Текст книги "Последняя любовь"

«У судьбы человеческая психология…»

 
У судьбы человеческая психология.
Со злобным тупым упорством разжиревшей
Мещанки
Она преследует
Имевших глупость
Однажды не вцепиться когтями и зубами
В ею небрежно брошенный кусок.
 
 
И она же
Осыпает милостями тех,
Кто, нетерпеливо переминаясь на задних лапках,
Неотрывно следит за погруженной в сахарницу жизни
Ее рукой
И уж, конечно, не упустит своего…
Да и чужого.
 
 
А мы все это называем невезеньем
Или везеньем,
Мы,
Наивные,
Верующие в слепоту судьбы
И ждущие ее нечаянных подарков.
 

1981

Последняя любовь

 
Я краду ее у другой женщины,
Сама того не желая.
 
 
У этой женщины интеллигентное лицо
И модная стрижка.
У нее две маленькие дочери.
Она смотрит на меня
С видом снисходительного превосходства,
С которым
все обладательницы мужа и детей
Смотрят на безмужних.
 
 
Она не знает,
Что ее муж
Становится передо мною на колени
И припадает
Губами
К моим старым джинсам.
Что он старается коснуться
Кончиков
Моих растрепанных волос
И неманикюренных ногтей.
 
 
Не то чтоб он мне очень нужен.
Просто так уж вышло,
Что мне досталась
Его последняя любовь.
 
 
Вот так
Какой-то женщине достанется
Последняя любовь –
Та,
за которую
я отдала бы
все любови,
Назначенные мне в этой жизни –
Вместе с жизнью.
 

1979

«Хорошо, что на свете есть дураки, ведь…»

 
Хорошо, что на свете есть дураки, ведь
если бы их не было, дураками пришлось бы
быть нам самим.
 
 
Ларошфуко
 
 
За последние четверть века
Понятия «умный» и «дурак» изрядно эволюционировали.
Прилагательное «умный» стало синонимом проходимца и карьериста,
а все,
не обделенные комплексами,
не умеющие создавать и эксплуатировать «деловые» связи,
не обученные саморекламе и упоенной работе локтями
соответственно
пополнили отряд дураков.
Некогда милые, рассеянные, непрактичные чудаки
Стали вызывать брезгливость и скуку,
А беззастенчивые проныры и ловкачи –
Зависть и уважение…
 
 
Я отношу себя к малоуважаемому разряду –
Разряду никчемных и ненавистных самим себе дураков…
Таких, как мы,
Надо распознавать
И беспощадно уничтожать при рождении,
Или – в случае недосмотра –
Пристреливать при обнаружении…
 
 
А, впрочем, мы необходимы обществу –
Если б нас не было,
За чей счет
Подлинные глупцы продвигались бы по службе,
Чьими знаниями
Пользовались бы невежды,
По трупам чьих талантов
Пробивались к славе бездарности и конъюнктурщики,
Чей совестью и щепетильностью
Мостили бы себе дорогу к власти беспринципные подонки,
Кем бы руководили
Самодовольные диктаторы и диктаторишки всех мастей,
Кого бы
Ничтоже сумняшеся
Направляли
По прямому пути
Знатоки окольных…
 

1987

«Счастье по природе своей…»

 
Счастье
по природе своей
добропорядочно.
Добропорядочность – счастлива.
 
 
Есть что-то непристойное в несчастьи.
Оно отталкивает, как лохмотья, нищета, как нагноившаяся язва.
 
 
Как часто люди с радостной готовностью
Ворочают ножи в не ими нанесенных ранах,
Посыпают эти раны солью
Со сладострастным удовольствием гурмана,
Присаливающего пресноватое мясное блюдо.
 
 
Увидев кровь, звереют волки и собаки.
 
 
Кто говорит, что раненых не добивают?
 

1981

Жизнь

1

 
А разве
Она была?
 
 
Была дорога, долгая дорога,
Пересадки, залы ожиданья,
Случайные знакомства на перронах
И деревянный неуют вокзалов…
 
 
Живут и так.
Перебиваются и ждут.
Потом
Приходит день,
И вдруг оказывается –
Временное стало постоянным,
И, стало быть, вокзал
Отныне будет домом,
И, стало быть, не будет дома.
Никогда…
 
 
И смерть, и смех –
Тот самый смех,
сухой и рваный,
от которого корчит во рту…
И смех, и смерть…
 
 
Но разве смерти
Назначено
Являться
Не после жизни?
 

2

 
Дата в начале, дата в конце,
А между ними
Низкочастотный импульсивный процесс:
 
 
Случайные,
исчезающе краткие
всплески –
А именно,
Взрывоопасные состояния тела и души…
 
 
И все остальное –
прозябание на изолинии,
Которое и есть жизнь.
 

«Совсем недавно…»

 
Совсем недавно,
давным давно,
Там, где близкое
дальше дальнего,
Там, где конец и начало –
одно,
Торопливые дни метались.
 
 
Небритые,
немытые,
всклоченные,
Метались в вечном испуге
Не успеть,
упустить,
недомучить…
 
 
А здесь
часы еле ноги волочат.
Бредут,
пошатываясь,
вереницей грузчиков,
Нагруженных мешками
Разлуки.
 

1977

«Ветер бил стекла…»

 
Ветер бил стекла,
буяня с похмелья.
Размякшее небо
Безвольно стекало на хмурую землю.
 
 
На кучке пепла
В чашке Петри,
На слое пыли и трухи,
На грязной –
с прошлой осени –
пакле
И –
Рикошетом –
На веках сухих
Умирали тихие капли.
Бессловесные капли –
Заброшены в чуждый мир подоконника,
Умирали,
Покорно свой жребий приняв…
 
 
Темнело.
Знобило.
Иконой –
Зеркало
взгляд мой
вперяло в меня.
 

1978

Вариация в синих тональностях

 
Подруга моя окольцованной птицей
Живет в золотой, но надежной темнице
И слушает, жадно прильнув к окнцу,
Рассказы мои о небе и солнце.
А я свободна, как ветер с гор…
 
 
Из старых стихов
 
 
Ночью –
во сне –
все птицы сини.
Я выступаю в кошачьем амплуа и крадусь –
охотиться за ними –
В соседний двор,
На крышу необитаемого дома, предназначенного на слом…
Но однажды сама,
спасаясь от кошки,
села кому-то очень большому
на цепкую ладонь,
И наутро меня –
с перевязанным крылом –
Поселили
В клетке из серебряных мелодий Россини…
 
 
 –
 
 
Птицам
Клетки
вовсе не противопоказаны –
Скорей, наоборот.
Живут, жрут, жиреют – правда, не летают –
Зато им не приходится принимать решений,
Искать пищу и кров…
 
 
 –
 
 
В хрустальных вазах
Скорчилось сено…
А были маки –
с сочных лугов
Большеглазо
Глядящие на тугое
Спелое солнце…
Маки…
Что ж, хрустальная ваза – это весьма лестно
Для полевых цветов…Грядет бестелесная, как ангел бессонница
/как падший ангел?
Интересно, а падшие ангелы тоже бестелесны?/…
 
 
Месяцы медовые?
Видывали!
Месячник по обесцвечиванию синих птиц.
Нет, девочки.
Нам не по пути.
В служение вами же выданному идолу
Пожизненно отданы,
Выторговываете ничтожные
Льготы…
А у меня есть моя свобода –
Любуйтесь, ханжи и святоши.
Только…
Устаю иногда.
Тяжела эта ноша
Для женщины.
 
 
 –
 
 
Ночная фантасмагория –
Над необитаемым городом
Парит
Улица, где фонари
Баюкают повешенных
/как я баюкаю ненавистную свою свободу…/.
Бесчувственные, как колоды,
Дряблые трупы надежд моих
С лицами посиневшими,
С непристойно свернутыми набок шеями
Раскачиваются под колыбельную,
Под которую же на мостовой
В дранном платьишке, дырявых колготках
Спит до ужаса безработная
Любовь…
Верноподданная
Любого
Сердобольного прохожего…
 
 
Моя непреходящая свобода
Складывается из множества
Преходящих несвобод…
 
 
Ночная фантасмагория
/люблю, знаете ли, всяческие бреды… бреды ли?/
Как при ускоренной съемке
Томительно медленно
Вальсируют в синем свете
Надежды мои бывшие,
Прильнув к стальным телам фонарных столбов,
Растрепанными веревками обвив их шеи толстые…
 
 
 –
 
 
Ветер…
Тот, с гор…
Колышет
Полуживые мои волосы…
 
 
 –
 
 
Самая сильная из моих несвобод
Не в силах лишить меня
Моей любимой, проклятой свободы,
Птицами синими
Исклеванной и загаженной…
 
 
 –
 
 
Скажут ли:
Кушать подано! –
И дичь синеперую сухим шампанским запьют?
 
 
 –
 
 
Слышали?
Почетное звание «синие птицы» присвоили воронью.
Не слишком ли?
Хотя, учитывая заслуги в области санации…
 
 
/кто знает, когда придется оказаться
И в этой непарадной ситуации?../
 
 
 –
 
 
Недавно одному –
не слишком душевному,
Неприступному очень.
К Новому Году
Послала по почте
Подношение –
Мою единственную
/во всех витринах выставленную/,
Мою непорочную,
Мою непотребную
Свободу.
 
 
 –
 
 
Ну все.
С синими птицами покончили –
Осталось покончить с журавлями в небе
И вплотную заняться
Синицами
/говорят, они прекрасно приживаются в клетках из пальцев
И даже приучаются петь песни…/.
 
 
Эпилог.
 
 
Вчера мне приснилось,
что я сплю,
и мне снится
Синяя-пресиняя птица.
Если бы…
 

1980

«Зимой…»

 
Зимой
Мы ропщем на холода
И самозабвенно молимся богу весны.
Весной
Мы мечтаем о лете,
О сарафанах, отпусках и круизах.
Летом мы проклинаем жару и пыль
И с нетерпением считаем
Дни, оставшиеся до сентября.
Осенью
Нас раздражают сырость и слякоть,
И манной небесной кажется первый снег…
 
 
В понедельник,
едва проснувшись –
мы уже мечтаем о пятнице.
Во-вторник,
среду,
четверг
Ведем отсчет по-ракетодромовски:
4, 3, 2,1…
Субботу проскакиваем с лету, почти не заметив ее.
В воскресенье,
Наскучив неисчерпаемостью домашних дел,
С нетерпением думаем о новой рабочей неделе.
В понедельник…
 
 
И однажды вдруг понимаем:
Жизнь прошла.
 
 
Страшно, когда от жизни ничего не ждешь.
Страшнее –
Когда с нетерпением дожидаешься ее конца.
 

1987

Перебирая старые стихи

 
Перебираю старые стихи…
Сплошное столкновение стихий,
калейдоскоп эпох, крушение вер…
Но даже океан – всего лишь вода…
За строчками мельканье полустертых черт…
Как будто бы не счесть воспоминаний, но нет – не счесть
ошибок, не измерить
стыда.
 
 
Неужели это я
пустым, ничтожным, жалким фавнам –
с их заштопанным
идеалом вечного самооправдания,
применительным к любым условиям –
дарила тайно,
явно
свое бесценное, неповторимое, свое святое слово и
награждала их так просто, ни за что своим страданьем…
 
 
Перебираю старые стихи, как будто
охапку прошлогодних листьев, ломких и сухих…
 
 
Ну неужели это я брезгливо
перебираю старые Любови, их пожелтевшие, обтрепанные
трогаю края, немилосердно рву, вымарываю и черкаю…
 
 
Ну неужели это я?..
отчаянно счастливая,
на все готовая…
и юная такая…
 

Одиночество

 
Вначале его панически боишься.
Потом осматриваешься,
Привыкаешь,
Обживаешь его,
Даже начинаешь находить в нем некую приятность.
И вдруг
Кто-то
Без приглашения
Врывается в твой устоявшийся мир.
По-своему переставляет мебель,
Распахивает настежь заклеенные на зиму окна,
Устраивает сквозняк,
И ты с удивлением осознаешь,
сколь затхлым был воздух,
который ты безропотно вдыхал…
 
 
Но как это обычно бывает,
Счастье обретения
Неотрывно от страха потери.
И жадно впивая краски и ароматы большого мира,
Иногда с безотчетной тоской
Вспоминаешь
свой бедный мирок…
Убожество состоявшегося одиночества –
Ничто
Перед угрозой
Одиночества
Предстоящего.
 

1990

Конец

 
Ни тени
Надежды.
Отдернутые шторы.
Безупречно расправленный ковер на тахте.
Усталая ночь,
уходящая из бессонного дома
в заспанный
Город…
Те же
И чужая нежность Азнавура, словно
Беженка
под залпами
Чугунно-черных пустотелых слов.
 

1987

«Акопяновский сухорукий ствол…»

 
Акопяновский сухорукий ствол.
Руки полузадохшихся кустов,
Будто скрюченные пальцы утопленников
Ломятся сквозь побитое
Черное стекло болота.
К ленивому полю в соломенной щетине
Бесстыдно-алое дерево
Тянет алчущую ветвь.
Многоверстая тишина.
От хутора до хутора – как от любви до любви.
 
 
Сухими губами касаюсь неба твоего холодного,
Эстония.
Как кирпичные стенки печей
Усмиряют кипение дров,
Непристойный жар мой до ровного
Необжигающего тепла
Ты притушила в монотонной, как дождь, истечении дней.
 
 
Нет ни будущего, ни прошлого.
 
 
Дождь, прерывистый, как дыхание,
Забирается за воротник и мокрой ладошкой
Шарит по горячей спине.
 

1990

«Мы были молоды тогда…»

 
Мы были молоды тогда.
Мы пили чай и переводили Григоряна,
Любили
Друг друга на ветхих простынях.
И снова пили чай и ели мед.
Иногда писали торопливые стихи,
И вновь любили
Друг друга –
До тех пор, пока
От простынь не остались
Одни лохмотья.
А за окном был разноцветный лес
И озеро,
Влюбленно отражавшее
Каждое его движение…
 
 
Все это правда –
За исключением одного.
Мы были далеко не молоды.
Но и, по счастью,
Далеки от тех,
Кто мог об этом
Нам напомнить…
 

1990

«Время разбрасывать камни…»

 
Время разбрасывать камни
Сменяется временем их собирать.
Время сбора плодов
Сменяется временем их безвозмездного расточения.
Однажды
Наступает пора самоотречения.
Мир
Оборачивается подобием перевернутого бинокля,
Где в дальнем конце
Словно в кукольном театре
Копошатся смехотворно маленькие фигурки,
Творя
Невыразительные
Политику, религию, искусство и прочая…
На этом конце
В погруженный в сумрак комнате
Перекидываешь
Умиротворяюще одинаковые петли вязания
И робко подглядываешь
За тем,
Как словно притягиваемый светом настольной лампы,
По каретке машинки ползет белый лист,
Покрытый бледно-черными строчками.
Иногда,
Не в силах совладать с неудержимым ощущением счастья,
Тихо подходишь,
Гладишь пушистую голову,
Спрашиваешь
«Не сварить ли тебе кофе, милый?»
И варишь кофе, словно пишешь поэму.
Как в поэме, растворяешь в кофе себя
И поносишь в маленькой чашке.
И нет того вечного страха,
Что жизнь, мол, проходит…
 

1990