Текст книги "Последняя любовь"

Киевские штрихи

 
Втиснутая в улицы обуженные,
Сдавленная тугими стенами зданий,
Натертая оконных решеток перекрахмаленным черным кружевом,
Пышная плоть каштанья,
Вываливающаяся из тесных одежд
В просторы небес и площадей.
 
 
 –
 
 
Цепочка
Угодливых, как официанты,
фонарей
На задворках Ботанического сада
/расположившегося на горе,
К городу лицом, к Днепру задом –
Не правда ли, неблагодарно со стороны растений,
Живущих милостями бога Вод?/ –
Под стенами
Выдубецкого монастыря –
Рослого,
С выцветшей, в рыжих соломинах
Досок
недореставрированной головой –
Фонарьиный ряд
Из доселе невиданных особей,
Изогнувшихся в подобострастном поклоне.
 

1978

Антиутопия

 
Не пугайтесь –
это
Я начиталась «сайенс-фикшн»…
 
 
О конце света
Непременно
Возвестит теледикторша
/ведь доказано,
что венец эволюции –
телевизор/,
но еще до этого
в последнем веке последний из поэтов,
от наркотиков и телепередач осоловев,
напишет:
 
 
кончено,
мир до отвращенья прилизан,
людей не осталось, ходят знаки,
которыми закодировано понятие «человек»,
такая в мире одинаковость,
впрочем, –
все, кто не посредственность –
подследственны,
единственное средство –
не выделяться…
цыплятам рекомендовано оставаться в яйцах,
циклонам – строже соблюдать регламент,
цветам – появляться только в виде спрессованного
сена, а людям…
ну, люди сами приспособились –
сбиваются в толпы,
вжимаются друг в друга бескостными телами –
по всей видимости, в первичный студень
вторично
стремятся слиться…
все друг на друга похожи,
все реже и реже пользуются своими лицами
/наверно, мешающими четкости изображения типичного/,
Словно, перед миром естьт прихожая,
Где, прежде, чем войти,
снимают с себя
себя, оголяясь
До рефлексов,
Где вереницы
Вешалок для шляп
Сплошь завешаны ветхими,
Побитыми молью,
Изъеденными плесенью
Лицами.
 

1979

«Голубовато-серая дымка у ног и над головой…»

 
Голубовато-серая дымка у ног и над головой…
Кто-то рассеянный
Линию горизонта
Смотал в клубок и унес…
Море
Поднимается вверх и уходит в небо.
Мир как чаша.
Мир, как чаша, переполненная…
Чем?
Где мера наших дел, добрых и злых?
И есть ли дела добрые и злые,
Или это суть две стороны одного и того же,
Две точки зрения?
Что скажешь ты, море?
Смотри, сколько понастроили пляжей и набережных –
Сотни тысяч счастливцев самозабвенно бросаются в твои объятия,
Но как исковерканы твои берега,
Сколько грязных пузырьков сыпью покрыло твои нездоровые волны…
Что скажешь ты, море?
 
 
Море поднимается вверх и уходит в небо…
 
 
Почему вечно беспокойное море
Навевает такой покой?
 
 
Человек отчаянно нуждается в постоянстве,
В неизменности.
Море было до нас,
Море будет после нас,
Когда мы уйдем –
Ибо мы уйдем,
Если и дальше суетность будем предпочитать вечности…
Мы уйдем.
Это не самое страшное.
Страшнее –
Что о нас не будут тосковать
ни море,
ни земля,
ни небо.
Они не помянут нас добрым словом –
Ибо ничего доброго мы им не сделали…
Где же мера наших дел?..
Что скажешь ты, море?..
 
 
Море поднимается вверх и уходит в небо…
 

1986

Нейтронная бомба

 
Почтенные носители неземного разума,
Здравствуйте!
/Да…
В Галактике о нас, небось, болтают разное?
Так это ерунда./
Наша планета – доподлинный музей,
Где представители галактических цивилизаций,
В силу некоторых – объективнейших! – причин
Беспрепятственно
Могут изучить
Быт и нравы homo sapiens.
Вот и образец –
Статуя
В центре зала.
Прекрасный экземпляр
Человеческой породы…
А то, что за окном, называется природой…
Называлось… нынче-то у нас глаголы – все в прошедшем
времени…
Это – поля.
Это ржавое чудище – трактор.
Алое пятнышко?
Цветок, прозванный homo маком,
Из него добывали забвенье,
От которого память потом начинала еще пуще зудеть,
От чего становились еще злей…
Так вот,
здесь
люди выращивали себе пищу, так называемый хлеб
/на голодный желудок не очень сподручно убивать друг друга/.
Это?
Это пугало.
Чтоб птицы – были такие, с крыльями… не крали зерен
/конечно, интересней все уничтожить своими руками…
Завидное упорство в достижении намеченного…/…
А те громадины – там, над крышами,
Это горы.
Вот они могут смотреть на все свысока,
Ведь единственное, что выше их –
Небо.
Горы вечны –
В отличие от тех, кто на них карабкались –
гордые,
Тем, что считалось победой над естеством,
А было естественной потребностью…
…Пройдемся по городу?
Вот то, что некогда было подъемным краном.
При помощи его и ему подобных
построен этот большущий параллелепипед – дом.
Войдем?
В этих коробках разыгрывались семейные идиллии
И драмы.
А это кровати.
Здесь homo спали и воспроизводились.
Видели сны…
Кстати,
Говорят, они имели душу
В отличие от домашних животных и всяких комнатных зверушек –
Хотя тоже были хорошо приручены…
Это?
Кукла, так называемая игрушка.
Тоже похожа на homo, только пропорции соблюдены не вполне.
Создана для развлечения молодых особей…
Так вот, говорят,
в этих душах,
на дне,
Таились золотые россыпи
Человечности…
 
 
Вы откуда сами-то? С Млечного?
Тоже, наверное, homo?
Нет?
Ну да все равно,
как говорится, когда было кому говорить…
будьте, как дома,
На нашей благословленной Земле…
А у вас-то как?
Не изобрели?
Не додумались, стало быть?..
А трепались, опередили, мол, на несколько сотен
А, может, и тысяч лет…
Ну счастливо!..
Жалко гида вам не оставили,
Ну да это пустяки –
разберетесь.
 

1978

Стихи об Армении

I. Армения

 
Что мне Армения?
 
 
Сижу у моря,
Прохладное
Покрывало неба
На плечи обожженные набросив,
Упиваюсь буйными красками заката…
 
 
Что мне Армения?
 
 
Отталкиваюсь от нее,
К Аполлинеру чутким ухом приникаю,
Слезу заветную, годами сберегаемую,
В роденовском роняю зале,
Колени преклоняю перед Маяковским…
 
 
Что мне Армения?
 
 
Армянского во мне
Лишь безумство
Моих обугленных волос,
Лишь глаз моих печаль ночная,
Нажитая
За тысячелетия…
 
 
Что мне Армения?
Армения…
 
 
Но что меня толкает
В пожар хачатуряновских мелодий?
…Пылают перекрытия,
Стены рушатся,
И кровь освобожденная
Голос подает…
 
 
Армения –
Ты здесь.
Ты прорастаешь сквозь меня стихами –
Побегами от корня исполинского,
Ворочающегося в чреве наших гор…
 
 
Армения…
 

1977

II. Гарни

 
Горная цепь
дремала,
свернувшись кольцом –
Матово-черная шкура
В неверном свете дождя
Чуть отливала зеленым.
Бугры могучих мускулов
Застыли в вечном
Напряженьи.
Словно сказочное чудовище
стережет
Любимую игрушку –
Миниатурный храмик,
Прильнувший к теплой
Ярко-зеленой
Ладони
холма.
 

1978

III. Гегардская легенда

 
Пришел человек.
Стал у подножья горы… у подножья огромной горы –
Маленький человечек…
Закинув голову,
всмотрелся в небо,
полное острых вершин…
Ухватился за выступ скалы…
 
 
Человек,
человечишко,
крохотный розовый червь
Полз
По злобно хохочущим черным обрывам,
Рвал свою жалкую кожу об изломы камней,
Осколки впивались в его беззащитное тело…
 
 
Однажды утром гора проснулась от надоедливого щекотанья –
Ничтожный пигмей
Вгрызался
В ее гранитную плоть…
 
 
Шли годы.
Гора
Силилась
Стряхнуть оскорбителя
Толчками землетрясений,
Смыть потоками ливней, лавин, водопадов –
А он
Долбил и долбил,
Прорубая дорогу
Небу
В чрево горы…
 
 
Настал день, когда
Человек
отбросил кирку и вошел
В гору.
Под каменным куполом,
увенчанным синью неба,
Он преклонил колени
И запел,
взывая к богу.
Запел…
И гора покорно
Отозвалась стройным хором
Гулких
гранитных голосов…
Взывая к богу…
Но пристыженный бог
Не ответил ему –
спрятав за спину
Немощные свои руки,
Укрылся за облаками.
 
 
Расхохотался
Человек.
Вышел из тесной горы,
Выпрямился
во весь свой рост…
Человек, человечище!..
Торжествующе бросил
В съежившееся небо:
Нет бога, кроме человека!..
Перешагнул через гору
И ушел, не оглядываясь.
 
 
Долго еще гора
Глядела
В широкую спину,
Заслонившую звезды.
Долго еще перекатывалось
Под гулкими сводами неба
Эхо могучего голоса:
 
 
Нет бога, кроме человека…
Кроме человека…
Человека…
 

1978

IV. Богослужение в Эчмиадзине

 
Перед храмом
Толпилась очередь –
Разджинсованная молодежь,
Деревенские матроны с авоськами,
Ленивые мужчины, коротающие время до футбола
/В 15 ноль-ноль, еще три часа, тоска какая…/
В храме
Стоял неумолчный гул.
 
 
В полумраке
Смутно виделись желтушные лица святых
и желтые –
в свете свечей –
грешников
/святые висели на стенах, все прочие были грешны/;
На лицах скука и любопытство
/скука – у тех и других, любопытство у грешников,
Известно,
Святые не отличались широтой интересов,
Они были нищи духом –
По нашему, кретины или обыватели/.
Все так явно считали минуты –
Казалось, под куполом храма
висят огромные песочные часы,
И падение каждой песчинки
Сопровождается вздохом облегчения.
 
 
Наконец, мимо торжественно прошествовали молодые монахи.
 
 
Процессия отбыла.
 
 
Расходясь,
Зажигали по свечечке –
На всякий случай… говорят, бога нет…
а вдруг есть? –
чем черт не шутит.
Но черту было не до шуток, он был занят –
«сатана там правит бал», – не григорианским, но песнопением
сообщил прошедший мимо симпатичный попик…
Из-под его чинной рясы весело выглядывали новенькие
«Вранглеры».
Очередь перекочевала к дверям шашлычной
/некоторые устроили мини-пикнички
под рыжими от солнца святыми стенами/.
 
 
На площади перед воротами было сущее столпотворение:
Сбившиеся в кучу всяческие «Жигулята»
суетливо выползали на магистраль.
«Жигулята» спешили –
В план воскресных развлечений,
Помимо футбола и приобщения к религии,
Входило также посещение соседней ярмарки.
 

1978

V. Севан в апреле

 
Между синим небом
и синими водами –
синие гори.
Белое
отцветающим снегом
покорно
льнет к негнущимся отворотам скал, порывисто
взбирается в небо, высветляя его акварелью
облаков,
ласкает
хрупкую синеву воды осторожным отражением…
И только бронзовые изломы ветвей,
вычеканенных на бронзе одетой в сухую траву горы увенчанной тоже побронзовевшим от времени монастырьком нарушают гармонию – делая ее совершенной.
 

Снег на траве

 
В нагромождении черных вершин
Искупительно белая.
Снег на траве.
Ослепительно белое
на ошеломляюще зеленом.
На горячечно зеленом
леденяще белое.
Художник
Потянулся бы за кистью,
а мы
Сразу вспомнили
Книжные истории
Про девочек, выданных за стариков…
Напрашивались также
Всяческие
Философские обобщения, смелые парадоксы…
А это был просто снег на траве –
И ничего больше.
 

1978

Недостроенный замок мой

 
Недостроенный замок мой
Рвется в небо с горы сиреневой.
Словно птица без оперения
Недостроенный замок мой.
 
 
Целый день стою на лесах,
Кирпичи кладу неустанно
По стократ правленному плану.
Стены взвивает ветер,
В купола раздувает их, как паруса
На подхваченном бурей корвете.
Немыслимых башен пальцы
За хрупкие звезды хватаются…
 
 
Но подползают к стенам
Вкрадчивые землетрясения…
Отторгнутый лживыми скалами
Падает в небо замок мой.
О тучу ударившись гулко,
Рассыпаются купола…
Обламываются, как сосульки
Шпили…
Языкастые
Замолкают колокола,
Увязая в небе ночном…
 
 
Разноцветными обломками снов
Придавлена,
распластавшись
На земле, предавшей меня,
Дожидаюсь рождения дня…
И вновь, рукава засучив,
Торопливо кладу кирпичи.
 
 
Рядом луна усталая
Спать ложится меж скалами.
Расталкивая облака,
Груз тяжелых лучей волочит
Солнце…
И новые ночи,
Дни, недели, века…
 
 
И снова с утра я строю,
Лишь слегка отдохнув под стеною,
Где мне работягой-зимой
Накрахмаленный постлан вечер…
 
 
Недостроенный замок мой
Рвется в небо с горы узкоплечей.
 

1977

«Порой я кажусь себе тенью…»

 
Порой
я кажусь себе тенью,
с черно-белого экрана
свалившейся
в мир неприязненно косящихся живых…
а порой –
единственной живой актрисой в театре теней…
 
 
А знаете ли вы,
что во мне,
словно в подвале разрушенного землетрясением дома,
безобразно распластавшегося во дворе –
под выставленными напоказ, заляпанными грязью
обломками
ржавых ошибок, ненужных связей,
под хламом случайных встреч,
под заплесневевшим отчаяньем
погребена
душа Джульетты…
 
 
Хорошо, что этого
никто не замечает.
А то
откопали б ее, чего доброго, засадили в клетку,
И как в непристойно паясничающую обезьянку
Тыкали бы пальцами замызганными
Пьяные зеваки.
 

1980

«Если бы знать…»

 
Если бы знать –
за год,
за месяц,
за день,
если бы…
Огромное «никогда»
Багрово заполнило небо.
Смерть нечаянна, как зачатие…
 
 
Вы хотели трагедий, мадам?
Получайте!
 
 
Вы хотели трагедий, мадам…
/что смыслит бабочка в источниках света?../
Не правда ли, вам щедро отмерили?
Отчего же теперь вы
Корчитесь на булавке,
умоляя:
«не это, не это?»
 

1980

«Кому-то везение…»

 
Кому-то везение:
Безудержные кони,
Зовущие губы
Истомившейся пропасти…
 
 
У меня все спокойно:
Стихи созрели,
Убраны,
В амбаре копятся.
 
 
У меня все спокойно –
на моем лбу –
Ни морщинки от прошедших и сгинувших бурь.
Зрелость – море после шторма.
Ни в настоящем,
ни в будущем
Не предвидится ни мук, ни скорби,
Ни даже снов тревожных…
/кто мне поможет, боже, кто мне поможет?!/
 
 
У меня все спокойно,
Как в доме покойника,
Из которого
все вышли
вслед за гробом.
 

1980

Тоска

 
Ветер брел, спотыкаясь.
Застарелый сугроб был мерзок, как подгоревшее сало.
Другой, рядом с ним –
развороченный –
бел, как Каин,
Пришедший на исповедь.
 
 
Руки ломали
Деревья, дрожащие в жалких отрепьях
Рыжих,
Заношенных листьев.
 
 
Отпевали покойное небо,
Неподвижное
Под грязным саваном облаков.
 
 
Взобравшись на кучу щебня,
Поэт сумасшедший кричал об отмщеньи,
Размахивая строкой.
 

1978

«Наконец…»

 
Наконец,
она разверзлась подо мной, долгожданная пропасть моя –
отчего же мне недостает мужества отпустить руки?
/Глупые руки,
умеющие только ласкать,
когда нужно хвататься,
рвать, выцарапывать…/
Я цепляюсь за края,
срываюсь,
и снова,
ухватившись за какой-нибудь выступ,
повисаю
над моей пропастью, над желанной моей…
/там меня ждет покой…
наконец!..
навсегда!..
покой./
Отчего же мне недостает мужества отпустить руки?
Может, я еще не совсем потеряла надежду?
До сих пор?
До сих пор,
хотя судьба
с жестоким наслажденьем
каждый раз, как я пытаюсь удержаться…
ухватиться за что-нибудь…
Ну хоть за что-нибудь!.,
бьет своим тяжелым каблуком
по моим несчастным, слабым, онемевшим пальцам –
и я срываюсь дальше…
ниже… ближе к острым скалам, злобно ощерившимся там, на дне…
Срываюсь,
чтоб снова –
ненадолго – зацепиться
за ломкий ненадежный полуразмытый кусочек грунта…
 
 
Отчего же
мне не достает мужества
отпустить руки?
 

1982

«Стоишь в дверях…»

 
Стоишь в дверях,
Смущенно перекатывая
во вспотевших ладонях
Холодное –
Только с мороза –
Яблоко сердца –
Упругое, блестящее, сочное…
Я знаю,
Что яблоко это тронуто гнилью,
Источено червями…
Почему же меня
Манит
Именно это –
С гнильцой?
 

1981 (?)

Монолог

 
Святое таинство самоотдачи,
Это тебя я жаждала, сама того не понимая, целую жизнь…
Это тебя я искала
В любви –
В великой, бредовой, ни на что не похожей любви…
 
 
Это ты – несбывшееся – толкало меня
В обманчивые объятия…
Несбыточное таинство самоотдачи,
Не мне ты было суждено…
Любовь моя –
мной же созданная,
Как огромный голодный ворон,
Летала надо мной,
Бессонный страж мой,
Хрипло каркала
Всякий раз, как я забывалась в ожидании тебя,
Невозможное таинство самоотдачи…
И чудо умирало, не родившись –
Душа моя осталась запертой,
А ключ…
Бог весть, где он валяется теперь…
Прошло два года,
Все остальные ключи из той же связки
растеряны,
розданы,
проданы,
А тот проржавевший ключ…
Бог весть, где он валяется теперь…
Наверно, он был единственным?
А ведь я могу полюбить другого –
Я свободна.
Я свободна!
Я могу полюбить!..
Кого же?
Невозможное таинство самоотдачи,
Не похоронено ли ты на том кладбище?…
Говорят там полно цветов,
среди которых нет
ни моих белых хризантем, ни моих оранжевых роз –
только охапка засохших, осыпавшихся стихов…
А новым – не взойти?
Оставшиеся на этой земле
Не в силах обнять меня всю,
Принять меня всю –
Я по крупицам раздаю себя и умираю по крупицам…
Святое таинство самоотдачи –
Бездонной, безмерной,
Неужели ты навек останешься недостижимым для меня?
Зачем же я живу тогда, зачем живу я?
Зачем это гибкое, горячее тело –
Неужели только как памятник холодной,
безжизненной,
до ужаса чужой душе?
 

1982

«Душа моя неисчерпаемая…»

 
Душа моя неисчерпаемая,
Сколько же в тебе огня?
Сколько я его растрачивала щедро и бесплодно,
А он все еще переполняет меня,
Все еще разрывает меня изнутри,
Бьется в тесные ребра,
Властно требуя исхода…
 
 
Куда же мне девать его?
 
 
Где-то в мире изнывают от недостатка тепла,
Где-то в мире умирают от отсутствия любви,
А я несу на вытянутых руках тяжелое сердце мое,
Переполненное нежностью…
Она переливается через край,
Драгоценными каплями падает на пыльную землю
И уходит в нее – в ничто…
 
 
Я пронесу сосуд сердца моего по улицам, по переулкам,
Я оставлю его на пороге дома,
Где меня ждет тот,
Кто не то, что пригубить этой нежности –
Даже руки омыть в ней не хочет…
 
 
Он предпочитает холодную воду из-под крана,
Винегрет
Из остывших остатков вчерашних страстей…
 
 
А где-то в мире изнывают от недостатка тепла,
А где-то в мире умирают от отсутствия любви,
А где-то в мире мечтают поделиться,
довериться,
согреться,
опереться –
И ведь нет плеча надежней моего…
 

1982

«Гаснет факел мой…»

 
Гаснет факел мой,
Факел мой гаснет.
Затухает огонь мой без топлива.
Соловья закормили баснями…
Трехразовое питание, горячие блюда –
Вкусней и питательней всякой говядины…
Боженька, боженька, сделай чудо –
Подайте голодному Христа ради…
закормили.
Голодными воплями
Оглашая пространство,
издох он…
 
 
Перепали от жизни мне крохи,
Да и те –
наполовину –
Вымели вздорные
Дворники…
 
 
Помните веселенькую
Эпопею блудного сына?
Для честных и верных не закалывают тельцов –
Их пускают по миру –
голеньких,
В ореоле терновых венцов…
 
 
Впрочем, что это я нагородила сгоряча,
И не на ту тему…
Времена сейчас уже не те –
На Голгофе пустили крест на дрова,
Да и самое срыли до основания,
Потому как нынче у каждого на плечах
Есть голова…
И вовсе не у каждого хоть что-нибудь в груди –
Люди пошли основательные,
Времена – лучшие…
Вымерли кандидаты в мученики,
Зато Пилатов – пруд пруди.
 
 
Сейчас бы Христа –
Он бы слез с креста
И смылся.
Ведь висеть за какие-то там убеждения давно нет смысла.
Висеть, волновать, зажигать…
Бросьте!
Плакали
Ваши старанья –
Факел погаснет, погаснут все факелы…
/чтоб зря не гоняться за смолой и дровами,
Эту истину полезно бы знать заранее/
 
 
Кстати, о дровах…
На Голгофе их нарубили, но жечь не стали –
так и лежат.
Факелоносцы уходят в пожарные…
А жаль…
 

1981

«Сегодня верность…»

 
Сегодня верность
Ассоциируется с видом от разлуки умирающих,
Обломленными лилиями по течению плывущих
Лебедей.
Но людям эта слабость не присуща
/уже или пока еще?/
И слово «вечный» так истрепано поэтами,
Что даже я
уже в него не верую…
 
 
И вызолоченные осенью надежд
Увядшей нежности слепые листья
С моих полураздетых веток
Спадают на случайные ладони,
Сегодня – эти,
послезавтра – те…
Ведь людям не присуща слабость лебедей…
Но я добрей других
и не хочу, чтоб раскаленных
Безумных губ мои касанья
На лбу неведающем выжгли эту истину.
 
 
Хотя…
Уже не лебеди, но и не страусы еще…
И, стало быть, в глаза мне
Когда-нибудь заглянет робкий мальчик.
И, обжигая пальцы мне углями щек,
Несмелое протянет сердце за заветной ложью –
Старой потаскушкой в несвежем гриме слов…
Ведь голову – и под крыло,
Ведь это недостойно человека…
и, стало быть, иначе
Быть не может.
 

«Все было так просто… все было просто так…»

 
Все было так просто… все было просто так…
Когда просто так – все так просто…
 
 
И черные сосны
Ослепу
Тыкающиеся в черную шаль
Черными хвоинками, забрызганными серебряным инеем…
И далеко-далеко наверху
белая вершина.
«…а может, там?»
/и откуда у него эта ослепительная улыбка?/
Там… малая шалость…
Смешно, да?
Ах, мадам,
У вас могучее чувство юмора…
Да, это так –
Чувство юмора,
а все остальное
умерло,
умерло,
умерло!.
Но чья это рука перехватывает горло?..
Словно проскользнула меж пальцев золотая рыбка…
Горы мои, заснеженные мои горы,
Юность, незаслеженная чистота…
Там –
Наверху, в снегах, в девственном свете луны, под которой ничто не вечно –
Даже любовь –
Мне нечего
Тебе предложить…
Снег стоптался, растаял, стал грязной водой,
Заморозь ее –
Получится мутный лед…
А жизнь
Продолжается, говорят, и никаких…
 
 
Впрочем,
Все это пустяки.
Надрывы.
Ночью
Все вернется на круги свои
/а скорей, в заколдованный круг, из которого больше не выбраться…
Вот что в себе таит
Кривая,
Как незаметно она обегает окружность/…
Вернемся на круги свои, и не нужно…
И какие к черту вершины в снегах!..
Все будет, как это обычно бывает,
Все будет,
Завтра мы это забудем –
Будто и не было…
 
 
Утром сосны были зелеными, небо
Серо-лиловым, а снег все равно белым /так вот почему я ненавижу снег/
Неумолимый гул мотора,
Две в последнюю минуту сорванные
Сосновые ветки
/они до сих пор стоят у меня на окне/
И расставание без всяких сантиментов –
С нами бог!.. бог с вами!.. –
И ноль воспоминаний…
Да и не о чем…
Вчера встреченный –
Сегодня вечером…
Я все посмеивалась, дескать, когда-нибудь кому-нибудь назло
Я возьму и с первым встречным…
Вот и первый встречный…
/встречный мой, встречный, не вовремя встреченный,
Отчего же так не повезло,
Отчего ты не первый мой, а с поезда встречного,
Отчего предложенную семафорами вечность
Я в горячке обманчивой безнадежно спутала
С летучей, обреченной на забвенье минутой?..
Мне б спохватиться, лечь бы
На рельсы, а я…/.
 
 
Я проснулась от отчаянной
Канонады /это уже следующей ночью/ –
Лопались шишки, с настойчивостью, достойного лучшего применения,
Засевая семенами паркет…
А вот и нет –
Я не встала с постели и не завыла по волчьи.
И тем не менее…
Выходит, все самое главное было вчера, жизнь началась и кончилась…
Вон оно как…
А я порвала и выбросила номер телефона…
Да и при чем здесь номер…
В жизни всегда бывает нечто, что продолжению не подлежит,
Даже если жизнь без этого не имеет продолжения…
Да и что такое жизнь?..
Только сожаление
О том, что могло бы быть,
Но не было…
 
 
Вообще-то мне только любить,
Мне бы только жить с любимым под одним небом…
Небом!.. что мне крыши…
 
 
Впрочем, все это лишнее,
лишнее,
лишнее!..
 
 
Мадам, где же ваше хваленое чувство юмора?
Пора уже извлечь его из пыльного забвения,
Стряхнуть с него паутину и дать ему роль
В новой комедии…
 
 
Король – умер.
Король умер под стоны струн и меди.
Король умер – да здравствует король?
К черту!..
Королей, принцев, сказки, мановения
Волшебных палочек –
к черту!..
 
 
Все это
Прошло.
Она не состоялась,
Она, любовь, скорее всего, последняя из возможных…
 
 
Когда-то друзья говорили что я
Похожа
На Жанну д’Арк,
Что я, подобно ей, носительница идеи великого служения…
Это так.
В иных условиях из меня вышла б Жанна д’Арк, но в данных
Из меня не получилось ничего, даже просто Женщины –
Сначала я оказалась неспособной на верность, потом на страдание…
 
 
Эй, приятели, Жанна д’Арк
Продает поленья из своего костра,
До которого дело, впрочем, не дошло… ну скажите, кому она нужна,
эта Жанна?
Кому?
Вот и все.
Amen.
 

1982