед публикой» (а вы замечали, что многие животные падки на аплодисменты и внимание?). Коза кланялась, как цирковая лошадь, делала комплимент и с удовольствием плясала, закончив номер. Мишенька тоже много чего умел; любимыми номерами были «разговор» (это когда собака как бы отвечает на вопросы), «бабушка пришла» (пес заворачивался в тряпку и прикидывался спящим) и чехарда (коза и собака перепрыгивали друг через друга).

Дети, конечно, не относились всерьез к моим словам о том, что можно выучить всему этому любую собаку. Они воспринимали это как чудо.

Когда я видела, что животные устали, и заканчивала представление, детвора окружала нас и требовала: «Еще! Еще!» – было даже страшновато, знаете. Все лезут, кричат, и ничего нельзя объяснить. Нельзя было объяснить, что звери не автоматы, что они не могут скакать три часа подряд, – никто не слушал, все хотели, чтобы чудо продолжалось.

Мне пришлось научиться отказывать без объяснений.

«Успокойтесь, – говорила я, – мы придем завтра, а сейчас мы уходим».

И мы уходили куда-нибудь подальше. Не надо объяснять, почему я любила гулять одна?

Со взрослыми было не лучше. Деревенские называли меня «бiсова дитина» («чертово отродье», если по-русски), и не только из-за ученой козы.

Началась эта история, когда я была совсем маленькой, чуть старше года.

У Зоси заболела сестра, и она уехала в свой Львов недели на две, так что папа вынужден был брать меня с собой на работу.

И вот однажды он отлучился из кабинета, а к нему пришла одна деревенская старушка. Я уже довольно бойко болтала и, увидев незнакомую бабушку, высунулась из коляски и сказала:

– Здравствуйте, бабуся! Посидите, доктор сейчас придет.

Это была стандартная формула, я сто раз слышала такое от медсестер, но бабульку чуть кондратий не хватил – прибежавший на вопль папенька едва ее откачал, старуха все тыкала пальцем в мою сторону и беззвучно разевала рот.

Когда папа понял, в чем дело, он рассмеялся:

– Чего вы испугались, баба Вера? Это же не говорящая собака, а всего лишь говорящий ребенок!

Но баба Вера не видела говорящих детей такого возраста, деревенские-то начинали разговаривать не раньше двух, – и телега покатилась.

Надо сказать, полностью оправдала доверие старушки и поддерживала свою репутацию как могла – нет, не нарочно, просто так получалось. Все, все было в кассу – и все мои выходки, и то, что я умела читать, ну и звери тоже.

Не может же быть нормальным человек, разговаривающий с козой, да? А я вообще любила животных и не боялась их. Самые свирепые деревенские псы ластились ко мне и виляли хвостами, а случай с Ковбаской только утвердил деревенских в том, что я однозначно шайтан.

Сейчас буду сложно объяснять. Был у нас водовоз по кличке Яешня. Звали его так, потому что он купил как-то рыжего мерина на бойне и назвал его… правильно, Ковбаска. Деревенские же насмешники каждый раз спрашивали: «Ковбаска, а где твоя яешня?» – пока самого владельца меринка не прозвали… правильно, Яешня.

Так вот, вез этот самый Яешня как-то воду на этом самом Ковбаске, а этот самый Ковбаска возьми да и встань прямо посреди дороги, и ни с места. Конечно, деревенская дорога – это вам не Садовое кольцо, тем не менее какое-никакое движение застопорилось, проезжающие люди на чем свет стоит бранили Яешню, а тот никак не мог совладать с лошадью и, хоть был он мужчиной отнюдь не злобным, осерчал и стал нахлестывать Ковбаску по жопе со всей дури.

На ту беду лиса близехонько бежала, то есть я проходила мимо и, увидев такой беспредел, потопала к лошади, чтобы уговорить ее сдвинуться с места. Не спрашивайте, почему я была уверена, что получится. Была уверена.

Подойдя к Ковбаске, я обнаружила, что дело нечисто: мерин стоял, низко опустив голову, бока его были неестественно раздуты, уши прижаты. Яешня и сам бы это заметил, если бы его не дергали, а так он был озабочен только тем, чтобы убрать лошадь с дороги.

Я подошла к мужичку и попыталась схватить его за руку.

– Дядя Яешня! Дядя Яешня, – нудила я, – не бейте Ковбаску, он не капризничает, он заболел!

Но Яешня был слишком зол, чтобы меня слушать.

– Уйди, сопля! – прикрикнул он и оттолкнул меня.

Я больно шлепнулась на задницу, а Ковбаска не выбрал лучшего времени, чтобы тяжело опуститься на колени, а потом завалиться на бок. Лошадь повисла в упряжи, жутко вытянув шею и закатив глаза, а Яешня с ужасом уставился… правильно, на меня.

Подхватившись с земли, я подбежала к лошади. Ковбаска дышал с трудом, но дышал.

– Я за доктором, – сказала я оторопевшему Яешне и побежала к отцу (больница была близко, а ветеринар – только в колхозе).

Мне свезло, папа не был занят, а так как и сам любил животных, то без лишних разговоров прыгнул в свой «жигуленок» и съездил за ветеринаром.

У Ковбаски была колика, ему сделали каких-то уколов, подняли, поводили. Для мерина все закончилось хорошо. А вот для меня…

Казалось бы, чего особенного в том, что деревенская девочка разбирается в лошадях? А в том, что ребенок слишком много болтает? А в том, что человек учит всяким фокусам своего пса?

А вот по совокупности преступлений я была признана… правильно, бiсовою дитиною. На мое счастье, глаза у меня были серыми, а не черными, поэтому меня считали добрым бесенком, а не злым, так что никто меня не обижал и детей мною не пугали.

Но тетя Галя имела все основания смотреть на меня с жалостью (а если вы помните, с этого и начиналось лирическое отступление). Видите ли, в чем дело, если бы я даже умела летать, деревенские все равно считали бы меня «уродиком» и жалели – как теленка-альбиноса или двухголового цыпленка. Не имеет значения, что цыпленок чувствует себя прекрасно, здоров и счастлив – отличаться от нормы плохо, и все тут.

Мама Игорька не запретила своему сыну дружить со мной – хотя для парня, у которого и так были неприятности, я была не лучшим кандидатом в друзья, как вы понимаете.

Она была доброй женщиной, а может быть, и сама слишком хорошо знала, что значит «жить не по-людски»? Не знаю. По-моему, глупо объяснять такие вещи. Так же глупо, как объяснять, почему мы с Игорьком стали неразлейвода.

Конечно, были причины, я и сама могу назвать не меньше пяти, но зачем? Все эти разговоры о том, почему он ее полюбил, почему она его разлюбила, – такая печальная глупость, вы не находите? И хотя это легкомысленно с моей стороны, сейчас, когда все все знают о любви, я, наверное, всегда буду относиться к ней, как деревенские дети – к танцующей козочке. Без объяснений.