Текст книги "Встреча в метро"

– Послушай, Дорри, – сказал он, – ты ведь не берешь с меня денег за то, что позируешь.

– За то, что позирую?

– Именно. Ведь натурщицы работают не бесплатно.

Она снова вспыхнула.

– Я никогда!.. я просто… для тебя… – она чуть не плакала.

– Понимаю. И я просто. Мне хочется увидеть тебя в платье до колен и в туфельках на каблуках, так, чтобы твои ножки предстали передо мной во всей красе. Вот и все. Но если это тебя оскорбляет, я настаивать не буду.

Она шумно вздохнула.

– Ладно. Но только если очень недорого. Хорошо?

– Хорошо.

Платье они купили в «Галери», и Ив предложил занести его в приют, благо, близко, хотя и видел, что Доре не терпелось его надеть, но идти в нем туда, куда он собирался, представлялось ему неразумным, собственно, он предпочел бы вовсе не брать Дору с собой, но когда она попросилась, отказать не хватило духу, в любом случае, не в этом платье, оно выглядело слишком нарядно, хотя в самом деле было недорогим, Дора с суровым видом исследовала ценники каждой вещи, на которую он указывал, пока не согласилась на эту, недорогим, но очень ей шло.

Подняться наверх она его не пригласила, тоже, конечно, из гордости, не торопилась знакомить с соседками, а вдруг будет похоже на смотрины, предложила подождать внизу в холле, она мигом, но он решил просто пройтись взад-вперед по улице и не успел даже дойти до угла, она догнала его, запыхавшаяся, но радостная, он снова заколебался, стоит ли везти ее туда, где ее былые горести несомненно оживут, но портить ей настроение здесь и сейчас не решился.

Они вышли на бульвар Османа, прогулялись до станции RER и спустились вниз.

Поезд, как и все прочие идущие в пригороды, был полон арабов и африканцев, та еще тавтология, можно подумать алжирцы, тунисцы или египтяне не из Африки, он посадил Дору в уголок у окна и сам сел рядом, отгородив ее собой от нежелательного соседства, огляделся и довольно скоро увидел плотоядные усмешки стоявших в проходе парней. Н-да! Он демонстративно сунул руку в правый карман и поиграл тем, что там лежало. Парни, пошептавшись, ретировались.

– Я давно не ездила на RER, – сказала слегка побледневшая Дора, когда они вышли из поезда. – Со школьных лет, да и то мне никогда не позволяли добираться одной, папа всегда приезжал за мной… А у тебя с собой пистолет, да?

Заметила его жест. Он усмехнулся.

– Как всегда. Правда, он игрушечный.

– Ох, Ив!

– Обратно поедем на автобусе. Дольше, но спокойней.

– А тут?

– Это белый пригород, здесь тихо.

Он повел ее боковыми улочками провинциального вида, одно-, двухэтажные домики, построенные большей частью в прошлом веке – особнячки не слишком богатых, но успешных представителей среднего класса, садики за решетками, а порой и глухими стенами, непривычно пустые тротуары и мостовые, в таких местах у всех есть гаражи, никто машин на улице не оставляет, да и людей не видно, они там, где магазины, словом, тишь да гладь.

Через каких-нибудь полкилометра они вышли на окраину, и перед ними раскинулась больница, множество корпусов разной величины, от совсем небольших построек до зданий довольно внушительной высоты, бетон и пластик, дешевые технологии, но оснащение более-менее современное, это он знал, хотя не был тут уже давно.

У скверика, разбитого перед главным корпусом, он остановился.

– В этой больнице умерла моя мать. У нее были почти такие же волосы, как у тебя, только немного короче. От лечения они выпали, не сразу, день за днем, прядь за прядью, и она все плакала и плакала, словно это было ее главной бедой. А потом умерла, спасти ее не смогли, хоть и обещали.

– А что у нее было? – спросила Дора шепотом.

– Рак.

– Но ведь его лечат!

– Как правило. Но не всегда. У нее была тяжелая форма, к тому же запущенная. Тут и моя вина, если б я был здесь… Хотя и будучи здесь, я виделся с ней нечасто, в те времена я вел весьма богемный образ жизни, с несколькими такими же олухами жил в ангаре, приспособленном под мастерские, где мы больше пьянствовали и похвалялись, чем работали. Потом я уехал в Италию, автостопом, провел там около полугода, ездил из города в город, ее звонок насчет того, что она срочно ложится в больницу, застал меня в Риме, и я сразу приехал, но было уже поздно, у нее оказалась последняя стадия, и через два месяца она умерла.

– А… отец?

Ив пожал плечами.

– Никогда его не видел. Мать не говорила мне, кто он, может, и сама не знала. Обычное дело.

– О, Ив… – В голосе Доры звучали слезы.

– Не расстраивайся. Это было давно. Десять лет назад.

Дора помолчала, потом спросила:

– А как ее звали?

– Маму? Линда.

– Необычное имя.

– Да. Это в честь ее бабушки, та была откуда-то из Скандинавии, то ли Швеции, то ли Норвегии. Ну пошли.

– А к кому мы идем?

– Идем проведать одного моего старого приятеля. Как раз из той компании, о которой я тебе только что говорил. Только он не художник и не скульптор, а поэт.

И что с ним?

– Он перерезал себе вены.

Ив снова остановился, повернул к себе Дору и посмотрел ей в глаза.

– Послушай меня, Дорри. Здание, в которое мы направляемся, в народе называют корпусом самоубийц. Сюда свозят тех, кто пытался свести счеты с жизнью, но не преуспел в своем печальном начинании. Обычно их удается спасти, но я не знаю, все ли они этому рады. Я, правда, читал где-то, что самоубийцы редко повторяют свою попытку, но не уверен, что это так уж точно соответствует истине. В любом случае, атмосфера здесь особая, не такая, как в отделениях, где лежат обычные пациенты. Понимаешь?

– Понимаю, – ответила она потухшим голосом, наверняка сразу подумала, что сюда могли привезти и ее родителей, привезти и вернуть к жизни, если б доставили вовремя, если б кто-нибудь обнаружил их раньше, даже она сама, почему у нее не возникло предчувствия, потребности бежать домой, убедиться, что там все в порядке, да, бедная Дора, на миг его охватило раскаянье, какого черта, в самом деле, он ее сюда притащил, но потом он успокоился, в конце концов, стоит ли прятать голову в песок, действительность такова, какова она есть, и надо к ней привыкнуть.

Холл «корпуса самоубийц» был пуст, только за стойкой, больше напоминавшей гостиничную, нежели больничную, сидела крупная женщина в зеленом халате с аккуратно уложенными тронутыми сединой волосами, лет пятидесяти – пятидесяти пяти, не меньше, Ив удивился, скорее он ожидал бы увидеть на этом месте красотку вдвое моложе, потом он вспомнил, что медицина – чуть ли единственная область, где конкуренция за рабочие места не шла ни в какое сравнение с прочими, наоборот, по всей Европе наблюдалась постоянная нехватка врачей, в чем тоже ничего неожиданного не было, современный человек отнюдь не стремится отягощать себя излишком ответственности, да и усердия и самоотдачи врачебная работа требует больше любой другой. Конечно, сидеть за компьютером в холле это не за операционным столом стоять, но на такие должности все-таки ставили медсестер, и хотя об этом он почти ничего не читал, но вполне мог предположить, что в медсестринские школы или где там их готовят, конкурс тоже невелик, малоприятная работа, утомительная и грязная, и если учиться на врача может толкнуть и такой стимул, как честолюбие, то идти в медсестры человека может побудить только… что?.. гуманизм?.. ха!

Он назвал имя и фамилию, регистраторша пробежалась пальцами по клавиатуре, нажала на клавишу и сунула ему карточку с отпечатанным номером палаты. Он хотел пошутить насчет многоумных посетителей, которые пару циферок запомнить не в состоянии, но потом увидел, что число четырехзначное.

– Четвертый этаж. Лифт за вашей спиной.

Выйдя из лифта, они попали в длинный коридор, от которого под прямым углом отходил еще один, Ив сверился с указателями и свернул направо.

– Сюда.

Коридор казался бесконечным, с одной стороны окна, с другой закрытые двери в палаты, нигде никого, хотя в простенках стояли диванчики, очевидно, предназначенные для пациентов, но пустовавшие, возможно, подумал Ив, они слишком малы, на двоих, максимум троих, что предполагало доверительные беседы, здешней клиентуре, скорее всего, несвойственные, ведь если человек умеет кому-то довериться, он себе вены не перережет… умеет… или имеет, кому… так, наверно, рассуждали и господа психологи, их-то, в отличие от врачей, целые армии, проходу нет, решили, что pares cum paribus, подобный с подобным легче сойдется, потому и корпус этот придумали, но нет, не все так просто… Кое-где виднелись и кресла, однако и в них никто не сидел.

– Сколько их! – сказала Дора нервно.

– Кого?

– Палат.

– Да, немало.

Он посмотрел на карточку, перешел к следующей двери и осторожно ее приоткрыл, здесь он пропускать Дору вперед не намеревался, бог знать, на какие игры в подобных местах можно наткнуться, он помнил, как десять лет назад худая, как скелет, но размалеванная, как клоун в цирке, женщина пыталась затащить его в постель прямо в палате на глазах у умирающей матери, нам, мол, все позволено, поскольку мало осталось… Однако внутри все было спокойно, и он, увлекая за собой Дору, вошел. Большое помещение было густо заставлено кроватями, шестнадцать, восемнадцать, что-то в этом роде, пересчитывать он, конечно, не стал, три или четыре были застелены, несколько разобраны, но пусты, а на остальных лежали люди, то ли спали, то ли нет, но молчали, в палате стояла поистине мертвая тишина. Мертвая еще и потому, что не работал телевизор, который бубнит везде и всегда, но тут нет, большой экран на одной из стен, высоко, чтобы видеть его отовсюду, был темным и немым. Никто не приподнялся, не повернул головы, ходить между кроватями и разглядывать пациентов было бы странно, и он негромко позвал:

– Алекс! Алекс, ты здесь?

Лежавший спиной к комнате человек у окна, резко повернулся, потом рывком сел.

– Ив?

Волосы у него были всклокочены, щеки покрыты трех-, четырехдневной щетиной, но взгляд вполне осмысленный, значит, болтовня о том, что здешних пациентов пичкают транквилизаторами, беспочвенна, во всяком случае, если и пичкают, то не всех и не всегда.

Он подошел поближе, Алекс поискал взглядом что-то, наверно, стул, потом заметил робко стоявшую у двери Дору.

– Твоя девушка?

Ив кивнул.

– Тогда нам лучше посидеть в коридоре.

Он отбросил одеяло и встал, больничная пижама была ему коротковата, из-под штанин торчали костлявые лодыжки, из рукавов обмотанные пластырем запястья. Он надел висевший на спинке кровати халат, не менее куцый, чем пижама, сунул ноги в разношенные до упора шлепанцы и зашаркал вслед за Ивом к двери.

– Ты как будто процветаешь? – заметил он, как только они оказались в коридоре.

– То есть?

– Я слышал, что Помпиду купил несколько твоих работ.

– Две.

– Неплохо. Хотел сходить посмотреть, но так и не собрался.

– Ничего, еще сходишь.

– Да… – Он вздохнул, и Ив спросил прямо:

– Как тебя угораздило?

– Ты не представил меня своей даме, – сказал Алекс вместо ответа.

– Я не был уверен, что ты захочешь при ней откровенничать.

– Почему нет?

– Ну, коли так…

«Дама», выскользнувшая за дверь сразу, как только Алекс вылез из кровати, чинно сидела на диванчике чуть поотдаль, Ив подвел к ней товарища и представил по всей форме.

– Не забудь щелкнуть каблуками.

Алекс посмотрел укоризненно.

– Ладно, рассказывай, – велел Ив. – Или нет, сначала сядем. – Он подождал, пока Алекс неловко плюхнется на диван рядом с Дорой, подтащил стоявшее у соседнего простенка кресло и сел лицом к Алексу. – Слушаю.

– Душно здесь, – снова вздохнул Алекс.

– Давай откроем окно.

– Нельзя. Они закупорены намертво. Чтобы никто не соблазнился, как-никак четвертый этаж, а народ тут, как ты понимаешь, на все способен… Очень трудно объяснить даже себе самому… Это ведь все стихийно… Просыпаешься утром, голова гудит после вчерашней пьянки, вокруг ни души, и вдруг до тебя доходит простейшая, в сущности, мысль: ты никому не нужен… Сколько лет мы с тобой не виделись?

– Около пяти, я думаю.

– Последние три я жил на Монмартре, в мансарде, мы ее снимали на троих, один – художник, сейчас получил заказ, расписывает потолки в квартире какого-то хвата, мода такая, слышал, наверно?

Ив кивнул.

– Его целый день нет, приходит поздно вечером. Второй… Хороший был парень, закончил университет, давал частные уроки дебилам, родители которых втемяшили себе в голову их, так сказать, образовать, иногда и мне учеников подкидывал… с ним можно было поговорить, но в прошлом месяце его убили, ни за что, грабить у него нечего, всякому видно, человек тихий, сам бы в драку не полез, но шпане-то все едино, избили и бросили, умер, не приходя в сознание… О чем я? Да… Я выпустил книжку. Несколько лет назад уговорил одно издательство, сделали электронную, она и утонула в интернете, сам знаешь, сколько там этого добра, никто не заметил, ни одна собака не купила, я и решил выпустить настоящую, бумажную. Два года бегал по разным фондам, выпрашивал подаяние, так сказать, стихи издавать ведь теперь никто не хочет, а на бумаге и вовсе практически ничего не печатают, надо самому… Словом, достал деньги, нашел типографию, тираж всего-ничего, пятьсот экземпляров… Ни один магазин не берет, они и так уже наперечет, а те, которые еще не закрылись, сразу дают от ворот поворот, никто, мол, не купит, бессмысленная затея, я дошел до ручки, уговаривал взять бесплатно, выручку себе, куда там! Места жалко. Так и лежит тираж под кроватью, пару десятков раздал знакомым, и весь сказ.

Он замолчал.

– На самом деле, – заметил Ив, – несколько сот любителей поэзии в стране, может, и найдется…

– Да! Но поди найди их самих! Не стоять же на Конкорд и предлагать прохожим книги!

– Кто-то, может, и стал бы…

– Может! Я не из таких… Но знаешь, Ив, когда я очухался и огляделся… сосед ни с того, ни с сего явился днем домой, забыл какую-то кисть, что ли?.. неважно… словом, нашел меня, дурака, еще полуживым, привезли сюда, привели в чувство… Так вот, когда я очухался и огляделся, мне стало стыдно. После того, как поговоришь с людьми…

– Мне показалось, что народ здесь молчаливый.

– Так и есть. Но за четыре дня найдешь и болтливых. Люди больше простые, кажется, что им беситься, не прежние времена, когда под мостами ютились, вроде живут… вроде!.. Ни профессии, ни работы, ни перспективы… Ни друзей… что может объединять людей, когда нет ни знаний, ни мыслей, о футболе сутками разглагольствовать или содержание телесериалов друг другу пересказывать?.. в карты играть целыми днями?.. Ни возлюбленной, откуда, когда в женщинах никакой тайны не осталось, спортивного интереса и того нет, любая готова чуть ли не на улице раздеться, только помани… кто помоложе, еще вихляет задом на дискотеках или трахается с кем попало, но с возрастом до людей доходит, что жизни у них нет и не будет, полная пустота, как тут руки на себя не наложить… А у меня все-таки есть призвание и занятие… Надежда, наконец! Что все изменится, хоть когда-нибудь, пусть через сто лет… если к тому времени французский язык не выйдет из употребления, пишу-то я по-французски, хоть и не совсем француз.

– Алекс наполовину русский, – пояснил Ив, обращаясь к Доре. – По отцу. Вот только русского языка не знает.

– Полсотни слов в уме держу, – поправил его Алекс. – Но у меня и отец уже тут родился, сам не очень бегло на родном языке изъяснялся. Правда, Пушкина читал и меня назвал в его честь.

– Он умер? – спросила Дора несмело.

– Давно. Инфаркт. Пил много. Не состоялся, как он считал.

– А мама?

– Мать жива. В Бретани обитает, с теткой моей, бабушка еще была, за девяносто, недавно умерла, мама за ней ухаживала. Как отца не стало, отправилась к родным пенатам. И меня с собой звала, но что мне там делать?

– Стихи писать, – заметил Ив насмешливо. – Какая разница, где этим заниматься?

– Для меня есть. Я – человек городской, а там деревня.

– Ладно, оставайся, раз так. А вены больше резать не будешь?

– Не буду.

– Отлично. Запиши адрес, принесешь нам свою книжку, когда выпишут.

Дора порхала между кухней и столовой с полными тарелками, ингредиенты завтрака в приюте были четко определены, за исключением багета и кофе, которые не лимитировались, каждому полагалось по круассану, по три куска сыра и по две крошечные упаковки масла и мармелада, вроде не так уж мало, ее родители ограничивались по утрам кофе с булочками или парой бутербродов, конечно, потом следовали и другие трапезы, а приютские редко выходили за пределы завтрака да супа, потому их кормили чуть основательнее, естественно, сыр был дешевый, а мармелад кроме приторного вкуса фруктовой эссенции иного не имел, но что делать… Хорошо еще, что их не пытались потчевать американской едой, несмотря на все протесты и скандалы, избавиться от нее не удавалось, однажды много лет назад прорвавшись на европейский рынок, Штаты отступать уже не желали, упрямо навязывая свои генетически изуродованные, как их называли в народе, или напичканные всякими малопонятными веществами продукты хотя бы тем, кто победнее, но им сопротивлялись даже приюты, по крайней мере во Франции. Дора помнила, как ее подружки при виде безобразно растолстевших мальчиков и девочек, на улице, у них в школе таких не было, перешептывались, мол, бедняг, наверно, кормят «по-американски», и, когда она спросила, что это значит, ей охотно объяснили, предостерегали ее и родители, если купишь себе мороженое, обязательно посмотри, нет ли на этикетке того и этого, написанного оранжевыми буквами…

Она посмотрела на часы, вернее, циферблат на включенном большом телевизоре, или мониторе, в данный момент это был телевизор, поскольку показывал телепрограмму, пять минут десятого, Ив, наверно, еще спит или лежит в постели, он не любит рано вставать, а может, он уже на ногах, варит кофе, вид у него отсутствующий, как всегда по утрам… всегда – это сильно сказано, она видела его в такую рань только по выходным, то есть четыре раза, у нее было два свободных дня в неделю… но, наверно, так у него всегда, выпив кофе и рассеянно съев круассан… их он покупает накануне и, чтобы не засохли, кладет в термостат с материалами, удивительно для такого педанта, у которого все всегда лежит на своем месте, как он мог вести богемный образ жизни хоть когда-нибудь, непостижимо, у художников ведь все валяется где попало… впрочем, это она взяла из книг, никого такого, кроме Ива, она никогда не встречала… выпив кофе, он встает и, засунув руки в карманы, начинает бродить по студии, десять минут, двадцать, полчаса, потом решительно открывает дверцу термостата, его включают вечером, чтобы к утру материал был готов, вынимает большой ком пластика, переносит на специальную подставку с подогревом и начинает осторожно разглаживать в одном месте, вытягивать в другом, и потихоньку в бесформенной массе проступают очертания головы, тела…

– Дора! – окликнули ее, она обернулась и увидела Сюзанну, сидевшую за крайним столиком в полном одиночестве. – Давно тебя не видела, совсем домой не приходишь.

– Я вчера поднималась наверх, тебя не было, – возразила Дора.

– Все равно. Иди сюда. Сама-то завтракала, нет?

Дора покачала головой.

– Не успела.

– Так возьми тарелку и садись ко мне. Как раз затишье.

Когда Дора послушно села со своей порцией за ее столик, Сюзанна сразу спросила:

– Кто он?

– Он?

– Ну да! Не будешь же ты утверждать, что проводишь ночи у вдруг объявившейся двоюродной тети.

Дора рассмеялась.

– Веселая какая! В лотерею, что ли, выиграла?

– Я в лотерею не играю, – ответила Дора серьезно.

– Да? А почему? – удивилась Сюзанна.

– Не знаю, – сказала Дора чистосердечно.

В самом деле, почему? В лотерею или лотереи, поскольку их развелось великое множество, от городских до общеевропейских, играли сотни миллионов людей, понятно, когда заработать хоть какие-то нормальные деньги категорически негде, все начинают связывать надежды на лучшее будущее с фортуной, авось кинет кусок пожирнее, да и мысли эта игра заполняет, чем думать об унылой сегодняшней жизни, строят планы на ту, которая наступит, когда этой самой фортуне надоест поворачиваться к тебе спиной, Эмма, например, частенько размышляла вслух о том, что она сделает, если выиграет хотя бы парочку миллионов, отправлялась в морской круиз, на горнолыжный курорт, переселялась в фешенебельный отель, покупала наряды от-кутюр, всякая такая чушь… Может, потому у нее, Доры, и не возникало желания обзавестись лотерейным билетом, ее раздражала болтовня Эммы, уж она-то ни о каких горнолыжных курортах или вычурных платьях не мечтала, переехать в отель, что за ерунда, каким бы фешенебельным он не был, на настоящий дом это похоже не больше, чем приют… Дом… Конечно, на такие деньги можно купить квартиру, но что в ней делать одной?..

– Так и не скажешь, кто он? – снова спросила наблюдавшая за ней Сюзанна.

Дора промолчала.

– Странная ты, – сказала Сюзанна задумчиво. – Все мы странные. Уже больше двух лет вместе живем, как одна семья. А все равно чужие.

В приюте ведь не выбираешь, с кем жить, куда поселят, туда и пойдешь, подумала Дора, хотя, строго говоря, это не совсем так, если очень уж не поладишь с соседками, можно и с кем-то обменяться, да и братьев и сестер тоже не выбирают, к ним просто привыкают, все-таки с детства вместе, хотя и те иногда становятся чужими, сама она этого представить не могла, не могла вообще представить себе, каково иметь брата или сестру, их не было не только у нее самой, но и у ее родителей… если уж так рассуждать, с соседками даже проще, тут не кровные узы, которых не разрушить, посторонних подбирай хоть по возрасту, хоть по интересам… собственно, она как раз с соседками вполне ладила… Но не настолько, чтобы делиться заветным…

– Зайду завтра или послезавтра, расскажу, – сказала она, допивая кофе. – А сейчас мне работать надо.

Наверх она подниматься не стала, хотя обычно делала это если не каждый день, то через один-два, проводила в номере полчаса-час, редко больше, не для того, чтобы поболтать с девушками, к тому времени Эмма и Сюзанна успевали выйти, а Надин, возлежа на кровати, читала, и вряд ли у нее была б охота выслушивать излияния Доры, если бы той взбрело в голову выворачивать душу именно перед ней, чего она делать никогда бы не стала, перед кем угодно, только не Надин, нет, она задерживалась в приюте, с одной стороны, для того, чтобы потом сполна насладиться контрастом между прекрасным, хотя, возможно, и эфемерным настоящим и грубо, но все-таки более-менее крепко сколоченным прошлым, в которое в любой момент ее могли вернуть… нет, не теперь, недаром ведь он сказал Алексу «принеси книжку нам», значит… но вероятность все-таки сохранялась… а с другой стороны, она просиживала в приюте лишний час, чтобы не показывать… кому?.. себе?.. как торопится туда, на Левый берег, сидела и представляла ближайшее будущее, вот она спускается в метро, едет, выходит, вот бежит по переулочкам, нажимает на кнопку домофона, поднимается по лестнице, проскальзывает в незапертую дверь, Ив уже в студии у незаконченной скульптуры, он только приветственно машет рукой, и она тихо входит, устраивается в уголке дивана и берет с журнального столика начатую книгу… У Ива было много бумажных книг, купленных, конечно, у букинистов, в магазинах ведь такие цены, что подойти страшно, но какая разница, теперь и у букинистов книги почти новые, только стоят в десятки раз дешевле, не странно ли. Много книг и альбомов, их они смотрели вместе, Ив рассказывал ей про художников и картины, объяснял сюжеты…

Но сегодня все было иначе, когда она взбежала по лестнице, Ив встретил ее в дверях, взял за руки и спросил:

– Дорри, а отпуск тебе положен?

– Четыре недели в году, – сказала она.

– А в этом году ты его брала?

– Я его никогда не беру. Что мне с ним делать?

– Прекрасно. Можешь оформить его с послезавтрашнего дня?

– Наверно, – сказала Дора неуверенно. – А зачем?

– Затем, что мы с тобой поедем отдыхать. Ненадолго, конечно, на неделю или две. Да, а купальник у тебя есть?

Сердце Доры замерло.

– Купальник?

– Ты ведь хотела в Ниццу?

– О, Ив!..

Ее глаза наполнились слезами.

– Что с тобой?

– Ив! Я никогда не смогу заработать достаточно, чтобы…

– Дорри! Тебе не кажется, что ты слишком много говоришь о деньгах?

– Но ведь такая поездка обойдется очень дорого.

– Вовсе нет. Жить мы будем в студии одного моего хорошего друга, она не слишком большая, но там найдется, где спать и где есть, к тому же она недалеко от моря и от центра, до старого города четверть часа пешком…

– А ему мы не помешаем?

– Никоим образом. Его там нет, он отправился в очередное паломничество по Италии.

– Он – верующий?

– Он – художник! Проводит в своей земле обетованной почти каждое лето. Я ему позвонил, нам придется только забрать ключи у его двоюродной сестры, а потом вернуть. Отвезут нас туда тоже бесплатно.

– Кто?

– Клиенты.

– Какие?

– Скоро увидишь. Они подойдут к двенадцати. Хотят купить скульптуру для своей виллы и просят поехать с ними, чтобы найти подходящее место.

– Но ты… ты не продашь им?.. не продашь Агнессу, нет?

– Да что ты, Дорри!

– А если они очень захотят?

– Не захотят. Я отнес ее в спальню, по спальням клиенты не бродят. Вот, кстати, и они.

Он нажал на кнопку домофона.

– Ничего, что я здесь? – спросила Дора несмело.

– А где тебе еще быть? – удивился Ив.

Клиенты оказались супружеской парой примерно возраста Ива, Дора уже знала, что ему тридцать четыре, возможно, муж был на пару лет старше, а жена чуть моложе, он – длинный, вялый, ленивый на вид, она, напротив, подвижная, живая, хотя тоже тощая и немалого роста, Дора подумала, что в этой семейке скорее всего работает жена, а муж проживает наследство, но позднее выяснилось, что все как раз наоборот, она – дочь миллионера, расточающая свою энергию в благотворительных обществах, а он – менеджер какой-то компании, принадлежавшей, правда, недавно умершему тестю, но занявший свою должность еще до знакомства с будущей женой, то есть необязательно синекуру. Он был в старых синих джинсах и белой тенниске, увидишь на улице, ни за что не выделишь из толпы, она же разоделась в платье из натурального льна, естественно, мятое, однако необычного покроя и наверняка неописуемо дорогое, но все равно свисавшее с нее, как с жерди, Дора пожалела, что не успела переодеться в свое чудное новое платьице и тут заметила, что пока она исподтишка разглядывала жену, муж рассматривал ее самое.

– Какая сладкая девочка! – сказал он.

Дора насупилась. Ив только усмехнулся.

– Выпьете кофе? Клаудия? Мсье Буль?

– С радостью, – пропела жена.

– Пожалуй, – обронил муж. – Кстати, зовите меня Пьером.

– Дорри, займешься?

Дора кивнула, она была не прочь удалиться от этой компании, особенно от нахального мсье Буля. Подойдя к плите, она обнаружила, что кофе уже готов, надо только подогреть молоко и вынуть сливки, в шкафу оказались и пакет с булочками и коробка с пирожными, как видно, Ив против обыкновения выходил за ними. Пока ее руки привычно накрывали на стол, глаза следили за происходившим в студии, мсье Буль, англичанин, что ли, стоял неподвижно чуть в стороне и рассматривал скульптуры издали, а Клаудия носилась вокруг, наклонялась, поднималась на цыпочки, всплескивала руками и издавала невнятные восклицания.

Потом сели пить кофе, Дора со сливками, мсье Буль попросил латте, как и Ив, а Клаудия черный без сахара, боится, как бы на ее скелет не нарос кусочек мяса, подумала Дора ехидно. Впрочем, пирожное гостья съела.

Речь пошла о недавнем взрыве в Лувре, Клаудия возмущалась и вновь орудовала руками, теперь уже воздевая их кверху, а ее муж, воспользовавшись паузой, ввернул:

– Только что читал в новостях, поймали двоих из организации, где числился этот террорист.

– Слава богу, – вскричала его жена.

– А вот с теми, кто отправил его к праотцам, подвижек нет.

– Слава богу, – повторила Клаудия.

– Не думаю, чтобы их искали с особым усердием…

– Не скажите, – возразил Ив. – Ищут. Кстати, Микеланджело почти не пострадал, – добавил он, обращаясь, в основном, к Клаудии.

– Слава богу, – повторила она в третий раз.

Как заведенная, подумала Дора неприязненно.

– Но сильно поврежден Бернини.

Интересно, что она скажет теперь.

Теперь Клаудия только всплеснула руками.

– Но его как будто можно отреставрировать.

Сейчас она снова вскрикнет «слава богу!», подумала Дора, но опять ошиблась.

– Обожаю ранние вещи Бернини, – заявила та. – Ив, почему бы тебе не вылепить для меня копию «Похищения Прозерпины»?

Ив покачал головой.

– Я этим не занимаюсь. В Риме и Флоренции полно мастерских, где делают такие копии. Закажи.

– Это будет работа мастерового. А я хочу произведение мастера.

– Мастера не делают копий, Клаудия. Разве что с собственных работ. Ну как, выбрала?

– Не могу!

Ну вот, испугалась Дора, теперь она передумала, покупать не будет и ни на какой Лазурный берег они не поедут, но Клаудия сказала решительно:

– Я возьму обе. Заплачу прямо сейчас. Дай мне номер твоего счета.

Она вытащила из сумочки компьютер, Ив положил перед ней свою карточку, и на пару минут воцарилось молчание.

– Все. Но ты поедешь с нами, да? Теперь ведь их будет две, надо, чтобы они хорошо смотрелись, я не уверена, что смогу все сделать как следует, место, освещение, подставки. Так как?

– Поеду, если найдется место и для Доры. Мы хотим провести в Ницце несколько дней.

– Конечно, найдется! Так и так возьмем большую машину, скульптуры ведь тоже надо разместить. Кстати, вы можете остановиться у нас, на вилле полно свободных комнат.

– Я уже договорился с другом.

– Всегда ведь можно переиграть. Подумай.

Она встала, не дожидаясь ответа.

Когда Ив закрыл за гостями дверь, Дора возмущенно выпалила:

– Эта кошка хочет затащить тебя в постель!

Ив рассмеялся.

– Никак ты ревнуешь, Дорри?

– Я?!

Дора озадаченно замолчала.

– Она ведет себя так, словно знает тебя сто лет.

– Сто не сто, но мы с ней знакомы довольно давно. Она из первых моих поклонниц, я имею в виду, естественно, не себя лично, а свои работы. Тут, в Париже, у нее тоже стоят две.

– А по-моему, – сказала Дора сердито, – она не делает большой разницы между тобой и твоими работами. Надеюсь, мы не будем жить на этой вилле?

– Разумеется, нет. Конечно, там наверняка совсем другие условия, роскошь, простор, горничная и даже кухарка. Но моя независимость мне дороже… Ладно, надевай свое красивое платьице. Поедем испрашивать тебе отпуск, сладкая девочка.

– Он просто дурак! – вспыхнула Дора.

– Совсем нет, – усмехнулся Ив. – По крайней мере, в данном случае.

Дора сидела на галечном пляже Ниццы, упиваясь видом бирюзовой глади залива Ангелов. Видом и непривычной тишиной, которую нарушал или, скорее, подчеркивал, лишь мерный плеск низеньких волн, просто невероятно, такого она не помнила, везде ведь играет музыка, наверно, что-то вышло из строя, сгорели динамики или провода, и она услышала море. Ей вдруг вспомнилось, как в былые времена семейного отдыха папа поздно вечером, когда она уже лежала в постели, уходил, сказав, что хочет послушать море, а она никак не могла понять, что он имеет в виду. Солнце стояло уже высоко, и она машинально прикрыла спину собственными волосами, хотя Ив и купил ей защитный крем, «ты такая беленькая, сразу обгоришь», у нее и вправду была очень светлая кожа, даже как-то неловко, белое тело среди множества загорелых кажется голым, однако волновалась она зря, народу на пляже оказалось не так уж и много, гораздо меньше, чем пять лет назад, когда она приезжала в Ниццу с родителями, люди беднеют все быстрее, да и сезон еще не в самом разгаре, и совсем близко от нее почти никто не сидел… Купил он и резиновую шапочку, у Доры возникла идея постричься, не совсем, просто укоротить волосы, но Ив воспротивился решительно, хотя святую Агнессу он закончил, но ее гриву воспринимал, кажется, как свою неотчуждаемую собственность… кто знает, возможно, она его интересует больше как модель, нежели как женщина… либо у нее порочное представление о мужчинах, она так боялась, как это у них получится в первый раз, нет, ее тянуло к нему, хотелось, чтобы обнимал, прижимал к себе, целовал, гладил, однако вспоминая, какими грубыми эгоистами становятся потом мужчины, она начинала бояться, но он был такой нежный и ласковый, и она наконец почувствовала, что близость с мужчиной может быть приятна, а он не то чтобы не испытывал пылкой страсти, а просто понимал, что она ничего не умеет… Что странного, она не умеет ничего, совсем ничего, даже плавать! Столько раз ездила на Лазурный берег, а толку никакого, ей было даже неудобно входить в море, будешь еще трепыхаться на мелководье, как брошенная в пруд курица… Но тут Ив подплыл к берегу и поманил ее рукой, она надела шапочку и, балансируя на камешках, пошла к нему.