Текст книги "Встреча в метро"

– Я? Нет, – удивилась она чуточку неискренне.

– Из-за Агнессы?

– Нет, что ты! Напротив, я рада.

Он усмехнулся. Агнесса отправилась на выставку в Италию, что он считал для себя большой честью.

– С ней ничего не случится? – спросила Дора робко.

– А что с ней может случиться?

Дора промолчала, и Ив полюбопытствовал:

– Тебе так нравится твое изображение?

Дора вспыхнула.

– Я вовсе не поэтому! Никогда не увлекалась самолюбованием. Просто… Когда я на нее смотрю, я чувствую себя… ну, не столь бесполезной, какая я есть.

– Дорри, не болтай глупостей!

– А что, не так? Я невежда и неумеха, какой от меня толк?

– От тебя? Огромный. Ты меня вдохновляешь. Агнесса само собой, но и идея насчет Кассандры пришла мне в голову, когда я заметил взгляд, которым ты смотрела на пожарища в Ницце, помнишь, наутро после волнений?

Дора кивнула.

– Я просто думала… думала, что все как-то неправильно. Что так не может быть всегда. Наступит… конец времен, что ли?

– Времен? Или, скорее, нашего времени?

– Хотя бы и так.

– Не могу уловить положение рук и покрывала, – сказал он немного погодя. – Поможешь?

– Конечно, – ответила она с радостной готовностью. – Раздеться?

– Пожалуй.

Дора вскочила, стремительно скинула с себя одежду, схватила висевшее на спинке стула белое покрывало, в котором позировала, и забралась на низенький помост, сколоченный из сосновых досок.

– Так?

– Послушай меня, – сказал Ив медленно. – Ты очень хочешь спасти этих людей, ты знаешь, что их ждет гибель, и пытаешься… нет, пыталась уговорить их уйти, спрятаться, сделать что-то еще, но поняла, что тебе их не убедить, что все твои усилия напрасны, они не хотят тебя слушать, и вот ты уходишь от них, прочь, ты решилась, кончено… на тебе покрывало, что ты с ним делаешь? Отбросишь его, открывая им всю себя?

– Но ведь они уже отвернулись, – возразила Дора неуверенно. – Может, наоборот? Вот так?

Она схватила концы покрывала в свои маленькие кулачки и судорожно прижала их к груди, высоко, у основания шеи. Ив смотрел, как зачарованный. Сзади тонкая, но тяжелая ткань сползла с талии, обнажив спину, и легла изящными складками, обрисовывая ягодицы, бедра, икры, стекая мягкой волной на пол, а спереди частично облегая грудь, частично обнажая.

– Дорри, это то, что надо, – сказал он чуть хрипло. – Стой так.

Он схватил карандаш и начал набрасывать на листе ватмана позу и складки, изумительные складки, прямо-таки античные.

Они лежали рядом на застеленной кровати одетые, расслабленные, уставшие до изнеможения после двух часов работы. Ив успел сделать эскиз и наметить руки, даже вылепить начерно часть складок, но это все, Дору пришлось отпустить, она и так простояла все это время, как прикованная, ему было чуть стыдно, слишком долго, но Дора лишь счастливо улыбалась, подумать только, он сказал: «ты – мой соавтор», конечно, это чересчур, он просто очень добрый, хочет доставить ей радость, она прекрасно это понимала, и все равно было так приятно. Она не шевелилась, чтобы не вспугнуть его мысли, а он сосредоточенно смотрел в потолок, стараясь запечатлеть в памяти каждый изгиб, каждую линию, эскиз эскизом, а натура – дело другое, неизвестно, удастся ли Доре еще раз встать в столь счастливо найденную позу.

В дверь позвонили, это был не домофон, кто-то стоял на лестничной площадке. Ив встал.

– Я открою.

Дора услышала в коридоре голос Даниеля и села. Даниель был тем самым соседом-полицейским, которого она впервые, издали, правда, увидела в день террористической атаки на Лувр, полицейским не рядовым, старшим инспектором, очень занятым, но на редкость приветливым человеком. Огромный, как медведь, он был французом в первом поколении, по крайней мере, по отцу, выходцу то ли из Польши, то ли Литвы, стран, Доре, можно сказать, неизвестных, такому же крупному и, наверно, неуклюжему, в чем у Доры уверенности не было, в конце концов, она знала его только по фотографии, стоявшей на комоде, да и ту видела лишь однажды, на следующий день после возвращения из Ниццы, соседи позвали их в гости, Даниель хотел узнать о беспорядках на Лазурном берегу из первых рук. Отец Даниеля учился в Париже, женился, вырастил сына и несколько лет назад вернулся на родину, увезя с собой жену, там, в европейской провинции найти работу, особенно, с парижским дипломом, было проще. А Даниель остался.

– Вот уж не ожидал увидеть тебя в такой час, – сказал Ив.

– Отпросился на полдня. Решил заглянуть к тебе на чашку кофе, домой идти неохота, – вздохнул Даниель и, опережая следующий вопрос, добавил: – Отправил Адель в Ла Рошель к родителям. Побудет там до родов, все-таки седьмой месяц, мне так будет спокойнее, как знаешь, я сутками на службе, ей приходится самой вести дом, бегать в любое время за покупками… я, конечно, велел ей вечерами сидеть дома, но теперь и днем неуютно… правда, у нас здесь арабов мало, зато число наркоманов среди студентов растет буквально с каждым днем, хрен редьки не слаще…

Речь была длинной, но Доре почему-то показалось, будто Даниель чего-то не договаривает. Может, из-за нее?

И тут Даниель спросил:

– А где Дора?

– Дома.

Дора вышла из спальни. Даниель и Ив стояли в дверях студии.

– Добрый день, Даниель, – поздоровалась она степенно. – Ив, я сбегаю в магазин, куплю чего-нибудь к кофе.

– Не надо, – остановил ее сосед. – Во-первых, это что-нибудь я прихватил с собой. – Он вынул из портфеля пакет с напечатанным крупными буквами названием магазина и подал Доре. – Зашел по дороге в итальянскую кондитерскую, они делают отличные наполитаны, Адель их очень любит, да и я тоже. Во-вторых, в городе неспокойно. На Сен-Мишель демонстрация, полно народу, соседние улочки тоже забиты, даже рядом с нами группы малопонятных людей… Лучше бы и вам куда-то уехать, – добавил он вдруг.

– Куда? – пожал плечами Ив. – У нас родителей нет. И потом, мы работаем.

– Мы?

– Да. Я леплю, а Дора позирует.

– А можно посмотреть? – спросил Даниель с интересом. – Или еще рано?

Ив заколебался.

– Если очень хочешь, то уже можно, – ответил он наконец.

Они прошли к Кассандре, Дора положила пакет на стол и неловко замерла, ей все равно казалось, что она лишняя.

– Здорово, – сказал Даниель искренне. – Просто здорово. Ив, мне кажется, что тебе пора ваять из мрамора.

Ив промолчал. Странно, но сегодня подобная мысль мелькнула у него самого, не мысль, внезапное желание, но он его дисциплинированно подавил, откуда ему взять такие деньги.

Они вернулись к кухонному столу, сели, и Дора торопливо сказала:

– Пойду помою руки и накрою на стол.

Она проскользнула в ванную, и Даниель заметил серьезно:

– Тебе с ней повезло.

– Да, – согласился Ив. – Ты что-то хотел сказать мне наедине?

– Не совсем так. Рассказать. Поделиться соображениями. Как обычно. – Он чуть помедлил.

Ив откинулся на спинку стула и с любопытством уставился на непривычно суровое лицо приятеля.

– Ну?

– Видишь ли, нам раздали новое оружие. Не всем, только офицерскому составу, рядовым полицейским пока нет. Придумали его американцы и назвали по-своему, естественно…

– Естественно, что по-своему, или естественно, что американцы?

– И то, и другое. Им сам бог велел, знаешь ведь, сколько там палят направо и налево… Конечно, пользоваться огнестрельным оружием они все равно не перестанут, но, по крайней мере, альтернатива появилась.

– Альтернатива? Не понимаю.

– Сейчас поймешь. По-нашему это оружие называется парализатором.

Ив нахмурился.

– То есть?

– Оно вызывает паралич мышц. Механизм сложный, какие-то биохимические изменения, нарушение передачи, синаптической, кажется, что-то эдакое, сам знаешь, я в биологии не силен, словом, в течение полутора-двух минут мышечная слабость распространяется по телу, и человек кучкой безвольной плоти оседает на землю. Длится эффект около двух часов, потом все проходит. Тонкость в том, что паралич наступает не моментально, если у противника наготове, скажем, пистолет, он может успеть выстрелить… Конечно, если он психологически готов к атаке, если нет, просто впадет в панику и выронит то, что у него в руке. Потому эту деталь решили скрыть. Пока. Разумеется, это ненадолго, но… Словом, это секрет, тебе рассказал, поскольку знаю, что ты…

– Я нем, – отозвался Ив. – Но и за Дору можешь не бояться. Она и так не слишком общительна от природы, а если уж ей сказать о чем-то, тайна, мол, слова не проронит.

– Вот и хорошо, – сказал Даниель рассеянно. – А почему я тебе все это изложил, понимаешь? Когда перевооружают полицию, это четкий сигнал.

– Понимаю.

– Тогда… Но… – Даниель громко позвал: – Дора, хватит прятаться. Иди к нам. Гость заждался кофе.

Чмокнула дверь ванной, и Дора вошла в студию. Она в самом деле умылась и причесалась, сколов волосы на затылке, у Ива в очередной раз возникло знакомое ощущение, что из-за облачка выскользнуло и засияло маленькое солнце. Она открыла посудный шкафчик и стала деловито вынимать чашки и тарелки.

– Понимаешь, Ив, – заговорил снова Даниель, – к исламистам мы уже привыкли, знаем их, как облупленных, знаем их идеи, их мотивы. Никто уже не сомневается, что лет через двадцать-тридцать Европой будут владеть мусульмане, но дело в том, что большинство из них умеренные, вот почему война, которую исламские террористы ведут против нас, на самом деле направлена на то, чтобы запугать, в первую очередь, этих умеренных, запугать и заставить повиноваться. Ну, их повадки мы выучили, быстро выявляем и обезвреживаем новые группы, ту, кстати, организацию, которая устроила атаку на Лувр, выловили уже почти в полном составе. Но теперь происходит что-то другое, подспудное, еще плохо прорисовывающееся, назревает нечто…

– Конец времен, – пробормотал Ив.

– Как?

– Формулировка Доры.

– Ну не знаю, конец ли времен, но что-то определенно назревает. По моим ощущениям, организуются уже другие люди. Знаешь, кто?

– Безработные. Молодой еще народ, в основном, мужчины, европейцы, большей частью крепкие, относительно здоровые.

– Угадал!

– Это нетрудно.

– Не скажи. Несколько десятков лет назад Париж сотрясали забастовки за привилегию уходить на пенсию еще фактически молодыми людьми, профсоюзы готовы были перегрызть правительству глотку. А теперь?

– Так ведь именно это и характеризует человека, – заметил Ив философически. – Ему подавай то, чего нет. И потом, не все ведь бездельники, люди-то разные.

– Разные, да. Но скажи мне, друг мой… Молодые здоровые люди, лишенные всяких полезных занятий. Это тебе ничего не напоминает?

Ив подумал.

– Эпоху крестовых походов.

– Вот! Правда, они не учатся обращаться с оружием с детства, как рыцарство тех времен, но современное-то освоить куда проще, на курок нажимать это тебе не мечом тяжеленным махать.

– И в какой поход они, по-твоему, пойдут? В крестовый, во всяком случае, вряд ли.

– А вот в этом лично я клясться не стал бы. Сам знаешь, в Париж всегда стекались не только сливки культуры и интеллектуалы, но и революционеры всех мастей. Все зависит от того, кто сумеет повести за собой эту массу. Если левые, жди социальных протестов, а если правые… не исключен и крестовый поход, а?.. фигурально выражаясь, конечно.

– Пожалуй, что и так.

– Тут даже есть разные точки, в которые можно бить. Если мутить воду среди тех, кто хочет работать, то очнитесь, ребята, пока вы, развесив уши, внимаете проповедникам прав человека, приезжие занимают ваши рабочие места, а если воззвать к бездельникам, то тоже, мусульмане оттягивают на себя львиную долю пособий…

– Что, в общем-то, соответствует реальному положению вещей, – заметил Ив.

– Вот!..

Даниель смотрел ожидающе, но Ив молчал, и сосед коротко вздохнул.

– Ладно, спасибо.

– За что? – удивился Ив.

– За то, что выслушал. И не выдвинул принципиальных возражений. Люблю с тобой разговаривать. Ты ведь умный, если ты меня не опровергаешь, я становлюсь как-то увереннее.

Он взял чашку и сменил тему.

– А почему так мало стало работ?

Действительно, кроме Кассандры, в углу стояло только одно небольшое изваяние.

– Две я отослал на выставку в Италию, – объяснил Ив. – А остальные продал.

– Так у тебя должны быть деньги, чтобы куда-то уехать.

– Наверно, надо было остаться в Ницце, но очень хотелось начать работу над этим, – кивнул Ив на Кассандру. – Материалы я мог найти и там, конечно, но пришлось бы покупать еще один термостат, а это довольно накладно.

– Ну… Да, понятно. Но… Там тихо, а тут в любой момент может начаться всякое.

– Ты преувеличиваешь.

– Не думаю. У меня хороший нюх. И… дело художника – созидать. Подальше от всяких… катаклизмов.

Ив засмеялся.

– Микеланджело тебя бы не понял.

– То есть?

– Он защищал Флорентийскую республику, строил укрепления…

– Ладно, ладно, не валяй дурака!.. Нет, Дора, спасибо, я больше не буду. Мне надо возвращаться на работу. – Он поставил пустую чашку на блюдце и наставительно добавил: – Ив, подумай. И если о себе не хочешь побеспокоиться, позаботься о девочке.

Он смущенно посмотрел на Дору, и та сделала вид, что не слышит.

Когда Даниель ушел, Ив снова взялся за работу, Дору позировать больше не просил, и она, храбро взяв с полки «Илиаду», села на диван. Ив время от времени поглядывал на нее с улыбкой, не бросит ли, но она упрямо одолевала страницу за страницей. Потом раздался звонок, на сей раз телефонный, и после краткого обмена репликами Ив сообщил:

– Кажется, у нас сегодня приемный день. Забежит Алекс. Ненадолго, как я понял. Занесет обещанную книжку.

– Его выписали?

– Еще на прошлой неделе. И даже не преждевременно, такое у меня, по крайней мере, осталось впечатление…

Алекс действительно забежал ненадолго, уже вечером, на скорую руку выпил чашку кофе и съел оставшееся после визита Даниеля пирожное… если честно, после дополнительного набега Доры, слоеное тесто с шоколадной начинкой действительно оказалось очень вкусным, Дора такого раньше не ела и даже потихоньку припрятала пакет, чтобы не забыть название кондитерской, что до Ива, он вяло сжевал пару бутербродов, не отрывая взгляда от незаконченной скульптуры, до обеда дело не дошло.

Книжка была белой, на обложке странная картинка, стайка русалок на фоне огромных нефтяных баков или чего-то в этом роде.

– Дельво, – сразу сказал Ив. – Подходит. К поэзии в принципе, я имею в виду.

– И я так думаю.

Алекс был совсем не похож на того подавленного, вялого человека, которого они навещали в больнице, напротив, оживлен, даже лихорадочно возбужден.

– Уезжаю ночным поездом в Бретань к матери, – говорил он торопливо, – у них с теткой собственный дом, есть и для меня комната, поживу годик в деревне, поработаю. Там, знаете, тихо, а я лирик, общественные потрясения как предмет поэзии мне неинтересны.

– Думаешь, надо ждать потрясений? – осведомился Ив.

Алекс прижал руки к груди.

– Обязательно! Я – поэт, я чувствую. Что-то носится в воздухе… Да, кстати! Сосед мой, художник, явился сегодня домой в растрепанных чувствах. Можно сказать, вне себя. Ты последнюю речь Гайяра слушал? О культурной политике.

– Нет.

– Послушай. Там что-то произошло с Энгром, подожгли музей в Монтобане, начали с того, что прислали в Лувр наглое требование убрать «Одалиску» и «Турецкую баню», оскорбляющие, видите ли, достоинство мусульманских женщин, здесь их, конечно, послали подальше, ну они и… собственно говоря, подальше и отправились, выискали слабое место, в провинции-то все охраняется не так надежно… Правда, музей не сгорел, сработала противопожарная техника, но пострадал. А Гайяр… Но послушай сам. Только не сильно нервничай.

– Попробую, – сказал Ив хмуро.

– И… – Он отодвинул чашку и посмотрел на Дору, потом снова на Ива. – Почему бы и вам не уехать? На время.

И этот туда же, подумала Дора нервно. С ума посходили.

– Хотите в Бретань? Я посмотрю, может, и для вас местечко найдется, дом большой, запущен только, а так просторный. Я приеду, огляжусь и напишу. А?

Дора думала, что Ив откажется, но тот только хлопнул Алекса по плечу.

– Напиши.

Простившись с Алексом, Ив не стал ни открывать подаренную книгу, ни возвращаться к работе, он включил компьютер и принялся искать речь Гайяра. Он был в ярости.

– Энгр, подумать только! Добрались до Энгра, – бормотал он, нервно переключая каналы.

Гайяр вещал почти о том же, что в прошлый раз, во всяком случае, близко к тому, сокрушался, конечно, по поводу вандализма в Монтобане, но снова начал соболезнующим тоном разглагольствовать о недостаточном уважении чужих нравов и под конец возвестил, что, по его мнению, следует создать специальную комиссию по культурной политике и ввести в нее достаточное число представителей иных культур.

Ив в бешенстве выключил монитор.

– Культурная политика! Ты знаешь, что это такое? Сейчас я тебе продемонстрирую!

Он ушел в спальню, вернулся с одним из своих фолиантов, торопливо пролистал его…

– Смотри! Это «Страшный суд» Микеланджело. Красным цветом обозначены всякие дорисованные тряпочки, которыми ватиканские ревнители нравственности велели прикрыть нескромные по их понятиям детали. На фреске Микеланджело! Вот тебе культурная политика!

– Но тогда были другие времена, – возразила Дора несмело.

– Ах, Дорри! Сейчас наступают времена худшие… Извини, я выйду, немного похожу, а то лопну со злости.

Дора промолчала, она никогда не видела Ива в таком состоянии, что ее иногда даже удивляло, он казался ей слишком уравновешенным для художника, но, наверно, всякого можно вывести из себя, если приложить достаточно усилий.

– А мне что делать? – только и спросила она.

– Ничего. Читай. Если я задержусь, ложись спать, я постараюсь тебя не разбудить.

– Наоборот!

– Что наоборот?

– Разбуди. Чтобы я знала…

– Хорошо, разбужу.

Он ее действительно разбудил, очень бережно, просто лег рядом и ненадолго обнял, потом отвернулся и заснул, а когда Дора открыла глаза, его уже не было. Вначале она не тревожилась, подумала, что он вышел купить круассанов к завтраку или хлеба, еще чего-то, но прошел час, другой, и она заволновалась. Видеофон Ива не отвечал, где его искать, она совершенно не представляла и к полудню уже бесцельно бродила по студии, воображая себе всякие ужасы. Наконец послышался звонок, она побежала к своему аппаратику… Клаудия! Откуда она узнала ее номер, почему звонила, не из Парижа, из Ниццы?

– Дора! Есть новости от Ива?

– Нет, – почти прорыдала она. – Он ушел… очень рано, наверно… Я проснулась, его не было дома…

– Так ты ничего не знаешь?

– Что я должна знать?

– Посмотри новости. Парламентский канал или полицейский. Не пугайся, ничего особенно угрожающего. Я тебе перезвоню.

Полицейский канал!.. Дора уронила видеофон на диван и схватила пульт.

Нужный сюжет она нашла минут через десять, все как на ладони, впрочем, ничего странного, перед Бурбонским дворцом наверняка вывешено множество видеокамер, место такое. Ив стоял на ступеньках, мрачно глядя в пространство, по лестнице поднимался Гайяр, Ив шагнул к нему, тот приостановился, и Ив сказал, медленно и раздельно:

– Господин депутат, меня зовут Ив Легран. Я – скульптор. Я пришел, чтобы от имени своих единомышленников поблагодарить вас за заботу об искусстве.

Гайяр чуть улыбнулся, но его улыбка тут же увяла, а Ив размахнулся и отвесил депутату полновесную пощечину. Подскочили охранники, схватили его за руки, не очень грубо, но скрутили и куда-то потащили, а Гайяр жалобно сказал в камеру:

– Вот с кем приходится иметь дело. Полное отсутствие толерантности. Хуже… Культурный шовинизм…

Дора положила пульт и заплакала. Его арестовали! Могут посадить в тюрьму! Боже! Что делать, к кому идти? Даниель? Она не знала его телефонов, если б еще Адель была дома… но Адель, увы, уехала, так не вовремя, Доре она нравилась, худенькая, веселая, несмотря на уже кругленький животик, она постоянно носилась по лестницам вверх-вниз, там ее Дора обычно и встречала, Адель обожала бегать по магазинам, покупать продукты, готовить, всегда была приветлива, будь она здесь…

Она сидела, сложив руки на коленях, одна во всем мире, никто не звонил, даже Клаудия, она на минуту пожалела, что не в приюте, сейчас ее утешила бы даже компания Надин, не говоря о более отзывчивых Эмме и Сюзанне, но потом поняла, что никто ей не нужен. Кроме Ива. Никто, кроме Ива. Никто, кроме… А Ива нет. Его у нее отняли.

И тут он объявился, не лично, позвонил.

– Извини, Дорри, – сказал он быстро, – я не мог раньше, не разрешали. Меня задержали на сутки, ничего страшного, не бойся. Наверно, оштрафуют, и все.

– Ив!.. Ив… У меня остались мои отпускные и пособие за последний месяц, почти половина. Если…

– Ты славная девочка, Дорри! Этого мало, но все равно спасибо. Не беспокойся, что-нибудь придумаем.

Вечером пришел Даниель и тоже стал ее утешать.

– Все ограничится штрафом, вот увидишь, вряд ли Гайяр будет требовать компенсацию, политических дивидендов это ему не принесет, а прочие его мало интересуют. Выиграет на самом деле Ив.

– Каким образом?

– А о нем уже говорят. Прошла пара сюжетов, молодой талантливый скульптор, показали его работы, те, что в Помпиду, и что в Италии.

– Он не ради этого, – возразила Дора.

– Конечно, нет. Но не все последствия просчитываются. Запиши мои координаты, если что, звони.

После его ухода позвонила и Клаудия, она все выяснила, назначат штраф, возможно, большой, но ничего, как только она узнает сумму, тотчас обратится в свои благотворительные фонды, они наверняка помогут, Дора опять почувствовала ревность и обиду, ну почему у нее совсем нет денег, не для себя, ей ничего не надо, но так больно, что о ее возлюбленном заботятся чужие женщины… однако потом она подошла к Кассандре, подумала, что будь у Клаудии хоть миллиард, Кассандры из нее все равно не вышло бы, и ей стало легче.

Помощь Клаудии не понадобилась, штраф оплатил один из фондов помощи художникам, Ив был доволен, не из-за денег, нет, он расценил это как демонстрацию, не все еще в руках у гайяров, единственное, что его смущало, когда он пришел домой, угрызения совести.

– Прости меня, Дорри, – сказал он, беря ее руки в свои. – Я ужасный эгоист. Совершенно не думал в тот момент о тебе.

Клаудия тем не менее объявилась, даже не одна, а с Пьером, но не сразу, через два дня, которые промчались со скоростью поезда, доставившего их так недавно в Париж из Ниццы. Ив работал, как одержимый, позировать почти не просил, только когда возвращался в очередной раз к чертам лица Кассандры, и, подумав, Дора взялась за кулинарную книгу, она помнила, как вкусно готовила мама, они всегда ели дома, отец не признавал никаких ресторанов, «все эти знаменитые повара тебе в подметки не годятся», – изрекал он, распробовав новоизобретенный салат или какой-то особенный суп, почему бы ей, Доре, не унаследовать талант родной матери, правда, маминых рецептов она не знала, та, увы, никаких записей не вела, все держала в голове, так что начинать следовало с чужих, но ничего, для разминки она соорудила сложный салат, сбегав в супермаркет за его многочисленными компонентами, и получилось неплохо, Ив съел и одобрил.

Вечерами они выходили на прогулку, через Новый мост и двор Лувра до Тюильри и Конкорд и по бульвару Сен-Жермен обратно, во двор Лувра, частично закрытый из-за восстановительных работ, пускали только через металло– и прочие детекторы, у которых вечно скапливалась очередь, но они все равно туда заходили, поскольку у большой пирамиды от взрыва покосился каркас, вылетели стекла, и ее временно разобрали, и теперь ничто, кроме строительных лесов на крыле Денон, не мешало любоваться красотой дворца. Прогулка получалась немаленькой, и, хотя они и присаживались немного передохнуть у пруда, Дора, не очень привычная к пешим походам на большие расстояния, уставала, ну и что, ей нравилась такая жизнь, ничего иного для себя она не желала. Разве что ее смущало обилие возбужденных людей на улицах, конечно, Париж всегда полон народу, но другого, туристов, довольных жизнью, добродушных, глазеющих по сторонам с веселым любопытством, а теперь все собирались кучками, шушукались, нервно оглядывались, вид у большинства был злой или, скажем, рассерженный, что-то было неладно, время от времени она вспоминала пожары в Ницце и вздрагивала, а что если…

Увидев Кассандру, Клаудия буквально остолбенела, она не бегала, как обычно, не размахивала руками, даже не говорила ничего, а стояла неподвижно и смотрела на скульптуру так, что Дора простила ей все ее деньги. Когда она наконец отошла и села в кресло, то была непривычно тихая, Пьера, кажется, тоже проняло, он пристроился на краешке помоста и рассматривал изваяние более чем внимательно.

– Я почему хотела тебя видеть, – сказала Клаудия наконец. – У Пьера кончается отпуск, в понедельник он должен вернуться на работу, а я побуду в Париже дня три-четыре, улажу кое-какие дела и поеду обратно. Хочу быть рядом с детьми. Хотя не думаю, что та ситуация повторится, ты же понимаешь, владельцы пострадавших поместий, они ведь правят бал в Ницце, как, собственно, и везде, подняли страшный шум, и в городе сейчас полицейских больше, чем я видела за всю свою жизнь. В этом тоже хорошего мало, но, по крайней мере, спокойно. Я там буду до конца лета, мальчикам ведь с осени в школу… – Она улыбнулась. – Предисловие, кажется, затянулось. Словом, я хотела предложить вам с Дорой до сентября пожить у меня на вилле… собственно, можете и дальше оставаться, если захотите. Я тебе создам условия для работы, перевезем все, что тебе нужно… – Ив смотрел удивленно, она слегка смутилась и добавила: – Я увидела по телевизору твою святую Агнессу. Я всегда знала, что рано или поздно ты станешь создавать шедевры и…

Она покраснела и замолчала. Пьер добродушно заметил:

– Короче говоря, Клаудия хочет принимать в создании этих шедевров хоть какое-то участие. Представляешь, на твоей персональной выставке она останавливается возле какой-то скульптуры и гордо говорит: «Эту вещь он изваял у меня на вилле».

– Пьер! – возмутилась Клаудия. – Не болтай ерунды!

Тот пожал плечами.

– Не вижу в этом ничего дурного. Каждый делает, что может.

– Ну так как? – спросила Клаудия.

Ив вздохнул.

– Откровенно говоря, я и сам подумывал вернуться в Ниццу, не на вашу виллу, конечно, а в студию Марселя. Я ему даже звонил вчера. Но… оказалось, что он во Флоренции. Он спросил, не считаю ли я, что и мое место там…

Супруги переглянулись.

– Не знаю, есть ли в этом какой-то смысл, – заметил Пьер. – Во всем этом, я имею в виду. Возможно, тут больше желания оказаться среди единомышленников, нежели чего-то иного.

– Возможно, – отозвался Ив.

– В любом случае, риска больше, чем толку, – добавила Клаудия грустно.

Дора непонимающе переводила взгляд с одного на другого, почему Ив что-то скрыл от нее, решил, что она не поймет, слишком необразованна и неумна… не те слова, попросту невежественна и глупа?..

– О чем вы говорите? – спросила она с почти детской обидой. – Объясните мне…

Ей ответил Пьер.

– За взрывом в Лувре последовало еще несколько подобных атак в разных европейских городах, в частности, во Флоренции. Помнишь?

Дора кивнула.

– Лоджия Ланци.

– Мэрия после этого объявила Флоренцию закрытым городом. Не в принципе, а для мусульман. Перебор, конечно, однако их можно понять, второй Флоренции на свете нет. Но вышло не совсем гладко, исламисты, естественно, взбесились, они стали просачиваться в город и устраивать всякие пакости. Конечно, галереи и главные памятники стерегут, но места менее значительные не защищены.

– Во Флоренции нет незначительных мест, – бросил Ив мрачно.

– Я имел в виду относительную ценность. Неважно. Наконец, снаружи все прикрыть невозможно. А там… Кинь гранату в почти любую стену, и урон страшный. Словом, туда хлынули добровольцы со всей Европы, студенты, художники, любители искусств и иные энтузиасты. Охранять город. Дело непростое.

– К тому же опасное, – вмешалась Клаудия. – Поди останови сумасшедшего с бомбой! Кстати, уже третий день по всему миру собирают деньги, через пару-тройку недель, наверно, уже можно будет нанять сколько надо профессионалов. Но пока…

– Я поеду, – сказал Ив спокойно. – Я колебался из-за Доры, не хотелось оставлять ее одну, непонятно, что будет здесь. Но что если твое любезное предложение мы примем наполовину? А, Дорри? Поедешь с Клаудией в Ниццу?

– Конечно, – поддержала его Клаудия. – Соглашайся, Дора. Места много, бассейн, пляж близко, будем купаться, гулять, играть с мальчиками. У меня и фонотека солидная, и видеотека…

– Дора предпочитает книги, – улыбнулся Ив.

– Библиотека у меня тоже есть. Поехали?

Дора замотала головой, шагнула к Иву и вцепилась в его руку.

– Я с тобой!

– Ну что ты, Дорри! Непонятно, какие там условия, спать придется наверняка в палатках, да и бандюги там эти орудуют, неровен час…

– Все равно.

– Малышка…

– Я взрослая! Мне двадцать один год.

– Ну ладно, – вздохнул Ив. – Клаудия, тогда у меня к тебе будет другая просьба. Очень большая и достаточно трудновыполнимая.

– Да?

– Кассандра. Ты можешь увезти ее в Ниццу? Тогда мы с Дорой приедем туда прямо из Флоренции.

– Конечно, – сказала Клаудия торопливо, – я все сделаю.

Флоренция покорила Дору сразу и полностью, до сих пор ей ни разу не приходилось усомниться в истине, усвоенной в ранней юности, если не детстве, конечно, Париж – самый красивый город в мире, она верила в это всей душой, но теперь у нее вдруг возникло ощущение, что она из сумерек вышла на свет. Может, возникло такое чувство потому, что они покидали ее родной город пасмурным утром, темно-серое небо, низкие тучи, назревавший, но так и не начавшийся толком дождь, лишь отдельные капли, время от времени взбивавшие сухую летнюю пыль. Дора полагала, что поедут они, как некогда Ив, на попутках, хотя представляла себе подобного рода путешествие слабо, но Ив торопился, он купил билеты на самолет, и Дора во второй раз в жизни отправилась в аэропорт, в первый она летала совсем ребенком, в десять лет или одиннадцать, у отца были дела в Вене, и он взял с собой жену и дочь, сам город она почти не помнила, аэропорт тем более, собственно, запоминать аэропорты нет смысла, они все одинаковые, так, во всяком случае, говорят, но земля внизу с реками, дорогами и крохотными зданиями врезалась ей в память намертво, и она нетерпеливо ждала, когда снова увидит эту картинку, именно картинку, так оно называлось в уголке мозга, где хранилось.

До Шатле они шли пешком, катя рядом чемоданы, своего у нее, конечно, не было, и Ив подарил ей маленький, толстенький темно-синий, который ей ужасно нравился, шли, и по дороге вольно или невольно примечали шрамы, оставленные недавними волнениями… впрочем, не совсем так, их все прибавлялось, в первую очередь, правда, бросались в глаза надписи, огромные красные, синие, черные буквы на опорах мостов, на набережной со стороны реки, даже на домах, по смыслу схожие, «Европа для европейцев» или «Азиатов в Азию», «Африканцев в Африку», Дора вспомнила Даниеля, неужели таки крестовый поход, хотя пока никого не убили и не депортировали, но она слышала, что правые продавливают закон об отмене детских пособий начиная с четвертого ребенка, так вроде против чужаков прямо не направленный, но в действительности… В любом случае, когда она отвлеклась от броских букв, ее внимание привлекли знаки, менее заметные, но куда более зловещие: большие черные пятна на фасадах, разбитые стекла дверей, наглухо закрытые железные шторы на витринах, следы пожаров и погромов, во время первой волны особо пострадал Дефанс, неудивительно, деловой центр, представительства ненавистных корпораций, но теперь Дефанс стерегли, туда бросили чуть ли не половину парижской полиции, и нападений на тамошние офисы вроде не стало, однако тут, в сердце города… Все устеречь невозможно, да и тактика погромщиков изменилась, раньше были аморфные толпы, а теперь компактные группы, с особенным удовольствием – надо полагать! – они жгли отделения банков, подходили, били стекла, если бронированные, применяли гранаты, кидали внутрь бутылки с бензином и убегали, банки, дорогие магазины… Доре трудно было определить свое отношение к происходящему, с одной стороны, она сочувствовала недовольным современной действительностью, с другой… они ведь уродовали Париж, ее родной Париж, если бы только Дефанс, бог с ним, она была там только раз в жизни, и больше не собиралась, исчезни он с лица земли, ее это вовсе не огорчило бы, но старый Париж…